Текст книги "Комбат против волчьей стаи"

Во двор заехал белый «вольво» последней модели, генерал Морозов приостановился, из автомобиля вышел молодцеватый мужчина в плаще почти таком же дорогом, как у Морозова. Он помахал генералу рукой.

– Что-то вы сегодня рано с Чипом прогуливаетесь, Петр Иосифович.

– Да, Борис Брониславович, вот успел пораньше освободиться.

Борис Брониславович работал в министерстве иностранных дел и жил в том же подъезде, что и генерал, они были давно знакомы и даже время от времени захаживали друг к другу в гости. У дипломата тоже имелся пес, правда, с ним чаще гулял сын. Чип Морозова и сеттер, привезенный дипломатом из Дублина, хорошо ладили друг с другом.

– А где ваш пес? – спросил Морозов.

– Наверное, уже дома о диваны шерсть вытирает, обычно сын с ним гуляет.

– Хороший мальчишка, – сказал генерал Морозов – Ничего. В МИМО собрался поступать.

– Что, по стопам отца, так сказать?

– Говорит, что собирается.

– Прекрасный молодой человек ваш Андрей, просто замечательный.

– До встречи.

Мужчины пожали друг другу руки, Чип несколько раз тявкнул вдогонку высокому мужчине, а затем побежал за белым автомобилем, уезжавшим со двора.

– Пойдем, пойдем домой. Все дела ты сделал, а я еще хочу посмотреть телевизор и очень хочу поесть, – сказал генерал Морозов, направляясь к подъезду, помахивая на ходу поводком.

«Интересно, через сколько времени он мне позвонит? – думал он о Панкратове. – Тем не менее завтра проведу небольшое совещание и скажу о готовящейся операции, мол, оперативную информацию оглашу в последний момент. Пусть удивляются мои замы и оперативники, хотя они уже, наверное, привыкли к моей интуиции и полагают, что я очень толковый работник, держу руку на пульсе, контролируя ситуацию как в городе, так и в России».

Глава 3

Борис Рублев как всегда поднялся ровно в шесть.

На улице еще густели осенние сумерки, по карнизу стучал мелкий дождь, даже не стучал, а шуршал, напоминая своим шуршанием сыплющийся тонкой струйкой песок.

Быстро собравшись, туго зашнуровав разбитые, видавшие виды кроссовки, Рублев сбежал во двор и жадно вдохнул холодный воздух, несколько раз взмахнул руками и отправился на свою неизменную утреннюю пробежку. Его не волновал ни пронзительный холодный ветер, ни мелкий моросящий дождь, ни проносящиеся рядом машины. Он ровно дышал и бежал по узкому тротуару почти у самой бровки.

Прохожих на улице было еще немного, они зябко ежились, держа над собой раскрытые зонтики, а Комбат бежал с непокрытой головой, легко перепрыгивая через лужи. Сегодня он решил увеличить кросс на один километр. Настроение у него было обычное, да и день выдался абсолютно обычный, осенний, будний для большинства народа – рабочий.

– Раз-два, раз-два, – размеренная, как щелчки метронома, звучала в мозгу Комбата одна и та же фраза.

Он знал, что бежит довольно быстро и пытался не сбиваться с ритма, чувствовал, как начинает постепенно разогреваться, а холодные капли дождя остужают его разгоряченное лицо, доставляют удовольствие. Он даже не смотрел на часы, прекрасно зная, что темп его бега обычный.

Через полчаса он уже возвращался к своему дому, дыша так же ровно и спокойно, как в самом начале пути. Пожилая дворничиха работала во дворе, сметая мокрые листья в большие темно-бурые ворохи.

Она приветливо кивнула Комбату, давно уже привыкнув к тому, что этот высокий сильный мужчина появляется во дворе, возвращаясь с пробежки, как раз в тот момент, когда она заканчивает работу. Борис Рублев тоже приветливо махнул рукой немолодой женщине. У подъезда он остановился, несколько раз присел, подпрыгнул на месте и направился вверх по лестнице, лифтом во время утренних пробежек Рублев не пользовался.

Поднявшись к себе в квартиру, Комбат в большой комнате еще минут двадцать подымал гири, отжимался от пола, приседал, качал пресс, короче говоря, основательно помучил свое сильное тело, и после этого, поставив на плиту чайник, отправился принимать холодный душ.

