Текст книги "Мне надо кое в чем тебе признаться…"

Глава пятая

Язадержалась в школе и коллеже, чтобы описать ситуацию учителям и попросить их быть помягче с моими детьми. Дома меня ждал торжественный прием: папа никуда не ушел, велосипед Кармен валялся на газоне у дома. А я так хотела побыть одна. Чтобы никто на меня не давил, чтобы мне не казалось, что за меня все решают и относятся ко мне как ко второй жертве аварии. Придется выработать четкие правила общения. Но откуда взять силы, чтобы заговорить с ними и все разъяснить? Лучшая подруга набросилась на меня, стоило перешагнуть порог.

– Ава! Новости есть? Я еду с тобой сегодня!

Я больше не живу у себя дома – он теперь дом для всех. Двери к Аве и Ксавье нараспашку, заходи кто хочешь. Месье реагировал красноречиво – нервно метался по дому, ничего не понимая. А вот Мадемуазель охраняла свою территорию с высоты лестничной площадки: зрачки сузились от злости, шерсть вздыбилась, еще немного – и зашипит, уж я-то ее знаю. Как по ней, так слишком много чужих, и хозяина почему-то нет.

– Ты позволишь мне войти? Спасибо.

Кармен отступила, я направилась прямиком на кухню, где наткнулась на Идриса, который тоже пришел. Его забота меня тронула, как и его смущение из-за вторжения, но мне было не до вежливых расшаркиваний. Я налила кофе и стала мысленно готовиться к противостоянию. Когда я обернулась к ним, все трое покорно ждали, сгруппировавшись вокруг стола.

– Придется установить распорядок на ближайшие дни… Я размышляла об этом ночью.

– Мы тебя слушаем. Чем мы можем помочь? – спросила Кармен.

Я провела рукой по своему усталому лицу в поисках энергии, необходимой для того, чтобы все ясно изложить и чтобы они поняли, чего я от них жду. И дать отпор их возражениям, если понадобится.

– Папа, отправляйся домой, отдохни, переоденься, – ласково попросила я.

Меньше чем за сутки его вчерашняя тройка утратила свой гордый вид.

– И дальше делай, что сможешь, в галерее, я сегодня туда не попаду.

– Положись на меня, дорогая.

Я повернулась к Идрису.

– Извини, что бросаю тебя неизвестно на сколько. Жорж посодействует тебе в переговорах с потенциальными покупателями, ведь многие проявили большой интерес к твоим работам.

– Не беспокойся обо мне, лучше скажи, чем я могу быть полезен.

Я ему не ответила и обратилась к Кармен, которую попросила помогать, когда потребуется, моему отцу и на ближайших выходных посидеть с детьми, пока я буду в больнице.

– Когда ты туда поедешь? – поинтересовалась Кармен.

– Сначала мне надо в ветлечебницу, отменить все записи. Позже я займусь поиском подменщика.

– Ава, – подал голос Идрис, – позволь мне обзвонить его клиентов. У меня получится, а ты сэкономишь время и приедешь к нему раньше.

– Спасибо, – тихо произнесла я.

Я была готова принять любую помощь, если она позволит мне быстрее очутиться рядом с Ксавье.

– Мы не можем позволить тебе справляться со всем самой! – заволновался отец. – Я поеду в больницу с тобой!

– Нет, папа. Все вы хорошо его знаете, он человек гордый, и ему точно не понравится, если его увидят таким слабым и несчастным…

Мой голос слегка задрожал, и это не укрылось от их внимания.

– Будь благоразумна, Ава, – взмолилась Кармен.

– Это мой выбор, и вы будете делать то, что я сказала. Мне лучше знать, какой поддержки я от вас жду, и это точно не бессмысленное ожидание в больничном коридоре. Вы можете принести больше пользы. Я буду вам обо всем сообщать, обещаю.

Я выразила взглядом свою огромную благодарность и встала из-за стола.

– Я вас не гоню, но мне пора. И вот еще: сегодняшней ночью здесь будем только мы втроем с Пенелопой и Титуаном.

