Текст книги "Серебряный век"

Серебряный век
(сост. А. Толстова)

© А. А. Ахматова, Н. С. Гумилёв, Б. Л. Пастернак (наследники), 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Валерий Брюсов

Ты – женщина,

ты – книга между книг,

Ты – свернутый,

запечатленный свиток;

В его строках и дум

и слов избыток,

В его листах безумен каждый миг.

Но что ж! Пусть так!

Клони меня, Судьба!

Дышать грядущим

гордая услада!

И есть иль нет дороги сквозь гроба,

Я был! я есмь!

мне вечности не надо!

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне…

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

В деяньях мира мой

ничтожен след,

Все дни мои —

то празднеств вереница,

Я смерть нашла,

как буйная блудница…

Но над тобой я властвую, поэт!

Где вы – гроза, губящая стихия,

Я – голос ваш,

я вашим хмелем пьян,

Зову крушить устои вековые,

Творить простор

для будущих семян.

Будущее!

Интереснейший из романов!

Книга, что мне не дано прочитать!

Край, прикрытый

прослойкой туманов!

Храм, чья постройка едва начата!

Юноша бледный

со взором горящим,

Ныне даю я тебе три завета:

Первый прими:

не живи настоящим,

Только грядущее —

область поэта.

Так образы

изменчивых фантазий,

Бегущие, как в небе облака,

Окаменев, живут потом века

В отточенной

и завершенной фразе.

Нет, я не ваш!

Мне чужды цели ваши,

Мне странен ваш

неокрыленный крик,

Но, в шумном круге,

к вашей общей чаше

И я б, как верный, клятвенно приник!

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

Когда не видел я ни дерзости,

ни сил,

Когда все под ярмом

клонили молча выи,

Я уходил в страну молчанья

и могил,

В века загадочно былые.

Константин Бальмонт

Чуждый чистым чарам счастья,

Челн томленья, челн тревог

Бросил берег, бьется с бурей,

Ищет светлых снов чертог.

Приди на рассвете

на склон косогора, —

Над зябкой рекою

дымится прохлада,

Чернеет громада застывшего бора,

И сердцу так больно,

и сердце не радо.

Уходит светлый Май.

Мой небосклон темнеет.

Пять быстрых лет пройдет, —

мне минет тридцать лет.

Замолкнут соловьи,

и холодом повеет,

И ясных вешних дней навек

угаснет свет.

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил,

и дрожали ступени,

И дрожали ступени

под ногой у меня.

Меня не манит тихая отрада,

Покой, тепло родного очага,

Не снятся мне цветы

родного сада,

Родимые безмолвные луга.

Забудь о светлых снах.

Забудь. Надежды нет,

Ты вверился мечте

обманчивой и странной.

Скитайся дни, года, десятки,

сотни лет –

Ты не найдешь нигде

Страны Обетованной.

Друг мой, мы оба устали.

Радость моя!

Радости нет без печали.

Между цветами – змея.

Есть в русской природе

усталая нежность,

Безмолвная боль

затаенной печали,

Безвыходность горя,

безгласность, безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали.

И что мне жизнь сулит?

К какой отраде манит?

Быть может, даст любовь

и счастие? О, нет!

Она во всем солжет,

она во всем обманет,

И поведет меня путем тернистых бед.

Верблюжьи груды

облак величавых,

Увядшая лазурь небес литых,

Весь кругоем,

размерность черт крутых,

Взнесенный свод,

ночами в звездных славах.

Я – изысканность русской

медлительной речи,

Предо мною другие поэты —

предтечи,

Я впервые открыл

в этой речи уклоны,

Перепевные, гневные, нежные звоны.

Я не знаю мудрости,

годной для других,

Только мимолетности

я влагаю в стих.

В каждой мимолетности

вижу я миры,

Полные изменчивой радужной игры.

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу спеша.

Мое единое отечество —

Моя пустынная душа.

Я спросил у высокого солнца,

Как мне вспыхнуть светлее зари.

Ничего не ответило солнце,

Но душа услыхала: «Гори!»

Недвижный камыш.

Не трепещет осока.

Глубокая тишь.

Безглагольность покоя.

Луга убегают далеко-далеко.

Во всем утомленье —

глухое, немое.

Умей творить

из самых малых крох.

Иначе для чего же ты кудесник?

Среди людей

ты божества наместник,

Так помни,

чтоб в словах твоих был бог.

Как отрадно

в глубокий полуночный час

На мгновенье все скорби

по-детски забыть,

И, забыв, что любовь

невозможна для нас,

Как отрадно мечтать и любить…

Переплеск многопенный,

разорванно-слитный,

Самоцветные камни

земли самобытной,

Переклички лесные зеленого мая —

Все пойму, все возьму,

у других отнимая.

Александр Блок

Без веры в бога, без участья,

В скитаньи пошлом гибну я,

О, дай, любовь моя, мне счастья,

Спокойной веры бытия!

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые —

Как слезы первые любви!

В болезни сердца мыслю о Тебе:

Ты близ меня проходишь

в сновиденьях,

Но я покорен року и судьбе,

Не смея высказать

горячие моленья.

Все настоящее ничтожно,

Серо, как этот серый день,

И сердцу рваться невозможно

Схватить мелькающую тень.

И медленно,

пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна,

Дыша духами и туманами,

Она садится у окна.

Предчувствую Тебя.

Года проходят мимо —

Все в облике одном

предчувствую Тебя.

Весь горизонт в огне —

и ясен нестерпимо,

И молча жду, – тоскуя и любя.

Ну что ж? Одной заботой боле –

Одной слезой река шумней,

А ты все та же – лес, да поле,

Да плат узорный до бровей…

Мне страшно

с Тобой встречаться.

Страшнее Тебя не встречать.

Я стал всему удивляться,

На всем уловил печать.

Мы встречались с тобой

на закате,

Ты веслом рассекала залив.

Я любил твое белое платье,

Утонченность мечты разлюбив.

Был вечер поздний и багровый,

Звезда-предвестница взошла.

Над бездной плакал

голос новый —

Младенца Дева родила.

Зачем нам плакать? Лучше вечно

Страдать и вечный жар любви

Нести в страданьи бесконечном,

Но с страстным

трепетом в крови!

Надежды нет: вокруг и ветер бурный,

И ночь, и гребни волн,

и дым небесных туч

Разгонят всё,

и образ Твой лазурный

Затмят, как всё,

как яркий солнца луч…

По улице ходят тени,

Не пойму – живут, или спят.

Прильнув к церковной ступени,

Боюсь оглянуться назад.

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века —

Все будет так. Исхода нет.

В моей душе лежит сокровище,

И ключ поручен только мне!

Ты право, пьяное чудовище!

Я знаю: истина в вине.

И невозможное возможно,

Дорога долгая легка,

Когда блеснет в дали дорожной

Мгновенный взор

из-под платка…

Андрей Белый

И встает невольно

скучный ряд годин.

Сердцу больно, больно…

Я один.

Косматый, далекий дымок.

Косматые в далях деревни.

Туманов косматый поток.

Просторы голодных губерний.

Я вдаль смотрел,

щемящей грусти полн.

Мелькал корабль,

с зарею уплывавший

средь нежных,

изумрудно-пенных волн,

как лебедь белый,

крылья распластавший.

В сердце бедном много зла

сожжено и перемолото.

Наши души – зеркала,

отражающие золото.

Был тихий час. У ног шумел прибой.

Ты улыбнулась,

молвив на прощанье:

«Мы встретимся…

До нового свиданья…»

То был обман.

И знали мы с тобой…

Мать Россия! Тебе мои песни, —

О немая, суровая мать! —

Здесь и глуше мне дай,

и безвестней

Непутевую жизнь отрыдать.

Николай Гумилев

Я знаю женщину: молчанье,

Усталость горькая от слов,

Живет в таинственном мерцанье

Ее расширенных зрачков.

Я печален от книги,

томлюсь от луны,

Может быть, мне совсем

и не надо героя,

Вот идут по аллее, так странно нежны,

Гимназист с гимназисткой,

как Дафнис и Хлоя.

Бессильные чувства так странны,

Застывшие мысли так ясны,

И губы твои не желанны,

Хоть вечно прекрасны.

Еще не раз Вы вспомните меня

И весь мой мир, волнующий

и странный,

Нелепый мир из песен и огня,

Но меж других единый

необманный.

Я вырван был из жизни тесной,

Из жизни скудной и простой,

Твоей мучительной, чудесной,

Неотвратимой красотой.

Неслышный и неторопливый,

Так странно плавен шаг ее,

Назвать нельзя ее красивой,

Но в ней все счастие мое.

Что же думать,

как бы сладко нежил

Тот покой и вечный гул томил,

Если б только никогда я не жил,

Никогда не пел и не любил.

Анна Ахматова

Сжала руки под темной вуалью…

«Отчего ты сегодня бледна?»

– Оттого что я терпкой печалью

Напоила его допьяна.

Я сошла с ума,

о мальчик странный,

В среду, в три часа!

Уколола палец безымянный

Мне звенящая оса.

Я научилась просто, мудро жить,

Смотреть на небо

и молиться Богу,

И долго перед вечером бродить,

Чтоб утомить ненужную тревогу.

Ты письмо мое, милый,

не комкай.

До конца его, друг, прочти.

Надоело мне быть незнакомкой,

Быть чужой на твоем пути.

Но не пытайся для себя хранить

Тебе дарованное небесами:

Осуждены – и это знаем сами —

Мы расточать, а не копить.

Твой белый дом

и тихий сад оставлю.

Да будет жизнь пустынна и светла.

Тебя, тебя в моих стихах

прославлю,

Как женщина прославить не могла.

Задыхаясь, я крикнула: «Шутка

Все, что было. Уйдешь, я умру».

Улыбнулся спокойно и жутко

И сказал мне: «Не стой на ветру».

Я знаю: он с болью своей

не сладит,

С горькой болью первой любви.

Как беспомощно,

жадно и жарко гладит

Холодные руки мои.

Я не любви твоей прошу.

Она теперь в надежном месте…

Поверь, что я твоей невесте

Ревнивых писем не пишу.

Нам свежесть слов

и чувства простоту

Терять не то ль,

что живописцу – зренье

Или актеру – голос и движенье,

А женщине прекрасной —

красоту?

Сказал, что у меня соперниц нет.

Я для него не женщина земная,

А солнца зимнего утешный свет

И песня дикая родного края.

Все мы немного

у жизни в гостях,

Жить – это только привычка.

Чудится мне на воздушных путях

Двух голосов перекличка.

Осип Мандельштам

Чтобы вырвать век из плена,

Чтобы новый мир начать,

Узловатых дней колена

Нужно флейтою связать.

Не говорите мне о вечности —

Я не могу ее вместить.

Но как же вечность не простить

Моей любви, моей беспечности?

Вечер нежный. Сумрак важный.

Гул за гулом. Вал за валом.

И в лицо нам ветер влажный

Бьет соленым покрывалом.

Где римский судия судил

чужой народ,

Стоит базилика,

и – радостный и первый —

Как некогда Адам,

распластывая нервы,

Играет мышцами крестовый

легкий свод.

Бессонница. Гомер. Тугие паруса.

Я список кораблей

прочел до середины:

Сей длинный выводок,

сей поезд журавлиный,

Что над Элладою

когда-то поднялся.

Спокойно дышат моря груди,

Но, как безумный, светел день.

И пены бледная сирень

В черно-лазоревом сосуде.

О, нашей жизни скудная основа,

Куда как беден радости язык!

Все было встарь,

все повторится снова,

И сладок нам лишь

узнаванья миг.

Но чем внимательней,

твердыня Notre Dame,

Я изучал твои чудовищные ребра, —

Тем чаще думал я:

из тяжести недоброй

И я когда-нибудь

прекрасное создам…

Как журавлиный клин

в чужие рубежи —

На головах царей

божественная пена —

Куда плывете вы?

Когда бы не Елена,

Что Троя вам одна, ахейские мужи?

Игорь Северянин

В деревне хочется столицы…

В столице хочется глуши…

И всюду человечьи лица

Без человеческой души…

Святыни нет для сердца

святотатца,

Как доброты у смерти…

Заклеймен

Я совестью, и мне ли зла бояться,

Поправшему любви своей закон!

К чему же вечно уверенья?

Но грустно мне, что, может быть,

Чтоб жизнь вдохнуть

в стихотворенье,

Я должен что-то умертвить…

Не завидуй другу, если друг богаче,

Если он красивей, если он умней.

Пусть его достатки,

пусть его удачи

У твоих сандалий

не сотрут ремней…

Встречаются, чтоб разлучаться…

Влюбляются, чтобы разлюбить…

Мне хочется расхохотаться,

И разрыдаться – и не жить!..

В те времена, когда роились грезы

В сердцах людей,

прозрачны и ясны,

Как хороши, как свежи были розы

Моей любви, и славы, и весны!

Петь о весне смолкаем мы

с годами:

Чем ближе к старости,

тем все ясней,

Что сердцу ближе весен с их садами

Несытая пустынность осеней…

Как часто красота уродна

И есть в уродстве красота…

Как часто низость благородна

И злы невинные уста.

Марина Цветаева

Под лаской плюшевого пледа

Вчерашний вызываю сон.

Что это было? – Чья победа? —

Кто побежден?

И слезы ей – вода, и кровь –

Вода, – в крови,

в слезах умылася!

Не мать, а мачеха – Любовь:

Не ждите ни суда, ни милости.

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

Не обольщусь и языком

Родным, его призывом млечным.

Мне безразлично – на каком

Непонимаемой быть встречным!

Уж сколько их упало

в эту бездну,

Разверзтую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Мне нравится,

что Вы больны не мной,

Мне нравится,

что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Сердце – любовных зелий

Зелье – вернее всех.

Женщина с колыбели

Чей-нибудь смертный грех.

Так край меня не уберег

Мой, что и самый зоркий сыщик

Вдоль всей души,

всей – поперек!

Родимого пятна не сыщет!

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке.

Одно-единственное

движенье губ.

Имя твое – пять букв.

Я тебя отвоюю у всех земель,

у всех небес,

Оттого что лес – моя колыбель,

и могила – лес,

Оттого что я на земле стою —

лишь одной ногой,

Оттого что я тебе спою —

как никто другой.

Вчера еще в глаза глядел,

А нынче – все косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, —

Всё жаворонки нынче – вороны!

Мне все равно, каких среди

Лиц ощетиниваться пленным

Львом, из какой людской среды

Быть вытесненной —

непременно…

Ты, меня любивший дольше

Времени. – Десницы взмах!

Ты меня не любишь больше:

Истина в пяти словах.

Я глупая, а ты умен,

Живой, а я остолбенелая.

О, вопль женщин всех времен:

«Мой милый,

что тебе я сделала?!»

Борис Пастернак

Как будто бы железом,

Обмакнутым в сурьму,

Тебя вели нарезом

По сердцу моему.

С утра жара. Но отведи

Кусты, и грузный полдень разом

Всей массой хряснет позади,

Обламываясь под алмазом.

Я слышу мокрых кровель говорок,

Торцовых плит

заглохшие эклоги.

Какой-то город,

явный с первых строк,

Растет и отдается в каждом слоге.

Снег на ресницах влажен,

В твоих глазах тоска,

И весь твой облик слажен

Из одного куска.

Фонари, точно бабочки газовые,

Утро тронуло первою дрожью.

То, что тихо тебе я рассказываю,

Так на спящие дали похоже.

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Бывает глаз по-разному остер,

По-разному бывает образ точен.

Но самой страшной

крепости раствор —

Ночная даль под взглядом

белой ночи.

Жары нещадная резня

Сюда не сунется с опушки.

И вот ты входишь в березняк,

Вы всматриваетесь

друг в дружку.

Цель творчества – самоотдача,

А не шумиха, не успех.

Позорно, ничего не знача,

Быть притчей на устах у всех.