Помывшись, Рублев остановился возле зеркала, пригладил мокрые волосы, прикоснулся пальцем к усам, к жесткой черной щеточке.

«Так, теперь побреемся».

Тщательно намылившись, мужчина взял опасную бритву и провел по мыльной щеке. Каждое движение Рублева было уверенным, и единственное, что испортило его ровное настроение, так это порез на щеке. Одно неосторожное движение – дернулась рука, и бритва оставила длинный кровоточащий след.

– Черт подери, – пробурчал Комбат, – вот незадача. Что это со мной такое?

Порез немного испортил настроение, Комбат был суеверен и кровь на щеке воспринял как дурной знак.

Сняв остатки пены, вымыв лицо холодной водой, Рублев плеснул в ладонь одеколона и прижег ранку.

Кровь остановилась, он улыбнулся своему отражению, чайник на кухне засвистел.

– Ну вот, сейчас позавтракаем и по делам – он сам знал, что в половине десятого должен быть на Другом конце города.

Вчера в полдень он абсолютно случайно встретил своих подчиненных, двух братьев-близнецов. Узнал их мгновенно, со спины. Ребята шли в кожаных куртках, хотя, какие там ребята, это он привык так их называть, а сильные высокие мужчины с крепкими шеями, коротко стриженные, без шапок, без зонтов в руках. Комбат увидел их из машины и просигналил. Один из парней обернулся и с интересом посмотрел на машину.

Стекло отсвечивало, и мужчина не мог видеть водителя, Комбат подъехал ближе, опустил боковое стекло и негромко окликнул:

– Эй, Решетников, сержант Решетников, ты меня слышишь.

От голоса Комбата на лице широкоплечего мужчины появилось странное выражение. Он вздрогнул и весь насторожился, подобрался, а затем появилась широкая улыбка.

– Е-мое, – воскликнул мужчина, подбегая к машине, – комбат, товарищ майор, Борис Иванович, вот так встреча!

Второй Решетников тоже подбежал к машине, и братья буквально выволокли Комбата из салона и принялись трясти его руки, тискали за плечи. Рублев уже и сам был не рад, что окликнул этих двоих.

– Вот это встреча! А нам Андрей Подберезский говорил, что ты где-то в Москве, Борис Иванович, мы даже как-то пару раз тебе звонили, но телефон не отвечал.

– Да, ребята, я уже давно в Москве. А вы как?

– А что мы, – ответили братья Решетниковы в один голос, – у нас все классно, товарищ майор, работаем в охранном агентстве, – чересчур четко и немного по-военному отрапортовали мужчины, – работа непыльная, платят хорошо. Службу несем исправно, как у нас говорили, через день на ремень, иначе говоря, сопровождаем ценные грузы.

– А что возите? – спросил Комбат.

– А кто его знает, мы же грузы не проверяем.

Нам сказали охранять, мы и охраняем. Надо например, завезти из Москвы в Нижний, из Нижнего в Ростов, нас нанимают, мы с оружием, все как положено. А выто, а ты-то, Борис Иванович, чем занят?

Комбат замялся.

– Я, ребята, ничем не занят, получаю пенсию.

– Как это пенсию? – изумились братья Решетниковы, словно бы они и не знали, что Комбат ушел из армии и сейчас живет как и на что получится.

– Всякие дела случаются, – рассматривая своих бывших подчиненных, сказал Рублев. – А вы все такие же – орлы.

– Да, Борис Иванович, спортом занимаемся, правда, времени немного, да и не гоняют нас так, как вы в свое время.

– Если бы я вас не гонял, может быть, мы и не встретились на этой площади.

– А что мы здесь стоим? – заговорил Сергей Решетников. – Пойдемте зайдем куда-нибудь, Борис Иванович, мы вас угощаем.

– Да я и сам вас, ребята, могу угостить.

Братья явно обрадовались неожиданной встрече со своим командиром.

– Нас там, Борис Иванович, из Спецназа в агентстве четверо, – и Сергей Решетников принялся рассказывать о тех, кто работает с ними и охраняет грузы.

Комбат слушал, кивал, но с места не двигался, стоял у своей машины.

– Пойдемте, пойдемте, Борис Иванович, можем пойти даже к нам домой, наш батя обрадуется, увидев вас. Он о вас все знает.