Идрис поехал со мной в ветеринарную клинику. Он дал мне немного побыть одной и не сразу зашел внутрь. Меня встретил хоровой лай и мяуканье. Сколько животных было в лечебнице? Почему муж не захотел взять помощника, который бы ими занимался? Главная моя задача – пристроить этих бедолаг в надежное место. Я вошла в кабинет Ксавье. Бумаги заполонили все свободное пространство. Бардак был такой, что я сообразила: накануне ему пришлось неожиданно вскочить и умчаться. Торопился ли он, потому что опаздывал отпустить няню? Спешил, чтобы поцеловать детей перед тем, как они лягут спать? Гнал, наплевав на опасность? Я подавила рыдание. В его старой записной книжке я нашла номер бывшего однокурсника, с которым они постоянно обменивались услугами. Позвонила, описала в двух словах случившееся и попросила приехать за подопечными Ксавье. Он пообещал сделать это как можно быстрее. Идрис, который все же зашел в кабинет, кивком подтвердил, что дождется его. Потом я включила компьютер Ксавье – угадать пароль было не сложно, даты рождения детей, – и пробежала глазами его распорядок дня. Хорошо, что Ксавье был человеком организованным и скрупулезно записывал номера телефонов клиентов.

– Все будет в порядке, Ава, я разберусь, – заверил меня Идрис. – Поезжай, не задерживайся.

Я взяла его руку и положила в ладонь связку ключей от ветклиники.

Добрых полчаса у меня ушло на то, чтобы выяснить, где лежит Ксавье. Я пришла в сестринскую, меня попросили подождать. Мне надоело все время ждать. Бессилие и полная зависимость от этих людей были невыносимы. Приходилось выполнять все, что они велят. Например, идти с врачом – другим, не тем, что вчера, – в его кабинет. Я, конечно, слушала то, что он говорил, фиксировала всю информацию. А сообщил он, что у Ксавье двойной открытый перелом малой и большой берцовых костей, ему поставили фиксаторы, стержни и запретили вставать в течение двух недель как минимум – впрочем, с учетом его состояния он бы и без запрета не встал. Когда он наконец поднимется, ему не позволят ставить ступню на пол еще минимум месяц. Затем начнется период реабилитации. Врач подчеркнул, что моего мужа выручила правильная экипировка – она спасла его от серьезных ожогов, они, к счастью, поверхностные. Он что, ждет, что я откупорю шампанское? Вчера во время операции Ксавье вставили в запястье винт, чтобы перелом лучше срастался, поэтому тут тоже потребуется серьезная реабилитация. У него сломано несколько ребер, жизненно важные органы пострадали при столкновении с автомобилем, и потребуется терпение, пока все не придет в норму. Что касается травмы черепа, можно считать, что ему повезло и она, как определили врачи, не слишком серьезная, а симптомы скоро уйдут. Но что означает «скоро» на их языке? Это меня особенно волновало, после того как доктор уточнил, что в ближайшие дни Ксавье будет оставаться под строгим наблюдением. По мере увеличения перечня необходимых процедур, возможных рисков инфицирования и других скверных новостей я как будто проваливалась на десятки метров под землю. Когда он наконец замолчит?

– Могу я его увидеть? – перебила я. – Мне уже ясно, что ситуация серьезная, очень серьезная и что у него уйдут месяцы на восстановление…

– Мы не знаем, в какой мере он восстановит свои…

Я впилась пальцами в письменный стол, чтобы не вцепиться врачу в горло. Надо сохранять спокойствие, но с этим человеком, который так логично все излагает и в принципе только выполняет свою работу, мне было трудно это сделать.

– Послушайте, доктор, я все поняла и лишь прошу вас назвать номер палаты моего мужа. Мне необходимо попасть к нему, причем немедленно, и не надо говорить об установленных часах посещения.

Ну да, я стукнула кулаком по столу, но перед дверью палаты номер 423 мне стало не по себе. Она была приоткрыта, мне оставалось легонько ее толкнуть, и я наконец-то буду рядом с Ксавье. Но страх не пускал меня, удерживал на пороге.

– Вы его жена?

Я обернулась и поймала доброжелательный взгляд санитарки. Я молча кивнула.

– Он ждет вас… Приходя в себя, он всякий раз зовет вас. Вы же Ава? Это ваше имя?

Я снова кивнула, и снова молча.

