Текст книги "Исторические драмы Ибсена"

А. И. Богдановичъ
Историческія драмы Ибсена

Вышедшій недавно третій томъ произведеній Ибсена заключаетъ его историческія драмы, въ которыхъ Ибсенъ выступаетъ преимущественно какъ національный поэтъ. Древній духъ нормановъ проникаетъ эти драмы, оживаетъ въ нихъ и увлекаетъ читателя, изумленнаго красотою и возвышенностью народнаго духа, способнаго создать такіе образы. Ихъ могъ создать только сильный и гордый народъ, съ богатымъ прошлымъ и много обѣщающимъ будущимъ. Тѣсно такому народу въ маленькой Норвегіи, какъ было тѣсно духу Эллады въ еще меньшей Греціи. Теперь прошли давно времена дикихъ викинговъ, завоевывавшихъ мечомъ невѣдомые края, и не мечъ рѣшаетъ теперь дѣла, нанося пораженія и одерживая побѣды. Норманская сила духа, выражавшаяся прежде въ стремительности нападенія, котораго не могли выдерживать ни саксы, ни франки, теперь увлекаетъ за собой человѣчество отъ житейской пошлости, дрязгъ, мелочной борьбы личныхъ интересовъ на вершины идеала, гдѣ холодъ сковываетъ души, но дѣлаетъ ихъ неуязвимыми тлѣнью.

Есть два міровоззрѣнія. Одно изъ нихъ завѣщано Элладой, полное радости, свѣта, тепла и любви. У Достоевскаго, въ «Подросткѣ», есть чудное мѣсто, картина этого міровоззрѣнія. «Мнѣ снилось – уголокъ Архипелага, причемъ и время какъ бы перешло за три тысячи лѣтъ назадъ; голубыя, ласковыя волны, острова и скалы, цвѣтущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце – словами не передашь. Тутъ запомнило свою колыбель европейское человѣчество… здѣсь былъ земной рай человѣчества: боги сходили съ небесъ и роднились съ людьми… О, тутъ жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные, луга и рощи наполнялись ихъ пѣснями и веселыми криками; великій избытокъ непочатыхъ силъ уходилъ въ любовь и въ простодушную радость. Солнце обливало ихъ тепломъ и свѣтомъ, радуясь на своихъ дѣтей… Чудный сонъ, высокое заблужденіе человѣчества! Золотой вѣкъ – мечта самая невѣроятная изъ всѣхъ, какія были, но за которую люди отдавали всю жизнь и всѣ свои силы, для которой умирали и убивались пророки, безъ которой народы не хотятъ жить и не могутъ даже умереть!» Это былъ сонъ, хотя и чудный, но все же сонъ, и кто разъ проснулся, уже не могъ бы вернуться, не захотѣлъ бы вернуться къ нему. Есть нѣчто высшее, болѣе обаятельное, чѣмъ самые чудные сны,– это борьба. Упоенье борьбы – таково второе міровоззрѣніе, возникшее на сѣверѣ, гдѣ «каждая зима подобна длинной, темной ночи», какъ говоритъ Іордисъ, героиня лучшей исторической драмы Ибсена «Сѣверные богатыри». Въ ея уста Ибсенъ вкладываетъ опредѣленіе этого упоенья борьбой, борьбой не во имя той или иной цѣли, а ради именно одного упоенія. Іордисъ сильная, гордая женщина, жена слабаго, добродушнаго Гуннара, типичнаго представителя золотой середины, одного изъ тѣхъ вѣковѣчныхъ типовъ, которые и добры въ мѣру, и злы въ мѣру. Онъ получилъ ее обманомъ. Его другъ герой Сигурдъ, храбрѣйшій изъ храбрыхъ, великодушный, какъ истинно сильный человѣкъ, отдаетъ ее другу, зная его любовь въ ней и самъ любя ее, и дѣлаетъ грубую, но неизбѣжную фатальную ошибку. Его любовь къ ней велика и безгранична, какъ и его сердце, а любовь Гуннара онъ измѣряетъ своею любовью. Такъ всегда поступаютъ великодушные люди, слишкомъ простые, чтобы употреблять иную мѣрку, кромѣ своего сердца. Подъ видомъ Гуннара пробирается онъ къ Іердисъ и убиваетъ сторожившаго ея медвѣдя. Іордисъ думаетъ, что Гуннаръ совершилъ этотъ подвигъ, передъ которымъ отступали самые сильные и смѣлые, и въ восторгѣ выходитъ за него замужъ, думая, что Гуннаръ и есть самый гордый и смѣлый викингъ, съ которымъ ей предстоитъ жизнь морской царицы, жизнь полная борьбы, неудержимаго стремленія впередъ. А вмѣсто того, ей выпадаетъ на долю жизнь скромная и тихая, «быть женой и только женой, сидѣть дома, прясть и ткать для мужа, и рожать дѣтей… Какой позоръ!» – восклицаетъ Іордисъ. И это ей? «Скажи мнѣ,– спрашиваетъ она жену Сигурда, кроткую и тихую Дагни,– когда ты странствовала съ Сигурдомъ и слышала звонъ мечей во время боя и когда кровь лилась потоками,– не чувствовала ты неодолимаго желанья броситься въ бой? Не надѣвала броню, не брала оружія въ руки?» – Она томится и мучится. «Мнѣ должна была выпасть на долю веселая жизнь викинга; было бы лучше для меня и, быть можетъ, для насъ всѣхъ. То жизнь, полная, счастливая!.. Не странно ли тебѣ видѣть меня живущею здѣсь? Не страшно ли тебѣ одной со мною здѣсь, въ этомъ мракѣ? Не кажется ли тебѣ, что я умерла и что мой призракъ стоитъ предъ тобою?» Безконечная скорбь слышится въ этихъ словахъ, скорбь глубоко оскорбленной души, рожденной для подвиговъ и осужденной на жалкое прозябаніе. «Какое счастье быть волшебницей, нестись по бурному морю, нестись быстрѣе корабля, и вызывать бурю, и пѣснями заманивать людей въ волшебную пучину! О, Дагни, подумай, какъ хорошо сидѣть здѣсь у окна, когда смеркается, и слушать, какъ мертвецы несутся въ Валгаллу, ихъ путь лежитъ мимо насъ на сѣверъ. Это храбрые воины, павшіе въ битвѣ, и смѣлыя женщины; онѣ не влачили безцвѣтно свою жизнь, какъ ты да я. Онѣ несутся въ бурную ночь на черныхъ коняхъ, со звономъ и свистомъ… Совершить свой послѣдній путь на такомъ конѣ, подумай, какое счастье!..»

