Текст книги "Пароль"

Анджей Збых
Пароль

1

Обер-лейтенант Ганс Клос открыл глаза. Яркий свет ослепил его. «Что это за бункер? – подумал он. – Как я оказался здесь?» Он представил себе сырые, шероховатые стены железобетонного убежища, и ему захотелось прикоснуться к ним. Неожиданно по левой руке разлилась острая боль, его охватил жар, вновь закружилась голова, и Клос потерял сознание.

Лишь через несколько часов Клос пришел к себя. Медленно, с трудом открыл глаза и осторожно осмотрелся. Яркого ослепительного света не было.

«Видимо, зашло солнце», – мелькнуло у него в голове. Через узкую амбразуру виднелась какая-то местность, покрытая мглой. Он не мог понять, знакома ли она ему. «Необычная панорама», – подумал Клос. Он постарался припомнить, как оказался здесь.

– Обер-лейтенант Клос… – послышался вдруг женский голос.

Женщина в бункере? Нет, неверное, это его ординарец Курт.

– Курт, – прошептал он и не услышал своего голоса.

– Обер-лейтенант Клос, – снова прозвучал женский голос. Казалось, что говорившая стоит где-то рядом, надо только оглянуться – и увидишь ее. Но почему так трудно повернуть голову?

И вдруг он увидел перед собой лицо женщины – оно то появлялось, то исчезало. Иногда казалось, что женщина находится где-то за стеной, а голос слышится рядом. Что-то мелькнуло перед его глазами, и возникло неясное очертание женской фигуры. Клос почувствовал нежное прикосновение прохладной и мягкой женской руки. Все это было как во сне. Много лет назад – пятнадцать, а может, и больше – он болел скарлатиной, лежал в комнате с зашторенными окнами и ждал, чего-то ждал. А когда пришла мать и приложила прохладную ладонь к его лбу, он понял, что именно этого материнского прикосновения ему не хватало.

«Мама, я очень болен, мама», – захотелось ему сказать. Но слабость не позволяла произнести даже слово…

Снова в поле зрения появилась женщина. И вдруг ему стало ясно: так и есть, он находится не дома, а в железобетонном бункере. Голова его забинтована, только для глаз оставлена узкая щель, через которую он может видеть то, что перед ним. А наклонившаяся над ним женщина – вовсе не его мать. Это молодая девушка. Из-под белой шапочки с красным крестом выглядывают пряди темных волос.

– Как вы чувствуете себя, господин обер-лейтенант? Можете говорить?

Клос понял, о чем она спрашивала, хотя это был какой-то другой язык, не тот, на котором говорила с ним мать. Он отлично понял, что сказала эта девушка. Но кому? Ему? Удивительно, она обращалась к какому-то обер-лейтенанту Клосу, а он не Клос, а девятилетний Сташек Мочульский, больной скарлатиной…

Клос услышал, а вернее– почувствовал, что девушка отошла от него. Увидел перед собой небольшую часть подоконника, а под ним несколько ребер отопительной батареи. Начал их считать – раз, два, три…

Через несколько часов (а может, дней) он снова услышал чей-то голос. Не открывая глаз, прикоснулся ладонью к лицу и не ощутил на нем бинта. Медленно открыл глаза, увидел мужчину в белом халате, накинутом на армейский мундир, а рядом с ним – девушку с темными прядями, выбивавшимися из-под белой шапочки с красным крестом. Золотое пенсне на носу мужчины забавно дрожало при каждом движении его головы.

– Наш обер-лейтенант приходит в себя, – сказал он.

– Где я нахожусь?

– В госпитале в Висбадене, господин Клос.

– Как я здесь оказался?

– Разбомбили ваш поезд, – ответил доктор. – Вам повезло. Только двадцать четыре пассажира остались в живых.

– У меня все болит. Ощущение такое, что меня избили.

– Сильные ушибы, общая контузия и сотрясение мозга. Теперь вас не тошнит?

– Нет, только не могу вспомнить, как я попал в этот поезд.

– Из ваших документов следует, что вы ехали во Францию.

– Вы все время говорили о Париже, – включилась в разговор медсестра. – О каштанах на площади Пигаль.