– Это хорошо, – почему-то с сомнением в голосе произнес Комбат.

– Идемте, идемте, мы здесь недалеко живем, в переулке на углу.

– Нет, ребята, у меня кое-какие дела, – Комбат посмотрел на свой трофейный хронометр.

Братья Решетниковы улыбнулись, они помнили эти часы еще по Афганистану.

– Жив будильник, да, Борис Иванович? – спросил младший брат, которого младшим звали за то, что родился на несколько минут позже старшего.

– Жив, жив, славу Богу, тикает, отсчитывает секунды жизни.

– Помним мы ваши часики, помним.

– Ну, ребята, я рад, что у вас все хорошо.

– Да, у нас все хорошо, просто прекрасно.

– Слушайте, Борис Иванович, товарищ майор, идите к нам работать командиром, кого-кого а вас возьмут, не задумываясь, мы о вас рассказывали, да и наши все поддержат. Знаете, сколько у нас афганцев работает?

– Ну и сколько? – на всякий случай спросил Комбат.

Двенадцать человек, все парни что надо, двое из спецназа перешли к нам, платят у нас лучше. Да и работа полегче.

– А что опасно работать-то? – спросил Комбат.

– Всякое бывает, иногда наскакивают бандиты.

Грузы ведь ценные возим, иногда компьютеры, телевизоры, технику, вообще-то, дорогие вещички. Иногда деньги сопровождаем из аэропорта до банка. Нам-то все равно, что охранять, главное, чтобы платили исправно.

– И много платят? – поинтересовался Борис Иванович.

– Не так чтобы очень много, но на жизнь хватает. Иногда премию подбрасывают по сотке или по две на брата.

– Долларов? – спросил Комбат.

– Конечно, долларов, а чего ж еще? Рублей, что ли? Ими теперь только правительство бюджет меряет, что бы непонятнее было. Вот вы знаете, сколько нулей в триллионе?

– Знаю.

– Сколько?

– Много, а вы сами знаете ли?

– – А нам и не надо. Зарплату все равно миллионами дают.

Пойдемте, пойдемте, – проговорил Сергей, уцепившись за локоть Рублева.

Часа два сидел Комбат за столиком в кафе. У ребят был выходной, они никуда не спешили. Так же не спешил и Рублев, воспоминания лились рекой. Они вновь сквозь серый городской пейзаж видели то, что было недоступно другим: то горы, то предрассветные пустыни, то ночные пустыни, атаки, штурмы, захваты.

Комбат словно бы помолодел, его глаза сверкали, и лишь время от времени лица парней и их командира становились грустными. Это случалось в те моменты, когда вспоминали погибших, тех, кто остался там, в невидимых московским прохожим пейзажах чужой страны. И тогда рюмки поднимались молча, и так же молча осушались.

Потом слово за слово, и опять воспоминания лились рекой.

– Давайте позвоним Подберезскому, – предложил Решетников-младший и, вообще, комбат, идите к нам работать. Мы вам будем подчиняться.

– А меня возьмут? – улыбнулся Борис Рублев.

– Вас? Да мы такие рекомендации дадим, что наш управляющий вас своим замом сделает.

– Не хочу я, ребята, больше командовать, работать, может быть, и пошел бы.

– Так идем, Борис Иванович.

Все это вспоминал Комбат, сидя за столом, жуя бутерброд и запивая крепким чаем. Сегодня он должен будет встретиться с братьями Решетниковыми и, может быть, пойдет работать в охранное агентство. Ведь чем-то же надо заниматься, не мотаться же по разовым поручениям Бахрушина по стране, разбираясь со всякими гадами, рискуя жизнью.

Может быть, ребята и правы, надо идти работать к ним. Контора у них негосударственная, так что, наверное, там будет спокойно. Найдется место, где он будет знать всех и его будут знать. А то, что он справится с работой, не вызывало у него никаких сомнений.

Позавтракав, вымыв посуду. Комбат принялся одеваться. О том, что ему принесет этот день, Борис Рублев даже не подозревал.

Глава 4

Стрелки часов показывали полночь, но Борис Рублев даже и не думал ложиться спать. Не было ни малейшего желания. Он смотрел на экран телевизора, на бегающих, суетящихся, стреляющих друг в друга гангстеров, и время от времени на его губах появлялась презрительная улыбка.

