Текст книги "Жертва"

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Луарсаб внимательно выслушал Шадимана. Кровавые замыслы шаха Аббаса? Но царь Картли давно был подготовлен к ним. Мстительные планы Саакадзе? Но разве кто-нибудь верил смиренному желанию изгнанника навсегда остаться в Иране? Еще смешнее думать, что опытный полководец спокойно вернется в Картли и с удовольствием сядет в подземелье или даст себя растерзать князьям. Охранная грамота от шаха Аббаса? Но разве грамота спасает от кинжала из-за угла? Или от индийского яда, подмешанного в вино из собственного марани? Значит, война? Но надо всеми средствами оттянуть время.

Луарсаб пригласил католикоса, вызвал из Кватахевского монастыря настоятеля Трифилия, из Шио-Мгвимского монастыря отца Доментия. И церковный синклит, мирясь с неизбежностью, постановил предотвратить войну разрешением на брак Натиа с царем кахетинским Теймуразом.

Луарсаб, по совету Шадимана, решил использовать свадьбу для тайного военного совещания. Вскоре по дорогам Картли мчались почетные гонцы к царям и владетельным князьям Грузии.

Тэкле вчера выдержала сильное искушение. Настоятель Трифилий привез от Русудан пожелание долгих лет царствования Луарсабу и Тэкле. Взволнованно слушала Тэкле о втором сыне Георгия, красавце Автандиле, которого она помнит веселым мальчиком, гоняющимся за голубями, о сыне Иораме, о серьезном Бежане, изучающем науку о звездах, о красивой дочери Маро, носящей имя ее кроткой матери. Еще о многом рассказывал отец Трифилий вкрадчивым мягким голосом.

Тэкле осторожно кончиком ленты вытерла затуманенные глаза. С какой радостью она выплакала бы на груди Русудан слезы, накопленные за долгие годы!

Но нет! Нет! Она царица и должна помнить, что брат ее изменил царю Картли. Она хорошо поступила, отказавшись вчера от предложения Луарсаба поехать гостить в Ананури.

Тэкле вспомнила, как все проклинали Георгия после побега его в Иран. Княжеские замки кипели злобой против «изменника». Особенно, когда от шаха Аббаса приехали послы с грозным предупреждением: брат царицы картлийской Георгий Саакадзе открыл шаху переговоры друзей Шадимана с Турцией.

Она тяжело пережила свое несчастье. Кто знает, осталась бы она в живых, если б Луарсаб не пригрозил всех изрубить мечом в случае покушения на ее жизнь.

Тэкле умоляла отпустить ее в монастырь. Царица Мариам, Шадиман и многие князья требовали, чтобы царь развелся с сестрой изменника. Но царь властно прекратил домогательства князей, а потом мольбой и слезами добился согласия Тэкле не покидать его до последних минут жизни. И сейчас, слушая ее разговор с Трифилием, он снова и снова гордился избранницей своего горячего сердца. Он осторожно подошел к Тэкле, опустился на колено и с нежностью поцеловал черные косы, переплетенные жемчугом.

В распахнутые ворота Метехи въезжали надменные всадники в белоснежных бурках, обшитых золотыми позументами. Въезжали в черных бурках, обшитых серебром, на конях, разукрашенных перьями и бархатом. Въезжали в пурпурных плащах, сверкая чешуйчатыми кольчугами и костяными рукоятками кинжалов. Въезжали светлейшие князья Нижней, Средней и Верхней Картли.

Вот Мухран-батони горделиво гарцует на арабском скакуне, вот и молодой Мухран-батони, Мирван, ослепляет всех изумрудными застежками на малиновой куладже. Вот Бараташвили, фамильный знак Шадимана – знак второй линии – угрожает с конских чепраков. Вот Эмирэджиби, Квели Церетели, Цицишвили. Вот Магаладзе, старый волк Леон, с сыновьями Тамазом и Мерабом, – все трое на одинаковых серых жеребцах.