– Не надо бояться. Не стану утверждать, что вам будет легко, но это же он, всего лишь он, согласны?

– Спасибо…

Она испарилась так же внезапно, как появилась, и я наконец толкнула дверь. Комната была погружена в полумрак, лучи солнца едва просачивались сквозь планки жалюзи. Ксавье не переносит яркий свет? Я бесшумно приблизилась, усердно избегая смотреть на подвешенную ногу, металл, проткнувший кожу, искалеченную руку. В разные стороны от его тела разбегались прозрачные трубки, я старалась не видеть иглы в венах и не слышать попискивание машин, к которым его подключили. Мне хватало опухшего лица мужа, восковой желтизны кожи, глубоко ввалившихся глаз, на которых я сосредоточилась. Когда мой крестный путь завершился возле кровати, я побоялась дотронуться до Ксавье, чтобы не разбудить, но все же не стерпела и погладила его лоб и волосы. Он застонал, я взяла себя в руки и не разрыдалась. Ксавье попробовал разлепить веки, я поцеловала его губы. Мельчайшее движение требовало от него почти неподъемных усилий.

– Ксавье… это я…

– Ава…

Его голос был совсем слабым, а он, всегда такой сильный, показался мне нестерпимо хрупким.

– Я с тобой…

Он хотел пошевелиться, его голова чуть покачивалась справа налево и обратно.

– Спи, спи, я буду здесь, рядом.

– Я хочу тебя видеть.

Я взяла стоявший за моей спиной стул, бесшумно подтащила его к себе, села и наклонилась к нему, следя за тем, чтобы по возможности не опираться на кровать. После нескольких попыток Ксавье удалось приподнять веки, его взгляд был пустым, обессиленным. Губы скривились в намеке на улыбку. Но она продержалась недолго, потом лицо исказилось.

– У тебя что-то болит, хочешь, я позову…

– Нет… Прости, Ава… прости, что… заставляю тебя переживать это…

По его щеке скатилась слеза, и я подцепила ее пальцем.

– Ты ни в чем не виноват, никогда больше так не говори. Все будет хорошо, Ксавье…

– Нет… Как она?

– Кто?

Он отвернулся от меня, как если бы ему было стыдно.

– Женщина, которую я сбил… я пытался ее объехать… не смог…

– Ксавье, твоей вины в этом нет…

Его грудь сотряс всхлип, причинивший ему невероятную боль. Я обхватила его лицо ладонями и осторожно заставила посмотреть на меня.

– Да, – продолжал он настаивать. – Я во всем виноват…

Его плач рвал мне сердце.

– Послушай, сейчас это не имеет значения… Главное, ты должен спокойно лежать и отдыхать.

Последнее усилие поглотило малую толику энергии, которая у него еще оставалась, глаза сами собой закрылись, усталость и лекарства уносили его в забытье, однако он ничем не напоминал спокойного, мирно засыпающего человека. Искалеченное и исказившееся лицо свидетельствовало о невыносимой боли. Изо рта вырвался мучительный хрип.

– Мне нужно знать, Ава…

Он уснул, не договорив.

Шли часы, а Ксавье лишь изредка выныривал из тумана, в который погрузился. Я оставалась с ним и неохотно подчинялась, когда меня просили покинуть палату на время процедуры или осмотра. И каждый раз, когда кто-то входил к нему, я напрягалась, боясь, что меня выгонят. Именно так почти всегда и получалось. Я хотела быть рядом с ним, с радостью бы помогала ему, делала бы все необходимое вместо врачей и сестер. Заботиться о нем – моя обязанность. В тот момент, когда за мной закрывалась дверь палаты – как по мне, так ее грубо захлопывали у меня перед носом, – передо мной мелькали руки, которые до него дотрагивались, что-то с ним делали. Я стояла в коридоре и терпеливо ждала, уставившись в пол и притворяясь невидимкой, я чувствовала себя неловко, была здесь чужой, мне давали понять, что мне здесь не место. А ведь речь шла о Ксавье, о любви всей моей жизни, об отце моих детей. Но нет, меня от него отлучали. Лишали тела моего мужа, тела, которое я знала лучше, чем кто бы то ни было, которое я любила, желала, ласкала, целовала. Оно больше не принадлежало мне, его жене. Стало их собственностью, собственностью людей в белых халатах, которые так и сяк вертели его, бесстрастно и беззастенчиво. Меня же от тела Ксавье отрешили. Со вчерашнего вечера мы, считавшие себя единым целым, превратились в два отдельных тела, и этим телам – с точки зрения тех, кто занимался Ксавье, – совершенно нечего было делать вместе. Сестры выходили из палаты, косились на меня, как правило молча, и я не знала, позволено ли мне зайти обратно, к нему, освободили ли они наконец мое место.