Драмы Ибсена вообще отличаются простотой, но въ «Сѣверныхъ богатыряхъ» она доведена до классическаго совершенства. Въ этомъ отношеніи ее можно сравнить только съ произведеніями Эврипида, героини котораго имѣютъ много общаго съ таинственными образами сѣвера. Съ перваго момента появленія на сценѣ Сигурда и Дагни, Гуннара и Іордисъ, драма выясняется вся, и развязка ея фатально неизбѣжна. Сильные Сигурдъ и Іордисъ должны погибнуть, для счастья слабыхъ Гуннара и Дагни. Они слишкомъ великодушны, чтобы пользоваться преимуществомъ силы, и слишкомъ горды, чтобы входить въ сдѣлку съ жизнью, вымаливать жалкія подачки, которыя жизнь даетъ слабымъ, нѣжнымъ душамъ, въ основѣ всегда трусливымъ и подлымъ, неспособнымъ ни на подвигъ, ни на самопожертвованіе. Одну минуту только Іордисъ мечтаетъ, ей представляется возможность иного исхода борьбы. «Сигурдъ! одинъ лишь смѣлый шагъ, и мы свободны, побѣда за нами. Что Дагни для тебя? чѣмъ она можетъ быть тебѣ? Не болѣе, чѣмъ мнѣ Гуннаръ. И много ли значитъ, если погибнутъ двѣ ничтожныя жизни?» Но тутъ же она разрушаетъ свою мечту, когда на вопросъ колеблющагося Сигурда, что сдѣлаетъ она, если онъ убьетъ Гуннара? – она отвѣчаетъ: «Тогда я хранила бы молчаніе и не нашла бы покоя, пока не увидѣла бы тебя сраженнымъ». Ея сердце слишкомъ гордо, чтобы унизиться до преступленія, а любовь такъ велика, что этотъ міръ ея не выноситъ. «Въ тотъ день, когда ты избралъ другую, я лишилась родины. Напрасно ты сдѣлалъ это. Все воленъ человѣкъ отдать другу, все, кромѣ любимой женщины. Тогда онъ разрываетъ скрытую нить судьбы и сокрушаетъ двѣ жизни. Да, вѣрный голосъ говорилъ мнѣ: я создана была, чтобы въ дни невзгоды сильнымъ духомъ ободрять и укрѣплять тебя, а ты былъ рожденъ для того, чтобы я все великое и славное нашла въ одномъ мужѣ. О, Сигурдъ, знай, когда бы насъ соединила судьба, ты сталъ бы славнѣе, я счастливѣе всѣхъ людей на свѣтѣ!» Въ порывѣ священнаго безумія, охватившаго ея изстрадавшуюся душу, Іордисъ убиваетъ Сигурда и сама бросается въ море.

Мрачный колоритъ сѣверной природы усиливаетъ суровость драмы. Холодомъ вѣетъ отъ этихъ характеровъ, сильныхъ, не знающихъ смиренія, уступчивости, еще не тронутыхъ духомъ «Свѣтлаго Бога», какъ называетъ Сигурдъ христіанство. Въминуту смерти онъ признается, что сталъ христіаниномъ, но въ развитіи дѣйствія его христіанство не играетъ никакой роли. Только въ послѣдній моментъ выступаетъ оно на сцену, чтобы раздѣлить и по смерти, по мнѣнію Сигурда, его душу отъ души язычницы Іордисъ. Ибсенъ, до страсти любящій символы, какъ бы желаетъ отмѣтить, что съ принятіемъ христіанства норманны утратили исконную доблесть, свой неудержимый порывъ въ невѣдомую даль. Іордисъ – олицетвореніе этого духа, и когда между нею и Сигурдомъ становится «Свѣтлый Богъ», она оставляетъ своего возлюбленнаго теперь уже навсегда и уносится съ своей обидой въ бездонный мракъ, увлекаемая валькиріями.

Въ своихъ драмахъ онъ отводитъ оффиціальнымъ представителямъ «Свѣтлаго Бога» довольно странную, двусмысленную роль, какъ, напр., въ «Привидѣніяхъ» добродушному пастору, постоянно мятущемуся между велѣніями религіи и требованіями жизни. Въ драмѣ «Претенденты на корону» епископъ является представителемъ скептицизма, раздувающимъ раздоры. Онъ постоянно возбуждаетъ сомнѣнія въ душѣ мятежнаго Ярда Скуле въ правильности набранія короля Гакона. Какъ въ большей части произведеній Ибсена, этотъ епископъ только символъ врожденной человѣку двойственности, но для Ибсена характерно, что онъ олицетворилъ ее въ представителѣ религіи, которая, напротивъ, умиротворяетъ вѣчную борьбу духа.

Послѣ «Сѣверныхъ богатырей», въ циклѣ историческихъ драмъ «Претенденты на корону» самая значительная по содержанію, хотя въ художественномъ отношеніи она далеко уступаетъ первой. Прежде всего она страшно растянута, съ массою вводныхъ лицъ, имѣющихъ лишь побочное значеніе, что усложняетъ дѣйствіе и запутываетъ читателя. Разница между обѣими драмами до того велика, что ихъ было бы трудно приписать одному автору, если бы не отдѣльныя сцены и характеры, которые сдѣлали бы честь Шекспиру. Въ общемъ, однако, это по художественности слабая вещь, какъ, впрочемъ, и всѣ тѣ произведенія Ибсена, въ которыхъ тенденція заслоняетъ все, сковывая автора и лишая его необходимой для художника свободы. По слабости съ «Претендентами» можетъ сравняться только «Брандъ», мистическая драма, странная и двусмысленная, въ которой художникъ цѣликомъ отсутствуетъ, вытѣсненный проповѣдникомъ. Для поклонниковъ теоріи чистаго искусства эти слабыя вещи Ибсена могутъ служить превосходнымъ аргументомъ въ доказательство того, что даже такой сильный художественный талантъ, какъ Ибсена, измѣняетъ, когда его сковываютъ тенденціей.

