Текст книги "Моя Теодосия"

– Забудем обо всем случившемся, дорогая, – сказал он, – и не станем тревожить Джозефа твоей минутной причудой. Ему не обязательно знать об этом. Я попросил его подождать нас вместе с остальными, когда встретил у ворот, потому что он хотел найти тебя сам. И я очень рад, что так и сделал. Дадим ему возможность считать, что мы искали твое колечко и, наконец, нашли его.

– Да, папа, – сказала она.

И неожиданно ее сотрясла дрожь.

Аарон поспешил плотнее укрыть ее плечи маленькой шалью с бахромой.

– Ты и вправду выглядишь усталой, дитя. Мы выпьем по стакану вина, прежде чем отправиться домой. – Он взял ее за руку и быстрым шагом повел обратно к столикам.

Когда они вернулись домой, было уже поздно. Джозеф с трудом подавлял зевоту и воспринимал молчание Тео как нечто само собой разумеющееся. Они сонно пожелали друг другу спокойной ночи. На полированном столе их ожидали поставленные в ряд подсвечники. Каждый взял по свече, чтобы освещать себе путь к постели.

Все, кроме Аарона. Он поцеловал Тео в горячий лоб, поклонился остальным и исчез в библиотеке. Там он поставил свечу на письменный стол и заточил гусиное перо. Затем он написал письмо командующему нью-йоркским гарнизоном, в котором просил, чтобы некоему капитану Меривезер Льюису безотлагательно прервали отпуск и чтобы завтра же его вернули на пограничный пост.

Аарон подкрепил свою просьбу деликатно оформленным намеком: «Вопросы повышения в званиях часто доводятся до моего сведения, не только учитывая мой официальный пост, но и благодаря моей дружбе с генералом Уилкинсоном, вашим шефом. Полагаю, вы имеете право рассчитывать на мою поддержку».

Он промокнул и заклеил послание. Один из мальчиков-конюхов должен был на рассвете поспешить с ним в форт Джордж.

А наверху, в белоснежной спальне, вяло раздевалась Тео. Голова у нее разламывалась от боли. Она подошла к окну, выходящему на запад, прижалась лицом к холодному стеклу. В тусклом свете Гудзон был серым и тенистым. Ее отяжелевшие глаза вяло созерцали залив, от него веяло неизбежностью и спокойствием. Она вдруг подумала, что Льюис понял бы это. «Воды, пришедшие от моря, могут усилить прилив в реке».

Тео приложила пальцы к щекам и почувствовала, что они мокры от слез. Это удивило ее, она даже не заметила, когда они появились.

Она отошла от окна и забралась на свое высокое ложе. Тут же она погрузилась в тяжелый сон, недвижная, с едва различимым дыханием.

VII

Джозеф должен был вскоре отплыть в Чарлстон. Он рассчитывал, что его предстоящий отъезд сблизит их. Возможно, она поплачет и будет держаться поближе к нему. Может быть, она даже будет льнуть к нему и смотреть на него с такой же любовью, какую проявляет по отношению к своему отцу. А он будет нежно успокаивать ее, обещая скоро вернуться и назначить дату их бракосочетания.

Джозеф был обречен на разочарование. Наутро после похода в театр Теодосия проснулась с головной болью, которая заставила ее остаться в постели. Кроме головной боли, у нее поднялась температура, и полностью пропал аппетит. Доктор Юстис, спешно вызванный Аароном, заверил его, что недомогание не внушает опасений – это не зловещая лихорадка.

Поскольку головная боль день за днем продолжалась, не улучшая и не ухудшая ее состояния, доктор честно признался, что ее происхождение ставит его в тупик. Когда не помогла хлористая ртуть, он прописал болиголов и приложил пиявок к ногам, чтобы оттянуть дурную кровь от головы. Тео смотрела на липких черных слизней с омерзением, но пассивно поддалась лечению.

Она ненавидела постельный режим с детства. Но сейчас она лежала, бледная и тихая, покорно принимая заботу Натали. В день накануне отъезда Джозефа Аарон решил, что она достаточно понежилась, и попытался взбодрить ее.

Он вошел в ее комнату, источая присущую ему энергию.

– Доброе утро, дорогая. Сегодня ты выглядишь не такой бледной. Ну, как голова, получше?

Она медленно открыла глаза.

– Чуть лучше, может быть, – шепотом произнесла она, пытаясь изобразить улыбку.

– Гляди, что я тебе принес.

