Текст книги "Груз для Слепого"

– Может, и золото, – хмыкнул Лазарев, – но самое противное то, Борис, что ящик вскрыт и пломбы сорваны:

– Да куда уж спрячешься, – майор указал на простреленную ногу сквозь тугой бинт проступали пятна крови, – так или иначе придется объясняться. Свяжитесь по рации, отметьте на карте место и время.

– Будет сделано, – кинул на ходу Лазарев, направляясь к столу, на котором стояла рация.

Борщев лежал на нижней полке и смотрел в потолок.

– Как чувствовал, что с этим долбанным грузом будут неприятности.

– Слава Богу, живы, – попытался подбодрить командира Олег Башлаков.

– Жив-то жив, а разборок будет, ты и представить себе не можешь.

– Так ведь ничего не пропало, товарищ майор, все на месте.

– Может, и плохо, что все на месте, – явно путаясь в собственных мыслях, пробормотал майор Борщев. – И почему я сразу не начал стрелять?

– Там же было темно, товарищ майор, как у негра в жопе.

– Да, не додумались, – как бы размышляя, протянул майор, – надо было вскрыть дверь и одновременно включить свет.

– Конечно, товарищ майор, – согласился сержант Котов, – если бы мы поступили так, то наверняка Башлаков его пристрелил бы.

– Об этом никому ни слова. Ехать еще далеко и по дороге мы решим, что и кому говорить, как объяснить происшедшее.

– Да, товарищ майор. Что делать сейчас? Лазарев уже вернулся от рации.

– Я передал, что у нас неприятности.

– И что? – посмотрел на своего починенного майор Борщев.

– Перешли на открытый текст.

– Однако!

– Их интересовало лишь одно – пропало что-нибудь из груза или нет.

– А ты что сказал?

– Я сказал, что не знаю, сколько баллонов было в ящике. Они спросили: «Три?» Я ответил, что три.

– Помоги-ка мне встать.

Капитан Лазарев помог Борщеву подняться, и тот, припадая на простреленную ногу, двинулся, придерживаясь за стены, в багажное отделение.

– Дайте хоть глянуть, за что меня подстрелили. Он долго стоял, склонившись над ящиком, рассматривая поблескивавшие цилиндры. Затем изучил металлическую табличку, прикрученную никелированными шурупами, прочел длинную надпись, состоявшую из букв, цифр и косых скобок.

– Как ты думаешь, что это?

– Я думаю, это контейнеры, – прошептал Лазарев, – а в середине какая-то страшная химическая начинка.

– Думаешь, нервно-паралитический газ?

Лазарев кивнул:

– Да, что-то похожее. Хорошо, что не повредили контейнеры, когда стреляли. Если бы прострелили, мы бы все уже были трупами.

– А может, там платина или уран?

– Нет, нет, – возразил капитан, – если бы там находились радиоактивные вещества, к каждому контейнеру был бы приделан счетчик и стоял бы специальный значок. Это химия, что-нибудь из химического оружия.

– Ладно. Опусти крышку и пошли отсюда. Не нашего это ума дело. Слава Богу, вовремя спохватились.

– Могли бы и предупредить, – Лазарев опустил крышку.

– Побыстрее бы избавиться от этой дряни…

Глава 6

Литерный поезд с пятью вагонами мчался сквозь ночь на запад, словно бы спешил убежать от наступавшего рассвета Везде ему давали дорогу, семафоры встречали его зеленым лучом, и поезд беспрепятственно проносился мимо маленьких станций, мимо составов, замерших на запасных путях. Туда, вперед, на запад, где должны встретить груз ЕАС – 792. Туда, где кому-то срочно понадобилась смерть.

Постанывал от боли майор Борщев. В почтовом вагоне никто не спал, всех вывело из себя это странное ночное происшествие, неожиданное, нелепое нападение на ночной вагон.

– Как ты думаешь, Борис, это было случайное нападение? – поинтересовался у майора Борщева капитан Лазарев.

– Да кто его поймет, – постанывая от боли, принялся рассуждать Борщев. – Думаю, что если бы специальное – не одиночка бы в дверь вломился, и вооружены нападавшие были бы не хуже нас – автоматами, а не кулацкими обрезами. Не стреляли бы картечью, а изрешетили бы нас всех, покатился бы пустой вагон дальше, и рация молчала бы. Не смогли бы мы ответить на позывные.

