Текст книги "Эрлик"

Андрей Зыков
Эрлик

1

Шла зима 1980 года… Хлопья снега за окном ниспадали с небес, искристой своей игрою затмевая мягкий солнечный свет. Словно волшебные сказочные ладьи, начав путь в неведомых далях, находили они свой приют в зимней Москве. В тот день очень многое, что окружало Кима, казалось ему сошедшим со страниц детской книги с русскими сказками. Маленькая фамильная лампа, наполняющая комнату тусклым светом старины, заиндевевшее окно, напоминающее более окно хижины доброй колдуньи в заповедном зимнем лесу, но меньше всего схожее с привычным окном, часы в человеческий рост, с маятником и кукушкой, которым скоро исполнится век, – и вовсе семейная драгоценность.

Единственным чуждым предметом в комнате была только папка, лежавшая у лампы на письменном столе. Но даже и она, принесенная в дом сегодняшним утром, с каждой минутой утрачивала свою чуждость и смотрелась на скатерти стола так, что, казалось, была уже органичной его частью.

Возможно, документы в этой папке, с которых еще не сошел запах краски с печатных машинок, обремененные десятками печатей и штампов, были единственными в своем роде в Москве. В то время для страны, а то и для всего мира это был смелейший в истории нонсенс. Одобрить отправление в столь опасную и дальнюю экспедицию 20-летнего выпускника геологического факультета МГУ, который, хоть и был одним из лучших студентов тех лет, всё же пребывал в физическом состоянии крайне слабом. Да, Ким с самого детства был таким спокойным и тихим, и, прожив всю жизнь дома, он вполне мог бы никогда даже и не задуматься о своем слабом здоровье, но не сейчас. Не в эти месяцы, когда жизнь его так изменилась.

Тогда уже где-то полгода прошло с ухода его родителей. А может быть, и меньше. Да… конечно, меньше, воспоминание для любого тяжело настолько, что о нем не думаешь, не хочешь вспоминать. Нет, не то чтобы хочешь забыть, просто не хочешь думать. Гибель в авиакатастрофе двух лучших геологов в стране в их экспедиции в небе над Сибирью потрясла всё научное сообщество минувшим летом.

И всё сразу стало другим… Для иного молодого человека такая потеря справедливо предстала бы шоком, но как ни странно это – не для Кима. В их семье никогда не было яркого понятия о семейном горе, да и не происходило никогда ранее ничего на него похожего. Только знание было единственным и главным смыслом человеческого существования, куда более важным, нежели всякая другая потеря. Иначе советский ученый и думать не мог и не должен был. Да и вполне оправдана с точки зрения логики была такая позиция, всегда думал Ким. Знание дало людям огонь, технологии, сельское хозяйство, оно всегда делало их жизнь совершеннее, лишая их болезней, недостатка пищи, экологических, насущных проблем, упрощая существование человечества для решения более важных и великих задач – покорения морских глубин и звездных далей глубокого космоса, раскрытия секрета вечной жизни.

Хотя Ким порою и сомневался в этой теории, когда он слышал о войнах и природных бедствиях чаще всего. Ведь получалось совсем не так: чем больших высот достигала наука, тем больше становилось войн и бед. Но всё тут же расставляла на свои места идеология, которая была с Кимом всю его жизнь, – войны почти всегда ведутся с несознательными товарищами, а уж если войны ведет наша страна – то с теми товарищами, которые нашему отечеству совсем не товарищи! Победим их, и всё сразу образуется превосходнейшим образом! Люди объединятся в прогрессе, обретя согласие и единый разум, способный и капризы природы победить и все болезни свести на нет, как не отвечающие нуждам общества вредные факторы!

Не то чтобы Ким этой идеологией был поглощен полностью, напротив, в сердце своем, дома был он очень сентиментальным человеком, так же как и его родители. Но это дома. Дом всегда оставался маленькой частичкой чего-то сокровенного, старого, того, что навсегда в нём останется. А вне дома всё было по-другому – в те времена общество никогда не диктовало важность домашнего уюта, живя счастьем технологического прогресса и создания идеальной системы бытия. Ну как геологу – элементу настолько важному для этого общества, открывающему для него природные ресурсы, потаенные в земных глубинах, – не быть в согласии с такой идеологией? Ведь жить своей жизнью в этом случае – значит не быть преданным своему делу, труду во благо коллектива, но не во благо личности.

Вся семья его следовала этой строгой жизненной философии в той же мере, как и следовала ей тогда вся наша страна. Следовала, ни в чём не отступаясь от нее. Даже имя ему родители дали истинно советское – Ким. Очень распространенное в те годы сокращение от «Коммунистический интернационал молодежи» – сочетания слов для коммуниста заветного и неприкосновенного.

Нет, не печаль об уходе родителей в те дни владела сердцем и душой Кима. Но радость, радость от того, что ему наконец выпала честь оправдать надежды, которые они на него возлагали…

С самого детства папа и мама Кима рассказывали ему о богатствах, таящихся в лесах и долинах Дальнего Востока. Мальчику представлялось, что волшебные и мудрые драконы спят в его горах, в лесах живут таинственные звери, а в недрах этого загадочного края покоятся самоцветы и минералы, которых до сих пор не видел мир, и, казалось, стоит только протянуть руку во сне, чтобы прикоснуться к его богатствам. Родители привили Киму любовь к геологии… Золотая медаль в школе… Отличные результаты в университете… Всё выдавало в нём идеального ученого. А воспоминания из детства порождали в душе любознательного и прилежного студента прекрасные мечты. «Что если природные богатства, сокрытые в недрах Дальнего Востока, принесут людям избавление от болезней, источник вечной энергии, вечной молодости и решение всех человеческих забот и неурядиц, решение всех проблем, которое так искали средневековые алхимики?», – думал Ким.

Но не только Ким думал таким образом… Дальний Восток уже очень давно к тому времени был желанной Чашей Грааля для научной элиты Советского Союза. И не только для ученых являлся он таковым – для всей молодежи центральных городов нашей страны самым вожделенным приключением было уехать туда навсегда. Переселиться, жить и работать по соседству с его лесами и прибрежными лугами. Ведь Дальний Восток – это такая романтика, граница нашей родины с необыкновенным потенциалом для жизни, восхищающий разум дар природы великой стране. Такой молодежью тогда были и родители Кима. Но по иронии судьбы в годы их молодости геологическая разведка на Дальнем Востоке практически не велась – уж слишком дальним, непозволительно дальним был этот край, почти полностью непроходимым и оттого непригодным на тот момент для геологических изысканий. Именно поэтому вся надежда была у них на подрастающего Кима: что уж если так и не успеют они, то он точно когда-нибудь отправится в великое путешествие в прекрасные неизведанные дали.

И вот свершилось! Первая экспедиция советских геологов на Дальний Восток, и не экспериментальная она вовсе, не ознакомительная и не теоретическая, а самая что ни на есть настоящая! Полгода, невзирая на боль потери родных, он готовился к ней, и вот он – момент долгожданной истины, перед которым застыли в трепетной тишине даже фамильные часы. Будто в предвкушении разделили они со своим молодым хозяином всю грандиозность предрассветного момента, мига перед будущим, знаменующим новый прекрасный мир. И он, Ким Гнесин – юноша, которому выпала честь, пережив этот миг, отворить врата навстречу рассвету.

Вернувшись из университета этим днем, Ким только тем и занимался, что перечитывал еще и еще раз все документы. В них было всё, о чём его предупреждали и к чему готовили предыдущие полгода. «Все данные об экспедиции строго засекречены… 8 участников… Цель: изучение и сбор данных о составе земной коры региона… Хабаровский край… Тугуро-Чумиканский район…». Его западная часть – самое желанное и труднопроходимое место для исследований всех ученых мира. «Обстановка на месте: нет данных, население: нет данных». «Конечно, – подумал Ким, – эти места ведь никто толком так до сих пор и не исследовал, всё вдохновение и можно искать только на карте, составленной с космического спутника. До ближайшего населенного пункта – прибрежного местечка Чумикан – сотни километров. В непроходимых условиях тех мест это расстояние смело можно умножать в десять, а то и в пятнадцать раз. Да и чем может помочь маленькое село в случае, если экспедиция попадет в беду? Ведь там даже и больницы как таковой нет. До крупных же городов и того в несколько раз дальше».

Разумеется, Ким и до этого момента участвовал во многих геологических экспедициях, но не в таких, а в учебных, ознакомительных, студенческих, по давно изведанным местам и исхоженным тропам. Но вот в чём было его недоумение, так это в том, почему внешне эта экспедиция сразу казалось более засекреченной, чем все остальные. Даже если взять в расчет то, что это первая серьезная геологическая разведка на Дальнем Востоке, секретов и странностей в подготовке к экспедиции, в ее деталях, было несоизмеримо больше, чем казалось разумным. С остальными семью участниками он лично не был знаком даже сейчас, им не разрешали видеться. Он мог лишь изучать их досье, биографии, видеть фотографии из личных дел, даже подробно ознакомиться с содержанием их дипломных и курсовых работ, если потребовалось бы, но увидеть этих студентов вживую, поговорить с ними ему ни за что не разрешалось, как понял Ким, им самим также воспрещалось видеться друг с другом по неизвестным причинам. Все они были из разных высших учебных заведений страны, и более того – из разных городов. Из Москвы, в частности, кроме Кима никого не было. Даже не все из них получили диплом геологического факультета, как бывает всегда, часть его будущих товарищей по экспедиции изучала совсем другие науки. Их всех и роднили лишь идеальная успеваемость и примерно один возраст.

Еще более необычной выглядела подготовка к этой экспедиции, уже не говоря о том, что всё, связанное с нею, тщательно и скрупулезно скреплялось подпиской о неразглашении, сама она напоминала военную операцию, перед которой командование сознательно, по одним ему известным причинам, не стало проводить инструктаж. Из МГУ были изъяты все документы, касающиеся учебы там Кима. Так же в обязательном порядке у него был взят паспорт, свидетельство о рождении, медицинская книжка, все-все документы, даже права на квартиру.

Пришлось постигать новые умения и знания. Кима даже научили управлять вертолетной техникой, как гражданской, так и военной. И хоть не мог он предполагать, зачем ученому-геологу такие необычные навыки могут в экспедиции пригодиться, пилотирование понравилось Киму больше всего.

Фактически во всей документации был только один пункт, роднивший эту экспедицию со всеми остальными, равными ей по важности, которых было до этого, к слову, не так уж много, – классическое и внутренне ожидаемое: «В случае вашей гибели Академия наук СССР не несет ответственности…». Но дальше этих слов пункт можно было даже и не дочитывать до конца, в частности для Кима он значил то, что оттуда можно не вернуться живым и руководство экспедиции прекрасно это понимает. Возможно, даже руководство экспедиции понимает, из-за чего оттуда можно не вернуться живым, вдруг они имели в виду вовсе не падение в горную расщелину или опасную быструю реку, а что-то гораздо более зловещее, не поддающееся логическому объяснению, и оттого еще более жуткое, о чём само руководство знает, но не знают молодые ученые.

Но обывательский, мелочный страх пред теориями заговора претил Киму! Не просто увлекательной работой, но далеким, судьбоносным для всего мира путешествием представлялась Киму эта экспедиция. За сказочный уют его детства можно не тревожиться, ведь за квартирой останутся следить родственники. Да и потом, глубоко в душе Ким надеялся, что после экспедиции ему позволят остаться на Дальнем Востоке, жить и работать, заставляя служить во благо человечества будущие находки. И грядет совсем иная сказка, та, в которой любая наивная светлая идея станет реальностью и наука распахнет свои врата, забыв о своей вековой тяжести, наконец, явит человечеству все свои секреты.

Пора трогаться в путь…

2

Дорога из Москвы до Хабаровска была преодолена без приключений, на вполне обычном пассажирском самолете. Очень может быть, что некоторые из семерых товарищей Кима по экспедиции летят этим же рейсом, а возможно, и добираются другими путями, он не знал этого точно. Их должны были познакомить уже в Хабаровске. И всё выглядело как-то подозрительно обычно, даже слишком буднично. Да, конечно же, в большинстве экспедиций добираться приходилось вовсе не на самолете, а на поезде. Но Киму никогда не казалось, что для исследований такой важности добираться нужно будет вот так, гражданским рейсом… «Ту-154»… с полутора сотнями пассажиров на борту. Ким даже ждал, ну когда же появятся детали, чем-то выдающие особую важность пассажира Гнесина и его великую цель, например, странный взгляд стюардессы или какая-то особенная пометка на билете, но нет, ничего необычного не случилось.

Всё встало на свои места по прибытии, когда прямо с трапа самолета Киму была протянута рука человека в строгой военной форме:

– Товарищ Гнесин?

– Да.

– Пройдемте за мной, – сухо, вполголоса обратился к нему военный.

Ким послушался. «Вот это уже гораздо больше похоже на научные исследования государственной важности», – подумал он, следуя за мужчиной. Через несколько минут они покинули территорию аэропорта, подойдя к небольшой, очищенной от снега его окраине. Февральское солнце слепило глаза, отражаясь от бескрайних снежных просторов, раскинувшихся прямо за зданием аэропорта. На фоне этого залитого светом пространства была одиноко припаркована черная «Волга». Подойдя к автомобилю, военный открыл заднюю правую дверь. Ким даже не сразу догадался, что военный сделал это не затем, чтобы сесть самому, а для него, для Кима. Впервые в жизни ему было оказано обращение, достойное не простого студента, а важного государственного чина.

Военный же сел на переднее кресло. Ким заметил, что водитель автомобиля был в такой же форме, что и его немногословный встречающий. Кроме скромного герба СССР на их шапках-ушанках было не разобрать ни к какому роду службы относятся эти люди, ни какого они звания. Абсолютно безликий, ничего не означающий взгляд отличал обоих мужчин. «Довольно непривычно, – заметил про себя Ким. – Кажется, впервые встречаешь людей, начисто лишенных признаков таких психологических явлений, как эмоции, никаких внешних проявлений жизни на лицах. Порою даже впечатление такое, что забываешь о существовании этих двух военных. В обычной жизни любой неравнодушный образованный советский человек удивился бы этому, ведь такого нет ни в одном детективе или кинофильме, но вот сейчас, учтя обстоятельства путешествия, такому не удивляешься».

Ехали очень недолго, въехали в Хабаровск… С самого начала Ким ничего не взял в дорогу. Таковы были подробные инструкции, полученные им еще в Москве: «Брать с собой ничего не надо, всё вам необходимое будет на месте, категорически запрещается забирать не только ручную кладь, но и семейные фотографии, памятные вам талисманы, блокноты, письменные принадлежности, какие-то из ваших научных записей и многое другое, в этом нет никакой необходимости – карманы вашей одежды должны быть свободны от всего, прежде находившегося у вас дома». Вообще, давали эти инструкции, проводили должную подготовку и обучение лица, никак не относящиеся к МГУ, по-видимому, откомандированные туда откуда-то, и, хотя они прекрасно разбирались в тех областях знания, которым учили Кима, прежде он никогда и нигде их не видел.

После многочасового перелета Хабаровск отнюдь не представлялся для Кима обычным советским городом. На Дальнем Востоке всё кажется вовсе не таким, как в остальном мире. Ведь это чудо – что среди гор, до вершины которых не в силах долететь птицы, и лесов, не имеющих видимого края, раскинулись жилые городские кварталы. Прелесть этого города необъяснима, его скрытое великолепие неосязаемо для простых очей, его затаенная красота, укрывшаяся под снежными покровами, казалось, только и ждала путника, которому по силам узреть ее, почувствовать всем сердцем. Ким не заметил, сколько прошло времени с тех пор, как они отбыли из аэропорта. Настолько мощно чары этого города овладели душой и разумом юноши.

И только к тому моменту, когда автомобиль стал сворачивать к месту своего прибытия, Ким на одну лишь секундочку внутренне задался вопросом: «А куда же его привезут для дальнейшего инструктажа и знакомства с будущими товарищами по экспедиции?» Надпись на красивом здании издали сама ответила молодому ученому. Как оказалось – в Хабаровский политехнический институт. «Волга» незаметно подъехала к заднему фасаду правого корпуса здания, держась на таком приличном расстоянии от главного входа, что студентам она просто не была заметна. Двери, около которых остановилась машина, окна этой части института и весь двор очень отличались от всего остального здания. Но отличались они не чем-то вызывающе кричащим, не было там ни людей из правительства, ни иных официальных лиц, ни громогласных приветствий, ни массы автомобилей. Они отличались тишиной.

Ким сразу догадался, что над этой частью здания изрядно потрудились и целью этих трудов как раз и было создание этой тишины и незаметности для любых, не имеющих отношения к экспедиции глаз. Шум студенческой жизни остался далеко позади, в самом институте. Эта тишина была непроницаемой, абсолютной. Нигде не было никакой ограды, но, что поразительно, не было видно и людей в округе – ни студентов, ни работников института, ни даже дворника, никого. Даже нечастые кусты и деревца, редко стоящие во дворе, не издавали звуков, даже маленькое дуновение ветерка не испытывал на себе воздух этого места. Окна снизу доверху были наглухо закрыты снаружи непроницаемой тканью нейтрального оттенка, похожего на бежевый. Лишь своими очертаниями напоминали они окна вблизи, но издалека в самом деле казалось, что это самые настоящие, ничем не прикрытые окна. Военный, встретивший Кима в аэропорту, выйдя из машины, услужливо открыл дверь Киму:

– Следуйте за мной, – вполголоса, вновь без эмоций, сказал мужчина.

Когда они подошли к зданию вплотную, оказалось, что деревянные двери с уже успевшей, наверное, от старости, пошелушиться краской, были крепко-накрепко закрыты, и даже нельзя было понять, снаружи или изнутри. Военный был, как и всегда, молчалив, он лишь поднес ладонь на расстояние нескольких сантиметров от дверей, даже не коснувшись их, как внутри что-то едва слышно щелкнуло. И тут взгляд Кима упал на кончики пальцев мужчины – и ладонь, и вся кисть его руки были лишены всяких складок и линий, похоже, что на подушечках пальцев не было отпечатков. Не менее интересными оказались и двери, отворившиеся почти незаметно и одновременно. Как оказалось, то, что видел Ким снаружи, было ничем иным, как искусно созданной ширмой. Ведь ветхие институтские деревянные двери – это был лишь первый «слой» этих врат. Затем шел металл толщиной должно быть сантиметров 55, сплав настолько необычный, что Ким не смог определить с виду его состав, ничего подобного ранее в своей жизни он не видел, коробка двери была из того же металла. Вообще, похоже, вся внутренняя часть здания, открывшаяся перед пришедшими, была не то металлической, не то обшитой какими-то чрезвычайно твердыми на вид нитями, состоящими из неизвестных Киму соединений и пластмасс.

И тут Ким стал свидетелем события если не столь же необычного, сколь всё, что его окружало, то как минимум привлекавшего к себе внимание. Как только закрылись двери, военный сразу же радостно вздохнул, словно от облегчения, и, повернувшись к Киму, весело сказал:

– Ну вот и прибыли, да не беспокойтесь вы так, товарищ Гнесин. В этом помещении вы в абсолютной безопасности. Поверьте, вы никогда за всю вашу жизнь не были так защищены от любой напасти, как здесь. Понимаю, всё это с непривычки может довольно сильно впечатлить. Знаю точно, очень быстро освоитесь, привыкнете. Уверен в этом. А вам в эту дверь. Вам всё расскажут.

– Спасибо, – кротко и радушно промолвил Ким. – Благодарю.

Военный столь же радушно отдал честь:

– Служу Советскому Союзу!

И, уходя в темноту помещения, заметил:

– А с вами, учеными, очень легко работать, удобно.

– Почему? – спросил, не понимая, в темноту Ким.

– Вы ведете себя очень тихо, это помогает в нашей работе.

– А… Это да.

– Да, и совсем не задаете никаких вопросов.

С этими словами военный скрылся в темноте, Ким даже не услышал звука шагов, как перед ним сама собою отворилась строгая дверь темного металлического оттенка. До этого Ким не замечал, что это дверь, – не видно было ни прорезей, ни створок, она казалось сплошной поверхностью со стеной, сотканной снаружи из тех самых нитей.

Отворилась навстречу великому будущему…