Она повернула голову с болезненным выражением.

Он держал клетку, сплетенную из камышовых прутьев, в которой сновала маленькая желтенькая пичуга. Она хрипло пискнула, а затем издала каскад трелей.

– Ну, не здорово ли она поет? – сказал Аарон, в восторге от своего подарка. – Я купил ее у матроса с португальской шхуны. Она с Канарских островов и вылечит тебя своей веселой песенкой.

– Спасибо, папа. Она чудесно поет. – Ни за что на свете она не обидела бы его и не дала бы повода догадаться, что пронзительное пение птахи отдавалось у нее в голове шумом оркестровых тарелок.

Аарон поставил клетку на столик у окна и подошел к кровати.

– А теперь я хочу, чтобы ты сделала кое-что для меня.

– Конечно, если это в моих силах.

– Тогда вставай, дорогая. Хотя бы на несколько минут. Ты почувствуешь себя лучше… да, да, именно так. Я настаиваю. Ты ничем не больна, понимаешь ли. Юстис провел тщательный осмотр. Тебе не станет лучше, если ты будешь терять силы. Нужно собраться с духом.

Игнорируя ее протест, он подсунул руку ей под мышку и поднял ее. Комната завертелась перед ее глазами.

– У меня такое головокружение, папа… Я не могу.

Но его нельзя было удержать. Она спустила голые ноги с кровати, сквозь пелену тумана нащупывая стул, стоявший рядом. Кровать Тео была очень высокой, и поэтому требовался стул, чтобы забираться на постель и вылезать из нее. Она коснулась края стула кончиком пальцев, повалилась на бок и, несмотря на то, что отец поддерживал ее, стул соскользнул в сторону на полированных половицах, столкнув ее на пол. Она вскрикнула от боли.

– Что случилось? – резко спросил он, пытаясь ее поднять.

– Моя лодыжка… о, больно.

– Сильное растяжение сустава, – констатировал доктор Юстис, когда его срочно вызвали. – Нужен полный покой. Не может быть и речи о том, чтобы вставать с постели.

Когда врач ушел, и улеглась суета, Тео с удивлением обнаружила, что головная боль прошла, так неожиданно и незаметно. Она чувствовала слабость, но была спокойна, если не считать боли в лодыжке.

Аарона мучили угрызения совести, и он удвоил свою нежность по отношению к Теодосии. В тот день после обеда он съездил в город, где накупил в магазинах на набережной французских засахаренных фруктов с марципаном, корзинку сухих фиников и инжира из Смирны и большой, покрытый волосками кокосовый орех из Испанского Майна. Капитан, продавший его, заверил Аарона, что кокосовая жидкость считается очень полезной и наверняка придаст мисс Бэрр силы.

Кроме того, Аарон приобрел маленькую пачку китайского чая с жасмином и не мог устоять перед парой золоченых крошечных туфелек, на которых белым шелком были вышиты бабочки и которые, как ему было сказано, шились для французского маркиза. Когда он вернулся домой в сопровождении слуги со свертками, то наткнулся на Джозефа, с мрачным видом спускавшегося по лестнице. Джозефу не разрешалось заходить в комнату больной и лишь изредка дозволялось видеть Тео через приоткрытую щелку двери.

Последние дни он безутешно бродил по дому, причем даже Аарон не обращал на него внимания, будучи занят если не заботами о Тео, то политическими вождями северных штатов.

– У тебя нечто вроде хандры, Элстон, – сочувственно сказал он. – Но тебе нечего беспокоиться о Тео. Она будет в полном порядке, как только заживет лодыжка.

– Неужели я не могу зайти к ней, чтобы попрощаться перед отъездом? – спросил Джозеф с обидой.

– Конечно, можешь. Я пойду и подготовлю ее, а затем тут же проведу тебя.

Лицо Джозефа просветлело.

– Мне не нравится, что я покидаю ее на такой срок. – Во время своего пребывания в Ричмонд-Хилле он отрастил бакенбарды. Он гордился ими и постоянно чувствовал их на лице. В минуты смятения он растерянно перебирал их пальцами, пощипывая и поглаживая. Вот и сейчас он делал это. – Она может вовсе позабыть обо мне.

– Чепуха, – сердито сказал Аарон. – Конечно, не забудет. Пиши ей любовные письма, рассказывай о своих сердечных чувствах, о том, как сильно бьется твое сердце, когда ты думаешь о ней. Напиши, как сгораешь от нетерпения, дожидаясь дня свадьбы. Кстати, вы с ней уже решили этот вопрос?