Темнело, и пусть мне хотелось забыть о времени, я тем не менее помнила о детях, которых более двух часов назад привела домой Хлоя – с ней мы регулярно обменивались сообщениями. Она писала мне, аккуратно подбирая слова, но в глубине души я понимала, что Титуану и Пенелопе плохо, что они ждут не дождутся, когда я вернусь домой и они узнают, что с их отцом. Я должна была оставить Ксавье, попрощаться с ним до завтра. Я нежно погладила его лоб, так как не могла сжать в объятиях.

– Любимый мой, – прошептала я, – еще немного, и мне придется уйти. Дети ждут меня.

– Ава…

– Да, я здесь.

– Пене… Пенелопа… Титуан…

– С ними все в порядке, не беспокойся за них. О них есть кому позаботиться… Я бы хотела остаться с тобой. Завтра я опять приду, пораньше, как только смогу.

Я наклонилась и поцеловала его сухие губы. Не позволила себе расплакаться, хотя меня душили рыдания.

– Я тебя люблю, Ксавье. До завтра…

Я отошла от постели, не отводя от него глаз, а он взял откуда-то силы, чтобы еще ненадолго сфокусировать на мне взгляд.

– Ава, – позвал он. – Я хочу знать…

– Что? Что ты хочешь знать?

– Как она? Та женщина из аварии… скажи же мне…

– Не беспокойся о ней…

– Мне это важно…

Раны и боль не могли унять горечь вины, она сочилась изо всех пор его искалеченного тела…

– Хорошо… Только не волнуйся…

Он благодарно посмотрел на меня и тут же отвернулся. Я бесшумно покинула палату, не забыв, что дверь надо закрывать не до конца – на случай, если что-то понадобится, – и оставила моего мужа у всех на виду. Пошатываясь и лавируя между тележками с ужином, я прошла по коридору. От запаха общепита вперемешку с запахом лекарств меня замутило. Сердце разрывалось: я бросила его одного в этом жутком месте. Странным образом вопреки ужасам этого дня я ощущала себя умиротворенной, просто потому что провела его рядом с Ксавье. Теперь же, когда я с каждым шагом отдалялась от него, я возвращалась в зону неуверенности и всего боялась, была хрупкой, уязвимой, однако никто не должен был об этом узнать или заметить это. Одиночество нашей спальни дома и больничные коридоры – отныне единственные два места, где я смогу позволить себе немного слабости. Здесь никто мной не интересовался, я была анонимной посетительницей, незнакомкой среди множества таких же, как я. В лифте я забилась в дальний угол. Я больше не скрывала слез, они текли сами по себе, не спрашивая позволения. Я съежилась и принялась умолять лифт, чтобы он спускался без остановок. Но боги были против меня. Я еще плотнее вжалась в стенку кабины и едва не спрятала лицо в руках, когда уже на следующем этаже дверь открылась. Мне хотелось стать невидимкой, и пусть меня оставят наедине с моим горем. Без людей, без их сочувствия или любопытства. Если бы я могла, я бы свернулась клубочком на полу, чтобы исчезнуть.

– Как вы после вчерашней ночи?

Обращались именно ко мне, вне всяких сомнений, в кабине лифта была только одна пара ног помимо моей. Подняв голову, я поняла, что за мной наблюдает мужчина с осунувшимся лицом.

– Вы меня не помните? Зал ожидания, прошлая ночь?

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, кто он такой. Муж женщины, вместе с которой Ксавье попал в аварию.

– Да, припоминаю.

