Текст книги "Ямбы и блямбы"

Боль

О. Табакову

 
Вижу скудный лес
возле Болшева…
Дай секунду мне без
обезболивающего!
Бог ли, бес ли,
не надо большего,
хоть секундочку без
обезболивающего!
 
 
Час предутренний, камасутровый,
круглосуточный, враг мой внутренний,
сосредоточась в левом плече,
вывел тотчас отряды Че.
 
 
Мужчину раны украшают.
Мученье прану укрощает.
 
 
Что ты, милый, закис?
Где ж улыбка твоя?
Может, кто мазохист,
это только не я.
 
 
Утешься битою бейсбольного.
Мертвец живёт без обезболивающего.
 
 
Обезумели – теленовости,
нет презумпции
невиновности.
 
 
Христианская, не казённая
боль за ближнего, за Аксёнова.
Любовь людская: жизнь-досада.
Держись, Васята!
Воскрешение – понимание
чего-то больше, чем реанимация.
Нам из третьего измерения –
не вернутся назад, увы,
мысли Божии, несмиренные,
человеческой головы.
 
 
Разум стронется.
Горечь мощная.
Боль, сестрёночка, невозможная!
Жизнь есть боль. Бой с собой.
Боль не чья-то – моя.
Боль зубная, как бор,
как таблетка, мала.
Боль – как Божий топор –
плоть разрубленная.
Бой – отпор, бой – сыр-бор,
игра купленная.
Боль моя, ты одна понимаешь меня.
Как любовь к палачу,
моя вера темна.
Вся душа – как десна
воспалённая.
Боль – остра, боль – страна
разорённая.
Соль Звезды Рождества
растворённая.
Соль – кристалл, боль – Христа –
карамболь бытия.
Боль – жена, боль – сестра,
боль – возлюбленная!
 
 
Это право на боль
и даёт тебе право
на любую любовь,
закидоны и славу.
 

2008

Вертикальные озёра

Когда есть ты

 
Теперь есть Ты.
Не пальцы у Тебя – персты.
И изгибался, как дуга,
Твой локон в форме черпака.
Текла река,
в ней – перистые облака
из пористого черепка,
все слепки божьей красоты…
Бог не был слеп –
во всём есть Ты.
Речь – о Тебе.
Ты помолчи.
Тебя копирует в ночи
серпообразный блик белка.
Ведь даже от твоей мочи,
прости,
исходит запах молока.
 
 
Теперь Ты есть.
Ты – недосказанная весть.
Охота к перемене мест
мне, вероятно, надоест.
Смешно ведь лезть на Эверест,
когда Ты рядом и близка.
Как хочется Тебя мне съесть –
всю, от носка и до носка.
«Не трапезничала с четверга?»
Ну что ж, заморим червячка!
 
 
Тащи, мечи на стол что есть –
стаканы, пару груш дюшес,
шпикачки из пикапчика.
 
 
Пока, пока, пока, покап…
по капельке – за наш пикап!
Ты отказалась наотрез:
«Сердечко барахлит слегка».
Как лёгкий трепет лепестка,
пошлю Тебя на УЗИ-тест.
Тчк.
 
 
Пока Ты держишься. Пока.
Ты помогаешь несть мой крест.
Я шёл судьбе наперерез –
мне «no» все говорили здесь,
одна Ты говорила «yes».
Но сколько надо перенесть,
перестрадать, перетерпеть,
чтобы сказать: Есть Ты теперь.
Есть теперь Ты. Теперь Ты есть.
 

P. S.

 
Климат становится теплей. ТЕПЕРЬ.
Не будет вечной мерзлоты. ТЫ.
Планета сядет на плоты. ЕСТЬ.
Мы выплывем, обняв мой крест.
 

2008

Дополнение к стихотворению «Когда есть ты»

 
Мы ехали с Тобой на форум
по формотворчеству,
участие для нас в котором –
как ноги в форточку!
 
 
Поскольку Главный Акробат
болел подагрой,
Арбат крутился абы как –
абракадаброй!
 
 
Вместо окон –
бей черепа!
Ты помнишь:
Твой локон –
в форме черпака?
Бог в помощь!
 
 
Орбакайте на фоне спектра,
гастарбайтер в форме госавтоинспектора,
гадости в форме радости,
горести в форме гордости,
всё таковое – в форме договора,
а совесть – в форме повести
в телепрограмме «Новости».
 