– Какая чушь!

«Разве так бывает в жизни? Вот например, я навидался в своей жизни всякого, и для кого они все это снимают? Ведь тут ни на грош правды. Ни на ломаную копейку. По стрельбе выходит, что в их автоматах по сто патронов, а в пистолетах по пятьдесят. Патроны никогда не кончаются, гранаты взрываются именно в тот момент, когда должны взорваться, огромные машины взлетают от взрыва в воздух как картонные и горят как бумажные, словно их облили еще и бензином. А люди-то какие живучие. Вот этот вот гангстер», – Комбат всмотрелся в лицо бандита на экране телевизора.

Лицо было снято крупным планом. Бандит зло смотрел с экрана прямо на Комбата.

«Вот его бьют, бьют, а он все вскакивает на ноги. Да никакой мужик, даже самый здоровый после таких ударов не смог бы подняться с пола, а он еще и улыбается».

Но как ни удивляло его сменяющееся изображение на экране эти бегающие, стреляющие, взлетающие на воздух люди, выключать телевизор не хотелось. Зрелище затягивало, захватывало, и Борис Рублев даже покусывал нижнюю губу.

– Во дают, во дают! – иногда ронял он скупые словечки, – да если бы на самом деле тебя вот так ударили, железным прикладом по затылку, ты бы, в лучшем случае, оказался в реанимации с сильнейшим сотрясением мозга, с расколотым черепом, с дробленой раной. И кости черепа торчали бы сквозь твою лысину. А ты ничего, встаешь! Бегаешь, хватаешь УЗИ и начинаешь стрелять.

Борис склонил голову.

– Ну вот сейчас тебя, придурка, угробят. Что же ты лезешь прямо под пули, если ты такой опытный. Я бы, например, лег и пополз, затем вскочил, перепрыгнул бы вон за ту горящую машину и уже с той позиции открыл бы огонь. И стрелял бы я не так, как ты – направо и налево, стрелял бы прицельно, вел бы точный огонь. Ну, это уже совсем ни к черту!

Борис Рублев даже скривился, когда рядом с лысым гангстером взорвалась граната, а гангстер в этот момент прилег на бетонный пол.

"Если бы на самом деле граната взорвалась в двух шагах от тебя, а ты не в окопе, причем глубоком, полутораметровом, от тебя бы только клочья полетели, мокрые от крови куски мяса, да подметки с кусками ступней отлетели куда-нибудь метров за тридцать-сорок. Чего-чего, а как взрываются гранаты в трех шагах я за свою жизнь насмотрелся.

Неужели у этих киношников нет нормальных консультантов, которые могут рассказать, как действует граната, как взрывается фугас, как стреляет автомат. Наверное, нет, а может быть, и есть, – остановил себя Комбат, – но кино есть кино. Тут все должно быть красиво и неважно – убедительно или нет. Самое главное, чтобы было зрелище. А ведь на самом деле бой, схватка, атака абсолютно незрелищны. Они страшны и ужасны.

Кровь стынет в жилах, когда вжикают, свистят над головой пули, а впереди рвутся снаряды, вываливая в небо тонны земли, камней, а потом эта земля, обгорелые камни падают тебе на голову. И если ты не успеваешь вовремя упасть, затаиться, прижаться к земле, ввинтиться в нее, как червь, как маленькая букашка, то клочья вырванные из твоего тела разлетятся на метров тридцать-сорок, и даже преданные друзья, верные и надежные, не смогут тебя сложить, не смогут собрать по частям.

Да, кино – это кино, а жизнь – это жизнь".

Наконец, гангстера застрелили. В него выпустили, по расчетам Комбата, чуть ли не тридцать разрывных пуль, а гангстер все еще полз, хрипел, кровь лилась у него изо рта так, словно бы он был не человек, а целлофановый мешок с кровью. Кровь хлестала изо всех дыр и пулевых отверстий, а гангстер продолжал ползти.

– Фу ты, какая чушь! – наконец сказал Рублев, нащупал пульт дистанционного управления и большим пальцем нажал красную кнопку.

Изображение на экране исчезло.

– Ой, кино, кино, – буркнул Комбат, – пойду-ка я, лучше выпью чайку, выкурю сигарету, да лягу спать. Хотя после подобных зрелищ заснуть, вообще-то, тяжеловато.