Я вытерла щеки резким движением. Мы уставились друг на друга и, не шевелясь, дожидались, пока откроются двери лифта. Я должна была заговорить с ним, узнать, как его жена, но была не способна на это, слишком боялась того, что могу услышать, боялась его реакции. К тому же напряженное лицо, стиснутые челюсти, гневный взгляд не располагали к беседе. Тем более что я опасалась того, что могла от него узнать, ведь мне придется сообщить это Ксавье. Его молчание красноречиво свидетельствовало о том, что ему хочется разговаривать не больше, чем мне. Когда лифт остановился, мы оба не двинулись с места, это была война нервов. Я ее вот-вот проиграю, внутренне я уже сдалась, а глаза опять затуманились. Столько переживаний, столько вопросов и страхов толпились в мозгу, в сердце. Я так устала. Слезинка оторвалась от ресницы и скатилась по щеке. Мужчина проследил за ней. У меня даже не было сил стереть ее. Он рукой указал на открытую дверь и сделал шаг в сторону, предлагая мне пройти.

– Прошу вас.

Не знаю, что заставило меня реагировать именно так, но я бросилась бежать, подальше от этого мужчины, который не мог не желать нам зла. И я хотела попасть домой быстрее, как можно быстрее.

Начало вечера я посвятила детям, они были самым важным за пределами больницы. Многочисленные телефонные звонки я игнорировала. После. Разберусь со всем позже. Я сделала что могла, чтобы успокоить сына и дочку простыми словами, пообещать, что Ксавье обязательно выкарабкается, и заодно подготовить к тому, что выздоровление будет долгим, – они не должны ждать, что со дня на день увидят своего папу, причем таким, каким они его знают.

Кстати, станет ли он когда-нибудь прежним Ксавье?

Этот вопрос я не прекращала себе задавать после ухода из больницы. Быть может, наша жизнь рухнула навсегда? Войдет ли она когда-нибудь в прежнюю колею? Какое это странное понятие – до и после. Есть жизнь до аварии и жизнь после, а между ними непроницаемая стена. Да, безусловно, несчастье случилось совсем недавно, и мы не успели задуматься, трезво оценить ситуацию, но я все равно догадывалась, что вчера мы утратили нечто суперважное, хотя и не могла однозначно сформулировать, что именно. Все оставалось размытым, неопределенным. Ни одного прогноза на будущее. Ни единой надежды. Вообще ничего. Пустота. Отныне нашу жизнь, наш дом накрыла тень. Мне страшно, но я обязана загнать этот страх в разумные рамки, заглушить его, отодвинуть подальше, нельзя позволить ему поглотить меня.

Я сидела с Пенелопой и Титуаном, пока они не заснули. Старшая, которую давно уже не нужно было укладывать, попросила, чтобы я полежала с ней в кровати, обняв. Она вдруг стала маленькой хрупкой девочкой, которая больше не изображала из себя подростка.

– Я хочу к папе, мамочка…

– Знаю, моя милая, но придется еще немного подождать… он очень устал…

– Так нечестно…

– Согласна. А хочешь написать ему письмо? Я отнесу.

– Титуан может что-нибудь нарисовать, я ему помогу.

– Отличная идея, а теперь спи.

Полчаса спустя я была одна в гостиной, точнее, не совсем одна, Месье бесшумно следовал за мной по пятам – охранял. Я свалилась на диван с телефоном в руке, Мадемуазель прыгнула мне на колени. Нужно было всех обзвонить: отца, Кармен и Идриса. Поделиться новостями, рассказать, что все идет как надо, в общем, хоть немного развеять их страхи. А завтра все повторится сначала.

На следующий день я подошла к палате 423 только после обеда. Тяжело было оставлять опечаленных и растерянных детей. Хорошо, что есть Кармен и их можно доверить ей, уж она-то точно найдет тысячу способов отвлечь ребят от горестных мыслей. Ксавье вроде бы спал, я тихонечко села рядом с кроватью, но побоялась к нему прикоснуться из опасения разбудить, хоть и сгорала от желания сделать это. Я попеременно смотрела то на его изуродованное лицо, то на уцелевшую в аварии руку. Я не разрешила себе схватить ее, поднести к щеке, ощутить его тепло, передать ему свое, и пусть наши тела соприкоснутся хотя бы таким образом.