– О каштанах? – удивился доктор.

– А что я еще говорил? – Клос хотел приподняться, но, почувствовал острую боль под ключицей, свалился на подушку.

– Спокойно, вам еще нельзя резко двигаться, – предостерег доктор. – Кости у вас целы, но вы, господин обер-лейтенант, получили много ушибов. Мы подобрали вас в двадцати метрах от железнодорожной насыпи. Взрывной волной вас выбросило из вагона.

– Я еще что-нибудь говорил?

– Какие-то глупости, – пренебрежительно сказала медсестра. – Половину я не смогла понять. Вы говорили тогда на нескольких иностранных языках, кажется, и на польском.

– Не волнуйтесь, – успокоил его доктор. – Это нормальное явление при сотрясении мозга. Могу заверить, что никакой военной тайны обер-лейтенант Клос на выдал, а если бы вы и сказали что-нибудь лишнее, то никто бы в это не поверил, ибо вы были контужены, а при контузии, как правило, наступает функциональное расстройство нервной системы.

– Как долго я нахожусь в госпитале? – спросил Клос.

– Три дня. Через две недели направим вас на комиссию. Но особо на нее не рассчитывайте. Сейчас не те времена… Отправят вас на фронт, и не исключено, что на Восточный…

– Буду только рад, – сказал Клос. – Я уже имею направление в воинскую часть, вскоре должен быть там.

Доктор пожал плечами, золотое пенсне на его носу дрогнуло, он поправил его левой рукой, и только теперь Клос заметил, что вместо правой руки у доктора пустой рукав.

– Пусть будет так, как вам хочется, – сказал доктор. – Сестра, с завтрашнего дня для больного – усиленное питание, он должен набраться сил. Господин обер-лейтенант очень спешит на фронт. – Врач повернулся и направился к двери. За ним вышла и медсестра.

Клос обвел взглядом палату. В ней стояли четыре белые кровати, все были заняты. Раненые, перебинтованные с ног до головы, лежали словно мумии, один – с подвешенной на вытяжке ногой. Слышалось его тяжелое дыхание, переходящее в хрип. Потом установилась тишина.

Клос прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что случилось три дня назад. Поезд, мягкое купе пульмановского вагона, голубоватый полумрак, какой-то офицер, развалившийся на диване. Полковник. Клос назвал себя, полковник тоже представился. Что он сказал? Какую назвал фамилию? Этого Клос никак не мог вспомнить. Начался обычный разговор. Полковник угостил его сигарой. Он не мог уснуть, и общение с обер-лейтенантом, видимо, утешало его. Наконец Клос вспомнил. Полковника звали Теде. Он говорил тогда, что слишком многих молодых офицеров направляют сейчас в охранные войска на оккупированные территории, вместо того чтобы посылать на фронт в действующую армию. Полковник Теде считал, что это недопустимая ошибка командования, ибо тыл разлагает молодых офицеров и только на фронте, в боях, они могут закалиться, проявить мужество и отвагу, применить свои военные знания, показать свою преданность фюреру и великой Германии и продвинуться по службе. Клос соглашался с ним. Это он хорошо помнит.

А что было перед этим? Он сел в этот вагон в Мюнхене в последнюю минуту, когда поезд уже тронулся. Почему ждал до последней минуты? В этом кроется какая-то загадка, но какая? Он помнил, что прибыл на вокзал раньше, около получаса прохаживался по перрону от газетного киоска до подземного перехода. Кого-то ждал? Он хорошо помнит, что купил пачку сигарет в киоске и выкурил несколько штук и только потом вскочил на подножку вагона уже тронувшегося поезда. Кого и зачем ждал? Сейчас, лежа на госпитальной койке, он бессмысленно смотрел на батарею под подоконником. Потом перевел взгляд выше. На подоконнике стоял горшок с геранью. Он где-то видел такой цветок, но где это было? И там он стоял не на подоконнике.

И вдруг Клос вспомнил и отчетливо представил себе небольшую витрину антикварного магазина и на углу улицы Пулавской в Варшаве. Между китайским фарфором и старинной турецкой саблей стоял горшок с таким же цветком – это был сигнал: вход в магазин свободен. Он вошел туда около пяти, когда хозяин уже опускал жалюзи и собирался закрывать магазин.