Он пошел на кухню, поставил чайник на плиту, и тут ему пришла в голову интересная мысль, что о своих действиях в экстремальных условиях он почти не вспоминает, а если вспоминает, то очень редко. А вот дурацкие фильмы он почему-то помнит хорошо.

Но о волшебной силе искусства он рассуждать не стал.

– Ладно, ну его к черту, это кино.

Хотя Рублев знал, что как только выпьет чашку крепкого чая, выкурит сигарету, то вернется в комнату, и рука сама, против воли потянется к пульту и нажмет кнопку «Play» и вновь на экране телевизора появится изображение, загремят, загрохочут выстрелы.

Засверкают лезвия ножей. Полетят в неприятеля гранаты. Люди станут убивать друг друга, и уже тяжело будет вспомнить из-за чего, собственно говоря, разгорелся сыр-бор, и почему узкоглазые пытаются уничтожить американцев – бойцов американского спецназа.

Что еще удивляло Комбата в фильмах, так это место действия – какие-то заброшенные заводы, какие-то огромные ангары – в жизни-то все происходит совсем по-другому. И стрелять зачастую приходится прямо на улице, а во время боевых действий никто в ангары не полезет, ведь там, как правило, ночью темно, полно всякого железа.

«Вообще, все эти фильмы – выдумки. Конечно, приятные, но выдумки. И несведущий народ, те, кому никогда не доводилось держать в руках автомат, пистолет, или гранату, смотрят на все это, затаив дыхание. Смотрят, переживают, вздыхают, задерживают дыхание и шепчут: „Доползи. Доползи. Надо добежать, ведь там свои, их надо спасти“».

Но досмотреть дурацкий фильм американского режиссера Комбату не дал настойчивый звонок в дверь.

– Что за чертовщина! Кто это так настойчиво ломится?

Рублев выключил плиту, так как чайник вскипел и неторопливо направился в прихожую к входной двери.

Он не стал спрашивать, кто за дверью и зачем пожаловал, не стал припадать к дверному глазку, а просто положил ладонь на дверную ручку, легко нажал ее вниз, а пальцами левой руки повернул ключ. Дверь открылась.

Прямо перед Рублевым стоял, тяжело дыша, Андрей Подберезский.

– Андрюха, ты что так дышишь? Собаки цепные за тобой что ли гонятся? Или что?

– Да нет, Борис Иванович, – переводя дыхание, произнес Подберезский и просто рукавом вытер вспотевший лоб.

– Тогда заходи, – Рублев на всякий случай выглянул, словно бы хотел убедиться, что по лестнице не бегут с рычанием и лаем огромные лохматые псы, оскалив желтые клыки. На лестнице было тихо, на площадке горела лампочка.

– Чего так поздно? – уже зайдя в комнату и предлагая гостю раздеться, спросил Рублев.

– Погоди, погоди, у тебя есть, Борис Иванович, сигареты?

– Конечно, есть, Андрюха. И чай есть, только-только закипел. Проходи на кухню, да не снимай ты свои башмаки, не разводи антимонию.

Подберезский, огромный, как двустворчатый шкаф, повертел головой на крепкой шее и прошел в кухню, а затем с трудом втиснул свои широченные плечи между холодильником и столом.

– Погоди, не рассказывай, – подняв вверх руку сказал Рублев, – сейчас я тебе налью чайку, выпьешь, затем поговорим.

– А водка у тебя есть? – жадно спросил Подберезский.

– Водка есть, если сочту: нужным, то и себе налью. Согласен?

– Так точно, – буркнул Подберезский, нервно затягиваясь сигаретой, той которую Комбат оставил на краю пепельницы.

– Ну, говори.

– Слушай, Иваныч, слушай, помнишь у нас в батальоне, там в Кандагаре был такой рыжий? Саша Шмелев.

– Саша Шмелев? – Комбат наморщил лоб, пытаясь вспомнить фамилию.

Но в батальоне за те два года, что они базировались возле Кандагара, сменились сотни людей и запомнить всех, естественно, он не мог.

– Саша, говоришь, Шмелев?

– Ну да, он командовал расчетом птурсов, их еще всех взорвали прямым попаданием, весь расчет, один Сашка остался.

– Погоди, погоди, Андрюха, не гони, где их взорвали?