– Ава, это ты?

– Да, я здесь, – быстро ответила я и наклонилась к нему.

Он приподнял и опустил веки, снова приподнял, и его не более живой, чем вчера, взгляд застыл на мне.

– Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю, – простонал он.

– Дети прислали тебе письмо. Они скучают по тебе, им хочется побыть с тобой, ты же понимаешь…

– Не надо приходить, никого не хочу видеть, – заволновался он.

Боль исказила его лицо.

– Я знаю, – успокоила я. – Не переживай ни о чем, я занимаюсь всем, детьми, твоей лечебницей, все под контролем.

Он опустил ресницы. Ему с большим трудом удалось вздохнуть глубоко, по крайней мере настолько глубоко, насколько это было возможно в его состоянии.

– Расскажи мне о них.

Я придумывала сказки, сочиняла что-то насчет того, что они не падают духом, а он молча слушал меня. Или не слушал. На их записки и рисунки он почти не среагировал. Потом он задремал, а я осторожно гладила его руку и отдыхала от вранья, стараясь извлечь из глубин своего организма оставшуюся на донышке энергию, чтобы еще раз выступить в роли сильной женщины, когда он проснется. Если мне удавалось оторваться от него, перестать изучать его несчастное тело в мельчайших подробностях, я принималась прилежно рассматривать палату: стены некогда белые, но теперь пожелтевшие, выгоревшие, не открывающиеся большие окна, выходящие на парковку, всегда закрытые жалюзи, которые лишали малейшей возможности глотнуть свежего воздуха. А еще возле него и над кроватью болтались все эти трубки, пакеты с лекарствами, проводки, чье назначение не было мне известно, – они меня пугали и возвращали к реальности. Чтобы отвлечься от этого зрелища, я все глубже втискивалась в мерзкое кресло из потрескавшейся искусственной кожи коричневого цвета. Его достоинством, впрочем, было удобство, плюс оно напоминало мне, что я нуждаюсь в сне. До самого вечера Ксавье лишь изредка и не полностью выныривал из своего тумана, бормотал несколько едва понятных слов, а когда я собралась уходить, он еще раз спросил меня, как дела у той женщины. Я мысленно прокляла лифт, когда он открылся на третьем этаже и в дверях вырос вчерашний мужчина. Его наша встреча обрадовала не больше, он раздраженно закатил глаза и устало покачал головой, но все же вошел в кабину.

– Добрый вечер, – буркнул он.

– Добрый вечер, – так же ответила я.

Как и вчера, когда пора было выходить, он пропустил меня вперед. И, как и вчера, я убежала.

Войдя в дом, я учуяла восхитительный аромат готовящейся еды: Кармен стояла у плиты вместе с Пенелопой и Титуаном. Их смех вызвал у меня прилив радости, на которую я давно уже не рассчитывала. Я воспользовалась восторженными прыжками Месье, чтобы взять себя в руки. Пес был не таким веселым, как обычно, но все же обрадовался, хотя подозрительно принюхивался. Запах больницы пропитал мою одежду, и это ему не нравилось. Как и мне. Я приоткрыла дверь на кухню, оперлась о притолоку и сама удивилась тому, что заулыбалась открывшейся картине. Кухня походила на поле битвы, все было разбросано, царил жуткий кавардак, но в ней была жизнь и детский восторг. Мои дети развлекались, опять стали беззаботными, позабыли о случившемся, и это было правильно. Они не заслуживали той катастрофы, которая свалилась на нашу семью.

– Мама! – закричал Титуан и бросился мне на шею.

– Ух ты, да у вас тут настоящий праздник!

Пенелопа присоединилась к нам, и я крепко обняла обоих детей. Поймав растроганный взгляд Кармен, я беззвучно, одними губами произнесла «спасибо».