Снова рокочут рога, и метехская охрана еще ниже склоняет позолоченные копья. В замок въезжает с воинственной свитой Леван Второй, владетельный князь Самегрело. В золотых ножнах тяжело покоится фамильный меч. Въезжают Эристави Ксанские, Джавахишвили, Палавандишвили. Вот владетельный князь Абхазети, светлейший Шервашидзе, с блестящей свитой молодых абхазских князей – все на черных конях с белой сбруей.

Толпы тбилисцев, запрудив все прилегающие к Метехи улички и Сеид-Абадский мост, встречали всадников криками и веселыми восклицаниями. Ближе к воротам в толпу зевак затесался Керим.

Под радостный перезвон метехских колоколов колышутся знамена грузинских царств и владетельных княжеств. На зеленом шелке абхазского знамени золотой козел горделиво вытянул переднюю ногу. Колышется гурийское знамя: на розовом бархате под восьмиконечной звездой грациозно застыла серна. Высоко поднял знамя гуриец в короткой красной куртке, пропуская Мамия Второго Гуриели, владетельного князя Гурии. На затейливо перевязанном башлыке Мамия сверкает драгоценный султан.

Луарсаба искренне обрадовал приезд имеретинского царя Георгия Третьего. Вот рядом с ним, на белом коне, царица Тамара и наследник Александр. Плывет голубое знамя Имерети: олень с большими рогами и серебряным крестом на лбу притаился в шелковых складках под золотой короной.

Только въезд царевичей Баграта и Симона вызвал общее недоумение. Царские одежды, золотые пояса династии с прямыми мечами времени Давида Строителя, развевающиеся перья на пышных тюрбанах, разукрашенные серебром и сафьяном кони, свита и личная охрана из рослых мсахури в боевом вооружении подчеркивали: въезд Баграта в Метехский замок равен въезду царей.

Особенно поразило всех знамя, высоко поднятое великаном-знаменосцем: два вздыбленных льва на зеленом бархате поддерживают знак Багратидов; под короной хитон Христа, арфа Давида, рога, меч и скипетр. Это знамя выносилось в особо важных случаях: или когда вторгнувшийся враг вынуждал Багратидов всех грузинских царств объединить войска под родовым знаменем, или когда четыре картлийских сардарства-воеводства – Сабаратиано, Сацициано, Самухрано и Саарагво – давали клятву верности наследнику Багратиду, взошедшему на престол Картли.

Луарсаб полуобернулся к Баака и едва слышно спросил:

– Не знаешь ли, мой Баака, на какой престол собирается сесть Баграт?

– Шут собирался тихо прокрасться к чужой жене, а бубенцы на колпаке только рассмешили разбуженного мужа, – сквозь зубы процедил Баака.

Теймураз, царь Кахети, приехал еще утром. Спрыгнув легко с коня, Теймураз заметил в узком окне мелькнувшее девичье лицо. Царевна Натиа, прозванная за пышность хлопком, окруженная подругами, смотрела на блестящий съезд гостей. Она, как невеста, до вечернего пира должна была томиться с подругами в закрытой комнате.

Сейчас Натиа любовалась, как в почетном кольце копейщиков переливается светло-красный шелк – знамя Кахетинского царства: под короной – крылатый светло-зеленый конь держит двухконцовый стяг, увенчанный крестом.

Гостеприимец и удельные царевичи Вахтанг и Кайхосро встречали гостей и учтиво помогали стройным ножкам княгинь и княжон становиться на узорчатые ковры, разостланные на каменных плитах двора.

Баака, придерживая шашку, осторожно выбрался из толпы придворных и прошел в боковую башню караула.

Через час в Твалади и в Кахети поскакали гонцы с посланием от Баака. А на пятый день свадебного пира в Метехи въехали царские азнауры – Асламаз с отборной сотней тваладцев на белых конях и Гуния с отборной сотней на черных конях.