– На перевале, когда нас сбросили с парашютами ночью, а взорвали их утром.

– Что-то не припоминаю, – Рублев сжал пальцы, словно это нехитрое движение могло помочь вспомнить какого-то рыжего Сашу Шмелева, скорее всего сержанта, уцелевшего после прямого попадания.

– Ну и что дальше?

– Да ты еще все смеялся над его фамилией, шмель, шмель. А кликуха у него была Пехота.

– Ты бы так сразу и сказал, – расплылся в улыбке Рублев. – Сашка Пехота, а то рыжий Шмелев, командир расчета птурсов. Ну, конечно, помню, у него еще шрам на лбу был и татуировка на все плечо.

Конечно, помню Пехоту.

– Так вот, Иваныч, слушай, у него большие неприятности, – Влез куда-нибудь?

– Влез. Погоди, я тебе все с самого начала. Ты полковника Бахрушина давно видел?

– Недели две тому назад разговаривал с ним по телефону. А что такое?

– Пехоту милиция повинтила, избили по страшной силе, он вырвался, убежал, а они его опять догнали и, боюсь, что убьют в участке.

– А собственно говоря, в чем дело? Может есть за что?

– Да нет, Иваныч, ты же знаешь Пехоту, он, вообще, спокойный. По ерунде встревать не станет.

– Так что случилось с ним? Что?

– Насколько я знаю, его сын сцепился с торговцами наркотой, те его побили, пацан прибежал домой, Пехота посмотрел-посмотрел, да и пошел разбираться. Естественно, торговцев наркотиками, а там были какие-то негры, вьетнамцы, ну вся эта шваль, которой сейчас расплодилось в Москве выше крыши, он погонял. Погонял хорошенько, а тут, как я понял, милиция, они прикрывали этих торговцев. И давай его колошматить. Конечно, мужик он здоровый и не подарок, за себя постоять умеет. Ментов он двоих или троих отделал. Но их же было штук восемь, вот они его и взяли.

– И где он сейчас?

– Сын рассказывал, что увезли.

– А кто тебе звонил, Андрюха?

– Никто не звонил. Пацан приехал ко мне, они недалеко от меня живут. Матери как раз не было дома, она где-то в командировке с ревизией. Малому деться некуда, я говорю, разберусь. Сунулся в милицию, а они меня послали подальше, сказали, что друг мой сам настоящий наркоман, что у него нашли чуть ли не сто граммов наркоты. А откуда у Пехоты наркота, он последние три года даже пива не пьет, а курить, вообще не курил.

– Вот как, говоришь, пей чаек, Андрюха, пей.

– Да не могу, Комбат, пить чай, друг в беде.

– Да-а, понял, – сказал Комбат, – а я что могу сделать?

Борис Рублев рассуждал, глядя сквозь чисто вымытое стекло кухонного окна на ночной город.

– Как это что? У тебя авторитет. Я подумал, может, ты полковнику Бахрушину позвонишь. Ведь вы с ним приятели.

– Приятели-то, приятели, даже можно сказать, друзья, – буркнул Комбат, – но беспокоить серьезного человека.

– А зачем вообще тогда друзья есть? Они же Сашку убьют.

– Ну, если его там в Кандагаре не убили, если он перевал прошел, в ущелье лазил, я думаю, и в милиции его не убьют.

– Да, убить-то может и не убьют, а вот посадить могут. А пацан сейчас один.

– Пацана жаль, – сказал Комбат, – пойду одеваться, а ты пей чай. Надеюсь, ты с машиной?

– С машиной, с машиной, Иваныч.

– И отделение знаешь?

– Знаю, да что толку. Я там одного сержанта спросил, так он говорит, что Пехоту перевезли.

– Куда? – уже из прихожей спросил Комбат.

– Куда-то в управление по незаконному обороту наркотиков.

– Ладно, разберемся, – спокойным голосом очень серьезно сказал Комбат, – вот погоди, оденусь и разберемся.

Одевался Рублев быстро, по-военному, словно бы ему через минуту надо было идти в атаку. Он похлопал по карманам, ключи, сигареты, зажигалка, документы были на месте.

– А Бахрушину? – напомнил Подберезский.

– Сейчас позвоню, – Комбат взял трубку телефона, оперся спиной о стену и быстро набрал, неуклюже тыкая пальцем в маленькие кнопочки телефонный, номер полковника Бахрушина.