– Я тоже так думаю, – согласился капитан, – случайный грабитель. Ведь предупреждали, что на этой дороге, особенно на сопках, есть любители легкой наживы. Вот один и нарвался на наш вагончик.

– Жаль, не подстрелили, – пробурчал майор Борщев, прикрывая глаза тяжелой ладонью.

– Ты поспи, Борис. Хочешь, еще один укол сделаю?

– Нет, лучше сто граммов спирта. Мне так больше по душе.

Лазарев отвинтил крышку на фляге и плеснул в кружку неразбавленного спирта.

– Так и будешь пить? Или может развести немного? Вода в чайнике осталась.

– Не надо разводить, давай как есть.

– Смотри…

Майор Борщев приподнялся, взял в правую руку кружку и одним глотком выпил неразбавленный спирт. Затем надолго закашлялся.

– И сигарету дай.

– Ты же не куришь.

– Нога болит.

– Вроде кость не задело.

– А ты откуда знаешь? – злясь на боль, огрызнулся майор Борщев.

– Я же пощупал твою ногу.

– А что се щупать, небось, не женская грудь… Вся онемела, как протез.

– Это от жгута, – улыбнулся капитан.

– Можно подумать, мне от этого легче. Дурак я – сам же полез…

Четыре сержанта сидели поодаль, у двери в багажный отсек. Их лица оставались сосредоточенными.

– Возим черт знает что! Даже понятия не имеешь, из-за чего голову подставляешь, – сказал Олег Башлаков.

– Какая тебе разница, знал ты, что лежит в этих ящиках или нет?

– В принципе, ты прав, – согласился Башлаков, прикуривая сигарету.

А поезд, грохоча по стыкам рельсов, мчался сквозь ночь на запад.

* * *

Ни майор Борщев, ни капитан Лазарев – никто из шестерых охранников груза ЕАС – 792 не подозревал, что их составом интересуются не только случайные грабители. На одном из перегонов, до которого литерному поезду оставалось часа три с половиной ходу, уже была запланирована авария.

На военной карте красовался черный крест, обведенный красным маркером. В полукилометре от запасного пути, в лесу стояли, дымя выхлопными трубами, два КамАЗа – один с кунгом, другой трайлер. В теплом, жарко натопленном кунге, за столом сидели четверо мужчин в камуфляжной форме. Лицами, выправкой они совсем не походили на кадровых военных – небритые щеки, горящие взгляды – ни дать ни взять, партизаны. Сухощавый мужчина то и дело поглядывал на карту, а затем на свои часы. Остальные трое обращались к нему, называя не иначе, как «полковник».

– Так вот, ребята, через три с половиной" часа литерный поезд окажется вот здесь, – он чиркнул ногтем по карте. – Отсюда он должен будет свернуть на запасной путь. Там стоят составы, груженые лесом. Подъезд свободен, еще вчера его расчистили Литерный должен врезаться на всем ходу в товарняк с лесом. Пока суд да дело, мы будем на месте. Быстренько перекинем на трайлер шесть ящиков и уедем. Все понятно?

– Куда уедем? – поинтересовался один из «партизан». Полковник улыбнулся: странно, но под кожей, обтягивавшей его череп, еще существовали мышцы, способные выразить чувства.

– Все знать не положено, особенно на войне! Всем понятно?

– Конечно, понятно, полковник, – сказал широкоплечий мужчина и поскреб небритую щеку. – Уже две ночи торчим здесь, неужели нельзя объяснить все как следует?

– Ты хочешь хорошо заработать?

– Конечно., хочу.

– Тогда сиди и помалкивай, – отрезал сухощавый мужчина, которого все называли Полковником, и потер покрасневшие от бессонницы глаза.

– Жарко тут, как в бане.

– А кто тебя заставляет так топить? Жарко – иди выйди, проветрись.

– Там мороз.

Полковник хрустнул суставами пальцев, встал и разогнулся в полный рост. Его седая голова почти упиралась в потолок невысокого кунга.

– Ты кого послал на переезд? – глядя в заледенелое окошко, спросил Полковник.

Тот, к кому он обратился, расстегнул верхнюю пуговицу и посмотрел на командира.

– Кого ты сказал, тех и послал.

