Текст книги "Поэты серебряного века"

Константин Бальмонт

Землю целуй и неустанно, ненасытимо люби, всех люби, все люби, ищи восторга и исступления сего.

Достоевский

(1867–1942)

* * *

Я мечтою ловил уходящие тени,

Уходящие тени погасавшего дня,

Я на башню всходил, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

И чем выше я шел, тем ясней рисовались,

Тем ясней рисовались очертанья вдали,

И какие-то звуки вдали раздавались,

Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.

Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,

Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,

И сияньем прощальным как будто ласкали,

Словно нежно ласкали отуманенный взор.

И внизу подо мною уж ночь наступила,

Уже ночь наступила для уснувшей Земли,

Для меня же блистало дневное светило,

Огневое светило догорало вдали.

Я узнал, как ловить уходящие тени,

Уходящие тени потускневшего дня,

И все выше я шел, и дрожали ступени,

И дрожали ступени под ногой у меня.

Камыши

Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

О чем они шепчут? О чем говорят?

Зачем огоньки между ними горят?

Мелькают, мигают – и снова их нет.

И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.

В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

В болоте дрожит умирающий лик.

То месяц багровый печально поник.

И тиной запахло. И сырость ползет.

Трясина заманит, сожмет, засосет.

«Кого? Для чего? – камыши говорят, —

Зачем огоньки между нами горят?»

Но месяц печальный безмолвно поник.

Не знает. Склоняет все ниже свой лик.

И, вздох повторяя погибшей души,

Тоскливо, бесшумно, шуршат камыши.

Лебедь

Заводь спит. Молчит вода зеркальная.

Только там, где дремлют камыши,

Чья-то песня слышится, печальная,

Как последний вздох души.

Это плачет лебедь умирающий,

Он с своим прошедшим говорит,

А на небе вечер догорающий

И горит и не горит.

Отчего так грустны эти жалобы?

Отчего так бьется эта грудь?

В этот миг душа его желала бы

Невозвратное вернуть.

Все, чем жил с тревогой, с наслаждением,

Все, на что надеялась любовь,

Проскользнуло быстрым сновидением,

Никогда не вспыхнет вновь.

Все, на чем печать непоправимого,

Белый лебедь в этой песне слил,

Точно он у озера родимого

О прощении молил.

И когда блеснули звезды дальние,

И когда туман вставал в глуши,

Лебедь пел все тише, все печальнее,

И шептались камыши.

Не живой он пел, а умирающий,

Оттого он пел в предсмертный час,

Что пред смертью, вечной, примиряющей,

Видел правду в первый раз.

* * *

Я вольный ветер, я вечно вею,

Волную волны, ласкаю ивы,

В ветвях вздыхаю, вздохнув, немею,

Лелею травы, лелею нивы.

Весною светлой, как вестник мая,

Целую ландыш, в мечту влюбленный,

И внемлет ветру лазурь немая, —

Я вею, млею, воздушный, сонный.

В любви неверный, расту циклоном,

Взметаю тучи, взрываю море,

Промчусь в равнинах протяжным стоном —

И гром проснется в немом просторе.

Но, снова легкий, всегда счастливый,

Нежней, чем фея ласкает фею,

Я льну к деревьям, дышу над нивой

И, вечно вольный, забвеньем вею.

Паутинки

Если вечер настанет и длинные, длинные

Паутинки, летая, блистают по воздуху,

Вдруг запросятся слезы из глаз беспричинные,

И стремишься из комнаты к воле и к отдыху.

И, мгновенью отдавшись, как тень, преклоняешься,

Удивляешься солнцу, за лесом уснувшему,

И с безмолвием странного мира сливаешься,

Уходя к незабвенному, к счастью минувшему.

И проходишь мечтою аллеи старинные,

Где в вечернем сиянии ждал неизвестного

И ребенком следил, как проносятся длинные

Паутинки воздушные, тени Чудесного.

* * *

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И синий кругозор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце

И выси гор.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Море

И пышный цвет долин.

Я заключил миры в едином взоре,

Я властелин.

Я победил холодное забвенье,

Создав мечту мою.

Я каждый миг исполнен откровенья,

Всегда пою.

Мою мечту страданья пробудили,

Но я любим за то.

Кто равен мне в моей певучей силе?

Никто, никто.

Я в этот мир пришел, чтоб видеть Солнце,

А если день погас,

Я буду петь… Я буду петь о Солнце

В предсмертный час!

* * *

Будем как солнце! Забудем о том,

Кто нас ведет по пути золотому,

Будем лишь помнить, что вечно к иному,

К новому, к сильному, к доброму, к злому,

Ярко стремимся мы в сне золотом.