Тѣмъ не менѣе, по содержанію «Претенденты» глубоко задуманная вещь. Если въ ней нѣтъ такого проникновенія въ сокровенныя глубины человѣческаго духа, какъ въ «Сѣверныхъ богатыряхъ»,– въ ней есть обычная для Ибсена простота мысли и яркій, блестящій умъ. Мысль драмы проста – необходимо вѣрить въ правду, проникнуться этой вѣрой, безъ чего никакая сила, какъ бы велика она ни была, не дастъ плода. Король Гаконъ, въ сущности, заурядный человѣкъ, но онъ побѣждаетъ сильнаго характеромъ, блестящаго Ярла Скуле потому, что вѣритъ непоколебимо въ свое право быть королемъ и въ свое призваніе – объединить враждующія племена Норвегіи въ одинъ народъ. Во всѣхъ несчастіяхъ жизни, въ удачѣ и неудачѣ онъ вѣритъ въ себя, вѣритъ, что ему суждено осуществить эту великую мысль, ему, законному королю. Этою вѣрою онъ воодушевляетъ всѣхъ и въ концѣ концовъ достигаетъ цѣли. Совершенную противоположность ему представляетъ Ярло Скуле, его соперникъ. Въ числѣ различныхъ характеровъ, созданныхъ Ибсеномъ, Скуле занимаетъ одно изъ видныхъ мѣстъ, по типичности и вѣрности изображенія. Огромное самолюбіе, которое можетъ удовлетворить только корона, великія силы, данныя ему отъ природы, и въ то же время слабость воли, не опирающейся на непоколебимую вѣру въ правду своей цѣли. Онъ великъ въ своихъ замыслахъ и слабъ въ дѣйствіи. Обдумавъ рѣшеніе, со всѣхъ сторонъ обсудивъ планъ дѣйствія, взвѣсивъ всѣ за и противъ, онъ теряется въ моментъ выполненія. Онъ, какъ лисица въ баснѣ, думающая тысячу думушекъ и все-таки пропадающая, потому что ни на одной не остановилась и не выполнила. Ярлу доступны великія мысли и благородные порывы, но нѣтъ въ немъ творческой силы, проистекающей изъ вѣры въ правду своего дѣла. Онъ постоянно колеблется въ выборѣ средствъ, отмѣняетъ сегодня то, что рѣшилъ вчера и опять возвращается къ старому рѣшенію, когда уже поздно, и то, что могло его спасти вчера, губитъ сегодня. Онъ сомнѣвается въ себѣ и потому никому не вѣритъ. Онъ – «пасынокъ Божій», какъ его называетъ Гаконъ. Не таковъ послѣдній. Разъ увѣровавъ въ законность своего права на королевскій престолъ, онъ идетъ къ нему твердо, непоколебимо, жертвуя всѣмъ, какъ бы дорого оно ни было ему, и этимъ увлекаетъ всѣхъ. «Я чувствую глубоко и горячо въ своемъ сердцѣ и – я не боюсь высказать это громко – я одинъ въ настоящее время могу повести страну къ лучшей будущности», говоритъ онъ при выборахъ, и эта вѣра въ свое призваніе руководитъ всѣми его поступками. Избранный королемъ, онъ удаляетъ мать, «потому что она мнѣ слишкомъ дорога, а возлѣ короля не должно быть никого, кто ему слишкомъ дорогъ; у короля руки должны быть свободны, онъ долженъ стоять одинъ, чуждый стѣсненій и соблазновъ». Такъ же онъ поступаетъ съ женщиной, «которая дороже ему всего на свѣтѣ». Его мысли и намѣренія просты и благородны, истинно королевскія, потому что онъ знаетъ одну цѣль – благо страны. Въ разговорѣ съ нимъ Скуде заявляетъ, что управлять Норвегіей можно, только пользуясь раздорами ея племенъ. «Дружина должна стоять противъ дружины, одно притязаніе встрѣчать другое, провинція враждовать съ провинціей, иначе король не будетъ могучъ. Каждый долженъ нуждаться въ немъ или бояться его. Уничтожьте вражду – и вы вмѣстѣ съ тѣмъ уничтожите собственную силу». Такія мысли вполнѣ въ духѣ такого сорта людей, какъ Скуле, у которыхъ всѣ разсчеты строются на низменныхъ интересахъ и страстяхъ другихъ. Лишенные сами величія идеи, проникающей и объединяющей всѣ помыслы, они и въ другихъ не допускаютъ ничего, кромѣ себялюбивыхъ разсчетовъ. Великолѣпный отвѣтъ даетъ ему Гаконъ: «И вы хотите быть королемъ – при такихъ мысляхъ? Вы могли бы быть доблестнымъ полководцемъ, но время опередило васъ, и вы его не понимаете. Развѣ вы не видите, что Норвегію можно сравнить съ церковью, до сихъ поръ не освященное. Крѣпкія стѣны высоко поднимаются вверхъ, своды широки, колокольня стройно возвышается надо всѣмъ, – но нѣтъ тутъ еще жизни, бьющагося сердца, свѣжей струи крови; Господь не вдохнулъ еще своего духа жива; освященіе еще не было совершено. Я хочу совершить его! Норвегія должна быть однимъ королевствомъ, она должна стать единымъ народомъ… впредь всѣ должны чувствовать и сознавать себя единымъ народомъ! Вотъ подвигъ, который возложилъ на меня Господь, вотъ теперь задача короля Норвегіи!» Скуле уходитъ, смущенный и растерянный, его волнуетъ не величіе замысловъ Гакона, а зависть, что другой, а не онъ могъ додуматься до такой глубокой и вѣрной мысли. Онъ подымаетъ возстаніе и, только объявивъ себя королемъ, догадывается, что у него нѣтъ руководящей мысли, вокругъ которой онъ могъ бы группировать союзниковъ. Въ отчаяніи онъ самъ хватается за идею Гакона, но для него она лишь орудіе, а не цѣль, и сила ея обращается на него же. Въ моментъ полнаго торжества его мучатъ сомнѣнія, лишающія его силы дѣйствія.