– Усатого с Колькой?

– Их…

– Что-то от них ни слуху, ни духу.

– Придет время – услышим. Доложат.

– Ну что ж, тогда остается ждать. Можно часа два подремать, нечего с машинами лишний раз на переезде светиться. Это хорошо, что Усатого послал…

Полковник сел, опустил голову на стол и уткнулся лицом в карту.

«Усатого при всех по имени не называть» – подумал он, чувствуя, что расслабляется, рслаксирует, таких моментов он боялся больше всего. Не ровен час и скажешь лишнее.

Полковник прикрыл глаза.

«Как же, скажу я вам, куда мы с ящиками отправимся, от больших знаний большая печаль.., или как говорили мне в детстве те, кто не читал Еклезиаста: много будешь знать – скоро состаришься. Старость, ребята, грозит немногим из нас, ой, немногим», – полковник беззвучно рассмеялся.

* * *

Двое мужчин в военной форме, в теплых пятнистых бушлатах брели по глубокому снегу к переезду – туда, где виднелась маленькая, занесенная с одной стороны будка стрелочника. Над трубой поднимался дым. Чуть левее, на запасных путях, чернели составы, груженые лесом. Среди снегов возвышалась мачта семафора.

Когда до дома стрелочника оставалось метров пятьдесят, люди в военной форме остановились, поправили ремни коротких, с откидными прикладами, автоматов. Худощавый мужчина лет тридцати пяти с покрытыми инеем усами расстегнул бушлат и вытащил небольшую рацию с мягкой, обтянутой резиной антенной. Он поднес рацию ко рту и принялся вызывать:

– Полковник! Полковник! – летело в эфир. Наконец-то ответил уставший голос Полковника:

– Вы уже на месте?

– Почти. Метров двести пятьдесят – и мы у цели. Все остается в силе?

– Да.

– Хорошо, а то я уже думал, снова отменишь.

– Нет, теперь – точно.

Усатый и его спутник переглянулись.

– Давай, Николай, потопали, – произнес Усатый, пряча рацию за пазуху.

– Хоть что-то прояснилось, – пробурчал Николай, пытаясь обогнать Усатого по рыхлому снегу.

– Куда спешишь?

– Замерз уже, как собака Хочется в тепло, к печке, – мечтательно произнес Николай, влюбленно глядя на дым, поднимавшийся над трубой.

– Нас там не ждут, – хохотнул Усатый, ускоряя шаг.

Они взобрались на железнодорожную насыпь, перешли рельсы и, спустившись с крутого откоса, оказались на утоптанной тропинке. Домик стрелочника манил их своим уютом, им не хотелось сейчас рассуждать, справедливо ли то, что они собирались совершить.

Калитка оказалась не запертой, а собачья будка – пустой. Мужчины взошли на крыльцо, такое маленькое, что вдвоем они с трудом на нем помещались. Возле двери, под навесом, лежала аккуратная поленица сухих дров. В пробой от замка была вставлена короткая палочка, привязанная веревкой, – и никаких запоров.

– И воров не боятся, – заметил усатый, берясь за автомат.

Дом состоял из двух небольших комнат. Первая служила и кухней, и столовой одновременно. На стене висело расписание поездов, а рядом с ним – отрывной календарь.

На всякий случай Усатый крикнул:

– Есть кто-нибудь?

– Да никого здесь нет, – рассудил его спутник, – дверь-то на палку закрыта.

Внезапно из чистой половины дома послышалось осторожное шуршание. Усатый тут же сорвал автомат с плеча, взяв на прицел неплотно прикрытую дверь. Та протяжно скрипнула, и большой, лохматый, серый с подпалинами кот прошествовал в кухню, с интересом, безо всякого страха рассматривая гостей.

– Фу, – вздохнул Усатый, ставя автомат к стене и протягивая окоченевшие руки к нагретой печке. – Где хозяин? – спросил он у заспанного кота, словно бы тот мог ему ответить.

Кот лишь натопорщил усы, выгнул спину, потягиваясь после долгого сна и, загнув хвост вопросительным знаком, двинулся к консервной банке, наполовину наполненной молоком. Он лакал жадно, громко присвистывая, время от времени поглядывая на мужчин, опасаясь, что те лишат его традиционного завтрака.

