Текст книги "Железный Путин: взгляд с Запада"

Реакция

Заголовки в прессе были красноречивыми: «Капитализм со сталинским лицом» («Независимая газета»). «Переворот в России» («Коммерсантъ»). Газета New York Times писала: «России грозит политический и экономический кризис. Стоимость ценных бумаг, облигаций и национальной валюты резко пошла вниз после того, как в прошедший уикенд был арестован самый богатый человек страны».

Коллеги Ходорковского по Союзу промышленников и предпринимателей сделали заявление, осуждавшее арест: «Сегодня российский бизнес не доверяет действующей правоохранительной системе и ее руководителям. От их произвола ежедневно страдают тысячи средних и мелких предприятий. Компании вынуждены пересматривать свои инвестиционные стратегии, отказываясь от значимых для страны проектов. Грубые ошибки власти отбросили страну на несколько лет назад и подорвали доверие к ее заявлениям о недопустимости пересмотра итогов приватизации».

Торги на рухнувшей Московской межбанковской валютной бирже были приостановлены. Руководитель администрации президента Путина Александр Волошин подал в отставку. Занявший его пост Дмитрий Медведев публично усомнился в целесообразности ареста, заявив, что «последствия непродуманных действий незамедлительно скажутся в экономике, вызовут возмущение в политической жизни»¹⁶.

В разгар всей этой суматохи Путин отказался встречаться с олигархами и потребовал прекратить «истерики и спекуляции», добавив (словно абсолютно непричастный человек), что для ареста человека должны быть основания. «Никаких встреч, никакой торговли по поводу деятельности правоохранительных органов не будет». Правительству, добавил он, не следует втягиваться в дискуссию по этому поводу.

Премьер-министр Касьянов рассказывает любопытную историю об одном назначении, которое его в это время попросил сделать Кремль. Виктор Иванов, бывший генерал ФСБ, которого Путин назначил свои главным «охотником за головами», несколько раз звонил Касьянову, уговаривая его назначить некоего молодого человека заместителем министра по налогам и сборам. Касьянов колебался, не понимая срочности назначения, сомневаясь, что человек, большая часть карьеры которого связана с мебельной торговлей в Санкт-Петербурге, обладает должными качествами для этой работы. В то время он не знал, что Анатолий Сердюков является зятем Виктора Зубкова, первого заместителя министра финансов (и бывшего коллеги Путина по работе в Петербурге). В феврале 2004 г., после увольнения Касьянова, Сердюков тут же пришел работать в налоговое министерство, где ему поручили заниматься делом Ходорковского. Через две недели он был назначен исполняющим обязанности министра по налогам и сборам. Теперь у Путина появился человек, которому он мог доверить сбор самых сокрушительных свидетельств против своего врага.

Два лица Путина

События, описанные в этой главе, – удушение СМИ, построение «вертикали власти» и назначение путинских друзей на все ключевые посты, война в Чечне, реакция на гибель «Курска», укрощение олигархов и преследование Ходорковского – все это произвело отрезвляющий эффект на тех людей Запада, которые поначалу решили, что с Путиным можно иметь дело. Человек, протянувший руку западным лидерам, начавший осуществление долгожданных экономических реформ у себя дома, в то же самое время вел себя в полном соответствии с высказанной когда-то фразой, что «бывших чекистов не бывает». Действия Путина укрепили позицию тех на Западе (особенно в администрации Буша), кто с самого начала выступал за жесткую позицию по отношению к нему.

Британская газета The Observer выразила мнение, что для Путина настал критический момент: ему придется решать, кем он хочет быть. «Либо он политик западной ориентации и союзник президента Буша и Тони Блэра, либо тот, чьи реальные симпатии связаны с худшими временами позднего Советского Союза? <…> Если мистер Путин выбирает путь авторитаризма, то Лондону и Вашингтону настало время пересмотреть отношения»¹⁷.

Но по мере того, как Запад лишался иллюзий относительно Путина, сам Путин тоже избавлялся от некоторых иллюзий относительно Запада, который он так стремился обольстить.

Глава 5
Новая Европа, старая Европа

На пороге НАТО

Тони Блэр, возможно, лучше всех понимал, какая боль терзала «чекистскую» душу Владимира Путина. После встречи в Санкт-Петербурге, еще до того, как Путин был избран президентом, они продолжали регулярно общаться. Помимо официальных бесед, они встречались в неформальной обстановке в загородной резиденции премьер-министра Чекерс и tête-à-tête[5]5
  С глазу на глаз (фр.). Прим. перев.


[Закрыть] за маринованными огурчиками под водочку в московском пивном баре «Пивнушка». Блэр пытался рассеять тревогу русских относительно американских планов по созданию оборонительного ракетного щита. За путинскими угрозами о том, какие контрмеры примет Москва, он ощущал более глубокую проблему.

Один из советников Блэра в интервью «не для печати» сказал, что Путин мог бы серьезно обидеться, если бы узнал, о чем думает Блэр. «Главное, что Тони вынес из этих встреч, – необходимость серьезного отношения к русским. Их проблема заключается в том, что они чувствуют себя не допущенными к “главному столу” и что к ним не относятся как к сверхдержаве. Им нужно демонстрировать уважение. Даже при том, что они действительно больше не являются сверхдержавой, надо хотя бы делать вид. Эту мысль Тони донес до американцев».

Воплощая эту идею в жизнь, Блэр выдвинул предложение по созданию нового Совета Россия – НАТО (NRC[6]6
  В англоязычной литературе он называется, естественно, NATO-Russia Council (NRC) – «Совет НАТО – Россия». Прим. перев.


[Закрыть]), чтобы теснее связать русских с западным альянсом. Остановить их на пороге вступления в организацию, но, по крайней мере, дать им ощущение принадлежности к «клубу». NRC должен был обеспечить существенное обновление отношений по сравнению с консультативным «Совместным постоянным советом», который существовал с 1997 г. и не давал России никакого влияния на действия альянса. Теперь у России должен был появиться постоянный представитель в штаб-квартире НАТО, который стал бы принимать участие в заседаниях NRC наравне с другими 19 представителями. Иными словами, не в формате «Россия плюс НАТО», а в формате «Россия плюс США, Франция, Британия, Германия» и т. д.

В западных столицах инициативу Блэра восприняли положительно. В ней увидели реалистичную альтернативу более фантастической идее о членстве РФ в НАТО, которую обсуждали некоторые политики, в том числе канцлер Германии. Идею вскоре «похитил» премьер-министр Италии Сильвио Берлускони, который к тому времени тоже успел установить тесные отношения с Путиным. Они обладали сходным темпераментом – одинаково тщеславные и с одинаковой склонностью к грубым шуткам. К тому же Путин видел в медиаимперии Берлускони некоторое оправдание собственному контролю над российским телевидением.

Как-то в начале 2002 г. вечером в пятницу генеральный секретарь НАТО Джордж Робертсон сошел с самолета в аэропорту шотландского Эдинбурга, направляясь на уикенд к себе домой. У него зазвонил мобильный телефон. Это был Берлускони. Тот уже решил, что Италия примет специальный саммит НАТО, на котором будет создан NRC.

– Подожди, Сильвио, – сказал Робертсон. – Мы еще не обо всем договорились.

– Нет-нет, – возразил Берлускони. – Я поговорил с Владимиром. Мы обо всем договорились. Мы примем саммит. Все расходы за наш счет.

Робертсон не собирался отступать.

– Вы не можете решать это вдвоем с Путиным. В НАТО – 19 стран, и мне нужно проконсультироваться со всеми. Но мы учтем твое предложение»¹.

Предложение оплатить саммит, конечно, сыграло решающую роль. Остальных не пришлось долго уговаривать разрешить Берлускони организовать шоу. Причем шоу, не требующее общих расходов. Берлускони превратил заброшенную авиабазу Пратика-ди-Маре на окраине Рима в римский эквивалент «потемкинской деревни» – великолепный, украшенный картинами конференц-центр, созданный по образцу Колизея, даже с мраморными античными статуями.

Историческое соглашение было подписано 28 мая. Оно позволило российским военным впервые обзавестись собственными кабинетами в штаб-квартире НАТО. Даже при том, что России не предоставили право вето на решения альянса, она, как минимум, получила возможность принимать участие в обсуждении таких вопросов, как поддержание мира, региональная безопасность, поисково-спасательные операции, борьба с международным терроризмом и распространением ядерного оружия. На практике, как говорил руководитель администрации Блэра Джонатан Пауэлл, первоначальная идея – предоставить России «реальный голос» – была размыта натовскими чиновниками². Россия позже будет недовольна, что представители НАТО обычно встречаются до начала любой сессии НАТО, координируют свои позиции, а затем выступают единым блоком на переговорах с Россией.

На пресс-конференции после церемонии подписания соглашения Путин произнес слова, которые поразили некоторых присутствовавших своей откровенностью.

– Проблема для нашей страны, – сказал он, – заключалась в том, что на протяжении длительного периода времени сложилась ситуация, при которой с одной стороны была Россия, а с другой – практически весь остальной мир <…> И ничего хорошего из этого противостояния России с остальным миром мы не получили. И это очень хорошо понимает подавляющее большинство граждан моей страны. Россия возвращается в семью цивилизованных наций. И ей ничего не нужно, кроме того, чтобы ее голос был услышан, чтобы с ней считались, чтобы были учтены и учитывались ее национальные интересы.

Его выступление произвело настолько сильное впечатление, что Робертсон и спустя девять лет цитировал его почти дословно. «Мне показалось это довольно сильной оценкой, признанием российского лидера о годах неудач и о том, что он намерен делать в будущем».

Заявление Путина также полностью подтвердило то, что уже понял Тони Блэр: он жаждет уважения. Но на Западе было много и таких, кто внимательно следил за происходящим в России и отказывался верить, что она действительно стала «раскаивающейся дочерью», которая «возвращается в семью цивилизованных наций».

Что мы думаем о России?

В администрации Буша существовало два диаметрально противоположных мнения о том, что делать с Россией, плюс множество «центристских» мнений. Одни, как, например, советник по национальной безопасности Кондолиза Райс, советолог в прошлом, отнюдь не обязательно были горячими сторонниками новой России. Некоторые из советников Путина говорили мне, что она «специалист по СССР, а не по России». У них было ощущение, что Райс до сих пор смотрит на Россию сквозь «красные очки». Она заняла жесткую позицию относительно российской агрессии в Чечне и еще более жесткую позицию в отношении любого российского вмешательства в дела соседних страны, которое считала постсоветским рецидивизмом. Тем не менее Райс действительно пыталась понять истинные причины современной российской политики.

Некоторые из экспертов по России в администрации Буша подчеркивали, что недостаточно учитывается, откуда возвращается Россия, и нельзя ожидать, что она «вестернизируется» за одну ночь (или вообще когда-нибудь) и что единственный способ получить поддержку Путина – это понять его страхи (позиция Блэра) и согласиться с тем, что Россия имеет законное право надеяться, что ее голос будет услышан и ее интересы будут приниматься во внимание. На высшем уровне это мнение наиболее жестко представлял госсекретарь США Колин Пауэлл. По словам одного информированного источника, пожелавшего остаться неизвестным, сам президент Буш, у которого сформировались настоящие дружеские отношения с Путиным, склонялся к этому мнению. Но политика в большей степени формировалась теми, кто не доверял России, так называемыми неоконсерваторами – такими как вице-президент Дик Чейни, министр обороны Дональд Рамсфельд, помощник госсекретаря США по европейским и евроазиатским делам Дэн Фрайд и Ник Бернс, представитель США в НАТО (и позже заместитель госсекретаря). Где-то между двумя лагерями располагались советник по национальной безопасности Кондолиза Райс и ее помощник Стивен Хэдли.

Источник продолжал: «Некоторые из высокопоставленных политиков многое понимали, но понимали под весьма специфическим углом зрения. Реально определяли политику в отношении России люди, которые на протяжении 1990-х гг. занимались проблемами европейской безопасности, их целью было завершить не законченный в 1990-е годы процесс – создание свободной, неделимой и мирной Европы. И существовало мнение, что если принимать Россию, то в перспективе придется каким-то образом подтверждать ее право на защиту определенных интересов или привилегий».

Таким образом, политика Буша в отношении России формировалась преимущественно людьми, которые в первую очередь заботились о безопасности Центральной и Восточной Европы, которые верили, что Запад «победил» в холодной войне, и были решительно настроены присоединить бывших советских сателлитов к свободному Западу, в том числе к НАТО и Европейскому Союзу – даже с риском пойти на конфронтацию с Россией. Польша, Чехия и Венгрия уже стали членами НАТО в 1999 г., и теперь альянс готовился запустить вторую волну расширения – включить в состав альянса Словакию, Словению, Болгарию и Румынию, плюс (что могло вызвать наибольшее недовольство России) прибалтийские страны – Эстонию, Латвию и Литву, которые недавно еще входили в состав СССР и непосредственно граничили с нынешней Россией.

Дэн Фрайд говорил в интервью: «Не требует доказательств тот факт, что интересы и свободы стран, пострадавших от советской оккупации, должны были оказаться заложниками российского чувства утраты империи. Ведь в известной степени Советы достигли своего влияния в Европе благодаря господам Молотову и Риббентропу, или, если угодно, Сталину и Гитлеру»³.

Однажды за завтраком в лондонском отеле я сказал Нику Бернсу, что Россия может иметь законные основания беспокоиться по поводу расширения НАТО до ее порога и размещения нового американского вооружения. Это, в конце концов, ее «задний двор». И получил бескомпромиссный ответ: «Перебьются! Они потеряли это право. Теперь это американские национальные интересы»⁴. На мой взгляд, такой ответ должен был послужить препятствием для включения в общеевропейский процесс даже реформированной, «демократической» России. По мнению Бернса, она «потеряла право» влиять на события на своем заднем дворе, очевидно, унаследовав грехи Советского Союза, в то время как США получили право на такое влияние, поскольку это затрагивало «американские национальные интересы».

Он продолжал: «Когда зашел разговор о включении в состав НАТО прибалтийских стран, и в Европе, и в Вашингтоне разгорелись жаркие споры. Даже Джордж Тенет [директор ЦРУ], к примеру, был против. Но многие из нас, по существу, потеряли надежду на то, что России можно доверять или интегрировать ее в Европу. К 2002 г. усилилось подозрение, что Путин – не тот человек, каким мы его себе представляли, что он не может превратить Россию в надежного союзника. Мы пришли к заключению, что хотим иметь хорошие отношения с Россией, но главной нашей целью в регионе после окончания холодной войны была свобода и освобождение стран Восточной и Центральной Европы. США сильно сопротивлялись этому, нам пришлось много спорить, но мы были уверены, что с русскими надо быть осторожными. Мы решили, что важнее добиться одной реальной цели после распада СССР. Джордж Буш стал горячим сторонником этой идеи».

Неоконсерваторы полагали, что вера в Россию, сложившаяся в 1990-е гг., провалилась. «Я понял, что Россия снова попытается занять в Европе доминирующее положение, и что мы должны защитить страны Центральной и Восточной Европы, – сказал Бернс. – Путин готов вернуть России былую мощь. Это стало ясно к концу 2002 г.»⁵.

Эта фраза была решающей. Вернуть России былую мощь – именно то, к чему стремился Путин и именно то, чего не могли перенести многие в Вашингтоне.

«Русофилы» из администрации президента США находили отклик в Западной Европе, но не в Вашингтоне. Один из них говорит: «Очевидно, в администрации существовало мнение, что пониманием и раскрытием позиции русских вы как бы поддерживаете и одобряете ее. В Европе такого мнения не было. Вот почему наши позиции с Германией и даже с Великобританией не совпадали. Большинство европейских собеседников старались угадывать, что Россия чувствует по тому или иному поводу, они не хотели открытой конфронтации».

Есть много причин, почему Франция и Германия ощущали бо́льшую близость с Россией, чем Америка. Нельзя сказать, что они недооценивали стремление бывших стран Варшавского договора присоединиться к западным структурам и тем самым защитить себя от страны, которая притесняла их в течение полувека. Германия продолжала пребывать вне себя от радости от воссоединения с бывшей ГДР после крушения Берлинской стены. Трудно сказать, был ли в этом какой-то прагматизм или торг, хотя последнее для Германии имело особое значение. Скорее, тут имело место неясное ощущение, особенно в европейских интеллектуальных кругах, что Россия «принадлежит» Европе, что у них общая история и культура, и что настало время – несмотря на все недостатки российской демократии – приветствовать ее возвращение «домой». Одним из аргументов в поддержку такой позиции было утверждение, что принятие России в европейский дом – лучший способ совершенствования в ней демократии.

Типичным сторонником такой точки зрения был президент Франции Жак Ширак. С Россией его связывал и личный интерес. В 1930-е гг. в доме его родителей жил русский эмигрант. Ширак выучил русский язык, даже перевел на французский язык «Евгения Онегина». По словам его советника по делам дипломатии Мориса Гурдо-Монтеня, Ширак чувствовал нечто «вечное» в России, что она не целиком европейская и не целиком азиатская страна. У него сложились хорошие отношения с Ельциным, который устраивал ему приемы с черной икрой в сауне. К Путину он поначалу отнесся прохладно, но имел желание отложить в сторону все свои претензии, даже относительно Чечни.

«Ширак делал все возможное, чтобы помочь Путину проявить себя на мировой сцене как ответственному лидеру, которому приходится решать задачу огромного масштаба – вырвать страну из советских времен и сделать ее современным государством, – говорит Гурдо-Монтень. – Ширак считал, что нет никаких оснований полагать, что Россия вернется назад, к советским временам. Им пришлось совершить прыжок в новый мир, но это долговременный процесс, и России следует оказать максимальную поддержку. Это в интересах Запада, потому что у нас общие интересы. Ширак полагал, что стабильность на континенте зависит от оси Париж – Берлин – Москва. Отсюда все эти трехсторонние встречи, которые проходили до 2007 г. Было очень приятно наблюдать, как все трое ладят друг с другом»⁶.

Канцлер Германии Герхард Шредер, третий из трио, как и большинство его соотечественников, был бесконечно благодарен России за вывод войск с территории Восточной Германии. Позже в качестве жеста доброй воли он списал Москве 6 млрд евро, которые она задолжала бывшей Германской Демократической Республике.

Надо признать, хорошие отношения сложились не сразу. В предвыборной кампании 1998 г. Шредер пообещал перестать заваливать Россию огромным количеством денег, как это делал его предшественник Гельмут Коль. Он хотел установить прагматичные отношения, основанные на деловых интересах, с определенной дипломатической сдержанностью. Никаких медвежьих объятий, которые позволяли себе Коль и Ельцин. Его министр иностранных дел Йошка Фишер чуть не спровоцировал дипломатический инцидент во время своей первой встречи с Путиным в январе 2000 г., осудив чеченскую кампанию и потребовав немедленного прекращения огня. Сам Шредер не постеснялся посетить три прибалтийских республики (Коль отказывался это делать, опасаясь обидеть русских) всего за неделю до первого визита президента Путина в Берлин в июне 2000 г.

Но сам визит изменил ситуацию кардинальным образом. Два лидера проговорили пять часов без переводчика – благодаря тому, что Путин владеет немецким. Несмотря на попытки Тони Блэра «оказаться первым», стало ясно, что Путин рассматривает как главного союзника России в Европе именно Германию. Шредер понял, что тесное сотрудничество с Россией – лучший способ развития демократизации: «Россия всегда имела успех, – писал он, – когда открывалась Европе. Она вступала в оживленные отношения и устанавливала экономические и интеллектуальные связи со всей остальной Европой»⁷. Коль и Путин даже инициировали нечто уникальное для европейских стран – Санкт-Петербургский диалог, ежегодные российско-германские встречи, в рамках которых проходили интеллектуальные дискуссии, межправительственные переговоры и интенсивное общение бизнесменов. Вскоре Шредер попал в «путинский круг». Они стали близкими друзьями, часто общались семьями. Путин даже летал в родной город канцлера Ганновер, чтобы поздравить Шредера с 60-летием. Путин помог Шредеру взять двух приемных детей из Санкт-Петербурга. Уйдя со своего поста, Шредер стал председателем правления Nord Stream AG, дочерней компании «Газпрома», которая привела природный газ из России непосредственно в Германию (он поддержал этот проект еще будучи канцлером), и отказался от всякой критики в адрес политики Путина. Ширак, напротив, отказался от предложенной Путиным высокооплачиваемой работы в «Газпроме».

В одном из интервью Шредер, описывая свои отношения с Путиным, охарактеризовал его как «человека, которому можно доверять». «Он открытый и, по контрасту с его обликом, у него хорошее чувство юмора. Он очень семейно-ориентированный человек, не бросает своих друзей. С таким человеком я бы с удовольствием выпил пива или бокал вина, даже если бы не имел с ним политических дел»⁸. Разумеется, это слова человека о коллеге, который еще занимает свой пост и с которым он сохраняет тесные деловые и личные отношения. Но это не делает их несущественными. Напротив, близкие отношения между Путиным и Шредером – и между Путиным и Шираком – сыграли важную роль в начале 2000-х гг., когда Россия старалась утвердить себя в мировом сообществе.

Учитывая позицию Великобритании, занимающую некое промежуточное положение между «европейской» и американской точками зрения, нужно было окончательно разобраться с рядом компромиссов. Среди них – два важных решения НАТО, принятых в 2002 г. В мае был создан Совет Россия – НАТО, который приблизил Россию к клубу. Но через полгода на историческом саммите в Праге НАТО пригласил семь государств, бывших советских сателлитов, стать членами клуба. Это было не совсем то, о чем думал Путин, требуя равноправных отношений.