– Ну, ну, давай, – словно бы подзадоривая телефон, пробормотал Борис Рублев. – Странно, дома его нет, длинные гудки.

– А еще какой-нибудь телефон есть? – спросил, нервно куря сигарету, Подберезский.

– Конечно, есть и не один. Сейчас позвоню в машину, хотя какая к черту машина, сегодня же выходной у людей.

– Ну, позвони, позвони, Иваныч, дело не терпит отлагательства, забьют мужика.

– Не забьют, Андрюха, не боись, я тебе уже говорил, бормотал Рублев, тыча пальцем в кнопки телефона. – так, рабочий, – сказал он, прикладывая трубку к уху – короткие гудки. Значит, на месте не сидит, разъезжает. Странно, что он делает в выходной день?

– Работает, работает. Набирай еще раз.

Сброс, затем повтор, Борис Рублев выполнял все операции четко так, как он обращался с автоматом или пистолетом, со всеми вещами, от которых зависела его жизнь.

Наконец, телефоны соединились.

– Добрый вечер, – бодрым голосом сказал Борис Рублев в трубку, услышав недовольное ворчание Леонида Васильевича Бахрушина.

– Кто это? – переспросил Бахрушин. – А, Борис Иванович! Сколько лет, сколько зим! Куда запропастился? Я уже сам хотел тебе звонить, – совершенно изменившимся голосом быстро заговорил в трубку Бахрушин.

Комбат даже представил себе, как рука полковника Бахрушина вытряхивает из пачки сигарету.

– Чего беспокоишь? Стряслось что-нибудь?

– Да, Леонид Васильевич, неприятность.

– У тебя неприятность? Или у друзей? Когда у тебя самого проблемы, ты ко мне обращаться не любишь, – словно бы не веря услышанному, произнес Бахрушин.

– Да, не у меня, полковник, у моего приятеля, у парня из моего батальона. Рыжий такой Саша Шмелев, Пехота кличка.

– Пехота так Пехота, а в чем, собственно говоря, дело?

– Милиция его забрала.

– Наверное, было за что, – сказал полковник Бахрушин.

– Говорят, что не по делу.

– Как это не по делу? – немного шутливым тоном переспросил Бахрушин.

– Не по делу, да и все, вешают на него всяких собак, а он мужик серьезный. Бьют его в милиции, Андрюха говорит.

– А Андрюха откуда знает? – принялся уточнять и наводить справки полковник.

– Он приехал ко мне минут десять назад, лица на нем нет.

– Не может того быть, Борис Иванович, что лица на Подберезском нет. По-моему, лицо у него всегда на месте. Привет, кстати, передай. В каком отделение твой боец?

– В каком отделении? – переспросил Комбат у Подберезского.

Тот обрадовано потер руки и вывалил всю информацию, какую знал.

– Подъезжай к управлению, я-то, дурак, домой направлялся. Вместе заедем, заберем.

– Буду, – буркнул Комбат.

– Я выеду на своей машине, – сказал Бахрушин, – ждите у входа возле ворот.

– Так там нельзя стоять.

– Скажи, что полковник Бахрушин приказал.

– Понял, – ответил Комбат. – Побежали, Андрюха, Бахрушин, думаю, поможет.

Хлопнула дверь, щелкнул замок. Комбат абсолютно бесшумно пружинистыми прыжками двинулся вниз по лестнице. На площадке второго этажа остановился.

– Подберезский, ты что, ходить тихо разучился.

Гремишь, людей разбудишь. Уже ночь, как никак.

– А, хорошо, хорошо, – извиняющимся тоном ответил Подберезский, – просто спешу, ни о чем другом думать не могу.

– А надо бы, Андрюха.

– Они уселись в машину Подберезского, и тот взглянул на Рублева.

– Куда, командуй, Иваныч.

– Давай, вперед в центр. Знаешь, где контора Бахрушина?

– Знаю, – спокойна ответил Андрей, вдавливая педаль газа.

– Да не гуди ты мотором, потише, я же тебе говорил, люди спят.

– Понял, понял, Комбат.

Машина медленно вырулила со двора на улицу, и здесь уж Подберезский показал все, на что был способен он как водитель, и на что был способен его автомобиль.

