Текст книги "Жертва"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В покоях Шадимана, на широком балконе, свисавшем над шумной Курой, совещались Шадиман, Андукапар и Баграт, приехавший в Метехи проведать свою дочь Гульшари.

У Андукапара еще резче изогнулись черные брови, а на бархатной куладже засверкал алмазный полумесяц, присланный из Стамбула везиром султана, Осман-пашой.

Андукапар поднялся, привычно взглянул на дверь, охраняемую верным чубукчи Шадимана, и таинственно заговорил:

– Керим приехал и привез мне кальян, принадлежащий шаху Исмаилу, а вместе с кальяном – веселые вести.

– О приезде Керима меня Вардан уже известил… Ты по-прежнему доверяешь купцу из Исфахана? – усмехнулся Шадиман.

– За четыре года Керим ни разу меня не обманул, о всех сражениях предателя Саакадзе первый знал я. О всех планах шаха Аббаса тоже первый знал я. И сейчас я первый знаю: шах Аббас готовит новую войну с Индией.

– А сколько ты золота отсчитал за последнюю новость?

– Э, Шадиман, ты слишком подозрителен, – проговорил Баграт, смахивая в Куру лежавшую на перилах розу.

– С тех пор, как я допустил побег Саакадзе в Иран, я не доверяю собственной тени.

– А сейчас другое дело. Мы должны воспользоваться войной Ирана с Индией и наконец заключить союз с Турцией. Если же Луарсаб и теперь отклонит наше желание, тебя, Шадиман, не учить, какими средствами убедить упрямого, – растягивая слова, процедил Андукапар.

Шадиман внимательно посмотрел на Андукапара. «Убрать Луарсаба, очистить дорогу к трону этому Баграту? Нет, я не хочу уподобиться розе, выброшенной только что в мутную Куру».

– Мне, друзья, так же важен союз с Турцией, как и вам, но возвращение Арагвских Эристави подсказывает большую осторожность. Шах Аббас не любит смены царей Картли без его вмешательства. С Керимом я сам поговорю, меня он кальяном не затуманит. Потом обсудим, как лучше убедить Луарсаба.

Не скрывая разочарования, Баграт и Андукапар сухо попрощались и вышли.

Шадиман несколько раз прошелся по балкону, вынул из фаянсового кувшина оранжевую розу и положил на перила.

Его сильно тревожило возвращение Эристави, особенно Русудан. «Желудь упал, ищи рядом свинью. Значит, Саакадзе собирается в Картли».

Шадиман круто остановился и бросил взгляд на высившуюся на горе Табори высокую башню для опасных преступников…

«Но Саакадзе не глупее Эристави, он, конечно, запасется охранной грамотой шаха Аббаса. Тогда почему же плебей до сих пор медлил? Нет, я прав, не только с грамотой думает вернуться бесхвостый барс. Может, дорога в Индию лежит через Картли? Неужели на такое решится?! Может, придумал кровавый способ открыть Луарсабу причины цавкисского заговора? И тогда откроется хитро проведенный им, Шадиманом, разгром азнаурских владений. И еще многое может открыться царю. Что же предпринять? Подземелье? Всю Картли в подземелье не загонишь! А Луарсаб? Разве царь не стремится как можно больше урезать права князей? Значит, царь Картли и главарь азнауров Саакадзе стремятся почти к одной и той же цели. Необходимо взвесить все: властный характер Луарсаба, ум Тэкле, оскорбленное самолюбие Эристави, обнищалость азнауров, полцарства приверженцев Саакадзе и тайные желания настоятеля Трифилия возвыситься над всеми… Нет, князь Шадиман не допустит возвращения Саакадзе. Но пока Тэкле на троне, Луарсаб ненадежен. Значит, Саакадзе не должен вернуться в Картли, а Тэкле должна исчезнуть…»

В духане «Золотой верблюд» сегодня особенно шумно. Сыплются серебряные монеты, льется вино, под мерный грохот дапи вздрагивают тонкие дудочки зурны.

Сразу видно – выгодно торговали купцы на майдане, выгодно обменивали грузинские товары на персидскую роскошь. Большие караваны уже наполовину опустели, зато у духанщика Пануша распух мешок от серебряных монет.

Казалось, из-за шума невозможно услышать даже собственный голос, но именно в шуме духана было легче всего заключать торговые сделки и получать барыши. Подымали чаши за здоровье друг друга и, казалось, чокались батманами риса, тюками шерсти и кипами шелка.

Духанщик Пануш сидел за стойкой на высоком табурете. Его вздутые щеки лоснились, точно натертые красным воском, хитро прищуренные глазки отражали серебряные абазы, улавливая одновременно все происходящее в духане.

Проворные парни по условным знакам величественного Пануша сновали между сидящими, вовремя обменивая пустые кувшины на полные, лихо ставили перед купцами большие глиняные чаши с дымящимся чанахи – кусками баранины в пряном соусе, с особой ловкостью подавали цоцхали – живую рыбу, только что брошенную в кипящую воду, и подкидывали горы лавашей. Не менее проворно, но не с очень большой точностью высчитывали суммы за съеденное и выпитое и ловко опускали в глубокие карманы подаренные монетки.

Дверь то и дело открывалась и закрывалась: выходили, пошатываясь, засидевшиеся, бодро входили новые.

– Эй, Пануш, новостей нет?

– Почему нет? Молодой барашек, сациви…

И снова со стойки скатывались на тарелки сочные яблоки, пунцовые сливы, абрикосы, покрытые пушком. Под острым ножом распадался тяжелый сыр, роняя соленые слезы. Весело ложилась около него свежая зелень. Тут же в пузатой бочке подпрыгивала, поблескивая красными и черными пятнышками, форель, точно сама рвалась в кипящий котел.

В духан вошли двое в нахлобученных остроконечных папахах и в длинных чохах с откидными рукавами. Оглядев буйных посетителей, они пробрались в самый дальний угол.

И сразу между ними и подлетевшим парнем установились холодные отношения. Поставив перед скупыми «обезьянами» кувшин простого вина, парень больше не замечал пришедших. Но зато пришедшие замечали все и пытливо вглядывались в каждого посетителя. И пока они, скучая, потихоньку выплескивали под скамью прокисшее вино, внизу, в сводчатом подвальчике за наглухо закрытыми дверями, лилась счастливая беседа.

На низкой деревянной скамье, поджав под себя ноги, сидел Керим. В красивом, богато одетом купце, изысканно поддерживающем тонкими пальцами трубку кальяна, трудно было сейчас узнать каменщика Керима, некогда слонявшегося в отрепьях по исфаханскому майдану.

Против него сидели счастливые дед Димитрия и Горгасал. Они в сотый раз расспрашивали Керима – один о своем внуке Димитрии, другой о сыне Эрасти.

Керим терпеливо, без конца повторял рассказ о хорошей жизни ностевцев в Исфахане и уверял, что теперь осталось недолго ждать старикам встречи с храбрыми «барсами». Керим передал старикам четыре кисета с монетами, два тюка с подарками и просил не выходить из подвальчика, пока Пануш не придет за ними. Сам же Керим сейчас вернется в духан, он должен разыскать азнаура Квливидзе и передать ему кисет с золотыми туманами и поклон от непреклонного Георгия Саакадзе.

– Зачем искать? Квливидзе в Тбилиси, сегодня видел его мсахури. Я сказал, ночью в «Золотом верблюде» ждать будем.

– Без монет Квливидзе в Тбилиси не покажется.

– Мсахури говорит, шерсть привез продавать.

– Шерсть продавать? – удивился Горгасал. – Откуда взял? Спасибо Шадиману, Квливидзе в одной бурке остался.

Пообещав старикам завтра встретиться в «Золотом верблюде» и еще вкуснее поужинать с ними, Керим поднялся по каменной лесенке вверх.

Когда Керим, обогнув стойку, вошел в духан, он в первый момент из-за пара ничего не мог разглядеть. Но двое, сидящие в углу, сразу заметили его. Более молодой быстро поднялся и, подойдя к Кериму, шепнул:

– Ага Керим, прошу к нашему столу, дело есть.

И когда Керим, подозрительно оглядывая сидящих, опустился на скамью, старший вкрадчиво спросил:

– Ага Керим, тебе князь Саакадзе ничего не передавал для азнауров?

– Ничего, – удивленно поднял брови Керим. – Бедный купец не смеет поднимать взор на высокого князя, отмеченного благосклонным вниманием шах-ин-шаха.

– Что ж, очень жаль. Напрасно Саакадзе забывает старых друзей. Из-за него «змеиный» князь Шадиман разорил мой богатый замок. И вот теперь я угощаю тебя сухими словами, не приправленными дорогой едой и душистым вином.

Керим поспешил заказать яства, и вскоре новые знакомые с неимоверной жадностью поедали все подаваемое на стол. Они повеселели, захлебываясь, рассказывали о нетерпении азнауров, ожидающих возвращения Георгия Саакадзе. И тогда много крови придется пролить надменным князьям, много земель вернуть ограбленным азнаурам.

Внимательно слушал Керим, пристально вглядываясь в собеседников.

– Получил сведения – один исфаханский купец должен привезти мне монеты и поручение от Саакадзе. Думал, что этот купец ты.

Керим все же колебался.

– Высокочтимый азнаур, удостой мой слух твоим именем. Старший наклонился к Кериму и прошептал:

– Квливидзе.

– Да будет благословенна наша встреча, – быстро сказал Керим. – Можешь спокойно доверить мне знак и азнаурские вести для Георгия Саакадзе.

– Вести хорошие – тайно вооружаем всех, кто умеет держать оружие. Когда Саакадзе подойдет к Соганлугским высотам, пусть, как раньше условились, зажжет огонь на сторожевой башне. С азнаурскими дружинами навстречу выедем. Замок Шадимана первым разрушим… Или у Георгия новый план?

– Ага Саакадзе не считает нужным посвящать купца Керима в свои планы, – уклончиво ответил Керим.

– Тогда, может, передал, как поступать… распустить дружины или еще ждать?

– Аллах подсказывает мне совет – держите воинов на конях.

– На конях? А где монеты взять? Саакадзе обещал золото с купцом Керимом и бросил слово на ветер.

– Слава аллаху, ага Саакадзе всегда верен своему слову, – сказал задетый Керим. – Вот, высокочтимый азнаур, – и, вытащив тугой кисет, передал старшему собеседнику. – Когда удостоишь меня условным знаком верности Георгию Саакадзе и люди признают в тебе азнаура Квливидзе, еще получишь персидское золото.

Поспешно пряча кисет, старший таинственно зашептал:

– Тебе, Керим, советую больше говорить на майдане о скором походе шаха Аббаса на Индию. Пусть князья спокойно охотятся на фазанов.

– Дозволь напомнить, высокочтимый азнаур, знак от тебя жду.

– Здесь опасно, лазутчики Шадимана шныряют, как шакалы, пойдем с нами, у одного амкара остановились, свой человек.

– Удостой назвать имя амкара.

– Сиуш!

Керим поднялся.

– Я готов следовать за тобой.

– Вместе выходить опасно, я выйду первым, буду ждать тебя и молодого азнаура у Сиуша, – проговорил старший, надвигая на лоб островерхую папаху.

Выйдя из духана, Шадиман, – а это был он, направился через метехский мост в замок.

Немного подождав, Керим, сжимая в складках персидского плаща рукоятку ханжала, направился к выходу вместе с чубукчи Шадимана.

Но Шадиман, все рассчитав, забыл о случайностях, часто расстраивавших самые продуманные планы.

Распахнув дверь, Керим и чубукчи столкнулись с плотным азнауром, обвешанным богатым оружием, но в старой чохе.

– Ты что толкаешься, позолоченный ишак?! – зарычал азнаур.

– Осмелюсь заметить, ты первый толкнул меня, – вежливо посторонился Керим.

– Что?! Я толкнул?! Повтори еще, я тебе устрою рай Магомета.

– Батоно, я тороплюсь…

– Торопишься?! Почему знаешь, ишачий сын, может, у меня минуты нет лишней, а ты меня задерживаешь у дверей.

– Осмелюсь заметить, батоно, ты загородил дверь.

– Я?! Ты что же, воробьиный помет, в неучтивости меня обвиняешь?! Весь Тбилиси знает, что я первый рыцарь! – рявкнул азнаур, схватив намеревавшегося пройти Керима за плечо. – Эй, кто еще здесь не знает меня?!

И одновременно с разных концов духана закричали:

– Победа, азнаур Квливидзе!!

– Будь здоров, азнаур Квливидзе!!

– Пожалуйста, дорогой, к нашему вину!

– Почему к вашему? Мы ближе сидим!

Керим побледнел, быстро обернулся, но чубукчи Шадимана нигде не было, он точно растворился в густом паре.

Керим поспешно шепнул:

– Я от Георгия Саакадзе вести привез.

Квливидзе откинулся, молча посмотрел в глаза Кериму и еще яростнее зарычал:

– Что?! Теперь шерсть моих овец хочешь купить? А кто тебе продаст? В этом году новые чохи ткут для моей стражи. О шерсти с моим мсахури торговаться будешь, а мой долг научить тебя азнаурской вежливости: пять тунг вина выпьешь. Что? Мусульманину нельзя?! Тогда семь проглотишь. Магометане любят семь. Семь и пять всегда двенадцать, по числу ваших святых имамов… Эй, Пануш, пришли двенадцать тунг красного, которое всегда пью.

И под одобрительный хохот Квливидзе поволок Керима в середину духана.

Пануш незаметно кивнул юркому парню. Тот, угодливо изгибаясь, подлетел к Квливидзе:

– Батоно, здесь места мало, просим в другую комнату, там гуляют все азнауры.

Квливидзе, не выпуская Керима, как бы насильно поволок его за стойку, но, очутившись в темной комнате, они скользнули в глубокую нишу и по крутой лестнице спустились в сводчатый подвальчик.

Обменявшись взглядом с юрким парнем, Пануш самодовольно подумал: «Так лучше, от царского замка, кроме убытка, ничего не вижу, а от купцов, кроме пользы, тоже ничего не вижу».

Пануш мысленно похвалил себя за удачное устройство в «Золотом верблюде» глубокой ниши и сводчатого подвальчика. Такое умное помещение сделало его «Золотой верблюд» излюбленным духаном купцов, имеющих тайны. А где тайны, там золото, а где золото, там всегда духанщику весело…

Мягкая ночь расплывалась над заснувшим городом. В домиках, прильнувших к цитадели, словно орлиные гнезда к утесу, гасли поздние огоньки. В дремотной тишине плескалась затихшая Кура. Только в узких окнах Метехского замка желтоватыми бликами мерцали сторожевые светильники.

Из «Золотого верблюда» доносились приглушенные взвизги зурны. Мягкая ночь располагала к веселью или к доброму сну. Но Шадиман, поглощенный своими мыслями, уже видел приближение другой ночи. «Мое предположение оказалось правильным, – подумал озабоченный Шадиман, сняв фальшивую бороду и швырнув ее через мост, – мог бы не утруждать себя беседой в этом пахучем „Верблюде“… И чем там только дышат торгаши? Конечно, открыто брать купцов Ирана и бросать в яму не полезно сейчас… Хотя все эти купцы – лазутчики шаха и, что еще хуже, – Саакадзе… Пытки Высокой башни развяжут язык этому Кериму. Можем узнать веселые новости».

Начальник метехской охраны князь Баака Херхеулидзе по старой привычке обходил замок, проверяя посты.

В полумгле вырисовывались силуэты караульных копьеносцев. Они молча вскинутыми пиками приветствовали проходившего мимо начальника.

Баака хмурился – ни одного часа спокойного. То персидские купцы в коже турецких беков, то турецкие беки в коже персидских купцов. То Вардан Мудрый с наклеенными усами бродит по замку, то Шадиман с наклеенной бородой бродит по майдану. То князья шумно точат мечи на азнауров, то азнауры тихо точат шашки на князей. То княгиня Гульшари в темных коридорах поджидает Луарсаба, то царевич Кайхосро в светлых переходах поджидает княгиню Гульшари.

Баака даже сплюнул; вот проклятое время: то начальник Баака целую ночь мучает охрану, гоняя по всем углам замка и Тбилиси, то охрана всю ночь мучает начальника, сообщив собачьи новости. Спит ли в этом замке кто-нибудь спокойно?! Спит, мутака на моей тахте! Баака злобно посмотрел на луну, мягким серебром обволакивающую башенки и кипарисы Метехского замка, посмотрел на качающийся в лунных лучах фонарик и уже намеревался повернуть в дворцовый сад, как вдруг перед ним, словно из-под земли, вырос Шадиман.

– Гуляешь, дорогой?

– Чтоб черт так гулял! – раздраженно ответил всегда спокойный Баака.

– Кто сегодня так сильно тебя огорчил?

– Ты лучше спроси, кто когда-нибудь меня радовал?

– Как, а разве наш светлый царь Луарсаб не веселит твои глаза?

– Веселит, поэтому целыми ночами скучаю по темным углам.

– Ты самый верный друг царя Картли, хочу, дорогой, с тобой посоветоваться об очень важном деле.

Баака насторожился и решил: о чем бы ни попросил Шадиман, сделать наоборот.

Шадиман взял под руку Баака, и, гуляя по чинаровой аллее, понизил голос:

– Сегодня узнал о намерении Саакадзе шумно войти в Тбилиси. Придется сильные укрепления возвести. Как думаешь, стоит ли просить царя посетить высоты, где князья решили возвести башни? Мне кажется – не стоит. Я, Баграт и Андукапар сами выберем выгодные места.

Баака покосился.

– Царь должен знать рубежи будущих боев.

– А я думал, ты другое посоветуешь, – разочарованно протянул Шадиман, и, помолчав, продолжал: – Тогда, друг, тебе придется удвоить охрану и самому ни на час не покидать Метехи.

Баака еще больше насторожился и угрюмо произнес:

– Незачем удваивать охрану в замке, когда царь выезжает. Моя охрана – верный щит в дороге, она должна сопровождать царя.

– Как хочешь, дорогой, но я думаю, охрана Баграта не хуже твоей охраны.

Перепуганный Баака мысленно решил сопровождать Луарсаба лично с усиленной охраной, но, не дав заметить свой испуг Шадиману, насмешливо сказал:

– Пока ты узнавал в «Золотом верблюде» о шумном возвращении Саакадзе, в Метехи не менее шумно прискакал гонец с посланием от Теймураза Кахетинского.

Шадиман подумал: «От этого начальника не только в золотом, но и в живом верблюде не спрячешься». И с деланным равнодушием произнес:

– Наверное, Теймураз опять просит помощи против шамхала.

– Просит, только на этот раз царевну Натиа себе в жены.

И Баака, махнув рукой, стал подыматься по каменной лестнице на зубчатую башню.

Заложив руки за спину, Шадиман зашагал по аллее. Под его ногами тихо поскрипывал песок. Он взвесил услышанное в «Золотом верблюде» и в лунном саду Метехского замка и решил действовать на этот раз стремительно и без промаха.

Час спустя в комнату Шадимана, завешанную персидскими коврами, осторожно вошли князья.

Раздосадованный неудачей с Керимом, Шадиман язвительно высмеивал Андукапара, в течение четырех лет получавшего от Керима «точные» сведения о Саакадзе.

Андукапар с перекошенным от злобы лицом то вскакивал и бегал по комнате, то бросался на тахту, яростно сжимая рукоятку шашки.

– Сколько золота передал Андукапар этому разбойнику Кериму, целый монастырь купить можно! – сокрушался скупой Баграт.

Шадиман; игриво постукивая по крышке перламутрового ящика, наслаждался злобой одураченных князей, но упорно скрывал свои неудачи. Он открыл крышку и, вынув кисет, высыпал золото.

– Я узнал твои монеты и отобрал их у купца Керима. Отсчитай, дорогой Андукапар, свои, а остальные подари моему чубукчи, он помогал князю Шадиману, ради твоего прозрения, давиться жирной бараниной и кислым вином в «Золотом верблюде».

Лицо Андукапара напоминало раскаленный медный котел. Он хрипло выкрикнул:

– Долго сардар Саакадзе будет смеяться над князьями?!

– Над терпеливыми долго, – медленно ответил Шадиман.

– Что предлагаешь, Шадиман? – спросил Баграт.

– Выход единственный – убрать с нашей дороги царицу Тэкле, сестру Саакадзе. Из любви к ней царь может неожиданно примириться с Саакадзе, а разговор царя с разбойником – смертельный удар по княжеской власти.

Долго совещались три князя в полуночной тишине Метехского замка.

Наутро чубукчи Шадимана, зевая, будто невзначай, проговорился копьеносцу, что не спал всю ночь, ибо святейший Баграт и князь Андукапар вздумали до утра пить вино у его господина Шадимана. Копьеносец, отделавшись от чубукчи, помчался к начальнику копейщиков. Таким образом Шадиман, когда ему было нужно, не раз обогащал осведомленность зоркого Баака.

Узнав от начальника караульных копейщиков о тайном совещании Шадимана, Андукапара и Баграта, Баака решил неотступно сопровождать царя во всех его выездах.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

По вьючно-аробному пути, тянувшемуся вдоль гор, медленно передвигалась арба. Переваливаясь через крупные камни, арба круто взбиралась на высоты, откуда виднелись серебристые зигзаги Куры, и с немилосердным скрипом скатывалась в лощины, перерезанные веселыми горными речками.

Удобно расположившись на арбе и подгоняя буйволов хворостиной, дед Димитрия поглядывал на задремавшего Горгасала. Дед бережно поправлял солому, под которой лежало оружие, закупленное Керимом у старосты амкаров Сиуша.

Он с гордостью думал о том, как ловко они провели с помощью Пануша тбилисскую стражу, незаметно на рассвете ускользнув из города. Вслед за ними, перекинув на конях хурджини с подарками Саакадзе и глубоко засунув в карманы кисеты с золотыми монетами, выехал из Тбилиси Квливидзе. Азнауру, конечно, было опасно оставаться в Картли, и он решил пробраться в Имерети – убежище всех тех, кто желал скрыться от бед.

Дед Димитрия то тревожился, то успокаивал себя. А вдруг таинственный человек, выманивший у Керима монеты, прикажет свирепым гзири догнать Квливидзе?..

– Э, не догонят, – подбадривал себя дед, – трудно догнать Квливидзе, особенно когда у азнаура в кармане кисет с золотом.

Донесся конский топот, и дед резко остановил арбу. Горгасал сел, протирая глаза.

– Молодец Квливидзе, скоро догнал, – кивнув на дорогу, сказал обрадованно дед.

Поздоровавшись со стариками, Квливидзе просил их обо всем рассказать его семье: пусть не тревожатся, и пасхи не пройдет, как опять будут вместе.

Прощаясь с Квливидзе, старики высказали ему тысячи пожеланий и наставлений:

– Если пойдет дождь, пусть молния пролетит над твоей папахой и стрелой врежется во врага. Если змей с зелеными крыльями из пещеры вылетит, пусть святой Георгий пронзит его копьем раньше, чем змей дотронется до твоего коня, – и дед Димитрия трижды перекрестил Квливидзе.

– Помни еще, когда будешь пробираться через Гуджаретский лес, особенно будь осторожен, не смотри назад, а если не вытерпишь и посмотришь, не останавливай коня на окрик молодой женщины с красными волосами. Это лесная женщина. Если будет просить в жены взять, не соглашайся, покажи крест, – на твоих глазах женщина в куст превратится. Если встретишь каджи с топором и каджи задаст три проклятые загадки, вежливо слушай, а тихо повторяй: цминда Петре, цминда Илия, цминда Гиорги. Если не поможет, – я думаю, не поможет, – тогда достань подкову, осторожно к хвосту коня приложи и подари каджи, он всегда любил железо. Сразу забудет про загадки, дорогу тебе покажет и всех зверей с твоего пути отведет, – и Горгасал, вынув из-за пазухи бережно завернутую в тряпку подкову, передал ее Квливидзе.

Обняв стариков, азнаур отказался от предложенной еды, не оборачиваясь, поскакал и вскоре исчез за кустарником обрыва.

Дед Димитрия плотнее прикрыл оружие и, взяв хворостину, вскарабкался на арбу.

Старики свернули с дороги и поехали по зеленой лощине. Арба шумно пересекла ручеек, вползла на узкую тропу, скользнула одним колесом над обрывом, круто полезла наверх и с грохотом скатилась в овраг. Но стариков ничуть не тревожило такое путешествие. В эти дни они чувствовали себя помолодевшими, необходимыми для важного народного дела. И правда, последние три года дед Димитрия и Горгасал, не возбуждая подозрения, перевозили оружие, тайно изготовляемое тбилисскими амкарами и по приказу Саакадзе закупаемое Керимом, приезжавшим два раза в год в Картли.

В момент цавкисского заговора на жизнь Георгия Саакадзе азнаурские дружины, по ложному приказу стянутые в Тбилиси, были разоружены и беспощадно разогнаны Шадиманом. Особенно жестоким преследованиям царской стражи подверглась любимая Георгием ностевская дружина.

У ностевских дружинников отобрали не только оружие, но и земельные наделы. Им запретили охотиться, джигитовать, одеваться в одежды дружинников. Их разобщили, сделав каменотесами, гонщиками плотов, землекопами, не переставали подвергать жестоким преследованиям. Но покорились они только внешне. Били ли они по мрамору, или вздымали на цепях огромные бревна, или кружили каменные жернова, или на горных озерах высушивали соль, – распаленные ненавистью, они не переставали ждать возвращения Георгия Саакадзе.

С каждым годом тайное брожение все больше охватывало деревни Средней Картли. Этому немало способствовали разоренные Шадиманом азнауры, приверженцы Саакадзе.

Два года спустя после разгрома азнауров, десятого ноября, в день святого Георгия, азнауры встретились в дремучем лесу у Ничбиси с тайными выборными от народа.

Были тут крестьяне из царских поместий, из княжеских деревень, из монастырских владений, из бывших поселений азнауров. Пришли седые, пришли молодые. Суровые лица выражали отвагу и решительность.

В затемненной лощине на поваленном молнией дубе сидели азнауры. Против них разместились выборные.

Говорили о многом: о Георгии Саакадзе, о скрытом возмущении в деревнях, о последней надежде крестьян на помощь азнауров.

Азнауры переглянулись. Медленно поднялся пожилой азнаур и развернул свиток.

– Сюда уже внесены имена крестьян, пожелавших стать под азнаурское знамя для борьбы с князьями. Пристально оглядев выборных, он добавил:

– Каждый, внесенный в эту грамоту, получит оружие, коня и хлеб.

Он напомнил о жизни крестьян в Носте и обещал от имени азнауров Верхней, Средней и Нижней Картли после победы над князьями устроить жизнь по примеру Носте.

Выборные, поднявшись, переминались с ноги на ногу. Идя в Ничбисский лес, они твердо решили просить у азнауров крестовой клятвы о ненарушимости обещаний. Они с большим уважением смотрели на свиток, но одностороннее обязательство озадачивало их.

Сверкнув глазами из-под нависших бровей, Квливидзе порывисто поднялся, сбросил бурку и напомнил о совместных битвах, о предательстве князей, о лучшей опоре народа – азнаурском сословии.

– Эй, народ! – продолжал Квливидзе. – Что головы повесили? Разве на земле вино высохло? Или кони в ишаков превратились? Или, может, женщины курицами стали?

И, дружески ударив молодого парня по затылку, еще громче крикнул:

– Азнауры вместе с вами месить глину княжескими головами будут. Из одного дерева и заступ и лопата вышла. А мы с вами разве не из одного дерева? Разве азнауры не приправляли добро солью? Кто был обижен азнаурами?

И хотя выборные могли бы назвать многих обиженных, но мужественный вид Квливидзе, его веселая речь, слава рубаки и тамады пленили их.

Да и выхода другого не было.

Вскоре выборные, радостно волнуясь, ставили на свитке неуклюжие крестики, с гордостью чувствуя себя отныне клятвенно связанными с азнаурами, и охотно обещали завербовать в каждой деревне всех, готовых стать под азнаурское знамя. Каждый желающий драться вместе с азнаурами, передаст выборным кизиловую палочку, надсеченную посередине его шашкою, и поклянется такой клятвой над этим знаком верности: «Пусть у меня в битве переломится занесенная на врага шашка, как легко может переломиться эта кизиловая палочка, если я изменю делу азнауров. Да будет свидетельницей в том кватахевская божья матерь и ее пречистый младенец».

Кизиловые палочки крестьяне должны были передавать Квливидзе через ностевца Горгасала, дабы азнауры знали число народных дружинников в каждой деревне.

Выехав из Ничбисского леса, Квливидзе предложил, для усыпления подозрительности лазутчиков Шадимана, отправиться в Телети и приложиться к иконе и мощам святого Георгия.

В ближайший приезд Керима в Тбилиси дед Димитрия и Горгасал передали ему для Георгия тайное послание азнауров.

Азнауры сообщали Саакадзе о своих ударных действиях и готовности княжеских, царских и церковных крестьян по первому зову стать под знамя Саакадзе.

Крестьяне еще больше уверились в прочности обещаний, когда стали получать оружие для надвигающейся борьбы.

Ждали возвращения Георгия Саакадзе.

Уже совсем стемнело, когда арба повернула к лесистым предгорьям и въехала в Ничбисский лес.

Дед Димитрия, соскочив с арбы, остановил буйволов. Горгасал, подражая оленю, призывно крикнул. Из леса послышался ответный олений крик. Вскоре к арбе приблизились пять крестьян в заплатанных чохах.

Сердечно поздоровавшись со стариками, крестьяне, поспешно сняв с арбы вьюки, перенесли оружие в Медвежью пещеру, закрытую камнями и кустарником. В Медвежьей пещере хранилось много оружия, но об этом знали только пять крестьян – выборные от деревень Ахал-Убани, Дзегви, Ниаби, Гракали и Цители-Сакдари.

Дед Димитрия зорко следил, как крестьяне заносили в пещеру вьюки и опускали в глубокие ямы, выложенные сухим хворостом.

И только когда ямы завалили грудой камней, дед вернулся к арбе, где Горгасал уже распрягал измученных буйволов.

Расстелив бурку, дед достал из арбы хурджини, вынул жареное мясо, чурек и бурдючок с вином из «Золотого верблюда». Он бросил на бурку пучки зелени.

Костер осветил суровые лица. Взметнувшееся пламя придавало деревьям причудливые очертания.

Вскоре наполненная медная чаша пошла по кругу. Молодой гракалец, подняв чашу, пожелал здоровья всему грузинскому крестьянству и выпил за время освежающего дождя, время Георгия Саакадзе.

Потемневший лес, казалось, еще плотнее придвинулся к Медвежьей пещере. Где-то под тяжелой поступью потрескивали сухие ветви. Доносилось беспокойное урчание, писк и с дерева – тревожное хлопанье крыльев ночной птицы.

Загнав буйволов в пещеру и последовав за ними, крестьяне разложили бурки и, подложив под голову кто папаху, кто башлык, а кто просто камень, тотчас заснули.

А когда косой луч солнца скользнул по колючей лапе сосны, вход в опустевшую пещеру был завален камнями и кустарником.

Вниз по дороге спускалась арба.

У горного родника старики напоили буйволов и сами с наслаждением прильнули к ледяной струе. Нацедив опустошенный ночью бурдючок, бросили в арбу и вытянулись на соломе, предоставив буйволам самим добираться до Носте.

– Керим тоже, наверно, сейчас далеко от Тбилиси, – улыбаясь, сказал дед.

Старики и не подозревали, что Керим, доехав до первого караван-сарая, переоделся в заплатанную одежду, вымыл лицо и руки шафраном и погонщиком верблюдов богатого купца из Решта вернулся в Тбилиси.