 
Ленкомовская крамола
в духе Ленинского комсомола.
Между ног Шарон Стоун –
бородёнка Льва Толстого
как вещдок.
В президиуме
призрак Аллена Гинзберга.
 
 
Барышников в воздухе!
 
 
Но главною на этом съезде-форуме
была весть, что мы снова вместе.
 
 
Что Ты есть. И в форме.
 

2009

«Взгляд Твой полон одной любовью…»

 
Взгляд Твой полон одной любовью,
чувства прочие победя.
Я готов совершить любое
преступление ради Тебя.
 
 
Когда судьи мне кинут сроки –
от 8 лет до 108-ми, –
понимают они, жестокие,
что бессмертен я, чёрт возьми!
 

2008

От трёх до четырёх

Зое

 
В окошках свет погас,
умолкнул пустобрёх.
Пошел мой лучший час –
от трёх до четырёх.
 
 
Стих крепок, как и чай.
Вас посещает Бог.
Шла служба при свечах
от трёх до четырёх.
 
 
Как слышно далеко!
Как будто возле нас.
Разлили молоко…
Спустили унитаз…
 
 
Очередной мосхит?
Или поёт москит?
От трёх до четырёх
наш мир не так уж плох.
 
 
Люблю я в три проснуться,
в душе – переполох,
Конфуция коснуться
и спать без задних ног.
 
 
Кабина поперёк,
и Хайдеггер, дымясь
камином кочерёг,
попросвещает вас.
 
 
Пускай вы в жизни лох
и размазня-пирог,
но вы сейчас – пророк,
и смысла поперёк!
 
 
Я сам не разумел
идею, что изрёк,
но милиционер
вдруг взял под козырёк.
 
 
Становимся у касс.
Обломы за отказ.
Но в небе только час,
отпущенный для нас.
 
 
Жизнь – полусонный бред.
«Стилнокса» пузырёк
прокладывает брешь
от трёх до четырёх!
 
 
Я без Тебя опять.
Как мне найти предлог,
чтоб досуществовать
от четырёх до трёх?
 
 
Кто в дверь звонит? Мосгаз?
Не слушайте дурёх.
И не будите нас
от трёх до четырёх.
 

2007

Сполох

1

 
Один, среди полей бесполых,
иду по знакам зодиака.
Была ты чистой страсти сполох,
национальностью – собака.
 
 
Вселившийся в собаку сполох
меня облизывал до дыр.
И хвостик, как бездымный порох,
нам жизни снизу озарил.
 
 
Хозяйка в чёрном, как испанка,
стояла мертвенно-бледна –
собачий пепел в белой банке
протягивала мне она.
 
 
Потоки слёз не вытекали
из серых, полных горя глаз.
Они стояли вертикально,
чтобы слеза не сорвалась!
 
 
Зарыли всё, что было сполох,
у пастернаковских пенат.
Расспрашивал какой-то олух:
«Кто виноват?» – Бог виноват!
 
 
А завтра поутру, бледнея,
вдруг в зеркале увидишь ты –
лик неспасённого шарпея
проступит сквозь твои черты.
 
 
И на заборе, не базаря
ещё о внешности своей,
роскошно вывел: «Я – борзая»,
а надо было: «Я – шарпей».
 
 
Герой моих поэм крамольных
оставил пепел на меже –
между пенатами и полем,
полузастроенным уже.
 
 
Между инстинктом и сознаньем,
как на чудовищных весах,
меж созданным и мирозданьем,
стоит собака на часах.
 
 
Стоит в клещах и грязных спорах,
и, уменьшаясь, как петит,
самозабвенный чёрный сполох,
всё помня, по небу летит.
 
 
Как сковородка, эпилепсия
сжигала твой недетский ум.
Мы сами были как под следствием:
шёл Кризис. И сгорал «Триумф».
 
 
Меж вечностью, куда всем хочется,
и почвой, где помёт крысиный,
меж полной волей одиночества
и болью непереносимой.
 
 
Вот так-то, мой лохматый сполох.
Перетираются весы,
как будто инфернальный Поллок
измазал кровью небеси.
 
 
Не понимаю по-собачьи,
на русский не перевожу,
за пастернаковскою дачей
я ежедневно прохожу.
 