Минут через тридцать они стояли на другой стороне улице напротив железных ворот. Те, словно бы по мановению волшебной палочки, открылись и черная «волга» с тремя антеннами, с темными стеклами медленно вырулила на проезд.

Комбат попросил Подберезского посигналить фарами, а сам высунулся и помахал рукой.

Черная «волга» полковника Бахрушина остановилась рядом, полковник, опустив боковое стекло, махнул рукой:

– Давай, Борис Иванович, садись ко мне. По дороге расскажешь.

Рассказ много времени не занял. Ведь, собственно говоря, никакой такой особенной информации Комбат не знал.

– Сейчас разберемся. Я все-таки твой должник.

Должен тебе, Иваныч, как земля колхозу.

– Да будет вам, Леонид Васильевич, никто никому ничего не должен.

– Если ты так говоришь, то я согласен.

Минут через двадцать пять черная «волга» полковника Главного разведывательного управления Леонида Васильевича Бахрушина уже подъехала к крыльцу семнадцатого отделения милиции.

– Пойдешь со мной? – спросил Бахрушин.

– Надо? Тогда пойду.

– Как знаешь.

Огромный Борис Рублев и маленький широкий в плечах, почти круглый полковник Бахрушин поднялись на крыльцо. Их остановил сержант в камуфляже.

– Куда?

Бахрушин запустил руку в карман пиджака и показал удостоверение. Документ произвел должное впечатление, все-таки Главное разведывательное управление – это не какая-нибудь завалящая контора, а организация серьезная, такими документами без дела не щеголяют, и если полковник пожаловал к ним в отделение, значит, что-то стряслось.

Сержант в камуфляже двинулся впереди гостей.

– Кто тут главный? – почесав висок, спросил Бахрушин.

– Майор Погорелов. Он сегодня дежурит.

– Тогда мне к нему, – сказал Бахрушин.

Майор Погорелов размещался в маленьком кабинетике. Письменный стол был завален папками. Когда сержант постучал, а затем открыл дверь, майор лишь поднял голову и устало заморгал глазами.

– Ну что? – буркнул он сержанту.

– Тут к вам полковник, и с ним еще один.

– Какой полковник?

– Из ГРУ, – прижав указательный палец к губам, прошептал сержант.

Когда Бахрушин вошел в кабинет, майор поднялся из-за стола, вытер вспотевшие ладони о брюки; и на его лице появилась на всякий случай несколько заискивающая улыбка.

– Бахрушин, – коротко представился Леонид Васильевич, – а это майор Рублев.

– Понятно, ; – кивнул майор в милицейской форме, – чем могу быть полезен?

– Тут вот такое дело. – Взял на себя инициативу Бахрушин и присел в кресло рядом с письменным столом, – ваши орлы, майор, взяли несколько часов назад одного человека.

– За сегодняшний вечер и ночь много кого взяли, полковник. Швали развелось в городе не меряно.

– Не того вы человека взяли, майор.

– Не того или нет, по поведению решают.

Борис Иванович Рублев подошел к столу и оперся на него своими огромными кулачищами.

– Не того, майор, взяли. Я за этого парня головой отвечаю.

– За кого парня? – все еще не понимал майор в милицейской форме.

– Вы взяли Александра Шмелева, а он, скорее всего, ни при чем.

– Шмелева? Этого бандита? Да он двоих моих оперативников в больницу отправил. Таких, вообще, на месте убивать надо.

– Не кипятитесь, майор, – спокойным голосом сказал Бахрушин и быстро заморгал глазами, – давайте разберемся.

– А что здесь, собственно говоря, разбираться.

Взят с поличным, у него нашли наркотики, оказал сопротивление при задержании, буйствовал, выражался нецензурно, избил двух сотрудников. Мы его с трудом задержали.

– Где он сейчас?

Майор милиции посмотрел на давно некрашеный потолок своего кабинета и широко развел руки:

– А мы его передали в региональное управление по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. Пусть они с ним разбираются. Он теперь их клиент.

– В управлениизаместителем у него полковник Савельев Сергей Сергеевич.

– Ну что ж, спасибо и на этом.

Когда Рублев и Бахрушин подошли к машине, их уже ждал Подберезский.

– Ну как? Что? Где Пехота?

– Ничего, Андрюха, не получилось. – Недовольно пробурчал Рублев. – Майор какой-то совсем…