– Нет, сэр. Я пытался, но она говорит, что не верит в ранние браки, и цитирует в качестве доказательства Аристотеля.

Аарон рассмеялся, наполовину развеселившись, наполовину чувствуя раздражение. Что это за влюбленный, которого напугал Аристотель! Не удивительно, что дитя дало ему отпор. Но было жизненно важно, чтобы они поженились, как только Элстон завершит семейные приготовления и вернется на Север. Кредиторов пока с трудом сдерживали, но сейчас он больше не мог одалживать деньги у Элстона, другое дело после женитьбы, когда молодой человек вступит во владение значительными средствами.

И с политической точки зрения тесная связь с Южной Каролиной была просто необходима. Хотя это не приходило никому в голову, Аарон предвидел возможность серьезной конкуренции на выборах между ним и Джефферсоном. В этом случае влияние Южной Каролины легко могло бы качнуть маятник в ту или другую сторону.

Однако эти соображения были не главными. Еще была сама Тео. Если маленький эпизод, случившийся с безвестным парнем на Ист-Ривер, заставил его подумать о том, что ей давно уже пора выйти замуж за нужного человека, то шокирующий инцидент с капитаном Льюисом в тот вечер вновь подтвердил его мнение, хотя ему было жаль ее. Ее следует сразу же поставить на якорь в безопасном порту, там, где случайные ветры страстей будут не в состоянии достичь ее.

– Пиши ей с каждым пакетботом, – продолжал он, зная, что Теодосию гораздо легче будет завоевать через письма. – Очень часто люди лучше выражают свои чувства на бумаге, а Тео отлично это делает.

– А я – нет, – мрачно заявил Джозеф.

– Это вовсе не так, ты тоже, мой дорогой мальчик, – вполне искренне запротестовал Аарон. Он рассматривал способности Джозефа к написанию писем как врожденный талант.

Тео спокойно восприняла прощальную встречу с Джозефом. В дни болезни ей удалось забыть о нем, как она забыла обо всем, кроме головной боли. Однако, когда ей напомнили о долге невесты, она признала законность просьбы Джозефа.

Аарон не разрешил Натали присутствовать при встрече: «Я восхищаюсь твоим чувством приличия, однако данные обстоятельства позволяют сделать исключение», – сказал он, – и, наконец, Натали согласилась, что это так.

Поэтому она расчесала Тео волосы и заплела их в тугие золотисто-каштановые косы, разровняла складки на простынях, натянув их Тео до подбородка, чтобы не было видно ни дюйма ночной рубашки. Затем она устроилась в дальнем углу спальни вместе с Аароном.

Когда Джозефа позвали, он, шаркая туфлями, приблизился к ее постели и неуклюже стоял там, пытаясь придумать, что сказать.

Тео неожиданно тронуло волнение, написанное на его лице.

– Мне гораздо лучше, если бы только не эта дурацкая лодыжка.

Нежность ее голоса оживила его. Она выглядела сейчас такой молоденькой, ее бледное личико, обращенное вверх, было так беззащитно.

– Мне жаль, что ты завтра уезжаешь. Я буду очень скучать по тебе, – добавила она, испытывая приступ чистой доброты.

Его тяжелое лицо вспыхнуло.

– Я скоро вернусь, постараюсь, как только смогу. Ты будешь рада увидеть меня снова?

Она улыбнулась ему:

– Конечно, буду очень рада. – И это было правдой. Наверняка она обрадуется встрече с ним когда подойдет время. Ведь это был очень большой срок: три месяца или даже больше – целая вечность.

– Мы часто будем переписываться? – настаивал он.

– Разумеется.

Он смущенно поерзал. Ее мягкий розовый рот искушал его, как и невинная расслабленность ее тела, вырисовывавшегося под простынями, несмотря на заботы Натали. Он нервно глянул на Аарона и Натали. Они беседовали шепотом, за ними из вежливости не наблюдали, но его мужество изменило ему.

Он наклонился и чмокнул Тео в холодную щеку.

– До свидания, Тео.

Она слегка коснулась его плеча.

– До свидания, Джозеф. – И поскольку это показалось недостаточным и он все еще выглядел несчастным и неудовлетворенным, она добавила: – Я буду считать дни до твоего первого письма.

Этим он должен был довольствоваться. Никто не может ожидать проявления горячих чувств перед лицом болезни.

Джозеф, его слуги-гуллахи и его прекрасный экипаж отправились на следующий день на «Веронике» в Чарлстон. Пока судно ожидало прилива, они с Аароном распили бутылочку трентского вина в кофейне «Тонтин», и Аарон при этом повторял наставления своему будущему зятю.

– Пользуйся моим шифром, который я тебе дал, если захочешь писать откровенно. Мне не надо повторять тебе, чтобы ты держал язык за зубами: ты не слишком болтлив. Но не будь слишком малословным, когда будешь писать мне или Тео.

Джозеф вновь заверил его, что все сделает так, как должно. Перспектива скорого свидания с домом и тоска из-за разлуки с Теодосией вызвали у него необычный прилив чувств.

Когда «Вероника» ставила паруса, глаза его увлажнились и он напряг зрение, чтобы в последний раз взглянуть на Нью-Йорк на фоне неба – сеть низких, переплетающихся красно-коричневых крыш, над которыми гордо возвышался шпиль церкви Троицы.

Он погрузился в сентиментальные размышления, облокотившись о перила на корме и следя за бурлящим водоворотом, пока «Вероника», выбирая курс, разворачивалась на приливной волне, но, к его неудовольствию, они были прерваны приступом тошноты.

Он проклинал море, и раздражение усилилось еще больше, когда он обнаружил, что его каюта теснее и грязнее, чем он ожидал. Его слуга Кейто скорчился на полу от морской болезни.

– Посмей только наблевать здесь, ты, ничтожный ниггер! – завопил Джозеф, сопровождая свое приказание сильным пинком в спину гуллаха.

Когда Кейто, пошатываясь, вышел, Джозеф закрыл дверь и достал письменные принадлежности. Он погрузил перо в чернила и храбро приступил к первым страницам своего первого послания Теодосии.

Она получила письмо через месяц. Как и ожидал Аарон, оно удивило ее своим красноречием. Под тяжеловесными фразами струился поток настоящих чувств. Он писал, что скучает по ней; описывал свое путешествие и прием, устроенный на Вэккэмоу; намекал на дату свадьбы.

Лодыжка Тео заживала медленно, и это лишало ее обычных развлечений. Ни танцев, ни поездок на Минерве, ни веселых походов к заливу Черепахи. У нее было много времени для чтения и занятий под руководством Аарона. И у нее была масса времени, чтобы писать письма.

Образ Джозефа смягчился и приобрел поэтические очертания. Освобожденная от его физического присутствия, она открыла в нем добродетели, которых не замечала прежде. Было бы странно, если бы этого не произошло, ибо Аарон ежедневно превозносил его достоинства. Он обсуждал с ней умелую верховую езду Джозефа, его аристократическую внешность, его растущие политические способности. «Попомни мои слова, – говорил он, – однажды он станет губернатором своего штата, если только я не подыщу для него более высокого поста. Что вполне возможно».

Это было самое искреннее признание, которое Аарон когда-либо делал в отношении своих амбиций, даже перед Тео. Он был занят рискованным политическим балансированием, и его врожденная разборчивость была доведена до полной секретности.

Фактически не было ничего противоречащего конституции в стараниях воспользоваться существовавшими методами голосования. В коллегии выборщиков опускались раздельные бюллетени голосования для кандидатуры президента и вице-президента, но кандидат, получивший наибольшее число голосов, избирался президентом. Если по какому-то благоприятному стечению обстоятельств кандидат на пост вице-президента получил бы больше голосов, чем кандидат в президенты, то позиции Джефферсона и Аарона автоматически поменялись бы местами. В этом не было ничего ужасного или неконституционного, и все-таки население в целом, как федералисты, так и республиканцы, упорно утверждали, что это неконституционно. Итоги выборов должны были стать известны в течение ноября-декабря; задержка была обусловлена погодными условиями и разными днями голосования в разных штатах. Становилось все яснее, что результат будет неокончательным. Число голосов, поданных за Джефферсона и Бэрра, пока оказалось равным.

Аарон крепко держался за свои права в ожидании развития событий, строго контролируя свои устные и письменные выступления, в то время как большая часть прессы, возглавляемой гамильтоновской «Нью-Йорк ивнинг пост», разразилась гневными редакционными статьями.

Аарон, в отличие от Джефферсона, сохранял полное спокойствие. Джефферсон написал своему сопернику письмо, в котором сквозило недоверие и возмущение, а Джеймсу Медисону он отправил письмо, выдержанное в более спокойных тонах:

«…Выборы в Южной Каролине в значительной мере предрешили итог великого соперничества, хотя мы не знаем фактического результата в Теннесси, Кентукки и Вермонте, и все-таки предположительно в целом голоса разделились так: за Джефферсона – 73, за Бэрра – 73… Между обоими кандидатами от республиканцев будет абсолютное равенство. Это привело к великому смятению и унынию…»

Джефферсон был прав. Действительно, царило смятение и с ним – уныние. Аарон расстроился, когда обнаружил, что общественное мнение со все возрастающей силой настраивается против него.

Объявляли, что он заигрывает с федералистами и предает свою партию. «Ну и что, если заигрываю? – думал Аарон. – Разумное сдерживание сантиментов всегда было допустимо. Даже великий и благородный мистер Гамильтон, ныне кричащий «Позор!», снисходил до того, что распространял тайный памфлет, унижавший лидера его собственной партии Джона Адамса, когда это соответствовало его целям».

Никогда не имевший склонности жаловаться на свою судьбу или болезненно каяться в своих грехах, Аарон не был подавлен шумихой, поднявшейся против него. Он воспринимал ее стоически и достойно отмалчивался. Ни разу за всю свою карьеру он не потрудился разъяснить свои действия. Что сделано, то сделано, верно или ошибочно, и возврат к повторному анализу докучал ему.

Однако были моменты, когда он чувствовал себя озабоченным и обиженным враждебностью вождей нации. Много лет назад Вашингтон по абсолютно непонятной причине невзлюбил его, запретил ему наступление на фронте и отказался назначить его посланником во Францию. И Адамес тоже не любил его. Джефферсон, когда-то настроенный дружески, теперь ненавидел его, а что касается Гамильтона… Однако он так привык к враждебности этих кругов, что недооценивал ее. И все же он подозревал, в какой степени влияние Гамильтона способствовало подрыву его карьеры.

К январю возбуждение по поводу ничейного результата голосования перешло в истерию, однако Теодосия, спокойно пребывавшая в Ричмонд-Хилле, вряд ли была в курсе этих событий. Высокие снежные заносы сделали дороги почти непроходимыми; вдоль Гудзона дул влажный ветер, из-за которого не хотелось даже помышлять о том, чтобы выйти на улицу. Спокойные зимние дни чередовались без внешних перемен. И все-таки незаметно для глаза перемены происходили, ибо Тео восприняла неизбежность свадьбы. Время, нажим Аарона и постоянный обмен письмами с Джозефом помогли преодолеть ее сопротивление.

После беседы с Аароном, который вскоре должен был отбыть в Олбэни, она сдалась, что было видно из следующего письма:

«Нью-Йорк, 13 января 1801

Я уже писала вам, что буду счастлива увидеться с вами, как только вы выберетесь сюда; что, полагаю, означает – очень скоро; и что вы можете более не испытывать сомнений или подозрений на мой счет; повторяю свое приглашение почтой, которая пойдет пакетботом, т. к. она не так запаздывает, как сухопутная; но за все эти сомнения и подозрения я вас вознагражу, когда мы встретимся.

Мы уезжаем в Олбэни 26 текущего месяца и останемся там до 10 февраля. Мои поездки после этого будут зависеть от отца и от вас. Я рассчитывала не выходить замуж в этом году и в этом случае полагала ошибочным отвлекать вас от текущих дел в Каролине; однако я сдаюсь на ваши настойчивые просьбы. До свидания. Желаю вам долгих лет жизни.

Теодосия»

На следующий день Алексис принес ей в спальню письмо от Джозефа, которого она ждала. Оно было весьма объемистое. В нем было тридцать рукописных страниц, и Джозеф писал его всю ночь.

Письмо начиналось церемонно:

«Чарлстон, Ю. К., декабря 28, 1800

Послушайте меня, мисс Бэрр. [Здесь он цитировал одно из ее писем: «Аристотель говорит, что человек не должен жениться до того, как ему исполнится шесть и еще тридцать лет; пожалуйста, мистер Элстон, какие аргументы у вас есть против мнения такого авторитета?»}

В своей практической жизни то ли благодаря естественной независимости ума, то ли из гордыни, то ли по какой-либо иной причине, не знаю, я никогда не принимаю чужого мнения, каким бы авторитетом оно ни высказывалось, если только меня глубоко не убеждают приводимые аргументы; голословное утверждение, даже высказанное Цицероном, который, по моей оценке, стоит выше любого другого автора, не имеет для меня никакого значения; поэтому вы должны простить мне несогласие с греческим мудрецом до тех пор, пока не предложите более весомые аргументы, нежели приводит сам этот мудрец».

И в этом же духе он продолжал на нескольких страницах, и Тео вздыхала, разбирая абзац за абзацем его размашистый почерк.

Он очень много писал о самом себе; цитировал стихи Бенджамина Франклина; в одном месте он позволил себе обратиться к ней «моя Теодосия» и написал, что с нетерпением ждет свадьбы; что их союз сотворит совершенный рай благодаря тому, что они объединятся во всех занятиях, и будут вместе совершенствовать свой ум.

Но затем, расправившись с темой раннего брака, Джозеф завершал личный мотив и пускался в эссе, отвергая ее возражения насчет Южной Каролины.

«Увы! Прекрасные и романтичные холмы Южной Каролины… прелестные плодородные равнины, на которых то тут, то там виднеются рощи апельсиновых, лимонных и миртовых деревьев, распространяющие такой здоровый аромат. Куда вы бежите?»– писал Джозеф, воспаряя в головокружительные высоты риторики. И масса подобного этому, пока Теодосия четвертью часами позже не добралась до постскриптума:

«План, о котором вы писали, предложив в своем письме встретиться, наполнил меня решимостью. Поэтому я определенно отплываю через несколько дней. Да будет попутный ветер!»

Тео сложила разрозненные листы и отнесла письмо отцу, как само собой разумеющееся. Аарон сидел в библиотеке, готовя речь о налогообложении к сессии в Олбэни, но обернулся к ней с искренним вниманием, что было одной из его самых обаятельных черт.

– От Джозефа, – сказала она с сочувственной улыбкой и протянула ему письмо.

Пока Аарон читал его, Тео вытащила книгу с полки и принялась с увлечением переворачивать страницы нового романа.

«Слава Богу, – подумал Аарон, – что Элстон не говорит так, как пишет, иначе на мою бедную Тео вскоре обрушилась бы лавина его пустословия». Закончив чтение письма, он положил его на стол.

– Прямо целый трактат. Он, без сомнения, будет сопровождать нас в Олбэни. Откровенно говоря, я уже сообщил ему об этом в своем последнем письме.

Тео кивнула в ответ, все еще погруженная в чтение романа. Похождения Ринальдо, который сейчас карабкался по стене замка по шелковой веревочной лестнице, чтобы похитить свою возлюбленную, ее интересовали гораздо больше, чем возможный приезд Джозефа.

– Кроме того, – продолжал Аарон, выдерживая паузу, – ты и Элстон поженитесь в Олбэни, примерно через две недели, как я полагаю.

Она мгновенно оторвала взгляд от книги. Роман соскользнул с коленей на пол.

– В Олбэни! – беспомощно повторила она. – Это невозможно. Слишком быстро.

– Вовсе нет. А какой, по-твоему, прок в ожидании? Он ведь едет на Север именно с этой целью, не так ли?

– Да, я… я п-полагаю. Но я всегда считала, что мне следует венчаться в Ричмонд-Хилле и никак уж не в середине зимы…

– Моя дорогая, для свадьбы ни ее местоположение, ни время года не играют обычно никакой роли. И хотя я надеюсь, что это не прозвучит слишком грубо, я должен тебе сказать правду. Я просто не в состоянии, в связи с нашим финансовым положением, сыграть твою свадьбу в Ричмонд-Хилле. Ведь придется звать весь город.

Но это была не основная причина, по которой Аарон хотел, чтобы свадьба состоялась в Олбэни. В это тяжелое время, когда его имя не сходило с уст каждого человека, а враги его злословили и распускали сплетни, его присутствие в Олбэни вдали от предрассудков и интриг, связанное с чисто семейным делом – свадьбой своей любимой и единственной дочери, – это определенно спутало бы все карты его противников.

Он подошел к высокому комоду и, отперев небольшой ящик, вынул оттуда мешок с деньгами. Он нежно положил его ей на колени:

– Посоветуйся с Натали по поводу твоего гардероба и закажи себе несколько красивых платьев. Эта новая модистка-француженка, на Четмент-стрит, сошьет их тебе всего за несколько дней. Не жалей денег. Если тебе понадобится больше, я с удовольствием добавлю еще, сколько потребуется. Я хочу, чтобы моя Теодосия была самой красивой невестой на свете.