 
Пусть будь что будет. Се ля ви.
Похороните, как собаку,
меня, виновного в любви
к Тебе одной. Как к Пастернаку.
 

2

 
Притащу, как божия козявка,
тяжкий камень, тяжелей кремня.
Слышу голос: «Я – твоя хозяйка.
Как ты там сегодня без меня?»
 
 
Крайний может оказаться первым.
Убери морщиночку на лбу.
Нет шарпея. Надо быть шарпеем,
чтоб любить, как я тебя люблю.
 
 
Шёл снег, как тексты из учебников.
Проехали. Салам алейкум.
Прошёл поэт. Назвался Хлебников.
Мы поздоровались с Олегом.
 

2009

Одной

 
Бежишь не от меня –
от себя Ты бежишь.
Рандеву отменя,
убегаешь в Париж.
 
 
На мобильный Сезам
объяснишь: «Например,
я внимала слезам
нотр-дамских химер».
 
 
Для того ль Тебя Бог
оделил красотой,
чтоб усталый плейбой
рифмовался с тобой?
 
 
Именины Твои
справишь, прячась в Твери.
Для чего выходной?
Чтоб остаться одной?
 
 
Ты опять у окна,
как опята, бледна.
Ничего впереди.
От себя не сбежишь.
Ручки тянет к груди
нерождённый малыш…
 
 
Не догонишь, хрипя,
длинноногий табун.
Не догонит себя
одинокий бегун.
 
 
Ночью лапы толпы
станут потными.
Не рифмуешься Ты
с идиотами.
 
 
Каково самой
владеть истиной,
чтобы из одной
стать единственной!
 
 
Стиснешь пальцы, моля,
прагматизм бытия,
гениальность моя,
Ты – единственная.
 
 
Среди диспутов,
дисков, дискурсов
Ты – единственная:
будь Единственной.
 

2008

Скандал

1

 
Большая жизнь столкнулась с малой.
В больнице, в коей я бывал,
развязывался экстремальный
скандал.
 
 
Студентка русской философии,
длинноволосая Далила,
отдутловато-малосольная,
свою соперницу давила.
 
 
Соперница казалась старше
и опытней в подобных битвах,
и странно, что при этом стаже
дрожали губы, как оббитые.
 
 
И красные её сандалии
(свидетельство об упаковке)
пунктиром крови и так далее
в пандан горящему сандауну
бежали до её парковки.
 
 
И в этом обоюдном вое,
друг другу нервы перепортив,
они забыли о герое,
что был в палате – дверь напротив.
 
 
Он сдал всю жизнь для этой малости,
весь пепел славы – что ж, ошибка?
 
 
«Вы выглядите, как мальва.
Увядшая». –
«Ах ты, паршивка!»
 

2

 
В наркологическом накале
дворцы обёртывались хижинами
и речь, скандальная и наглая,
казалась жалче и униженней.
 
 
А мы похлеще засандалим!
И за окном, под снегом дряблым,
ель, озарённая скандалом,
высвечивалась канделябром.
 
 
Шёл из лягушек дождь контрастный.
Жарища – как в Нахичивани.
Обе печалились о нравственности.
В них нравственность не ночевала.
 
 
И только крохотные эго,
для ясности в каком-то плане,
как будто рухнувшее эхо
надежды и разочарования.
 
 
И окончательно позорны
все пораженья и победы.
И вертикальные озёра
крутились, как велосипеды.
 
 
А вам кто больше, дорогая:
стихия памяти иль малость,
что с вами вместе догорала?
Иль зорькой только занималась?
 

3

 
Про спор соперниц он не слышал,
разборку пропустил такую.
Он просто незаметно вышел
из этой комнаты – в другую.
 
 
В другую даль без аллегорий,
в другое горе и в укоры.
Не надо поднимать дреколья,
не понимая про другое.
 
 
Сперва он озирался дико,
не мог пошевелить рукою,
как дети странные – индиго,
нацеленные на другое.
 
 
Лежало смолкнувшее тело,
забыв про срамы и про совесть.
Оно вернуться не хотело,
к другой материи готовясь.
 

2008

Сестра

 
Если кто всенародно
обоссан
или просто подмыться пора,
вас обнюхает, как опоссум,
сострадающая сестра.
 
 
Уроженица Нарьян-Мара,
спецуборщица стольких НИИ,
жизнь по-своему понимала,
что она – в сострадании.
 
 
Зарплату беря как данность,
не жалуясь на Минфин,
родила сыночка-дауна,
лобастого, как дельфин.
 
 
Бог ввёл тебя в сострадание –
недозированный морфин.
На шейке твоей увядает
сморщенный парафин.
 
 
Пруд в окнах,
как Мастрояни,
подёргивает щекой.
Откуда, сестра состраданья,
живёт в тебе свет такой?
 
 
Откуда в тебе боль личная?
Несёшься не чуя ног,
когда над стеной больничной
панически бьёт звонок?!
 
 
Человеческие отправления –
безумные поезда…
Мы знаем лишь направления –
не ясно только – куда.
 
 
Когда же придёт день Судный –
и душу уже не спасти,
сестра пододвинет вам судно
и ласково скажет: «Поссы».
 

2007

«Сиделка в синем сарафане…»

 
Сиделка в синем сарафане
спит, как сарделька в целлофане.
Во сне летает на сафари.
Как? Прицепив на попу фары!
И просыпается в поту
красавица. В минуту ту.
 

2008

Телефон

 
Кафе. Неглинная
или Трубная.
Гудки длинные.
Возьми трубку.
Слова полые,
словам хрупко,
их трубка полная –
возьми трубку.
Возьми горячую,
возьми правду
своими пальчиками
прохладными…
Я же не лезу
тебе под юбку.
Ушла? Прелестно!
Возьми трубку.
Гудки длинные.
Обрыв на линии?
Интрига Круппа?
Возьми трубку!
Тебя зарезали?
Скажи трупу
ради поэзии
взять трубку.
В эфире модную
крутят группу.
О чём поёт она?
«Возьми трубку!»
Вы все свидетели
моей печали.
Чтобы ответили,
чтоб трубку взяли.
Ты безответная,
неужто трудно
хоть раз в столетие
взять трубку?
 

2007

Тень вертикальная

 
Ты приехала на заработки
с Украины.
Ты готовишь мне утром завтрак
с укоризной.
 
 
Не с обидою,
но с укором –
представителю жизни сытной
за забором.
 
 
Почему к нам, ломая рельсы, –
смех сквозь стоны –
мчат китайцы, мордва, корейцы –
миллионы?
 
 
С ними, в маечке чемпионской,
из ненастья,
прилетела ты, журавлёночек,
голенастая.
Незамужняя, незалежная,
сердце мучая бесполезностью,
и здоровьем – не железная.
 
 
Чтоб меня уберечь, преступника,
от падения,
ты за мной неотступною
бродишь тенью.
 
 
Всем приятелям моим –
не бездарным! –
ты казалась соглядатаем,
жандармом.
 
 
Почему в многолюдстве хочется
абсолютного одиночества?
 
 
Странно мне:
больше свету?
Ты как тень на стене –
стены нету.
 
 
Когда в зеркале раскорячусь,
шарф надену,
вижу взгляд твой укоряющий
через стену.
 
 
Как два угля раскалённых
жгут мне спину.
Только скоро я, журавлёночек,
вас покину.
 
 
Улечу, где нет ни Останкина,
ни Ватикана.
Я уйду.
А ты, Тень, останешься
вертикально.
 

2008

Гламурная революция

1

 
На журнальных обложках – люрексы.
Уго Чавес стал кумачовым.
Есть гламурная революция.
И пророк её – Пугачёва.
 
 
Обзывали её Пугалкиной,
клали в гнёздышко пух грачёвый.
Над эстрадой нашей хабалковой
звёзды – Галкин и Пугачёва.
 
 
Мы пытаемся лодку раскачивать,
ищем рифму на Башлачёва,
угощаемся в даче Гачева,
а она – уже Пугачёва.
 
 
Она уже очумела
от неясной тоски астральной –
роль великой революционерки,
ограниченная эстрадой.
 
 
Для какого-то Марио Луцци
это просто дела амурные.
Для нас это всё Революция –
не кровавая, а гламурная.
 
 
Есть явление русской жизни,
называемое «Пугачёвщина», –
сублимация безотчётная
в сферы физики, спорт, круизы.
А душа всё неугощённая!
Её воспринимают шизы
как общественную пощёчину.
 
 
В ресторанчике светской вилкою
ты расчёсываешь анчоусы,
провоцируя боль великую –
Пугачёвщину.
 
 
На Стромынке словили голого,
и ведут, в шинель заворачивая.
Я боюсь за твою голову.
Не отрубленную. Оранжевую.
 

2

 
Галкин – в белом, и в бальном – Алла, –
пусть летают в гламурных гала.
Как «Влюблённые» от Шагала.
 
 
В небе, словно алая кровь,
вместо общего «фак ю офф!»,
чтоб страна, обалдев, читала,
ночь фломастером написала:
«ГАЛКИН + АЛЛА = ЛЮБОВЬ».
 

2008

2.009

 
Справочная?
009?
С праздничком!
Но что нам делать?
 
 
«Общий кризис, убирайся!» –
с этим солидарны мы,
и французы, и китайцы,
и великие умы.
 
 
Кризис стал всеобщей темой.
Души сковывает тьма.
Омертвелая система
бестелесного ума.
 
 
Православные, брахманы,
греки с веками богинь,
оглашенные у храма
возглашают: «Кризис, сгинь!»
 
 
Не уходит. Упирается.
Кризис, он не идиот.
Хочет нового пиратства.
Не сожрамши, не уйдет.
 
 
«9» схоже с DV-дисками.
Обращаясь ни к кому,
Грибоедов с Девятинского
«Горе, – говорит, – уму!»
 

31 декабря 2008

Смерть нолика

Памяти Наума Олева

 
Нетто нолито.
Нету Нолика.
 
 
Нету Нолика на мобилке.
Остались счета в конверте.
Он купил для себя могилу
за полгода до смерти.
 
 
Опоздала жена его, Галя,
жмурик Нолика победил,
одноглазо сестёр пугая,
зажмуренный 01.
 
 
Выезжал на машине Ногия,
мчал через наш лепрозорий.
Очень многие длинноногие
не считали это позором.
 
 
Гений нас прельщает новеньким,
ходит, будущее потрогав.
Вслед толпятся крохотно нолики
в очередь за автографом.
 
 
Загнёмся, живя без Нолика,
агностика и параноика.
 
 
Кремленологи и кинологи,
лунолики и не просты,
есть крестики кроме ноликов,
Господи, их прости!
 
 
И когда моё сердце ноет,
будто он на меня глядит,
герой ночи, великий Нолик,
каплей крови моей летит.
 
 
Не то нолито.
Нету Нолика.
 

2009

Чужеродное

 
Родные берега,
родные берега,
родные берега –
где жили,
вы стали навсегда,
родные берега, –
чужими.
 
 
Чужие берега –
чужие берега,
чужие берега,
отныне
вы стали навсегда,
чужие берега, –
родными.
 

2008

Без «Б»

Л. Б.

 
Смех без причины –
признак дурачины.
Ещё водочки под кебаб!
Мы – эмансипированные мужчины
без баб.
 
 
Часы с вынутою пружиной –
возлежит на тарелке краб.
Тезаурусные мужчины,
мы – без баб.
 
 
Слово «безбабье» – ещё в тумане
обретёт суммарно масштаб.
Беседуют же с Богом мусульмане
без баб?
 
 
Вот Валера, дилер из Саратова,
с детства несколько косолап,
кто бы знал об его косолапости
без баб?
 
 
Или баба – глава издательства.
Получается групп-издат.
И поборы, и издевательства.
Как на лошадь надеть пиджак.
 
 
Без болтливости, что не вынести,
без капканчиков вечных «кап-кап» –
без покровительской порно-невинности,
без баб.
 
 
Без талантливого придыхания,
без словарного курабье,
дыроколы пока отдыхают
без «б».
Устаёшь от семейной прозы.
Мы беспечны, как семечек лузг.
Без вранья люксембургской Розы –
люкс!
 
 
Сжаты в «зебрах» ночные трещины,
достигается беспредел.
Наша жизнь – безрадостиженщина.
Нам без разницы, кто сгорел.
 
 
Рядом столик из разносолов –
стольник шефу от поп, сосков,
от восьми длинноногих тёлок
без мужиков.
 
 
«На абордаж!» – пронеслось над пабом.
Все рванули на абордаж.
И стол, принадлежавший бабам, –
ножки вверх! – полетел на наш.
 
 
И пошло: визг, фуражки крабьи,
зубы на пол, как монпансье…
(Мой котёночек! Ты – мой храбрый!..
Уберите с меня свои грабли!)
Бьют швейцара из ФСБ.
Так накрылась идея безбабья.
Точно клякса под пресс-папье.
 
 
Я бездарно иду домой:
все одежды мои развешаны.
Пахнет женщиной распорядок мой.
И стихи мои пахнут женщиной.
 
 
Будто в небе открылась брешина.
И мораль, ни фига себе:
«В каждой бабе ищите Женщину!»
Но без «б».
 

2008

Разные книги

 
Бог наполнил Библию
страшными вещами,
варианты гибели
людям возвещая.
 
 
Это продолжалось
болью безответной –
беззаветной жалостью
Нового Завета.
 
 
Зависти реликтовые
после отзовутся
завистью религий,
войн и революций.
 
 
Вечностью застукана,
тлением оставлена,
вещая преступность
Ленина и Сталина.
 

2008

Новогодние прогулки с сексом

 
Попискивает комарик,
плывёт в Новый год кровать.
Оставив меня кемарить,
пошёл мой Секс погулять.
 
 
По барам, местам приватным,
по бабам, что станут «экс».
Пугая экспроприаторов,
пошёл погулять мой Секс.
 
 
По-гоголевски про нос он,
пел песенку, муча плебс,
с невыветрившимся прононсом,
как будто Григорий Лепс.
 
 
Перекликаясь саксами,
собой друг друга дразня,
с четвероногими сексами
прогуливаются друзья.
 
 
На набережной Стикса
фонари принимают душ.
Тень от моего Секса
доходит до Мулен Руж!
 
 
Такая страшная сила
меня по миру несла –
сублимированная Россия,
Евангелие от Козла.
 
 
Рождаясь и подыхая,
качающийся, вознесён
с тобой на одном дыхании
кончающий стадион.
 
 
В год Новый – былые выгоды.
За выдохом следует вдох.
Из жизни, увы, нет выхода.
И женщина – только вход.
 
 
Расстреливающий осекся.
Расстреливаемому – под зад.
Вы видели моего Рекса?
На место, мой Рекс,
назад!
 

2008

«Ты чувствуешь, как расправляется…»

 
Ты чувствуешь, как расправляется
лицо, уставшее от fucking?
Так утром снова распрямляются
дождём побитые фиалки.
 

2008

«Пей отраву, ешь “ризотто”…»

 
Пей отраву, ешь «ризотто»,
но последняя строка –
линиею горизонта
будет жить наверняка!
 

2008

Ода моей левой руке

 
Рука, спасибо за науку!
Став мне рукой,
ты, точно сука, одноуха,
болтаешься вниз головой…
 
 
Собаки – это человечье,
плюс – animal.
Мы в церкви держим в левой свечи,
чтоб Бог нас лучше понимал.
 
 
А людям без стыда и чести
понять помог
мой аргумент мужского жеста,
напрягшегося, как курок.
 
 
Ты с женщинами непосредственно
вела себя.
Ты охраняешь область сердца, –
боль начинается с тебя.
 
 
Ты – это мой самоучитель,
ноты травы.
Сегодня все мои мучители –
это мучители твои!
 
 
Когда ж чудовищная сила
меня несла –
башку собою заслонила,
меня спасла…
 
 
Но устаёшь от пьедестала.
Моя ж рука,
вдруг выкобениваться стала,
став автономно далека.
 
 
Я этот вызов беззаконный
счёл за теракт!
Но – хочет воли автономий
анатомический театр!
 
 
Я твой губитель, я – подлец.
Ты чахла.
Обёртывалась новой чакрой
неизлечимая болезнь.
 
 
Ты мне больничная запомнилась.
Забыть нельзя.
Лежишь, похожа на омоновца,
замотанная по глаза.
 
 
Не помню я тебя скулящей,
когда, скорбя,
мы с мировыми эскулапами
осматривали тебя.
 
 
Как мог я дать тебя кромсать
ножам чужим и недостойным,
мешая ненависть со стоном?!
Так, вашу мать!
 
 
Междоусобны наши войны.
Дав свою плоть,
мы продаём себя невольно
и то, что завещал Господь.
 
 
Мне снится сон: пустыня Гоби.
На перевязи, на весу,
как бы возлюбленную в гробе,
я руку мёртвую несу.
 
 
Возлюбленная – как акула.
Творя инцест,
меня почти совсем сглотнула,
ещё секунда – сердце съест!
 
 
Прощаюсь с преданною жизнью.
Рука ж вполне
здоровая – на ней повисну,
как тощий плащ или кашне.
 

2007

Плач по юности

 
Когда проходит молодость –
кранты миропорядку!
Как будто в вашем мобиле
украли подзарядку.
 
 
Когда проходит молодость,
не бегайте по знахарям.
Вас озарит, как молния,
изнанковыми знаками.
 
 
Ведь секс – не только
молодость.
Себе не изменяя,
займитесь, как сейсмологист,
иными временами.
 

2007

БГ – для двоих

Борис Гребенщиков –

Брысь! для гробовщиков.

 
Пускай фанаты в Переделкине
ждут на пеньках.
Он пел ва-банк.
Он написал на беспределе:
«Буддийский панк».
 
 
Из гроба вычехлив гитару,
буддист, но без бубенчиков.
Он пел нам новое и старое –
Б. Г. – Борис Гребенщиков.
 
 
Он пел для нас одних с тобою.
Намокли ягоды в кульке.
И Бог невидимой рукою
держал бородку
в кулаке.
 
 
А ты сидела в стиле диско,
с глазами, полными луной
и солнцем,
спелым по-буддийски
над непробудною страной.
 
 
«Панкуешь?» –
спросит христианство.
«А хули ж?» –
говорит буддизм.
«Страданье», –
говорит пространство.
«Свобода», –
сам в ней убедись.
 
 
Нам, безголосым, он – как Сопот
и христианский стадион.
Уйдя в великий полушёпот,
был этим грандиозен он.
 
 
И кто-то в чёрных лимузинах
на фоне неба пролетал,
и изгибался Илюмжинов
во власти инопланетян.
 
 
Дистанционной Камасутрой
Ты мне сияла через стол.
И эхо въелось в нашу утварь,
не зная, что Б. Г. ушёл.
 
 
А где-то рядышком есть истина.
Но рацио заполнил бланк.
И почему на нём написано
дурацкое: «Буддийский панк»?!
 

2007

Беллада

 
Сколько нам сулит аварий
родендроновский синдром?
Сколько раз нам закрывали,
Белла, твой аэродром?
 

 
За полвека правления Беллы,
государыни русской поэзии,
в нас поэзия подобрела,
государственно бесполезная.
 
 
Непростительно, что поэты
не приносят конкретной пользы:
даже пользователи Интернета,
и те хочут летать – не ползать.
 
 
Белла выглядела неслабо:
Белла ждёт авиатрапа,
как Сатурново кольцо,
под аэродромом шляпы
светит белое лицо.
(Русские Манон Леско
любят белое лицо.)
 
 
И с её аэродрома,
как с ладошки малыша,
песни радости и стона
улетают не спеша.
 
 
Шляпы взлётная дорожка
закругляется, крива,
с неё слетают неотложно
головокружащие слова.
 
 
Описав кольцо Сатурна,
мчит страна по окружной.
Мало петь неподцензурно.
Надо ещё быть зурной.
 
 
В небе тянут, как подтяжки,
треугольники гусей.
В шапке Мономаха тяжко,
в шляпе Беллы – тяжелей.
 
 
Наша музыка –
не абсурдная,
просто в джазе –
одни ударные.
Я скажу тебе: «Безрассудная
Государыня!
Арестуйте меня и кокните,
как слепца-аккордеониста!
Ты страною правишь
инкогнито.
Придуряешься диониской.
 
 
Твои подданные истерично
про тебя сочинят легенды.
Продают в ночных электричках
твои краденые рентгены.
 
 
Сами мы себе как атланты.
Наша творческая судьба –
стать рабом твоего таланта,
как сама ты его раба.
 
 
Белокаменные палаты,
разрушающие децибелы
мне страшнее, чем все Бен Ладены,
если ты отвернёшься, Белла.
 
 
Белла мне не отвечает,
думая: «Как всё ветшает».
Может, думает она:
«Господи, пошли все на…»
 
 
Хорошо летать без кляпа.
Подо мной Москва проплыла.
Точно тень от Беллиной шляпы,
накрывает её тень крыла.
 
 
Но уже подо мной Тироль,
машет шляпа ночными перьями.
Не бывает Беллы II.
Белла – Первая.
 

2007