За полчаса до этого шеф Клоса, полковник Роде, вручил ему приказ о командировке. В главном управлении абвера вдруг вспомнили, что обер-лейтенант Клос когда-то принимал участие в переброске агентов за линию фронта, и решили использовать его опыт во Франции.

Итак, обер-лейтенант Клос направлялся для дальнейшего прохождения службы в воинскую часть, дислоцированную в Сен-Жиле, в Нормандии. Он пришел в антикварный магазин, чтобы через связного сообщить в Центр о неожиданно полученном приказе немедленно выехать в Нормандию. Полковник Роде решил в последний раз использовать своего доверенного офицера и поручил ему по пути доставить посылку своей семье в Мюнхен.

– Как долго ты будешь в Мюнхене? – спросил Клоса антиквар.

– Не более одного дня. В пятницу я должен прибыть в штаб армии, в Сен-Жиль.

– Что это такое – Сен-Жиль?

– Какой-то убогий приморский городок в Нормандии, – пожал плечами Клос. – Посмотри на карте.

– О твоем отъезде немедленно передам в Центр, – сказал антиквар. – Инструкцию получишь в Мюнхене. Выедешь из Мюнхена послезавтра последним парижским поездом. На перроне к тебе подойдет наш человек и скажет, что делать дальше.

– Как я опознаю этого человека?

– Он сам подойдет и спросит: «Не едете ли до Сен-Жи-ля?»

Значит, цветок, подобный тому, который стоит на подоконнике госпитальной палаты, он видел в витрине антикварного магазина. Клос припомнил, что, когда приехал в Мюнхен и пришел в заставленную тяжелой мебелью квартиру полковника Роде, он увидел его жену, толстую кокетливую немку. Ее гостеприимством он не воспользовался, а переночевал в гарнизонной гостинице и утром отправился на вокзал.

В этот день последний парижский поезд отходил в шестнадцать пятьдесят. Клос поставил чемодан в свободное купе, вышел из вагона и начал прохаживаться по перрону, от железного барьера подземного перехода до газетного киоска и обратно. Мимо проходили незнакомые люди, но ни один из них не подошел и не спросил: «Не едете ли до Сен-Жи-ля?»

И когда на дальнем семафоре уже загорелся зеленый сигнал, Клос увидел выбежавшего из туннеля молодого железнодорожника. Инстинкт безошибочно подсказал ему, что это тот человек, которого он ждал. Раздался пронзительный гудок паровоза, поспешно захлопывались двери вагонов. Парень также опознал Клоса.

– Ваша служебная командировка, господин обер-лейтенант, – сказал он тихо, без вступления и пароля, – была для нас неожиданностью. Контакт на месте в Нормандии. Вас найдут. Ждите. Только запомните пароль. Вам скажут: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». Вы ответите: «Сюзанна любит их только осенью» и добавите: «Она пришлет вам свежую партию». Запомнили? Повторите, господин обер-лейтенант.

Клос не успел повторить. Поезд тронулся, медленно набирая скорость. Он вскочил на подножку ближайшего вагона и увидел, что молодой железнодорожник скрылся в толпе на перроне.

Войдя в вагон, в тамбуре обер-лейтенант встретил кондуктора, который строго сказал ему, что прыгать на подножку вагона на ходу поезда очень опасно.

Клос молча выслушал нравоучение добродушного старика, повторяя про себя пароль и отзыв: «В Париже самые лучшие каштаны на площади Пигаль». – «Сюзанна любит их только осенью. Она пришлет вам свежую партию»…

Вдруг Клоса охватило беспокойство. «Сейчас, сейчас… Что сказал тот доктор с пустым рукавом? Нет, не он, а медсестра… Необходимо спросить ее, что я еще говорил, когда был в бреду. Она что-то сказала о каштанах. А если она донесла куда следует о странных словах контуженого офицера? А успокаивающий тон однорукого доктора был только игрой, чтобы усыпить мою бдительность?»