Будем молиться всегда неземному

В нашем хотенье земном!

Будем как солнце, всегда – молодое,

Нежно ласкать огневые цветы,

Воздух прозрачный и все золотое.

Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое,

Будь воплощеньем внезапной мечты!

Только не медлить в недвижном покое,

Дальше, еще, до заветной черты,

Дальше, нас манит число роковое

В вечность, где новые вспыхнут цветы.

Будем как солнце, оно – молодое.

В этом завет красоты!

Мои песнопенья

В моих песнопеньях – журчанье ключей,

Что звучат все звончей и звончей.

В них – женственно-страстные шепоты струй,

И девический в них поцелуй.

В моих песнопеньях – застывшие льды,

Беспредельность хрустальной воды.

В них – белая пышность пушистых снегов,

Золотые края облаков.

Я звучные песни не сам создавал,

Мне забросил их горный обвал.

И ветер влюбленный, дрожа по струне,

Трепетания передал мне.

Воздушные песни с мерцаньем страстей

Я подслушал у звонких дождей.

Узорно-играющий тающий снег

Подглядел в сочетаньях планет.

И я в человеческом – нечеловек,

Я захвачен разливами рек.

И, в море стремя полногласность свою,

Я стозвучные песни пою.

Безглагольность

Есть в русской природе усталая нежность,

Безмолвная боль затаенной печали,

Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора, —

Над зябкой рекою дымится прохлада,

Чернеет громада застывшего бора,

И сердцу так больно, и сердце не радо.

Недвижный камыш. Не трепещет осока.

Глубокая тишь. Безглагольность покоя.

Луга убегают далеко-далеко.

Во всем утомленье, глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,

В прохладную глушь деревенского сада, —

Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,

И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,

И сделали ей незаслуженно больно.

И сердце простило, но сердце застыло,

И плачет, и плачет, и плачет невольно.

* * *

Бог создал мир из ничего.

Учись, художник, у него, —

И если твой талант крупица,

Соделай с нею чудеса,

Взрасти безмерные леса

И сам, как сказочная птица,

Умчись высоко в небеса,

Где светит вольная зарница,

Где вечный облачный прибой

Бежит по бездне голубой.

* * *

Зимой ли кончается год

Иль осенью, право, не знаю.

У сердца особенный счет,

Мгновенья я в годы вменяю.

И год я считаю за миг,

Раз только мечта мне прикажет,

Раз только мне тайный родник

Незримое что-то покажет.

Спросила ты, сколько мне лет,

И так усмехнулась мне тонко.

Но ты же ведь знаешь: поэт

Моложе, наивней ребенка.

Но также могла бы ты знать,

Что всю многозыблемость света

Привыкло в себе сохранять

Бездонное сердце поэта.

Я старше взметнувшихся гор, —

Кто вечности ближе, чем дети?

Гляди в ускользающий взор,

Там целое море столетий!

Как я пишу стихи

Рождается внезапная строка,

За ней встает немедленно другая,

Мелькает третья ей издалека,

Четвертая смеется, набегая.

И пятая, и после, и потом,

Откуда, сколько, я и сам не знаю,

Но я не размышляю над стихом

И, право, никогда – не сочиняю.

Береза

Береза родная, со стволом серебристым,

О тебе я в тропических чащах скучал.

Я скучал о сирени в цвету и о нем, соловье голосистом,

Обо всем, что я в детстве с мечтой обвенчал.

Я был там, далеко,

В многокрасочной пряности пышных ликующих стран.

Там зловещая пума враждебно так щурила око,

И пред быстрой грозой оглушал меня рев обезьян,

Но, тихонько качаясь

На тяжелом, чужом, мексиканском седле,

Я душою дремал, и, воздушно во мне расцвечаясь,

Восставали родимые тени в серебряной мгле.

О весенние грозы!

Детство с веткой сирени, в вечерней тиши – соловей,

Зыбь и шепот листвы этой милой плакучей березы,

Зачарованность снов – только раз расцветающих дней!

Бабочка

Помню я, бабочка билась в окно.

Крылышки тонко стучали.

Тонко стекло, и прозрачно оно.

Но отделяет от дали.

В мае то было. Мне было пять лет.

В нашей усадьбе старинной.

Узнице воздух вернул я и свет.

Выпустил в сад наш пустынный.

Если умру я и спросят меня:

«В чем твое доброе дело?» —

Молвлю я: «Мысль моя майского дня

Бабочке зла не хотела».

Где б я ни странствовал

Где б я ни странствовал, везде припоминаю

Мои душистые леса.

Болота и поля, в полях – от края к краю —

Родимых кашек полоса.