И еще через день из Кахети галопом въехали в Метехский замок девять братьев Баака Херхеулидзе. Старшему из них было не более тридцати, а младшему около семнадцати. Братья отличались одинаковыми белыми чохами, одинаково кверху торчали задорные усики, и даже цвет кисточек на цаги был одинаков. Братья славились буйной веселостью, безудержной храбростью и меткостью ударов своих шашек.

Не успели они еще как следует обнять Баака, как тотчас их зачислили в личную охрану царя.

Луарсаб добродушно пошутил над осторожностью Баака и подарил ему драгоценный ятаган, а девяти братьям – шашки из дамасской стали. Тэкле поцеловала Баака и надела на него талисман: агат в золотой оправе, дарующий силу предвидения.

Зная, как много надежд возлагает Луарсаб на этот съезд, Тэкле решила помочь ему в приеме знатных гостей и выйти из затворничества.

Прислужницы Тэкле радостно открыли большие, окованные железом сундуки, пять лет не открывавшиеся, и разложили на тахте царский наряд.

На Тэкле засверкало белое атласное платье и темно-малиновая мантия с вышитыми жемчугом белыми лилиями. Под казакином на малиновой вставке замерцали изумрудные звездочки. Узкие ленты на бортах казакина, украшенные узорами из крупных изумрудов, замыкались на талии круглой драгоценной пряжкой.

Широкие шелковые концы пояса с бахромой, затканного розовыми птицами, ниспадали на платье. Черные длинные косы с вплетенными жемчугами и нежный отсвет щек Тэкле оттенялись белоснежной фатой – лечаки, ниспадающей на тонкие плечи и пышную мантию.

Султан на короне и жемчужные подвески подчеркивали необычайную красоту Тэкле, и она, словно ожившая фреска, смотрела из драгоценной рамы большими печальными глазами и, как видение, тревожила и восхищала всех.

Царица Тамара, славившаяся большим умом и изящным вкусом, увидя Тэкле, изумленно вскрикнула:

– Ты ли это, царица Тэкле, или я вижу сон? Может, царица ангелов слетела с неба вознаградить нас за земные страдания лучезарным видением рая?

И Тамара обняла смущенную и взволнованную Тэкле. Гульшари, пользуясь уединенностью Тэкле, до съезда царила на всех приемах. Отодвинутая в тень красотой и нарядом Тэкле, Гульшари сразу возненавидела Тамару, а ненависть к Тэкле вспыхнула в ней с еще большей силой.

Видя, как Тэкле обаянием и умом расположила царей к военному союзу, Шадиман приказал князю Баака оберегать царицу от всех случайностей.

Озадаченный Баака поведал об этом царю, и тронутый Луарсаб стал еще доверчивей прислушиваться к советам Шадимана.

К вечеру, после большого приема в тронном зале и торжественной трапезы, когда женщины отдыхали за приятной беседой в покоях Тэкле, а мужчины возлежали на мутаках, куря кальян и предаваясь кейфу, от Эристави Арагвских прибыл гонец с подчеркнуто скудным подарком невесте. Написанное без обычных учтивостей послание извещало Луарсаба, что князья Эристави Арагвские не могут прибыть на свадебный пир. Хотели прибыть, говорилось в послании, но приготовления к походу на непокорных мтиульцев отнимают у князей все время.

Оскорбленные отказом Тэкле повидать воспитавшую ее Русудан и угождая шаху, Эристави решились на открытый разрыв с Метехи.

Луарсаба немало обеспокоила вражда могущественных владетелей, но он никому не дал этого заметить.

Задетая оскорблением, нанесенным царской семье, и не сомневаясь, кому она этим обязана, Мариам решила отплатить тем же.

Напрасно Шадиман уговаривал ее подождать, – скоро придет время Эристави Арагвских, и они будут проклинать час своего рождения. Но Мариам, уже много лет таившая ненависть к Русудан, не хотела упускать случая. Тем более, что потайная комната молельни Мариам давно забыта Шадиманом. Отговорки, что он, Шадиман, опасается возбуждать в Луарсабе неудовольствие, не могли заглушить в Мариам оскорбленного самолюбия, а внимание Шадимана к княгине Цицишвили отнюдь не успокаивало сердца. Сейчас царица радовалась возможности поступить вопреки советам Шадимана.