За окном уже расступилась темнота. Двое а военной форме вели себя в доме как хозяева. Подвинули поближе к печке стулья, расстегнули бушлаты. Усатый даже сбросил сапоги, уткнув промокшие шерстяные носки в теплый, выкрашенный серебряной краской кафель печки. Автоматы они держали на коленях, то и дело прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Пропустить кого-нибудь было невозможно – из окна открывался прекрасный вид на тропинку.

* * *

Хозяин маленького домика, в котором расположились незваные гости, находился в это время довольно далеко от своего жилища и, естественно, не мог видеть двух мужчин с автоматами, вошедших в его дом.

Стрелочник Сидор Онуфриевич Щербаков на широких лыжах не спеша брел по глубокому снегу, изучая звериные следы. С вечера он поставил с десяток капканов и сейчас, на рассвете, решил их проверить. Его пес, огромный лохматый Буран, бежал рядом с хозяином, по брюхо проваливаясь в снег Время от времени Сидор Онуфриевич – пятидесятилетний мужчина, еще крепкий и ловкий, – приостанавливался, смотрел в небо, затем на белый снег.

– Чертова метель, все следы на равнине засыпала! – бормотал он себе под нос. – Ну, Буран, как ты думаешь, попалось что-нибудь?

На плече стрелочника стволом вниз висел охотничий карабин. Буран на слова хозяина радостно залаял и бросился в сторону. С куста взлетела птица. Сидор Щербаков, приложив ладонь козырьком к глазам, проводил ее взглядом, а затем с укором обратился к псу:

– Что ты, Буран, птиц гоняешь? Лучше бы зайца какого унюхал – хоть ужин получился бы хороший, а то все впустую. Вообще, ночь никудышняя, пять капканов проверили, хоть бы в один что-нибудь попало. Следы рядом, а в капканах пусто.

Пес вновь залаял, подбежал к хозяину и потерся своей большой головой о его ногу. Сидор Онуфриевич остановился, запустил руку в лохматую шерсть и потрепал пса по мощному загривку.

– Что, хочешь сказать, надо вернуться и не тащиться дальше? Пес тявкнул.

– Нет, надо идти, – стрелочник вытер тыльной стороной ладони лоб, глаза его сверкнули, он улыбнулся. – Так всегда. Буран. Помнишь прошлый раз? Сперва – пять капканов пустых, а в остальных зайцы. Помнишь, как нам с тобой повезло?

Буран понимающе крутанул головой и побежал вперед, обгоняя хозяина. Сидор Щербаков пожал плечами, поправил ремень карабина и чуть-чуть пригнувшись, резво пошел на широких лыжах по мягкому глубокому снегу. Щербаков понимал: собака скоро устанет и будет брести за ним. Буран – не охотничий пес, и Сидор Онуфриевич ничего особенного от него не требовал, главное, чтобы был верным и преданным. Года четыре назад Щербаков нашел его еще щенком на станции – то ли выбросил кто, то ли убежал из поезда. Во всяком случае, никто из местных ничего определенного стрелочнику сказать не мог. Сидор, накинув ремешок на шею смешному неуклюжему щенку, привел его в свой холостяцкий дом на железнодорожном переезде.

Когда Буран (а именно такое имя получил щенок, найденный на товарной станции) подрос, он оказался огромной лохматой овчаркой. Сидор даже гордился, что ни у кого в округе не было такого пса. В соседних с железной дорогой поселках чаще держали охотничьих собак, резвых лаек, с которыми можно ходить на зверя, а вот у Сидора появилась настоящая овчарка – сильная, злая и верная, готовая броситься на любого, кто посмеет косо взглянуть на хозяина.

И летом и зимой Буран жил в будке. Сидор никогда не сажал его на цепь, и пес был предоставлен сам себе.

Но стоило хозяину открыть дверь и трижды свистнуть, как Буран летел к нему огромными скачками, радостно лая. Сидор гладил его, трепал по торчащим, словно вырезанным из твердого картона ушам, и ласково говорил:

– Что, набегался, песик?