Где б ни скитался я, так нежно снятся сердцу

Мои родные васильки.

И, в прошлое открыв таинственную дверцу,

Схожу я к берегу реки.

У старой мельницы привязанная лодка, —

Я льну к прохладе серебра.

И так чарующе и так узывно-четко

Душа поет: «Вернись. Пора».

Сонеты солнца

Сонеты солнца, меда и луны.

В пылании томительных июлей

Бросали пчелы рано утром улей,

Заслыша дух цветущей крутизны.

Был гул в горах. От солнца ход струны.

И каменный баран упал с косулей,

Сраженные одной и той же пулей.

И кровью их расцвечивал я сны.

От плоти плоть питал я, не жалея

Зверей, которым смерть дала рука.

Тот мед, что пчелы собрали с цветка, —

Я взял. И вся пчелиная затея

Сказала мне, чтоб жил я не робея,

Что жизнь смела, безбрежна и сладка.

Наука

Я ласково учусь зеленой тишине,

Смотря, как царственны, сто лет проживши, ели.

Они хранят свой цвет, приемля все метели,

И жалобы в них нет, и жалоб нет во мне.

Я голубой учусь у неба вышине,

У ветра в камышах учился я свирели.

От облаков узнал, как много снов в кудели,

Как вольно, сны создав, их в бурном сжечь огне.

Я красному учусь у пламенного мака,

Я золото беру у солнечных лучей,

Хрустальности мечты учил меня ручей.

И если мышь мелькнет, и в ней ищу я знака.

Зима скует порыв и сблизит берега,

И белый мне псалом споют без слов снега.

Сибирь

Страна, где мчит теченье Енисей,

Где на горах червонного Алтая

Белеют орхидеи, расцветая,

И вольный дух вбираешь грудью всей.

Там есть кабан. Медведь. Стада лосей.

За кабаргой струится мускус, тая.

И льется к солнцу песня молодая.

И есть поля. Чем хочешь, тем засей.

Там на утес, где чары все не наши,

Не из низин, взошел я в мир такой,

Что не был смят ничьей еще ногой.

Во влагу, что в природной древней чаше

Мерцала, не смотрел никто другой.

Я заглянул. Тот миг всех мигов краше.

Люби

«Люби!» – поют шуршащие березы,

Когда на них сережки расцвели.

«Люби!» – поет сирень в цветной пыли.

«Люби! Люби!» – поют, пылая, розы.

Страшись безлюбья. И беги угрозы

Бесстрастия. Твой полдень вмиг – вдали.

Твою зарю теченья зорь сожгли.

Люби любовь. Люби огонь и грезы.

Кто не любил, не выполнил закон,

Которым в мире движутся созвездья,

Которым так прекрасен небосклон.

Он в каждом часе слышит мертвый звон.

Ему никак не избежать возмездья.

Кто любит, счастлив. Пусть хоть распят он.

Зинаида Гиппиус

(1869–1945)

Осень

Длиннее, чернее

Холодные ночи,

А дни все короче,

И небо светлее.

Терновник далекий

И реже и суше,

И ветер в осоке,

Где берег высокий,

Протяжней и глуше.

Вода остывает,

Замолкла плотина,

И тяжкая тина

Ко дну оседает.

Бестрепетно Осень

Пустыми очами

Глядит меж стволами

Задумчивых сосен,

Прямых, тонколистых

Берез золотистых, —

И нити, как Парка,

Седой паутины

Свивает и тянет

По гроздьям рябины,

И ласково манит

В глубь сонного парка…

Там сумрак, там сладость,

Все Осени внемлет,

И тихая радость

Мне душу объемлет.

Приветствую смерть я

С бездумной отрадой,

И муки бессмертья

Не надо, не надо!

Скользят, улетают —

Бесплотные – тают

Последние тени

Последних волнений,

Живых утомлений —

Пред отдыхом вечным…

Пускай без видений,

Покорный покою,

Усну под землею

Я сном бесконечным…

1895

Любовь – одна

Единый раз вскипает пеной

И рассыпается волна.

Не может сердце жить изменой,

Измены нет: любовь – одна.

Мы негодуем, иль играем,

Иль лжем – но в сердце тишина.

Мы никогда не изменяем:

Душа одна – любовь одна.

Однообразно и пустынно,

Однообразием сильна,

Проходит жизнь…

И в жизни длинной

Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном – бесконечность,

Лишь в постоянном глубина.

И дальше путь, и ближе вечность,

И все ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,

Но верная душа – верна,

И любим мы одной любовью…

Любовь одна, как смерть одна.