Центр предвидел все возможные, даже самые неожиданные ситуации, когда готовил его к разведке в глубоком тылу—в самом логове фашистской Германии. Он научился разбираться в людях, был хладнокровен, выдержан, не поддавался на провокации. Но он не мог даже предположить, что наступит момент, когда он утратит контроль над своими мыслями, окажется в зависимости от слов, случайно оброненных в бреду или при потере сознания, вызванной сотрясением мозга…

Эта медсестра говорила об иностранных языках. Может быть действительно в горячке он что-то произнес по-польски. Ему на миг представилась детская комнатка с окном, завешенным клетчатым одеялом. Показалось, что он, все еще мальчишка, больной скарлатиной, лежит в кроватке… Вот подошла к нему мать и положила нежную прохладную руку на его лоб. Если он говорил по-польски и называл себя поручиком Клосом…

Правда, трудно поверить, чтобы кто-либо в госпитале, передислоцированном, как и многие другие немецкие полевые госпитали, ранней весной сорок четвертого года в глубокий тыл, прислушивался к бормотанию контуженого офицера. А пароль? Если в бреду он назвал пароль? Но одни только слова о каштанах на площади Пигаль не должны были вызвать подозрение.

– Приятель, – услышал он шепот. – Приятель, есть закурить?

Клос повернулся. Раненый сосед, с подтянутой кверху ногой, смотрел на него просящим взглядом.

– Не знаю. – Клос с трудом перевернулся на бок, выдвинул ящик тумбочки. Увидел свой портфель, пачку сигарет и спички. Те самые, которые купил в киоске на перроне вокзала в Мюнхене.

– Прикури, – прохрипел сосед, – не могу двигаться.

– Попробую. – Клос медленно стащил с себя одеяло, которое показалось ему жестким и колючим, осторожно приподнялся на кровати, опустил на пол сначала одну, а потом другую ногу. У него закружилась голова, но он удержался и сел. Непослушными руками зажег спичку, прикурил сигарету, потом, держась за кровать, встал и сделал шаг в направлении раненого с поднятой кверху ногой. Тот глубоко затянулся, закашлялся, едва переводя дыхание.

Клос, сидя на кровати и касаясь босыми ногами холодного пола пытался вспомнить дальнейшие события того дня, когда он сел в поезд. Он помнил, что, время от времени поддакивая полковнику Теде, слушал его рассказ о каких-то походах и приключениях. Помнил еще, как поезд подошел к перрону разрушенного вокзала в Висбадене, как солдаты и офицеры выскакивали из вагонов и бежали в сторону барака, где располагалась железнодорожная станция с буфетом. Он тогда еще подумал, что не мешало бы и ему заглянуть в буфет, чтобы выпить кружку пива и хоть немного отдохнуть от монотонной пустой болтовни полковника. Теде считал себя знатоком женщин и объяснял Клосу, в чем состоит преимущество рыжих над блондинками и брюнетками. Заметив, что обер-лейтенант смотрит в окно, полковник Теде, как бы угадывая его намерения, предупредил, что не следует выходить, ибо поезд стоит здесь только две минуты. И действительно, едва полковник проговорил это, как поезд тронулся.

Что произошло через несколько минут после отхода поезда, Клос никак не мог вспомнить. Раздался оглушительный взрыв, сразу же погас свет и вспыхнуло пламя. Клос бросился к окну, но на него свалилось что-то тяжелое. Послышался крик полковника Теде. Взрывной волной Клоса выбросило из окна вагона… Потом, словно в тумане, перед глазами возник бункер, стоящий на подоконнике горшок с геранью. Закружилась голова, все поплыло…

– Господин обер-лейтенант, разве так можно? – В голосе медсестры послышался упрек и беспокойство. – Вам еще нельзя вставать. Прошу немедленно лечь в постель. И кто разрешил здесь курить? Пожалуйста, отдайте сигареты.

– Я почти здоров, – виновато проговорил Клос. Теперь он разглядел, что медсестра не так молода и обаятельна, как ему показалось тогда в бреду. Огрубевшие руки, бледное, усталое лицо, опухшие от бессонных ночей глаза. – Я сейчас лягу в постель, – покорно добавил Клос, – если вы приложите свою прохладную ладонь к моему лбу, как это было час назад. Видимо, у меня снова жар.