За ужином я описала им в общих чертах состояние Ксавье, не вдаваясь в подробности, а вот наслаждение, с которым он изучал их послания, изобразила самыми яркими красками. Тут я проявила настоящий дар вранья. Титуан был горд, узнав, что его рисунок повесили на стену в палате отца, а Пенелопа разрумянилась от удовольствия, когда я сказала, что он положил письмо рядом с подушкой, чтобы снова и снова его перечитывать. Кармен, естественно оставшаяся на ужин, потому что у меня не было желания попросить ее уйти – мы так нуждались в ее солнечном сиянии, – силилась разгадать мои недомолвки. Она ждала, пока я отводила детей в спальню. Я с наслаждением следила за процессом чистки зубов, как если бы это был лучший момент дня, затем почитала Титуану – как давно я этого не делала, – а Пенелопа оставалась рядом, держа младшего брата за руку. Потом она терпеливо, не засыпая, дожидалась в своей кровати, пока он уснет. Позже я зашла к ней в спальню. Она лежала, закутавшись в одеяло, и улыбалась мне.

– Я побуду с тобой, – предложила я.

– Нет, мама, иди к Кармен, я сама усну, даю слово.

Я села рядом с ней, разгладила простыню, провела ладонью по ее щеке.

– Ты к нему завтра пойдешь?

– Да, милая, не хочу, чтобы он долго оставался один. Я расскажу ему, как мы провели вечер, он порадуется.

– А мы с кем будем?

– Я собиралась отвезти вас к дедушке, как тебе?

Она согласно кивнула.

– Спи, зайчик, я тебя люблю.

– Я тебя тоже, мама.

Кармен ждала меня в гостиной, она налила нам по стопке своего противного аргентинского ликера, я устроилась на диване рядом с ней. Мадемуазель прыгнула ко мне на колени и свернулась калачиком, я ее погладила.

– Не уверена, что твой девяностоградусный напиток мне по силам!

– Риск есть, но тебе обязательно нужно поспать, Аванита… Ты, естественно, попросишь о помощи только в безнадежной ситуации, и это твое право, но ты не выстоишь, если не будешь хорошо высыпаться.

Я подняла стопку и протянула по направлению к подруге.

– За твоего большого зверя, – еле слышно произнесла она.

У меня хлынули слезы изнурения и горя. Чтобы справиться с ними, я выпила стопку до дна, горло и рот запылали.

– Ну и пойло! Ядреное.

– Тебе пойдет на пользу, – ответила Кармен, снова наполняя мою стопку. – Расскажи мне о сегодняшнем дне… Судя по твоему усталому виду, он тебе дался не слишком легко.

Она узнала от меня не намного больше, чем дети, но ведь и особых новостей не было.

– Давай, иди домой, Кармен, уже поздно. Или отправляйся к Тео.

– А это кто?

Мы нервно хихикнули. Она поднялась и встала передо мной, уперев руки в бока, так что у меня не осталось никаких сомнений насчет ее решимости.

– Я тебя знаю, причем лучше, чем ты полагаешь. Знаю, что ты не хочешь никого беспокоить и не хочешь, чтобы вторгались в твое личное пространство. Поэтому ты даже не заметишь меня…

– А такое возможно? – поддела я.

– Callate, заткнись! Сегодня я сплю в гостевой, а завтра ты мне одолжишь трусы. Если я понадоблюсь, позови, а нет, так спи, а я с утра займусь твоими цветами жизни.

Она чмокнула меня в щеку и упорхнула по лестнице.

Следующие дни проходили по той же схеме с монотонностью тиканья метронома. Я отвозила детей в школу, ехала в ветлечебницу, чтобы заняться текущими делами – письмами, посылками, счетами – с дистанционной помощью коллеги Ксавье. Хорошо бы найти временную замену, но кандидаты клинику не осаждали. Кроме того, нужно было разобраться со страховкой, запустить рассмотрение заявления о ДТП с причинением ущерба здоровью обоих участников. Тогда-то я и узнала, что полиция проводит расследование, а мотоцикл Ксавье увезли, не знаю куда, на экспертизу. Когда я впадала в уныние, я прямиком отправлялась в больницу и проводила остаток дня у кровати Ксавье, который во сне продолжал сражаться со своими фантомами и болью. Я надеялась, что однажды он наконец-то вынырнет из тумана. Мы обменивались с ним парой фраз, не больше, он был вконец изнурен. Каждый вечер я переносила свой уход на пять, десять, пятнадцать минут позже или раньше, но, несмотря на уловки, неизменно сталкивалась в лифте с мужем велосипедистки. Я видела, что его тоже раздражает и удивляет злая шутка, которую упорно играет с нами случай. Но разговаривать друг с другом мы, естественно, не собирались и ограничивались лаконичными «Добрый вечер». Он жестом приглашал меня выйти первой из лифта, потом мы шли к парковке каждый сам по себе. Странный ежедневный обряд.