И онъ погибаетъ, бѣдный «пасынокъ божій», одаренный богатыми силами, но лишенный «духа жива», вѣры въ правду своего призванія.

Третья драма въ томъ же циклѣ «Ингэръ изъ Эстрота» слабѣе прочихъ по сценичности и художественности, но тема ея развивается, какъ всегда у Ибсена, ярко и сильно. Это все та же излюбленная авторомъ тема о раздвоенности воли, ведущей къ гибели. Ингеръ сильная, могущественная вліяніемъ женщина, къ которой съ довѣріемъ относится народъ, ожидающій лишь знака ея, чтобы возстать противъ датчанъ. Еще въ молодости Ингэръ дала обѣтъ сдѣлать все для свободы Норвегіи, но у нея отняли сына, который остается заложникомъ въ рукахъ враговъ. И въ сердцѣ Ингэръ все время идетъ борьба между долгомъ гражданина и любовью матери. Отсюда постоянныя колебанья, сдѣлки съ врагами, робкое ухаживаніе то за ними, то за народомъ, и вѣчный страхъ за сына. Въ концѣ концовъ ея двойная игра приводитъ къ гибели сына, и Ингэръ видитъ, какъ все, что было ей дорого въ жизни, падаетъ жертвой разлада ея воли. При всѣхъ недостаткахъ, въ драмѣ проявляются всѣ достоинства Ибсена, какъ психолога. Характеръ Ингэръ очерченъ мастерски, и она занимаетъ видное мѣсто въ ряду женскихъ типовъ Ибсена, какъ мать, готовая всѣмъ пожертвовать счастью сына.

Самая слабая и незначительная изъ историческихъ драмъ – это «Праздникъ въ Сольгаутѣ», пожалуй, самое незначительное изъ всѣхъ произведеній Ибсена, безъ обычной философской или общественной складки. Художественная сторона также слабо разработана, и вся драма производитъ впечатлѣніе «пробы пера». Правда, есть нѣсколько сильныхъ, красивыхъ сценъ, въ которыхъ видна рука мастера, но общій замыселъ и выполненіе лишь въ отдаленной степени напоминаютъ Ибсена, творца «Сѣверныхъ богатырей», этого величественнаго произведенія, словно изваяннаго изъ мрамора.

Всѣ историческія драмы представляютъ своего рода дань, которую Ибсенъ принесъ національнымъ преданіямъ. Въ нихъ онъ больше всего норманъ. Мрачный колоритъ дикой природы Сѣвера служитъ превосходнымъ фономъ на которомъ разыгрывается борьба неукротимыхъ характеровъ, служащихъ укоромъ современной робкой уступчивости, слабости воли, нравственной дряблости. Онѣ служатъ прекрасной иллюстраціей къ исторіи этого маленькаго народа, не знавшаго предѣла своей дерзости. Не менѣе важны онѣ для пониманія характера самого Ибсена, его чисто норманской безудержности, съ которой онъ опрокидываетъ, вполнѣ, казалось, установившіяся понятія о долгѣ, любви, счастіи, красотѣ, общественномъ благѣ и обязанностяхъ. Подобно своимъ предкамъ-норманамъ, онъ достигаетъ предѣловъ доступнаго для современнаго человѣка въ области духа и увлекаетъ туда за собой читателя, на котораго вѣетъ оттуда свѣжестью. Предъ нами словно раскрывается необозримый горизонтъ, окаймленный вдали горами, достигающими неба. Солнце подымается за ними и уже позолотило ихъ вершины, но у подножья еще тьма…

Декабрь 1896 г.

Годы перелома (1895–1906). Сборникъ критическихъ статей.

Книгоиздательство «Міръ Божій», Спб., 1908