Назвать Бурана песиком можно было с большой натяжкой. Кобель весил килограммов семьдесят, не меньше. И прыгнув на человека, легко валил его с ног. Пару раз он сильно выручил стрелочника: однажды, когда на Щербакова напали волки. Буран на удивление легко расправился с матерой волчицей, с первой же попытки разодрав ей горло. Он так вошел в раж, что Сидор насилу отволок своего пса от растерзанной волчицы. И еще один раз, прошлой зимой, когда Буран помог своему хозяину найти дорогу к дому. Они, как было заведено, пошли проверять капканы, тут началась страшная метель. Снег валил такой, что казалось, небо смешалось с землей. На расстоянии вытянутой руки не было видно, сколько отогнуто пальцев. Они шли уже целый час, хотя до домика, по расчетам Сидора, было никак не больше двадцати пяти минут ходу. Сидор понял, что заблудился. Одет он был слишком легко, чтобы надеяться переждать метель в лесу. И тогда он сказал Бурану: «Домой! Веди меня домой!»

И Буран вывел хозяина к железнодорожной насыпи, а там Сидор уже знал, куда идти.

Сидору Щербакову никогда не хотелось менять свою размеренную жизнь. Он покинул родные места всего однажды, будучи призванным в армию. В армии Сидор скучал, тем более, что служить довелось в городе. Вернувшись на Урал, он еще два года жил в поселке, пока жива была его мать. Отца Щербаков не помнил, тот бросил семью, когда сыну исполнилось четыре года и подался, как поговаривали, на Дальний Восток – то ли в Комсомольск-на-Амуре, то ли еще куда-то. Оттуда пришло одно единственное письмо, в котором извещали, что слесарь Онуфрий Щербаков, матрос рыболовецкого траулера, пропал без вести во время шторма. Мать во второй раз так и не вышла замуж.

Раз или два в год-Сидор Щербаков навещал могилу своей матери, на которой установлен каменный памятник, высеченный им самим из валуна. Еще когда мать была жива, Сидор устроился на железную дорогу путевым обходчиком. А когда ее не стало, он перебрался жить на переезд, в казенный домик, который раньше делил со сменщиком.

Как-то так получилось, что молодым Щербаков не женился, хотя и нравился женщинам, а потом потихоньку одичал. Не показывался в поселке месяцами, а если появлялся, то лишь за тем, чтобы закупить в магазине провизии: соли, муки, консервов, сахара, чая, да набрать патронов для своего старого охотничьего карабина.

Начальство железной дороги было довольно его работой. Несколько раз стрелочника даже награждали премиями и почетными грамотами, хотя ни премий, ни почетных грамот Сидор никогда не просил. Ему нравилось смотреть на поезда, проносящиеся на восток и на запад, нравилось слушать перестук колес, напоминавший о существовании иной жизни, вглядываться в стекла вагонов, за которыми люди плакали, любили друг друга, смеялись, махали ему руками и уносились по своим делам, иногда оставляя после себя бутылки с пестрыми этикетками, пустые пачки сигарет.

При всей своей рассудительности Сидор Щербаков был человеком импульсивным.

Вот и сейчас, бредя по глубокому снегу, он вдруг резко остановился. Буран, сделав круг по кустам, подбежал к хозяину, не понимая, чем вызвана заминка.

– Знаешь что, – сказал Сидор, обращаясь к псу, – давай-ка мы вернемся к нашей избушке, что-то у меня предчувствия недобрые, да и поезд товарный скоро должен пройти.

Пес переминался с ноги на ногу, по грудь увязая в пушистый снег.

– Ты меня понял, Буран?

Пес тявкнул в ответ.

– Давай, пошли к дому. Черт с ними, с этими капканами! День длинный, еще проверим. Вот пропустим товарняк, а за ним должен идти какой-то литерный. И литерный надо будет пропустить. Отогреемся немного и вновь пойдем проверять капканы. Может, и тебе что-нибудь перепадет.

Буран радостно залаял. Ему тоже надоело бегать по глубокому снегу, пугать птиц. Ему тоже хотелось домой. К тому же, вдруг сегодня повезет, и хозяин впустит его в дом. А там можно будет улечься у печки, вздремнуть, положив огромную голову на лапы, и увидеть во сне что-нибудь приятное: лето, высокую траву, молодых, еще не научившихся летать птиц.

Пес охотно развернулся и, сделав небольшой круг, заглянув под низкую ель в надежде спугнуть зайца, направился вслед за хозяином, который, пригнувшись, уверенно шел, преодолевая один сугроб за другим.