Прошла неделя после аварии. В этот день, придя в больницу, я встретила врача и подошла к нему, поскольку меня волновало отсутствие у Ксавье какой бы то ни было динамики.

– Как он, доктор?

Врач был немногословен, но я отметила его озабоченный вид, и сердце сжалось.

– Послушайте, объективно у него неплохие показатели, и теоретически ваш муж должен был восстановиться лучше, но он абсолютно апатичен. Мы сделаем дополнительные анализы, чтобы исключить негативные последствия черепно-мозговой травмы. Пока поводы для волнения отсутствуют.

Он издевается, что ли?! Но врач испарился прежде, чем я смогла выудить у него какую-либо информацию. Когда я вошла в палату, Ксавье был привычно погружен в сон. Я села на свое постоянное место в кресло, но сперва поцеловала его в лоб.

– Здравствуй, – едва слышно прошелестел он.

Я нежно погладила его по волосам.

– Как ты себя чувствуешь?

Он не ответил, но открыл глаза, затянутые пеленой, как и всю эту неделю. Когда я увижу прежнюю искру в их изумрудной зелени?

– А ты, Ава?

Я просияла, у меня затеплилась надежда. Впервые за все эти дни Ксавье задал мне такой вопрос. Может, приходит в себя?

– Я держусь… Все, чего я хочу, это чтобы ты пошел на поправку… Все за тебя беспокоятся, Ксавье. Врачи проведут новые обследования…

Он зажмурился, желая оградить себя от объяснений, и погрузился в свои нездешние миры.

– Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

Вскоре он уснул, а может, притворился, что спит, чтобы я его не трогала.

Вторая половина дня тянулась бесконечно долго. Я хотела, чтобы что-то произошло, чтобы Ксавье поговорил со мной, хотела дождаться от него реакции. Как поделиться с ним своей энергией? На меня наваливалось одиночество, а еще – отчаяние. Ксавье обретался где-то далеко-далеко, и всплывали неизбежные сомнения, возвратится ли он однажды. Я отругала себя за недостаток терпения и упрекнула в том, что к концу всего лишь первой недели совсем утратила выдержку.

– Не приходи завтра, – неожиданно заявил он, как раз когда я забеспокоилась, не пора ли ехать домой.

Я притворилась, что его предложение насмешило меня, наклонилась и сделала вид, будто глажу его по груди.

– Можешь сбежать, если не хочешь, чтобы я здесь появилась завтра или в любой другой день.

Я встретила его сумрачный взгляд.

– Мне некуда спешить. Отец взял на себя галерею, – уже серьезно объяснила я. – Сейчас это для меня отнюдь не главное.

– Лучше будет, если ты пойдешь домой.

Сердце заныло, но я нарочито иронически покивала, изо всех сил стараясь добавить капельку обыденности, нотку легкости. Больше не разговаривать с ним как с больным, может, так я пробьюсь к нему и заставлю стать прежним.

– Еще рано, и меня пока никто не гонит.

– Скоро заявятся. Зачем тебе сидеть, если я все равно сплю?

Предательские слезы застали меня врасплох.

– Не плачь, Ава, прошу…

– Извини…

Его лицо напряглось, он попытался пошевелиться, но у него не получилось. Спустя несколько нескончаемых секунд я немного успокоилась, кивнула и прикоснулась поцелуем к его губам. И медленно, очень медленно, чтобы украсть хоть несколько мгновений рядом с ним, надела пальто. Он с трудом вымучил слабую улыбку, но, судя по всему, даже это причинило ему боль. Я же не сумела выдавить ни слова, все силы отняло ощущение, что он меня оттолкнул, выставил за дверь. Он хотел остаться один. Как каждый вечер, я стала пятиться к выходу, продолжая смотреть на него, чтобы до самого конца оставаться с ним. Он дернулся, с усилием приподнял голову: