Текст книги "Русские поэты серебряного века"

В небе зелёном, как лёд…

 
В небе, зелёном, как лёд,
Вешние зори печальней.
Голос ли милый зовёт?
Плачет ли колокол дальний?
 
 
В небе – предзвёздная тень,
В сердце – вечерняя сладость.
Что это, ночь или день?
Что это, грусть или радость?
 
 
Тихих ли глаз твоих вновь,
Тихих ли звёзд ожидаю?
Что это в сердце – любовь
Или молитва – не знаю.
 

В этот вечер горячий, немой и томительный…

 
В этот вечер горячий, немой и томительный
Не кричит коростель на туманных полях;
Знойный воздух в бреду засыпает мучительно,
И болезненной сыростью веет в лесах;
 
 
Там растенья поникли с неясной тревогою,
Словно бледные призраки в дымке ночной…
Промелькнёт только жаба над мокрой дорогою,
Прогудит только жук на опушке лесной.
 
 
В душном, мертвенном небе гроза собирается,
И боится природа, и жаждет грозы.
Непонятным предчувствием сердце сжимается
И тоскует и ждёт благодатной слезы…
 

Дон Кихот

 
Шлем – надтреснутое блюдо,
Щит – картонный, панцирь жалкий…
В стременах висят, качаясь,
Ноги тощие, как палки.
 
 
Для него хромая кляча —
Конь могучий Росинанта,
Эти мельничные крылья —
Руки мощного гиганта.
 
 
Видит он в таверне грязной
Роскошь царского чертога.
Слышит в дудке свинопаса
Звук серебряного рога.
 
 
Санчо Панса едет рядом;
Гордый вид его серьёзен:
Как прилично копьеносцу,
Он величествен и грозен.
 
 
В красной юбке, в пятнах дёгтя,
Там, над кучами навоза, —
Эта царственная дама —
Дульцинея де Тобозо…
 
 
Страстно, с юношеским жаром
Он в толпе крестьян голодных,
Вместо хлеба, рассыпает
Перлы мыслей благородных:
 
 
«Люди добрые, ликуйте,
Наступает праздник вечный:
Мир не солнцем озарится,
А любовью бесконечной…
 
 
Будут все равны; друг друга
Перестанут ненавидеть;
Ни алькады, ни бароны
Не посмеют вас обидеть.
 
 
Пойте, братья, гимн победный!
Этот меч несёт свободу,
Справедливость и возмездье
Угнетённому народу!»
 
 
Из приходской школы дети
Выбегают, бросив книжки,
И хохочут, и кидают
Грязью в рыцаря мальчишки.
 
 
Аплодируя, как зритель,
Жирный лавочник смеётся;
На крыльце своём трактирщик
Весь от хохота трясётся.
 
 
И почтенный патер смотрит,
Изумлением объятый,
И громит безумье века
Он латинскою цитатой.
 
 
Из окна глядит цирюльник,
Он прервал свою работу,
И с восторгом машет бритвой,
И кричит он Дон Кихоту:
 
 
«Благороднейший из смертных,
Я желаю вам успеха!..»
И не в силах кончить фразы,
Задыхается от смеха.
 
 
Он не чувствует, не видит
Ни насмешек, ни презренья!
Кроткий лик его так светел,
Очи – полны вдохновенья.
 
 
Он смешон, но сколько детской
Доброты в улыбке нежной,
И в лице, простом и бледном,
Сколько веры безмятежной!
 
 
И любовь и вера святы.
Этой верою согреты
Все великие безумцы,
Все пророки и поэты!
 

Ноябрь

 
Бледный месяц – на ущербе,
Воздух звонок, мёртв и чист,
И на голой, зябкой вербе
Шелестит увядший лист.
 
 
Замерзает, тяжелеет
В бездне тихого пруда,
И чернеет, и густеет
Неподвижная вода.
 
 
Бледный месяц на ущербе
Умирающий лежит,
И на голой чёрной вербе
Луч холодный не дрожит.
 
 
Блещет небо, догорая,
Как волшебная земля,
Как потерянного рая
Недоступные поля.
 

Осенне-весеннее

1

 
Ещё роса на сжатый колос
Хрустальной сеткой не легла,
И жёлтых лент в зелёный волос
Ещё берёза не вплела.
 
 
О, как медлительно прощанье
Склонённых солнечных лучей!
О, как торжественно молчанье
Уже пустеющих полей!
 
 
И мнится: кончены боренья,
Исчезло время, смерть и зло, —
И видит вновь, как в день творенья,
Господь, что всё добро зело.
 

2

 
Купальницы болотные,
Вы снова зацвели,
О, дети беззаботные,
Доверчивой земли!
 
 
Поля уже пустыннее,
Леса уже молчат,
А ваш ещё невиннее
Весенний аромат.
 
 
Весенние, осенние, —
Начало и конец,
Ещё мне драгоценнее
Ваш золотой венец.
 
 
Вы снова пламенеете,
Как будто в первый раз:
Вы любите, вы смеете,
И август – май для вас.
 

Ослепительная снежность…

 
Ослепительная снежность,
Усыпительная нежность,
Безнадежность, безмятежность —
И бело, бело, бело.
Сердце бедное забыло
Всё, что будет, всё, что было,
Чем страдало, что любило —
Всё прошло, прошло, прошло.
 
 
Всё уснуло, замолчало,
Где конец и где начало,
Я не знаю, – укачало,
Сани лёгкие скользят,
И лечу, лечу без цели,
Как в гробу иль в колыбели,
Сплю, и ласковые ели
Сон мой чуткий сторожат.
 
 
Я молюсь или играю,
Я живу иль умираю,
Я не знаю, я не знаю,
Только тихо стынет кровь.
И бело, бело безбрежно,
Усыпительно и нежно,
Безмятежно, безнадежно,
Как последняя любовь!
 

Поэт

 
Сладок мне венец забвенья тёмный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
 
 
Но душа не хочет примиренья
И не знает, что такое страх;
К людям в ней – великое презренье,
И любовь, любовь в моих очах:
 
 
Я люблю безумную свободу!
Выше храмов, тюрем и дворцов
Мчится дух мой к дальнему восходу,
В царство ветра, солнца и орлов!
 
 
А внизу, меж тем, как призрак тёмный,
Посреди ликующих глупцов,
Я иду отверженный, бездомный
И бедней последних бедняков.
 

Константин Бальмонт
(1867–1942)

Осень

 
Поспевает брусника,
Стали дни холоднее,
И от птичьего крика
В сердце только грустнее.
 
 
Стаи птиц улетают
Прочь, за синее море.
Все деревья блистают
В разноцветном уборе.
 
 
Солнце реже смеётся,
Нет в цветах благовонья.
Скоро Осень проснется
И заплачет спросонья.
 

Зима

 
Поля затянуты недвижной пеленой,
Пушисто-белыми снегами.
Как будто навсегда простился мир с Весной,
С её цветками и листками.
Окован звонкий ключ. Он у Зимы в плену.
 
 
Одна метель поёт, рыдая.
Но Солнце любит круг. Оно хранит Весну.
Опять вернётся, Молодая.
Она пока пошла бродить в чужих краях,
Чтоб мир изведал сновиденья.
Чтоб видел он во сне, что он лежит в снегах,
И вьюгу слушает как пенье.
 

Светлый мир

 
Тонкий, узкий, длинный ход
В глубь земли мечту ведёт.
Только спустишься туда,
Встретишь замки изо льда.
Чуть сойдёшь отсюда вниз,
Разноцветности зажглись,
Смотрит чей-то светлый глаз,
Лунный камень и алмаз.
Там опал снежит, а тут
Расцветает изумруд.
И услышишь в замках тех
Флейты, лютни, нежный смех.
И увидишь чьих-то ног
Там хрустальный башмачок.
Льды, колонны, свет, снега,
Нежность, снежность, жемчуга.
Тонкий, узкий, длинный ход
В этот светлый мир ведёт.
Но, чтоб знать туда пути,
Нужно бережно идти.
 

У чудищ

 
Я был в избушке на курьих ножках.
Там всё как прежде. Сидит Яга.
Пищали мыши и рылись в крошках.
Старуха злая была строга.
Но я был в шапке, был в невидимке.
Стянул у Старой две нитки бус.
Разгневал Ведьму, и скрылся в дымке.
И вот со смехом кручу свой ус.
Пойду, пожалуй, теперь к Кощею.
Найду для песен там жемчугов.
До самой пасти приближусь к Змею.
Узнаю тайны – и был таков.
 

Золотая рыбка

 
В замке был весёлый бал,
Музыканты пели.
Ветерок в саду качал
Лёгкие качели.
 
 
В замке, в сладостном бреду,
Пела, пела скрипка.
А в саду была в пруду
Золотая рыбка.
 
 
И кружились под луной,
Точно вырезные,
Опьянённые весной,
Бабочки ночные.
 
 
Пруд качал в себе звезду,
Гнулись травы гибко,
И мелькала там в пруду
Золотая рыбка.
 
 
Хоть не видели её
Музыканты бала,
Но от рыбки, от неё,
Музыка звучала.
 
 
Чуть настанет тишина,
Золотая рыбка
Промелькнёт, и вновь видна
Меж гостей улыбка.
 
 
Снова скрипка зазвучит,
Песня раздаётся.
И в сердцах любовь журчит,
И весна смеётся.
 
 
Взор ко взору шепчет: «Жду!»
Так светло и зыбко,
Оттого что там в пруду —
Золотая рыбка.
 

Безглагольность

 
Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.
 
 
Приди на рассвете на склон косогора, —
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.
 
 
Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всём утомленье – глухое, немое.
 
 
Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, —
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.
 
 
Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.
 

Меж подводных стеблей

 
Хорошо меж подводных стеблей.
Бледный свет. Тишина. Глубина.
Мы заметим лишь тень кораблей.
И до нас не доходит волна.
 
 
Неподвижные стебли глядят,
Неподвижные стебли растут.
Как спокоен зелёный их взгляд,
Как они бестревожно цветут.
 
 
Безглагольно глубокое дно.
Без шуршанья морская трава.
Мы любили, когда-то, давно,
Мы забыли земные слова.
 
 
Самоцветные камни. Песок.
Молчаливые призраки рыб.
Мир страстей и страданий далёк.
Хорошо, что я в море погиб.
 

Россия

 
Есть слово – и оно едино.
Россия. Этот звук – свирель.
В нём воркованье голубино.
Я чую поле, в сердце хмель,
Позвавший птиц к весне апрель.
На иве распустились почки,
Берёза слабые листочки
Раскрыла – больше снег не враг,
Трава взошла на каждой кочке,
Заизумрудился овраг.
Тоска ли в сердце медлит злая?
Гони. Свой дух утихомирь.
Вновь с нами ласточка живая,
Заморского отвергшись края,
В родимую влюбилась ширь.
И сердце, ничего не зная,
Вновь знает нежно, как она,
Что луговая и лесная
Зовёт к раскрытости весна.
От солнца – ласка властелина,
Весь мир – одно окно лучу.
Светла в предчувствии долина.
О чём томлюсь? Чего хочу?
Всегда родимого взыскую,
Люблю разбег родных полей,
Вхожу в прогалину лесную —
Нет в мире ничего милей.
Ручьи, луга, болота, склоны,
В кустах для зайца уголок.
В пастушью дудку вдунул звоны,
Качнув подснежник, ветерок.
Весенним дождиком омочен,
Весенним солнцем разогрет,
Мой край в покров весны одет,
Нерукотворно беспорочен.
Другого в мире счастья нет.
 

Родная картина

 
Стаи птиц. Дороги лента.
Повалившийся плетень.
С отуманенного неба
Грустно смотрит тусклый день,
 
 
Ряд берёз, и вид унылый
Придорожного столба.
Как под гнётом тяжкой скорби,
Покачнулася изба.
 
 
Полусвет и полусумрак, —
И невольно рвёшься вдаль,
И невольно давит душу
Бесконечная печаль.
 

Я больше её не люблю…

 
Я больше её не люблю,
А сердце умрёт без любви.
Я больше её не люблю, —
И жизнь мою смертью зови.
 
 
Я – буря, я – пропасть, я – ночь,
Кого обнимаю – гублю.
О, счастие вольности!.. Прочь!
Я больше тебя не люблю!
 

Люби

 
«Люби!» – поют шуршащие берёзы,
Когда на них серёжки расцвели.
«Люби!» – поёт сирень в цветной пыли.
«Люби! Люби!» – поют, пылая, розы.
 
 
Страшись безлюбья. И беги угрозы
Бесстрастия. Твой полдень вмиг – вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грёзы.
 
 
Кто не любил, не выполнил закон,
Которым в мире движутся созвездья,
Которым так прекрасен небосклон.
 
 
Он в каждом часе слышит мёртвый звон.
Ему никак не избежать возмездья.
Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он.
 

Как я пишу стихи

 
Рождается внезапная строка,
За ней встаёт немедленно другая,
Мелькает третья ей издалека,
Четвёртая смеётся, набегая.
 
 
И пятая, и после, и потом,
Откуда, сколько, я и сам не знаю,
Но я не размышляю над стихом
И, право, никогда – не сочиняю.
 

Зинаида Гиппиус
(1869–1945)

Дай увидеть родную мою Россию!

 
Господи, дай увидеть!
Молюсь я в часы ночные.
Дай мне ещё увидеть
Родную мою Россию.
 
 
Как Симеону увидеть
Дал Ты, Господь, Мессию,
Дай мне, дай увидеть
Родную мою Россию.
 

Луговые лютики

А. М-ву

 
Мы – то же цветенье
Средь луга цветного,
Мы – то же растенье,
Но роста иного.
Нас выгнало выше,
А братья отстали.
Росли ль они тише?
Друг к другу припали,
Так ровно и цепко,
Головка с головкой…
Стоят они крепко,
Стоять им так ловко…
Ковёр всё плотнее,
Весь низкий, весь ниже…
Нам – небо виднее,
И солнце нам ближе,
Ручей нам и звонок,
И песнь его громче, —
Но стебель наш тонок,
Мы ломче, мы ломче…
 

Электричество

 
Две нити вместе свиты,
Концы обнажены.
То «да» и «нет» не слиты,
Не слиты – сплетены.
Их тёмное сплетенье
И тесно, и мертво,
Но ждёт их воскресенье,
И ждут они его.
Концов концы коснутся —
Другие «да» и «нет»
И «да» и «нет» проснутся,
Сплетённые сольются,
И смерть их будет – Свет.
 

Закат

 
Освещена последняя сосна.
Под нею тёмный кряж пушится.
Сейчас погаснет и она.
День конченый – не повторится.
 
 
День кончился. Что было в нём?
Не знаю, пролетел, как птица.
Он был обыкновенным днём,
А всё-таки – не повторится.
 

Часы стоят

 
Часы остановились. Движенья больше нет.
Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.
 
 
На скатерти холодной неубранный прибор,
Как саван белый, складки свисают на ковёр.
 
 
И в лампе не мерцает блестящая дуга…
Я слушаю молчанье, как слушают врага.
 
 
Ничто не изменилось, ничто не отошло;
Но вдруг отяжелело, само в себя вросло.
 
 
Ничто не изменилось, с тех пор как умер звук.
Но точно где-то властно сомкнули тайный круг.
 
 
И всё, чем мы за краткость, за лёгкость
дорожим, —
Вдруг сделалось бессмертным, и вечным —
и чужим.
 
 
Застыло, каменея, как тело мертвеца…
Стремленье – но без воли. Конец – но без
конца.
 
 
И вечности безглазой беззвучен строй и лад.
Остановилось время. Часы, часы стоят!
 

Любовь одна

 
Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь – одна.
 
 
Мы негодуем иль играем,
Иль лжём – но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна – любовь одна.
 
 
Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь… И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.
 
 
Лишь в неизменном – бесконечность,
Лишь в постоянном – глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.
 
 
Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа – верна,
И любим мы одной любовью…
Любовь одна, как смерть одна.
 

Осень

 
Длиннее, чернее
Холодные ночи,
А дни всё короче,
И небо светлее.
Терновник далёкий
И реже и суше,
И ветер в осоке,
Где берег высокий,
Протяжней и глуше.
Вода остывает,
Замолкла плотина,
И тяжкая тина
Ко дну оседает.
Бестрепетно Осень
Пустыми очами
Глядит меж стволами
Задумчивых сосен,
Прямых, тонколистных
Берёз золотистых, —
И нити, как Парка,
Седой паутины
Свивает и тянет
По гроздьям рябины,
И ласково манит
В глубь сонного парка…
Там сумрак, там сладость,
Всё Осени внемлет,
И тихая радость
Мне душу объемлет.
Приветствую смерть я
С бездумной отрадой,
И муки бессмертья
Не надо, не надо!
Скользят, улетают —
Бесплотные – тают
Последние тени
Последних волнений,
Живых утомлений —
Пред отдыхом вечным…
Пускай без видений,
Покорный покою,
Усну под землёю
Я сном бесконечным…
 

Нет

 
Она не погибнет – знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, – верьте!
Поля её золотые.
 
 
И мы не погибнем – верьте!
Но что нам наше спасенье:
Россия спасётся, – знайте!
И близко её воскресенье.
 

Валерий Брюсов
(1873–1924)

Колыбельная

 
Спи, мой мальчик! Птицы спят;
Накормили львицы львят;
Прислонясь к дубам, заснули
В роще робкие косули;
Дремлют рыбы под водой;
Почивает сом седой.
Только волки, только совы
По ночам гулять готовы,
Рыщут, ищут, где украсть,
Разевают клюв и пасть.
Ты не бойся, здесь кроватка,
Спи, мой мальчик, мирно, сладко.
Спи, как рыбы, птицы, львы,
Как жучки в кустах травы,
Как в берлогах, норах, гнёздах
Звери, легшие на роздых…
Вой волков и крики сов,
Не тревожьте детских снов!
 

Облака

 
Облака опять поставили
Паруса свои.
В зыбь небес свой бег направили,
Белые ладьи.
 
 
Тихо, плавно, без усилия,
В даль без берегов
Вышла дружная флотилия
Сказочных пловцов.
 
 
И, пленяясь теми сферами,
Смотрим мы с полей,
Как скользят рядами серыми
Кили кораблей.
 
 
Hо и нас ведь должен с палубы
Видеть кто-нибудь,
Чьё желанье сознавало бы
Этот вольный путь!
 

Юному поэту

 
Юноша бледный со взором горящим,
Ныне даю я тебе три завета:
Первый прими: не живи настоящим,
Только грядущее – область поэта.
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно.
Третий храни: поклоняйся искусству,
Только ему, безраздумно, бесцельно.
Юноша бледный со взором смущённым!
Если ты примешь моих три завета,
Молча паду я бойцом побеждённым,
Зная, что в мире оставлю поэта.
 

Я люблю другого

 
Летний вечер пышен,
Летний вечер снова…
Мне твой голос слышен:
«Я люблю другого».
 
 
Сердца горький лепет
Полон чар былого…
Слышен тихий лепет:
«Я люблю другого».
 
 
Смолкни, праздный ропот!
Прочь, упрёк! Ни слова!..
Слышен, слышен шепот:
«Я люблю другого».
 

Поэзия

 
Ты знаешь, чью любовь мы изливаем в звуки?
Ты знаешь, что за скорбь в поэзии царит?
То мира целого желания и муки,
То человечество стремится и грустит.
В моленьях о любви, в мучениях разлуки
Не наш, а общий стон в аккордах дивных слит.
Страдая за себя, мы силою искусства
В гармонии стиха сливаем мира чувства.
 

Месяца свет электрический…

 
Месяца свет электрический
В море дрожит, извивается;
Силе подвластно магической,
Море кипит и вздымается.
 
 
Волны взбегают упорные,
Мечутся, дикие, пленные,
Гибнут в борьбе, непокорные,
Гаснут разбитые, пенные…
 
 
Месяца свет электрический
В море дрожит, извивается;
Силе подвластно магической,
Море кипит и вздымается.
 

Подруги

 
Три женщины, грязные, пьяные,
Обнявшись, идут и шатаются.
Дрожат колокольни туманные,
Кресты у церквей наклоняются.
 
 
Заслышавши речи бессвязные,
На хриплые песни похожие,
Смеются извозчики праздные,
Сторонятся грубо прохожие.
 
 
Идут они, грязные, пьяные,
Поют свои песни, ругаются…
И горестно церкви туманные
Пред ними крестами склоняются.
 

Творчество

 
Тень несозданных созданий
Колыхается во сне,
Словно лопасти латаний
На эмалевой стене.
 
 
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
 
 
И прозрачные киоски,
В звонко-звучной тишине,
Вырастают, словно блёстки,
При лазоревой луне.
 
 
Всходит месяц обнажённый
При лазоревой луне…
Звуки реют полусонно,
Звуки ластятся ко мне.
 
 
Тайны созданных созданий
С лаской ластятся ко мне,
И трепещет тень латаний
На эмалевой стене.
 

Первый снег

 
Серебро, огни и блёстки, —
Целый мир из серебра!
В жемчугах горят берёзки,
Чёрно-голые вчера.
 
 
Это – область чьей-то грёзы,
Это – призраки и сны!
Все предметы старой прозы
Волшебством озарены.
 
 
Экипажи, пешеходы,
На лазури белый дым.
Жизнь людей и жизнь природы
Полны новым и святым.
 
 
Воплощение мечтаний,
Жизни с грёзою игра,
Этот мир очарований,
Этот мир из серебра!
 

Данте в Венеции

 
По улицам Венеции, в вечерний
Неверный час, блуждал я меж толпы,
И сердце трепетало суеверней.
 
 
Каналы, как громадные тропы,
Манили в вечность; в переменах тени
Казались дивны строгие столпы,
 
 
И ряд оживших призрачных строений
Являл очам, чего уж больше нет,
Что было для минувших поколений.
 
 
И, словно унесённый в лунный свет,
Я упивался невозможным чудом,
Но тяжек был мне дружеский привет…
 
 
В тот вечер улицы кишели людом,
Во мгле свободно веселился грех,
И был весь город дьявольским сосудом.
 
 
Бесстыдно раздавался женский смех,
И зверские мелькали мимо лица…
И помыслы разгадывал я всех.
 
 
Но вдруг среди позорной вереницы
Угрюмый облик предо мной возник.
Так иногда с утёса глянут птицы, —
 
 
То был суровый, опалённый лик.
Не мёртвый лик, но просветлённо-страстный.
Без возраста – не мальчик, не старик.
 
 
И жалким нашим нуждам не причастный,
Случайный отблеск будущих веков,
Он сквозь толпу и шум прошёл, как властный.
 
 
Мгновенно замер говор голосов,
Как будто в вечность приоткрылись двери,
И я спросил, дрожа, кто он таков.
 
 
Но тотчас понял: Данте Алигьери.
 

Нить Ариадны

 
Вперяю взор, бессильно жадный:
Везде кругом сырая мгла.
Каким путём нить Ариадны
Меня до бездны довела?
 
 
Я помню сходы и проходы,
И зал круги, и лестниц винт,
Из мира солнца и свободы
Вступил я, дерзкий, в лабиринт.
 
 
В руках я нёс клубок царевны,
Я шёл и пел; тянулась нить.
Я счастлив был, что жар полдневный
В подземной тьме могу избыть.
 
 
И, видев странные чертоги
И посмотрев на чудеса,
Я повернул на полдороге,
Чтоб выйти вновь под небеса,
 
 
Чтоб после тайн безлюдной ночи
Меня ласкала синева,
Чтоб целовать подругу в очи,
Прочтя заветные слова…
 
 
И долго я бежал по нити
И ждал: пахнёт весна и свет.
Но воздух был всё ядовитей
И гуще тьма… Вдруг нити – нет.
 
 
И я один в беззвучном зале.
Мой факел пальцы мне обжёг.
Завесой сумерки упали.
В бездонном мраке нет дорог.
 
 
Я, путешественник случайный,
На подвиг трудный обречён.
Мстит лабиринт! Святые тайны
Не выдаёт пришельцам он.
 

Родной язык

 
Мой верный друг! Мой враг коварный!
Мой царь! Мой раб! Родной язык!
Мои стихи – как дым алтарный!
Как вызов яростный – мой крик!
 
 
Ты дал мечте безумной крылья,
Мечту ты путами обвил.
Меня спасал в часы бессилья
И сокрушал избытком сил.
 
 
Как часто в тайне звуков странных
И в потаённом смысле слов
Я обретал напев нежданных,
Овладевавших мной стихов!
 
 
Но часто, радостью измучен
Иль тихой упоён тоской,
Я тщетно ждал, чтоб был созвучен
С душой дрожащей – отзвук твой!
 
 
Ты ждёшь, подобен великану.
Я пред тобой склонён лицом.
И всё ж бороться не устану
Я, как Израиль с божеством!
 
 
Нет грани моему упорству.
Ты – в вечности, я – в кратких днях,
Но всё ж, как магу, мне покорствуй,
Иль обрати безумца в прах!
 
 
Твои богатства, по наследству,
Я, дерзкий, требую себе.
Призыв бросаю, – ты ответствуй,
Иду, – ты будь готов к борьбе!
 
 
Но, побеждён иль победитель,
Равно паду я пред тобой:
Ты – мститель мой, ты – мой спаситель,
Твой мир – навек моя обитель,
Твой голос – небо надо мной!
 

Максимилиан Волошин
(1877–1932)

Коктебель

 
Как в раковине малой – Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть её мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы её повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммери́и тёмная страна,
Заключена и преображена.
 
 
С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я – душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов.
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, —
И сих холмов однообразный строй,
И напряжённый пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху – разбег, а мысли – меру дали.
 
 
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поёт в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.