– Это было не час назад, – заботливо улыбнулась, приложив к его лбу руку, сказала сестра, – а позавчера. Вы тогда звали свою мать и решили, что моя рука – это рука вашей матери.

– Мать? – удивился Клос. – Я говорил по-немецки?

– Конечно. – Теперь в ее голосе он услышал удивление. – А на каком еще языке вы могли ее звать?

Прикосновение ласковой руки женщины упокоило Клоса, он закрыл глаза и сразу же уснул, куда-то провалился.

2

Шел дождь. Лейтенант Эрик фон Ворман сидел у окна вагона. Каким унылым казался ему пейзаж за окном! Лейтенант со злостью подумал о своем попутчике, который посоветовал ему выйти из вагона поезда на разрушенной станции в Висбадене, чтобы выпить кружку пенистого пива. Фон Ворман не особенно любил пиво, но тут не стал возражать. Решил утолить жажду, вновь ощутить горьковатый, терпкий вкус пива. Может быть, Эрик фон Ворман не захотел бы пива, если бы не сытный завтрак в день отъезда в обществе мюнхенских приятелей, который очень затянулся… А после изрядной попойки Эрика всегда мучила невыносимая жажда. И когда он влил в себя литровую кружку эрзац-пива и выбежал на перрон, то увидел медленно удалявшийся красный фонарь хвостового вагона. Эрик бросился за поездом, прыгнул на ступеньку этого вагона. Он проклинал эту кружку пива, невыносимую жажду, попойку с мюнхенскими приятелями и приказ командования об отъезде к новому месту службы в какую-то захолустную дыру на Атлантическом валу. Его больше устраивал спокойный Мюнхен, где благодаря протекции отца-генерала, выходца из прусской семьи, он разбирал бумаги в местном управлении абвера. Правда, в Нормандии его ждала совсем другая работа. Там никто не будет угождать ему как сыну известного генерала фон Вормана. Теперь к нему будут относиться с недоверием, ибо его отец попал в опалу, осмелившись в чем-то не согласиться с начальником генерального штаба и высказать свое особое мнение, за что был отправлен на Восточный фронт, в морозную Украину, где должен был искупить свою вину.

Молодой фон Ворман считал себя чуть ли не врагом нацизма, хотя сам он никому в этом не признавался. После недолгого юношеского увлечения национал-социалистской идеологией он понял, что с гитлеровским сбродом ему не по пути, хотя это вовсе не означало, что он не разделял идей третьего рейха о завоевании мира. Ворман считал, что приходящее в упадок поместье его отца в Восточной Пруссии не мешало бы поправить рабочей силой из числа славянских рабов и военнопленных. Он также не имел ничего против того, чтобы генерал фон Ворман и его наследники получили право на колонизацию обширных пространств Украины.

Радость по поводу первых побед немецкой армии быстро прошла, и третий рейх вспомнил о старом генерале-пруссаке фон Вормане. Генерал, давно мечтая сделать из своего сына Эрика настоящего офицера, обеспечил ему протекцию для спокойной, безопасной, почти штатской работы в Мюнхене. Теперь все это кончилось.

Пейзаж за окном вагона был серый, монотонный, совсем не такой, как на цветных фотооткрытках, которые в детстве коллекционировал Эрик. Он никогда не интересовался Францией и к тому, что не было прусским или баварским, относился свысока, даже с презрением.

Фон Ворман посмотрел на часы. Если верить расписанию, то через сорок минут он прибудет в Сен-Жиль. Но поезд опаздывал. Лейтенант открыл окно. Холодный влажный ветер ударил ему в лицо. Вскоре должно показаться море. Вот из-за поворота появились стрельчатые крыши домиков прибрежных поселений, а вдали, на первом плане, темно-коричневые, вросшие в грунт нагромождения железобетонных укреплений– Атлантический вал, который должен сдержать наступление англичан и американцев. Сдержит ли?

Объявили, что поезд подходит к Сен-Жилю. Эрик фон Ворман достал с верхней полки свой элегантный чемодан.

Вечером лейтенант пришел в казино, расположенное в ресторанном зале бывшей комфортабельной гостиницы с претенциозным названием «Мажестик». Старую вывеску никому не хотелось снимать, и она висела над входом в казино. Ему вспомнились вопросы, которые он задавал себе, увидев из окна вагона первого класса железобетонные укрепления на берегу моря, которые тянулись вдоль прибрежной полосы. «Удержат ли они англосаксов? Воспрепятствуют ли высадке морских десантов?»

Лейтенант налил в бокал вина. Оно показалось ему терпким, горьковатым. Вспомнил о своем отце – где-то там, в снежных полях Украины, он «эластично сокращает линию фронта», как это подает геббельсовская пропаганда. Не нужно быть большим стратегом, чтобы понимать, что это означает для немецких войск. Фон Ворман с детства помнил разноцветные флажки на больших штабных картах своего отца. Тогда старый пруссак еще надеялся сделать из своего сына настоящего офицера.

Краем глаза фон Ворман заметил входившего в казино полковника Элерта, своего нового шефа. Быстро развернув армейскую газету, с деланным любопытством он начал читать сообщения двухдневной давности. Подумал, что в эту дыру, куда его заслали, даже газеты приходят с большим опозданием. Лейтенант не имел желания встречаться и разговаривать с полковником Элертом. Не нравились ему фамильярность, развязная веселость, вульгарные манеры шефа. Примитивный, невоспитанный, грубый, – так оценил его Эрик после первой встречи, когда Элерт, просматривая документы сказал: «Лейтенант Ворман». Тогда Эрик поправил его: «Моя фамилия фон Ворман». Но Элерт как будто бы этого не услышал и в разговоре еще дважды назвал его просто Ворманом.

Несмотря на то, что Эрик умышленно закрылся газетой, полковник заметил его и подошел к столику.

– Можете сидеть, лейтенант, – сказал он, когда фон Ворман встал перед неожиданно появившимся полковником по стойке «смирно». Элерт ногой пододвинул стул, бесцеремонно уселся и, не спрашивая разрешения, налил себе бокал вина. – Все еще в одиночестве? Еще ни с кем не подружились? Если не возражаете, то я познакомлю вас со своими сослуживцами.

– Благодарю вас, господин полковник, я уже представился своему непосредственному начальству, – холодно ответил лейтенант. – В казино я случайно.

– Вы должны с кем-то подружиться. Здесь без приятелей сойдешь с ума. Такое захолустье!

– Я никогда еще не сходил с ума, господин полковник.

– Понимаю, – рассмеялся шеф. – Одиночество – самое лучшее и надежное общество. А может быть, лейтенант любит сам себе рассказывать анекдоты? – съехидничал полковник. – Не забывайте, что мы, офицеры абвера, должны находиться в близких контактах с людьми. И в нашей службе, дорогой Ворман, мы не может делить время на служебное и личное. Помните об этом.

– Так точно! – ответил лейтенант. Как же он ненавидел сейчас этого наглого, самодовольного солдафона! По какому праву Элерт осмеливается поучать его, фон Вормана? Отчитывает его, как мальчишку.

Полковник Элерт пристально посмотрел на фон Вормана:

– Ну и прекрасно, лейтенант. Советую вам побродить по Сен-Жилю, осмотреть достопримечательности, хотя в этой дыре нет ничего интересного. А через день-два приступим к важному делу.

Даже не кивнув ему, полковник встал и направился к выходу.

Эрик отложил газету, окинул взглядом зал. За соседним столиком капитан инженерных войск рассказывал двум обер-лейтенантам о своих приключениях в публичном доме в Гавре. У стойки бара безусый эсэсовец забавлялся с полноватой блондинкой в форме вспомогательной службы.

Фон Ворман, почувствовав, что за ним кто-то наблюдает, оглянулся. За столиком у окна сидел в одиночестве, как и он, мужчина в мундире организации Тодта. И когда незнакомец заметил, что фон Ворман обратил на него внимание, он встал и подошел к нему:

– Извините, господин лейтенант.

– Слушаю вас.

Мужчина в мундире организации Тодта проговорил, неуверенно улыбаясь:

– Разрешите присесть к вашему столику? Я тоже недавно приехал и коротаю время в одиночестве. Никого здесь не знаю. Служил в генерал-губернаторстве…

Эрику показалось, что этот человек чем-то напуган.

– Прошу, – пожал он плечами. – Если вы считаете, что вдвоем будет веселее, то присаживайтесь. – Лейтенант вспомнил совет Элерта о необходимости близких контактов с людьми. Пусть будет так.

– Моя фамилия Ормель, – представился мужчина, продолжая улыбаться. – Буду рад, если господин лейтенант выпьет со мной рюмочку коньяка. Я в этом захолустье уже три дня и знаю, что здешнее вино гадкое, но коньяк… – Он щелкнул пальцами, подзывая проходившую официантку: – Два коньяка, милочка! Довоенного, – добавил он и рассмеялся, явно довольный своим остроумием.

И только теперь, пристально присмотревшись к Ормелю, фон Ворман заметил шрам у левого угла его рта и туго натянутую складку кожи, из-за чего и создавалось впечатление, что этот человек все время улыбается.

– Фон Ворман, – представился Эрик. – По правде говоря, я люблю одиночество. А коньяк пить с вами не буду, с заказом вы поторопились.

– Ну что ж, выпью один, – сказал Ормель. Он пододвинул фон Ворману пачку сигарет, но Эрик даже не обратил на это внимания. Тогда Ормель закурил сам и полюбопытствовал: – Вы приехали сегодня утром.

– Почему это вас интересует? – спросил Эрик, поправив монокль. – А если и сегодня, то что из этого?

– Ехали через Париж?

– Разве есть другая дорога?

– Видимо, у вас было мало времени, чтобы увидеть настоящий Париж.

– Вы полагаете, что этот город весьма интересен?

– В Париже, – сказал Ормель, смотря прямо в глаза фон Ворману, – самые лучшие каштаны на площади Пигаль.

– Самые лучшие каштаны на площади Пигаль? – повторил фон Ворман. – Может быть, но почему именно мне вы говорите об этом?

Ормель разразился смехом. Этот смех показался Эрику каким-то неестественным, как будто даже вынужденным.

– Если бы вы подольше побыли в Париже, то заметили бы, что на площади Пигаль не только самые лучшие каштаны, но и… – Он придвинулся к лейтенанту, как бы намереваясь что-то сказать ему на ухо, но Эрик сдержал его:

– Догадываюсь, что вы хотите сказать, но меня не интересуют женские прелести.

Официантка поставила перед ними две рюмки коньяка. Ормель выпил одну, потом другую и, недовольно посмотрев на фон Вормана, неожиданно встал.

– Рад был познакомиться с господином лейтенантом! – сказал он и замолчал, ожидая ответа.

Фон Ворман подумал, что если его собеседник подаст руку, то он сделает вид, что не заметил ее. Он холодно кивнул, прощаясь, а посмотрев в зеркало, висевшее напротив его столика, заметил, как Ормель, рассчитавшись за коньяк, быстро направился к выходу. Фон Ворман подумал, что неплохо было бы проследить, куда так заспешил этот человек, тогда как всего пять минут назад он неторопливо говорил что-то о каштанах и женщинах на площади Пигаль.

Лейтенант вышел из казино. На улице была кромешная тьма. Он не мог сразу сориентироваться после яркого света ресторана. В прифронтовом городке строго соблюдалась светомаскировка. Через несколько секунд, заметив фигуру быстро удалявшегося мужчины, пошел следом за ним.

Ормель шел быстро, не оглядываясь. И вдруг внезапно скрылся во мраке. Фон Ворман немного переждал. Попытался закурить сигарету, но при порывистом морском ветре сделать это оказалось нелегко. Он постарался запомнить место, где скрылся мужчина в форме организации Тодта.

Это была большая серая вилла за высоким решетчатым забором. Плотно зашторенные окна, как и в других домах прифронтового городка, не пропускали света. Играла музыка, слышался приглушенный шум голосов.

Лейтенант подошел ближе и увидел надпись над входом: «Пансионат «Лё Тру».