1896

Электричество

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То «да» и «нет» – не слиты,

Не слиты – сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, и мертво.

Но ждет их воскресенье,

И ждут они его.

Концов концы коснутся —

Другие «да» и «нет»,

И «да» и «нет» проснутся,

Сплетенные сольются,

И смерть их будет – Свет.

1901

Луговые лютики

А. М-ву

Мы – то же цветенье

Средь луга цветного,

Мы – то же растенье,

Но роста иного.

Нас выгнало выше,

А братья отстали.

Росли ль они тише?

Друг к другу припали,

Так ровно и цепко,

Головка с головкой…

Стоят они крепко,

Стоять им так ловко…

Ковер все плотнее,

Весь низкий, весь ниже…

Нам – небо виднее,

И солнце нам ближе,

Ручей нам и звонок,

И песнь его громче, —

Но стебель наш тонок,

Мы ломче, мы ломче…

1902

Швея

Уж третий день ни с кем не говорю…

А мысли – жадные и злые.

Болит спина; куда ни посмотрю —

Повсюду пятна голубые.

Церковный колокол гудел; умолк;

Я все наедине с собою.

Скрипит и гнется жарко-алый шелк

Под неумелою иглою.

На всех явлениях лежит печать.

Одно с другим как будто слито.

Приняв одно – стараюсь угадать

За ним другое, – то, что скрыто.

И этот шелк мне кажется – Огнем.

И вот уж не огнем – а Кровью.

А кровь – лишь знак того, что мы зовем

На бедном языке – Любовью.

Любовь – лишь звук… Но в этот поздний час

Того, что дальше, – не открою.

Нет, не огонь, не кровь… а лишь атлас

Скрипит под робкою иглою.

1901

Сосны

Желанья всё безмернее,

Всё мысли об одном.

Окно мое вечернее,

И сосны под окном.

Стволы у них багровые,

Колюч угрюмый сад.

Суровые, сосновые

Стволы скрипят, скрипят.

Безмернее хотения,

Мечтания острей —

Но это боль сомнения

У запертых дверей.

А сосны всё качаются

И всё шумят, шумят,

Как будто насмехаются,

Как будто говорят:

«Бескрылые, бессильные,

Унылые мечты.

Взгляни: мы тоже пыльные,

Сухие, как и ты.

Качаемся, беспечные,

Нет лета, нет зимы…

Мы мертвые, мы вечные,

Твоя душа – и мы.

Твоя душа, в мятежности,

Свершений не дала.

Твоя душа без нежности,

А сердце – как игла».

Не слушаю, не слушаю,

Проклятье, иглы, вам!

И злому равнодушию

Себя я не предам,

Любви хочу и веры я…

Но спит душа моя.

Смеются сосны серые,

Колючие – как я.

1902

Всё кругом

Страшное, грубое, липкое, грязное,

Жестко-тупое, всегда безобразное,

Медленно рвущее, мелко-нечестное,

Скользкое, стыдное, низкое, тесное,

Явно довольное, тайно-блудливое,

Плоско-смешное и тошно-трусливое,

Вязко, болотно и тинно застойное,

Жизни и смерти равно недостойное,

Рабское, хамское, гнойное, черное,

Изредка серое, в сером упорное,

Вечно лежачее, дьявольски косное,

Глупое, сохлое, сонное, злостное,

Трупно-холодное, жалко-ничтожное,

Непереносное, ложное, ложное!

Но жалоб не надо; что радости в плаче?

Мы знаем, мы знаем: все будет иначе.

СПб 1904

Не здесь ли?

Я к монастырскому житью

Имею тайное пристрастие.

Не здесь ли бурную ладью

Ждет успокоенное счастие?

В полно́чь – служенье в алтаре,

Напевы медленно-тоскливые…

Бредут, как тени, на заре

По кельям братья молчаливые.

А утром – звонкую бадью

Спускаю я в колодезь каменный,

И рясу черную мою

Ласкает первый о́тсвет пламенный.

Весь день – работаю без дум,

С однообразной неизменностью,

И убиваю гордый ум

Тупой и ласковой смиренностью.

Я на молитву становлюсь

В часы вечерние, обычные,

И говорю, когда молюсь,

Слова чужие и привычные.

Так жизнь проходит и пройдет,

Благим сияньем озаренная,

И ничего уже не ждет

Моя душа невозмущенная.

Неразличима смена дней,

Живу без мысли и без боли я,

Без упований и скорбей,

В одной блаженности – безволия.

1904

Дома́

Зеленые, лиловые,

Серебряные, алые…

Друзья мои суровые,

Цветы мои усталые…

Вы – дни мои напрасные,

Часы мои несмелые,

О, желтые и красные,

Лиловые и белые!

Затихшие и черные,

Склоненные и ждущие…

Жестокие, покорные,

Молчаньем Смерть зовущие… —

Зовут, неумолимые,

И зов их все победнее…

Цветы мои, цветы мои,

Друзья мои последние!

Париж

1908

Оно

Ярко цокают копыта…

Что там видно, у моста?

Все затерто, все забыто,

В тайне мыслей пустота…

Только слушаю копыта,

Шум да крики у моста.

Побежало тесно, тучно,

Многоногое Оно.

Упоительно – и скучно.

Хорошо – и все равно.

И слежу, гляжу, как тучно

Мчится грозное Оно.

Покатилось, зашумело,

Раскусило удила,

Все размыло, все разъело,

Чем душа моя жила.

И душа в чужое тело

Пролилась – и умерла.

Жадны звонкие копыта,

Шумно, дико и темно,

Там – веселье с кровью слито,

Тело в тело вплетено…

Все разбито, все забыто,

Пейте новое вино!

Жадны звонкие копыта,

Будь, что будет, – все равно!

СПб

Октябрь 1905

14 декабря

Ужель прошло – и нет возврата?

В морозный день, в заветный час,

Они на площади Сената

Тогда сошлися в первый раз.

Идут навстречу упованью,

К ступеням Зимнего Крыльца…

Под тонкою мундирной тканью

Трепещут жадные сердца.

Своею молодой любовью

Их подвиг режуще-остер,

Но был погашен их же кровью

Освободительный костер.

Минули годы, годы, годы…

А мы всё там, где были вы.

Смотрите, первенцы свободы,

Мороз на берегах Невы!

Мы – ваши дети, ваши внуки…

У неоправданных могил

Мы корчимся всё в той же муке,

И с каждым днем всё меньше сил.

И в день декабрьской годовщины

Мы тени милые зовем.

Сойдите в смертные долины,

Дыханьем вашим – оживем.

Мы, слабые, – вас не забыли,

Мы восемьдесят страшных лет

Несли, лелеяли, хранили

Ваш ослепительный завет.

И вашими пойдем стопами,

И ваше будем пить вино…

О, если б начатое вами

Свершить нам было суждено!

СПб

14 декабря 1909

Тише!

Громки будут великие дела.

Сологуб, 7.8.14

Поэты, не пишите слишком рано,

Победа еще в руке Господней.

Сегодня еще дымятся раны,

Никакие слова не нужны сегодня.

В часы неоправданного страданья

И нерешенной битвы

Нужно целомудрие молчанья

И, может быть, тихие молитвы.

СПб

8 августа 1914

«Петроград»

В. Н. Аргутинскому

Кто посягнул на детище Петрово?

Кто совершенное деянье рук

Смел оскорбить, отняв хотя бы слово,

Смел изменить хотя б единый звук?

Не мы, не мы… Растерянная челядь,

Что, властвуя, сама боится нас!

Все мечутся да чьи-то ризы делят —

И все дрожат за свой последний час.

Изменникам измены не позорны.

Придет отмщению своя пора…

Но стыдно тем, кто, весело-покорны,

С предателями предали Петра.

Чему бездарное в вас сердце радо?

Славянщине убогой? Иль тому,

Что к «Петрограду» рифм гулящих стадо

Крикливо льнет, как будто к своему?

Но близок день – и возгремят перуны…

На помощь, Медный Вождь, скорей, скорей!

Восстанет он, все тот же, бледный, юный,

Все тот же – в ризе девственных ночей,

Во влажном визге ветреных раздолий

И в белоперистости вешних пург,

Созданье революционной воли —

Прекрасно-страшный Петербург!

СПб

14 декабря 1914

Все она

Медный грохот, дымный порох,

Рыжелипкие струи,

Тел ползущих влажный шорох…

Где чужие? где свои?

Нет напрасных ожиданий,

Недостигнутых побед,

Но и сбывшихся мечтаний,

Одолений – тоже нет.

Все едины, всё едино,

Мы ль, они ли… смерть – одна.

И работает машина,

И жует, жует война…

Декабрь 1914

На Сергиевской

Окно мое над улицей низко,

Низко и открыто настежь.

Рудолипкие творцы так близко

Под окном, раскрытым настежь.

На торцах – фонарные блики,

На торцах всё люди, люди…

И топот, и вой, и крики,

И в метании люди, люди…

Как торец, их одежды и лица.

Они, живые и мертвые, – вместе.

Это годы, это годы длится,

Что живые и мертвые – вместе!

От них окна не закрою.

Я сам – живой или мертвый?

Все равно… Я с ними вою,

Все равно, живой или мертвый.

Нет вины, и никто – в ответе.

Нет ответа для преисподней.

Мы думали, что живем на свете…

Но мы воем, воем – в преисподней.

СПб

Декабрь 1916

Гибель

С. И. Осовецкому

Близки́

кровавые зрачки,

дымящаяся пеной пасть…

Погибнуть? Пасть?

Что́ – мы?

Вот хруст костей… вот молния сознанья

перед чертою тьмы…

и – перехлест страданья…

Что́ – мы! Но – Ты?

Твой образ гибнет… Где Ты?

В сияние одетый,

бессильно смотришь с высоты?

Пускай мы тень.

Но тень от Твоего Лица!

Ты вдунул Дух – и вынул?

Но мы придем в последний день,

мы спросим в день конца, —

за что Ты нас покинул?

СПб

Сентябрь 1917

Валерий Брюсов

(1873–1924)

Сонет к форме

Есть тонкие властительные связи

Меж контуром и запахом цветка.

Так бриллиант невидим нам, пока

Под гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,

Бегущие, как в небе облака,

Окаменев, живут потом века

В отточенной и завершенной фразе.

И я хочу, чтоб все мои мечты,

Дошедшие до слова и до света,

Нашли себе желанные черты.

Пускай мой друг, разрезав том поэта,

Упьется в нем и прелестью сонета

И буквами спокойной красоты!

Между 6 и 9 июня 1894

Творчество

Тень несозданных созданий

Колыхается во сне,

Словно лопасти латаний

На эмалевой стене.

Фиолетовые руки

На эмалевой стене

Полусонно чертят звуки

В звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски,

В звонко-звучной тишине,

Вырастают, словно блестки,

При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженный

При лазоревой луне…

Звуки реют полусонно,

Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданий

С лаской ластятся ко мне,

И трепещет тень латаний

На эмалевой стене.

1 марта 1895

На журчащей Годавери

Лист широкий, лист банана,

На журчащей Годавери,

Тихим утром – рано, рано —

Помоги любви и вере!

Орхидеи и мимозы

Унося по сонным волнам,

Осуши надеждой слезы,

Сохрани венок мой полным.

И когда, в дали тумана,

Потеряю я из виду

Лист широкий, лист банана,

Я молиться в поле выйду;

В честь твою, богиня Счастья,

В честь твою, суровый Кама,

Серьги, кольца и запястья

Положу пред входом храма.

Лист широкий, лист банана,

Если ж ты обронишь ношу,

Тихим утром – рано, рано —

Амулеты все я сброшу.

По журчащей Годавери

Я пойду, верна печали,

И к безумной баядере

Снизойдет богиня Кали!

15 ноября 1894

Первый снег

Серебро, огни и блестки, —

Целый мир из серебра!

В жемчугах горят березки,

Черно-голые вчера.

Это – область чьей-то грезы,

Это – призраки и сны!

Все предметы старой прозы

Волшебством озарены.

Экипажи, пешеходы,

На лазури белый дым.

Жизнь людей и жизнь природы

Полны новым и святым.

Воплощение мечтаний,

Всемогущего игра,

Этот мир очарований,

Этот мир из серебра!

21 января 1895

Ночью

Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,

Грязные крылья по темной почве раскинуты,

Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,

Тянется шея – беззвучная, черная Яуза.

Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.

Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?

Нет! качая грузными крыльями в воздухе,

То приближаются хищные птицы – стервятники.

Падали запах знаком крылатым разбойникам,

Грозен голос близкого к жизни возмездия.

Встанешь, глядишь… а они всё кружат над покойником,

В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.

20 июня 1895

* * *

Ребенком я, не зная страху,

Хоть вечер был и шла метель,

Блуждал в лесу, и встретил пряху,

И полюбил ее кудель.

И было мне так сладко в детстве

Следить мелькающую нить,

И много странных соответствий

С мечтами в красках находить.

То нить казалась белой, чистой;

То вдруг, под медленной луной,

Блистала тканью серебристой;

Потом слилась со мглой ночной.

Я, наконец, на третьей страже.

Восток означился, горя,

И обагрила нити пряжи

Кровавым отблеском заря!

21 октября 1900

* * *

Люблю я линий верность,

Люблю в мечтах предел.

Меня страшит безмерность

И чудо Божьих дел.

Люблю дома, не скалы.

Ах, книги краше роз!

– Но милы мне кристаллы

И жало тонких ос.

13 ноября 1898

* * *

Я люблю большие дома

И узкие улицы города, —

В дни, когда не настала зима,

А осень повеяла холодом.

Пространства люблю площадей,

Стенами кругом огражденные, —

В час, когда еще нет фонарей,

А затеплились звезды смущенные.

Город и камни люблю,

Грохот его и шумы певучие, —

В миг, когда песню глубоко таю,

Но в восторге слышу созвучия.

29 августа 1898

* * *

Жадно тобой наслаждаюсь,

Сумрак улиц священный!

Тайно тебе поклоняюсь,

Будущий царь вселенной!

Ты далёко руки протянешь,

В пустыни, ко льдам, на горы;

Солнечный свет затуманишь,

К полутьме приучишь взоры.

Тайно тебе поклоняюсь,

Гряди, могущ и неведом!

Пред тобой во прах повергаюсь,

Пусть буду путем к победам.

27 апреля 1899

* * *

Огни уползающих конок

Браздят потемневший туман.

И зов колокольчиков звонок…

Пускается в путь караван.

Там, в душную втиснут каюту,

Застывший, сроднившийся вдруг

(Друзья и враги на минуту!)

Прохожих изменчивый круг.

Беседы и облик безмолвный,

Ряды сопоставленных лиц…

О конки! вы – вольные челны

Шумящих и строгих столиц.

23 июля 1900

К портрету М. Ю. Лермонтова

Ты нам казался сумрачным и властным,

Безумной вспышкой непреклонных сил;

Но ты мечтал об ангельски-прекрасном,

Ты демонски-мятежное любил!

Ты никогда не мог быть безучастным,

От гимнов ты к проклятиям спешил,

И в жизни верил всем мечтам напрасным:

Ответа ждал от женщин и могил!

Но не было ответа. И угрюмо

Ты затаил, о чем томилась дума,

И вышел к нам с усмешкой на устах.

И мы тебя, поэт, не разгадали,

Не поняли младенческой печали

В твоих как будто кованых стихах!

6–7 мая 1900

К портрету К. Д. Бальмонта

Угрюмый облик, каторжника взор!

С тобой роднится веток строй бессвязный.

Ты в нашей жизни призрак безобразный,

Но дерзко на нее глядишь в упор.

Ты полюбил души своей соблазны,

Ты выбрал путь, ведущий на позор;

И длится годы этот с миром спор,

И ты в борьбе – как змей многообразный.

Бродя по мыслям и влачась по дням,

С тобой сходились мы к одним огням,

Как братья на пути к запретным странам,

Но я в тебе люблю, – что весь ты ложь,

Что сам не знаешь ты, куда пойдешь,

Что высоту считаешь сам обманом.

Август, сентябрь 1899

По поводу сборников «Русские символисты»

Мне помнятся и книги эти,

Как в полусне недавний день;

Мы были дерзки, были дети,

Нам всё казалось в ярком свете…

Теперь в душе и тишь и тень.

Далеко первая ступень.

Пять беглых лет – как пять столетий.

22 января 1900

К самому себе

Я желал бы рекой извиваться

По широким и сочным лугам,

В камышах незаметно теряться,

Улыбаться небесным огням.

Обогнув стародавние села,

Подремав у лесистых холмов,

Раскатиться дорогой веселой

К молодой суете городов.

И, подняв пароходы и баржи,

Испытав и забавы и труд,

Эти волны, свободны и ярки,

В бесконечный простор потекут.

Но боюсь, что в соленом просторе —

Только сон, только сон бытия!

Я хочу и по смерти и в море

Сознавать свое вольное я!

28 июля 1900

Мыши

В нашем доме мыши поселились.

И живут, живут!

К нам привыкли, ходят, расхрабрились,

Видны там и тут.

То клубком катаются пред нами,

То сидят глядят;

Возятся безжалостно ночами,

По углам пищат.

Утром выйдешь в зал – свечу объели,

Масло в кладовой,

Что поменьше, утащили в щели…

Караул! разбой!

Свалят банку, след оставят в тесте,

Их проказ не счесть…

Но так мило знать, что с нами вместе

Жизнь другая есть.

8 января 1899

* * *

Люблю в осенний день несмелый

Листвы сквозящей слушать плач,

Вступая в мир осиротелый

Пустынных и закрытых дач.

Забиты досками террасы,

И взор оконных стекол слеп,

В садах разломаны прикрасы,

Лишь погреб приоткрыт, как склеп.

Смотрю я в парки дач соседних.

Вот листья ветром взметены

И трепеты стрекоз последних,

Как смерть вещающие сны.

Я верю: в дни, когда всецело

Наш мир приветит свой конец,

Так в сон столицы опустелой

Войдет неведомый пришлец.

8 сентября 1900

Работа

Здравствуй, тяжкая работа,

Плуг, лопата и кирка!

Освежают капли пота,

Ноет сладостно рука!

Прочь венки, дары царевны,

Упадай порфира с плеч!

Здравствуй, жизни повседневной

Грубо кованная речь!

Я хочу изведать тайны

Жизни мудрой и простой.

Все пути необычайны,

Путь труда, как путь иной.

В час, когда устанет тело

И ночлегом будет хлев, —

Мне под кровлей закоптелой

Что приснится за напев?

Что восстанут за вопросы,

Опьянят что за слова

В час, когда под наши косы

Ляжет влажная трава?

А когда, и в дождь и в холод,

Зазвенит кирка моя,

Буду ль верить, что я молод,

Буду ль знать, что силен я?

7 июля 1901

У земли

Я б хотел забыться и заснуть.

Лермонтов

Помоги мне, мать-земля!

С тишиной меня сосватай!

Глыбы черные деля,

Я стучусь к тебе лопатой.

Ты всему живому – мать,

Ты всему живому – сваха!

Перстень свадебный сыскать

Помоги мне в комьях праха!

Мать, мольбу мою услышь,

Осчастливь последним браком!

Ты венчаешь с ветром тишь,

Луг с росой, зарю со мраком.

Помоги сыскать кольцо!..

Я об нем без слез тоскую

И, упав, твое лицо

В губы черные целую.

Я тебя чуждался, мать,

На асфальтах, на гранитах…

Хорошо мне здесь лежать

На грядах, недавно взрытых.

Я – твой сын, я тоже – прах,

Я, как ты, – звено созданий.

Так откуда – страсть и страх,

И бессонный бред исканий?

В синеве плывет весна,

Ветер вольно носит шумы…

Где ты, дева-тишина,

Жизнь без жажды и без думы?..

Помоги мне, мать! К тебе

Я стучусь с последней силой!

Или ты, в ответ мольбе,

Обручишь меня – с могилой?

1902

Из цикла «Песни»

1. Фабричная

Как пойду я по бульвару,

Погляжу на эту пару.

Подарил он ей цветок —

Темно-синий василек.

Я ль не звал ее в беседку?

Предлагал я ей браслетку.

Она сердца не взяла

И с другим гулять пошла.

Как они друг другу любы!

Он ее целует в губы,

И не стыдно им людей,

И меня не видно ей.

Он улестит, он упросит,

Стыд девичий она бросит!

Их до дома провожу,

Перед дверью посижу.

Будет лампы свет в окошке…

Различу ее сережки…

Вдруг погаснет тихий свет, —

Я вздохну ему в ответ.

Буду ждать я утра в сквере,

Она выйдет из той двери.

На груди ее цветок —

Темно-синий василек.

23 декабря 1900

2. Детская

Палочка-выручалочка,

Вечерняя игра!

Небо тени свесило,

Расшумимся весело,

Бегать нам пора!

Раз, два, три, четыре, пять,

Бегом тени не догнать.

Слово скажешь, в траву ляжешь,

Черной цепи не развяжешь.

Снизу яма, сверху высь,

Между них вертись, вертись.

Что под нами, под цветами,

За железными столбами?

Кто на троне? кто в короне?

Ветер высью листья гонит

И уронит с высоты…

Я ли первый или ты?

Палочка-выручалочка,

То-то ты хитра!

Небо тени свесило,

Постучи-ка весело

Посреди двора.

Август 1901

Хвала Человеку

Молодой моряк вселенной,

Мира древний дровосек,

Неуклонный, неизменный,

Будь прославлен, Человек!

По глухим тропам столетий

Ты проходишь с топором,

Целишь луком, ставишь сети,

Торжествуешь над врагом!

Камни, ветер, воду, пламя

Ты смирил своей уздой,

Взвил ликующее знамя

Прямо в купол голубой.

Вечно властен, вечно молод,

В странах Сумрака и Льда,

Петь заставил вещий молот,

Залил блеском города.

Сквозь пустыню и над бездной

Ты провел свои пути,

Чтоб нервущейся, железной

Нитью землю оплести.

В древних, вольных океанах,

Где играли лишь киты,

На стальных левиафанах

Пробежал державно ты.

Зме́я, жалившего жадно

С неба выступы дубов,

Изловил ты беспощадно,

Неустанный зверолов.

И, шипя под хрупким шаром

И в стекле согнут в дугу,

Он теперь, покорный чарам,

Светит хитрому врагу.

Царь несытый и упрямый

Четырех подлунных царств,

Не стыдясь, ты роешь ямы,

Множишь тысячи коварств;

Но, отважный, со стихией

После бьешься с грудью грудь,

Чтоб еще над новой выей