– Что же это может быть? – сам себя спросил Сидор. – Так неспокойно у меня на душе, словно бы перед каким-то несчастьем.

В последний раз подобное чувство Щербаков испытал незадолго до смерти матери. Он тогда брел вдоль железной дороги, проверяя рельсы, так же, как и сегодня, у него тогда резко сжалось сердце, и он остановился, будто вкопанный, но не вернулся назад, подумав, что сердце сжало от плохой погоды. А потом он себя без конца проклинал. Наверное, матери было очень плохо, она умерла одна в пустом доме.

Сидор заспешил. Спустился в небольшую ложбинку, прозванную Лисьим оврагом, преодолев которую, он знал, что увидит край заснеженной крыши и мачту семафора.

– Может, пожар? – вслух рассуждал Сидор. Уходя из дому, он колебался, оставлять в печке непрогоревшие дрова или дождаться, пока те рассыплются красными угольями.

– Что же это может быть? Что такое? – вновь и вновь спрашивал он себя.

Но как ни пытался, так и не смог найти разумное объяснение мучившим его предчувствиям. Вот и дом показался.

Сидор Щербаков замер на вершине холма, готовый нырнуть, помчаться на лыжах по откосу вниз – если что не так… И тут он увидел то, что сразу же его насторожило, заставило прижаться к корявому стволу большой полувековой ели. Он увидел двух мужчин в камуфляжной форме, с оружием, пытавшихся перевести стрелку.

– Да что это такое, – возмутился Сидор, – с каких это пор военные, не предупредив, появляются на его разъезде и сами переводят стрелки? Это непорядок, да и товарняк еще не прошел.

Появление военных тут же связалось в мыслях стрелочника с прохождением литерного Но чтобы сами военные переводили стрелку – такого еще никогда не случалось. За долгие годы работы на железной дороге Сидор привык ко всякому Могли за пять минут до появления поезда предупредить об изменении маршрута, но предупреждали же – всегда так делалось. Предупредить должен был диспетчер, голос которого Сидор Щербаков знал, или кто-нибудь из начальства. Но чтобы вот так, самостоятельно, кто-то вторгался в его владения и начинал хозяйничать – такого не случалось.

Само появление военных Сидора не очень удивило. Периодически они безраздельно хозяйничали на железной дороге – во время учений, когда по магистрали шли составы, груженые военной техникой Тогда расписание летело к чертям, пассажирские задерживали, товарняки стояли на запасных путях по несколько суток, а по магистрали шли и шли длинные составы, на платформах которых подрагивали затянутые брезентом пушки, спрятанные в чехлы танки, военные машины и теплушки с солдатами.

Но что б вот так, без учений… Этого Сидор понять не мог, и в страшном сне не привидится.

Щербаков еще несколько мгновений помешкал, затем посмотрел на свой карабин, снял его с плеча, дослал патрон в ствол, повесил оружие на грудь и, резко оттолкнувшись, помчался по откосу вниз. На несколько мгновений он исчез в овраге, затем увидел свою старую лыжню и следы Бурана. По этой лыжне он и начал выбираться на откос.

Буран еще раньше немного отстал, попал на свежие следы зайца, и помчался по оврагу абсолютно бесшумно, преодолевая сугроб за сугробом, вздымая фонтаны искрящегося снега. Хозяин тогда не стал окликать Бурана, один выбрался из оврага.

До незнакомых людей в военной форме было метров двести-двести пятьдесят.

«Чертовщина…»

Сидор взял карабин в правую руку, поднял над головой и выстрелил. Мужчины у стрелки замерли. Щербаков заспешил к ним. Он тяжело дышал, пот катился по лицу, застревая в заиндевевшей щетине, на ресницах и бровях поблескивал иней.

«Скорее! Скорее к стрелке! – торопил себя Сидор, проваливаясь в мягкий снег. – Надо же, сколько снега навалило! И все за одну ночь. Еще вчера сверху лежал наст, твердый, как асфальт в городе. По нему можно было идти даже без лыж, нигде не проваливаясь. А тут такая метель! Столько снегу!»

Мужчины в камуфляже уже перевели стрелку. Усатый держал в правой руке рацию и торопливо сообщал своему невидимому собеседнику:

– Все в порядке. Полковник, стрелку мы перевели.

– Ну и хорошо, – ответил Полковник, расправляя плечи и прохаживаясь в жарко натопленном кунге. Он посмотрел на своих подчиненных, затем на циферблат часов. – Минут через десять-пятнадцать двинемся. Буди водителей, пусть прогревают двигатели. А то как всегда – заводиться, а они разведут возню на полчаса.

Парень, тот, что был помоложе остальных, с лицом, побитым оспой, надел бушлат, затянул ремень, распахнул дверь и выскочил на искрящийся снег, провалившись в него чуть не до колен. Чертыхнувшись, он бегом направился к стоящему чуть поодаль трейлеру, в кабине которого водители азартно играли в карты.

* * *

– Ну что, все в порядке? – спросил у Усатого его напарник, хлопая озябшими руками ладонь о ладонь и переминаясь с ноги на ногу.

– Вроде в порядке.

– А что это за козел бежит? –Какого хрена в воздух стреляет?

– Вроде, стрелочник.

– Что, грохнем его?

– Придется, – согласился Усатый и, повернувшись спиной к приближающемуся Сидору Щербакову, передернул затвор автомата.

– Мужики, мужики, что вы делаете! – на ходу кричал Сидор.

– Спокойно, приятель, – Усатый повернулся к стрелочнику и широко улыбнулся, – приказ генерала. Мы, как ты понимаешь, не по своей охоте мерзнем.

Сидор был шагах в двенадцати от военных.

– А товарняк! – закричал он.

– Какой на хрен товарняк? Его, наверное, отменили. У нас приказ генерала …ова, – Усатый неразборчиво выкрикнул фамилию.

Сидор остановился. Он сердцем чувствовал: что-то здесь не так.

– Бумага у вас есть? – не приближаясь к военным, поинтересовался стрелочник.

– Какая на хрен бумага? Устное распоряжение, по рации. Вот, хочешь послушать? – и он вытащил из-за пазухи маленькую рацию.

– Поставьте стрелку на место и отойдите от нее! – Сидор Щербаков сбросил лыжи и стал, широко расставив ноги, сжимая карабин.

– Мужик, не балуй, – сказал Усатый. – Если хочешь, иди звони диспетчеру, связывайся с ним, не мешай нам выполнять приказ.

– Не знаю я ни о каких приказах.

– Почему не сидел на месте? – грозно спросил Усатый.

– А тебе дело? – поводя стволом карабина, огрызнулся Сидор, но почувствовал себя уже менее уверенно.

«А вдруг и впрямь звонили, а меня не оказалось на месте?»

– Вот иди и позвони диспетчеру, свяжись с ним, – командным голосом крикнул Усатый. – А карабин опусти, не ровен час, выстрелит.

Хотя сам он, между тем, не опускал ствол автомата, нацеленный на стрелочника.

– Переведите стрелку назад, тогда и будем вместе разбираться.

Сидор чувствовал свою правоту. И тут не выдержал тот напарник Усатого.

– Да чего ты с ним говоришь, – прошептал он, почти не открывая губ.

– Погоди, погоди, – ответил Усатый, – пришить мы его всегда успеем.

Вдалеке раздался гудок товарняка.

– Мужики, верните стрелку назад! Товарняк пойдет на запасной путь, а там лес!

Двое в камуфляжной форме переглянулись. Ни о каком товарняке Полковник им не сообщил. То ли стрелочник хитрит, то ли и впрямь что-то не так. Военные услышали далекий гудок, по их расчетам ровно через полчаса должен пройти литерный, а этот состав окажется на стрелке минут через пять.

– Давай, переводи, – приказал Усатый своему помощнику, и тот перевел стрелку назад.

Сидор не приближался к военным, стоявшим с другой стороны железной дороги, продолжая все так же крепко сжимать карабин в ожидании подвоха. Прошло пять минут, появился товарняк и, грохоча вагонами, помчался на запад, обдав двух военных и Сидора Щербакова леденящим ветром, запахом свежеспиленного леса, погруженного на платформы.

Еще подрагивал воздух, еще крутилась снежная пыль. Сидор Щербаков поднял ствол карабина и сам удивился тому, как громко и зычно крикнул:

– Ваши документы!

– Да ты что, охрснел, козел? Какие документы? Ты что, не видишь, мы люди военные.

– А мое дело маленькое. Показывайте документы, или буду стрелять!

– Я тебе покажу документы! – Усатый с автоматом в руках шагнул на железнодорожную колею.

Хрупкое равновесие установилось в этом странном противостоянии – и военные были готовы нажать на курки автоматов, и стрелочник Щербаков застыл с карабином в руках. Все могло решить одно неосторожное движение, одно слово. Сейчас Сидор побаивался стрелять даже в воздух, ответная автоматная очередь могла прошить его со скоростью швейной машинки.

– Ладно, сейчас я тебе покажу документы. Иди сюда, – вдруг широко улыбнулся Усатый и медленно опустил ствол автомата.

Сидор облегченно вздохнул, но сам опускать карабин не спешил.

«Где же Буран, мать его?.. – подумал стрелочник. – Пес рядом, хозяину спокойнее».

Буран в это время гнался по свежему следу за зайцем. Пес не понимал, что это занятие бессмысленное, что зайца по глубокому снегу ему никогда не настичь. Инстинкт охотника гнал его вперед, и Буран мчался, оскалив пасть, перескакивая через поваленные деревья. Он даже не лаял, а тяжело сипел, измучившись от бесцельной погони. Заяц уходил все дальше и дальше, пока наконец не исчез в густых кустах.

Пес наконец остановился. Он тяжело дышал и был весь в снегу.

И тут до Бурана донеслось эхо выстрела хозяйского карабина. Он узнавал этот звук из тысячи других. Пес мгновенно подтянулся. Его уши дрогнули, прижались к голове, и Буран, развернувшись, забыв об усталости, помчался на звук выстрела.

Пес выбрался из оврага, когда Сидор Щербаков уже стоял в трех шагах от мужчин в камуфляжной форме.

– Вот, на тебе рацию, – сказал Усатый, – поговори с нашим командиром. Он тебе все объяснит. Ты же понимаешь, сам при исполнении, небось? Я человек подневольный, да и он тоже, – кивнул Усатый в сторону напарника, пытающегося на ветру раскурить сигарету. – Нам приказали, мы и выполняем. А зачем и кому это надо, нам не объясняют.

– Вот и хреново, что не объясняют! Приказывают лишь бы что. Чуть поезд под откос не ушел.

– Какой поезд? Что ты, мужик, городишь? – молодой раскурил сигарету, затянулся и попытался улыбнуться стрелочнику доброжелательно, но улыбка получилась вымученной, злой.

У Сидора Щербакова сжалось сердце, а пальцы крепче обхватили ложе карабина.

«Болтают – лишь бы не молчать, зубы заговаривают…» – подумал стрелочник.

Усатый не сводил взгляда с указательного пальца Сидора Щербакова, лежащего на спусковом крючке.

– Да убери ты свой карабин, а то еще пульнешь ненароком, подстрелишь кого-нибудь.

– Не бойся, не пульну, – довольно громко сказал Сидор.

Усатый взглянул на часы, приложил их к уху – не остановились ли на таком морозе. А затем приказал своему напарнику:

– Давай, Николай, переводи стрелку.

– Не тронь стрелку! – грозно выкрикнул Щербаков.

– Переводи, переводи, что ты слушаешь какого-то стрелочника? Полковник приказал, мы должны выполнить.

«Сперва генерал был», – припомнил Сидор.

– Не знаю я вашего полковника и знать не хочу, – стрелочник, не выдержав, оттолкнул молодого военного и встал, прикрывая собой рычаг стрелки.

«Вот влип! Куда же Буран подевался?»

– Отвали, ублюдок! – передернув затвор «Калашникова» и широко расставив ноги, повел стволом из стороны в сторону Николай.

– Не балуйте, мужики, не балуйте, я вас официально предупреждаю.

– Официально, – передразнил Николай.

– Да пошел ты… – Усатый схватил Сидора за плечо и повалил в снег.

Карабин, хоть Щербаков и держал его крепко, отлетел в сторону, воткнувшись стволом в снег. Сидор со спины перевернулся на грудь и потянулся к оружию. Он уже почти коснулся ремня пальцами, и в это время нервы молодого военного не выдержали. Прозвучала короткая очередь. Морозный воздух раскололся от грохота выстрелов Сидор дернулся и замер. На белом снегу проявились пятна крови.