Утром к Арагвским Эристави двинулся караван. Три старых верблюда покачивали на облезлых горбах заплатанные тюки, набитые поношенной одеждой и обувью.

Прибыв в Ананури, хилый «начальник» каравана в оборванной чохе с перекошенным от страха лицом передал для Русудан послание.

Но Русудан, не желая вспышкой гнева доставить удовольствие Мариам, не только не приказала обезглавить дерзкого посла, но повелела накормить несчастного. Она заперлась с матерью, княгиней Нато, в комнате и вслух прочла:

"Русудан!

Благословен еси единородный сын и слово божие, Иисус Христос, и непорочная родительница его, дева Мария.

Ты цветешь подобно неувядаемой розе эдема и украшена подвигами благочестия. Ты сияешь подобно утреннему Фебу, ты райская ветка, из любви к Христу принесшая многочисленный приплод и по этой причине прославленная далеко за пределами святой Иверской земли.

До меня дошло, что ты обременена многочисленным семейством и живешь у отца почти вдовой, ибо твой муж хан Саакадзе никогда не посмеет переступить порог Картли.

Из милосердия посылаю тебе собранную в моих старых сундуках одежду, пересмотри, наверное, тебе и твоим детям пригодится.

Господи, возвеличи меня и услышь ныне взывающую к тебе!

Пребывающая в заботах о своих поданных царица цариц

Мариам".

Русудан долго смеялась над бессильной злобой Мариам. К счастью, Нугзар, Зураб и Баадур уехали на охоту, и Русудан с трудом уговорила бушующую мать скрыть от них глупый поступок Мариам.

– Еще не пришло время расправиться с ними, подождем Георгия. Тогда метлой выметем из Метехи.

Пошептавшись с матерью, Русудан отослала в Метехи ответное угощение. Разодев в шелк и бархат хилого гонца Мариам и водрузив на дряхлого осла кувшин с серной банной мазью для снимания волос, мамка Русудан собственноручно прикрепила к хвостам трех старых верблюдов знамя светлейшего князя Липарит – отца царицы Мариам. Русудан написала послание, способное возбудить зависть даже остроумного султана Джелал-эд-дина.

"Великой царице цариц, до неба возвысившейся своею добротой, преданнейшей защитнице Христа, непоколебимой перед соблазнами сатаны, милостивой к несчастным, помогающей больным, кормящей сирот, беспорочной, во всякое время достойной громких похвал и упования всего христианства.

До меня дошло, что ты, царица цариц Мариам, по собственному желанию осталась вдовой и живешь у сына, покинутая веселым рыцарем. По этой красивой причине утруждаешь себя вырыванием волос со своей мудрой головы. Из милосердия посылаю тебе мазь для снимания более легким способом последней травы, вежливо называемой твоими придворными угодниками волосами.

Твоих верблюдов с тюками за непригодностью также возвращаю тебе, ибо ты донашиваешь одежды, пока они не покроются потом и салом, и от них идет дурной воздух, ощущаемый за три конных агаджа.

Надеюсь, многомилостивый бог вскоре удостоит тебя за ангельскую доброту вознесением на небо, ибо ты родилась под благоприятным созвездием и лик твой – солнцеподобное светило.

Пребываю на грешной земле в счастливом супружестве с полководцем Георгием Саакадзе.

Княгиня Русудан Саакадзе

из могущественного рода князей

Эристави Арагвских".

В воскресенье утром, когда в Метехи гремели пандури свадебного пира, а на майдане гремели весы и аршины, в час, когда праздничная толпа, торгуясь и переругиваясь, теснилась у крытого караван-сарая, по узким уличкам Тбилиси с трудом передвигался странный караван.

Тбилисцы изумленными глазами провожали трех облезлых верблюдов с княжескими знаменами у хвоста и покорно плетущегося за ними дряхлого осла с кувшином на спине.

Под улюлюканье, смех и шуточные восклицания хилый «начальник» каравана, он же погонщик и гонец, облаченный в богатую одежду, с перекошенным от страха лицом вогнал верблюдов и осла в задние ворота Метехского замка.

Получив «ответное угощение», Мариам от ярости чуть не лишилась рассудка, особенно когда узнала, что дерзкий погонщик, с разрешения Шадимана, выстроил у нее под окном позорный караван и через царевича Кайхосро вручил ей послание Русудан.

Рассвирепев, Мариам велела бросить погонщика в Нарикала – башню для малоопасных преступников.

Мариам осатанела, видя лицемерное возмущение придворных, которые за ее спиной давились смехом. Но что еще хуже – это веселые огоньки в глазах Луарсаба.

Проклятая Русудан и на этот раз восторжествовала.

Лазутчик донес Луарсабу: умная Русудан скрыла от отца и братьев послание Мариам, и все окончилось бранью, развеселившей весь Метехи.

Свадебный двухнедельный пир подходил к концу.

Только один Шадиман мог так умело поддерживать достоинство царского замка. Незадолго до свадебного пира из Тбилиси выступили в разные стороны Картли отряды сборщиков. Под вопли мужчин и плач женщин в деревнях и поселениях они брали скот, птицу, кувшины с медом, просо, масло, вино. Отбирали фрукты, сыр, тащили визжавших свиней, блеющих овец, кудахтающих кур, мычащих коров. Нагружали на арбы корзины с битой дичью, овощами, рыбой.

Гзири и нацвали не брезговали ничем: «Что не съедят князья, сожрут слуги». Вереницы ароб и стада рогатого скота беспрерывно тянулись к Тбилиси и поглощались боковыми воротами Метехского замка.

Все это кипело в больших котлах, жарилось на жаровнях, на вертелах, плавало в жиру, пряных соусах, разукрашивалось зеленью, цветами, поспешно разливалось, раскладывалось в золотые чаши, на золотые блюда, подхватывалось и вплывало в большие залы царского пира. Блюда с золотыми знаками Багратидов склонялись перед знатными гостями и опустошались под звоны чаш и веселые возгласы толумбаша.

Княгини тонкими пальцами, усыпанными перстнями, осторожно разламывая поджаренное крылышко цыпленка, вели изысканный разговор о грузинских стихах, о тонкости рисунка на китайских вазах, о заманчивых картинах из «Тысячи и одной ночи».

Князья запивали вином из прадедовских рогов душистое мясо, пряную дичь и, подхватывая остроумные тосты толумбаша, пересыпали изысканные ответы афоризмами Шота Руставели и Фирдоуси.

Высшее духовенство, степенно запивая нежную рыбу светлым вином, переговаривалось о фресках грузинских храмов, о каллиграфии древних книг, о значении Иверской церкви.

Теймураз, польщенный пышным празднованием его свадьбы, поклялся Луарсабу в дружбе и братстве.

Тесная связь Кахети и Картли подсказала Мамия Гуриели и Левану Мегрельскому войти в военный союз. Георгий Имеретинский отчасти по собственному желанию, отчасти под давлением Тамары тоже поклялся в дружбе Луарсабу и Теймуразу.

Сегодня последний вечер свадебного пира. Все шумно веселы, все довольны. Многие княжны запылали любовным жаром, многие рыцари отдали свои сердца «гибким сернам». И тут же, под благосклонным вниманием царей и цариц, намечались соединения сердец и знамен.

На угловой тахте, утопая в шелковых мутаках и подушках, шептались княгини.

– Нино Магаладзе, наверное, под языком кизил держит.

– Будешь кислым, когда две недели, кроме зеркала, тебя никто не замечает.

– Тамаз и Мераб тоже мало танцуют.

– Из-за Астан сердятся.

– Сами виноваты, зачем пустили Реваза в Иран.

– Правда, принесенное ветром ветер и унесет.

– Гульшари, как ядовитая змея, шипит.

– Довольно чужим местом пользовалась.

– Чужой тахтой тоже довольно…

– Мариам свое лицо потеряла…

– На лошадиный каштан стала похожа.

– Никогда не была очень красивой…

– Умной тоже нет.

– А Теймураз к невесте совсем спокоен…

– Стесняется, родственница.

– Ничего, привыкнет. У иного и орехи не шумят, а у Теймураза и хлопок затрещит.

– Ха… ха… ха…

– Хи… хи… хи… Нато всегда развеселит.

Тэкле оживлена, она словно проснулась от тяжелого сна, на нежных губах расцветает теплая улыбка. Тэкле поднимает бархат ресниц, и два черных солнца обжигают самые ледяные сердца.

Взволнованная молодежь доверяла Тэкле свои тайны. К ее советам прислушивались пожилые княгини. Ее посвящали цари в планы будущих битв. К ее ногам бросали витязи оружие, умоляя для счастья наступить на клинки.

Луарсаб не сводил с нее влюбленных глаз. Он радостно думал: наконец моя Тэкле стала не только царицей моего сердца, но и царицей Картли. Вот она сидит, окруженная первыми красавицами, но все звезды меркнут перед сиянием луны в четырнадцатый день ее рождения.

Имеретинской царице наконец удалось уговорить Тэкле спеть написанную ею самой песню любви. Нежно звенят струны чонгури, перебираемые тонкими пальцами. Нежно звенит голос Тэкле:

 
Какими словами описать мне
Красоту царя сердца моего?
Какими шелками вышить
Прекрасное имя его?
 
 
Есть ли на земле ценность больше,
Чем мудрость царя сердца моего?
О люди, скажите мне, где найти
Песни, достойные слуха его?
 
 
Где найти слова, достойные внимания его?
Где найти красоту, достойную взора его?
Есть ли душа возвышеннее его души?
Есть ли пламя сильнее его взгляда?
 
 
Есть ли цветы ароматнее его уст?
О люди, не ищите напрасно:
Ни на небе, ни на земле нет равного
Царю сердца моего.
 
 
Как же мне смеяться без смеха его?
Как же мне петь без взгляда его?
Как же мне жить без любви его?
О люди, скажите, как жить
Мне без любви царя сердца моего?
 

Тихо замолкла песня, а струна чонгури еще звенит в зачарованной тишине.

Тамара крепко поцеловала Тэкле и растроганно сказала:

– Бог обидел меня, не дал дочери, но в тебе я нашла долгожданную радость. Будь мне дочерью, прекрасная Тэкле, и тебя прошу, мой прекрасный Луарсаб, будь мне сыном.

Не успел взволнованный Луарсаб ответить, как Гульшари, рванув на себе подвески, задыхаясь от гнева, прохрипела:

– Ты делаешь добро, царица Тамара, приглашая к себе в дочери кроткую Тэкле, но царица Мариам – да живет она вечно! – мать Луарсаба Багратида, и ему незачем запасаться второй.

Пораженные, все молчали. Слышалось только тяжелое дыхание Луарсаба.

Глаза Тэкле блеснули грозовой молнией, рука властно отбросила чонгури:

– Княгиня Гульшари, ни твой возраст, ни твое положение в царском замке не дают тебе права на подобную дерзость. Горный воздух замка Арша будет полезен для укрощения твоего нрава.

Побледневшая Гульшари до крови закусила губу и, с трудом сохраняя величие, поспешно покинула зал. За нею, шатаясь вышел Андукапар. Восхищенный Луарсаб поцеловал край ленты на плече Тэкле.

Шадиман изумленно смотрел на Тэкле… Как раньше не замечал? Ведь это достойная сестра Саакадзе! Как допустил столько лет созревать ядовитый плод?! Сегодня плебейка изгнала из Метехи светлейшую Гульшари, и влюбленный Луарсаб целует ей хвост. Завтра она захочет изгнать из замка всех князей, и Луарсаб будет целовать ей ноги, крича о необыкновенной мудрости царицы Картли. Через день она захочет меня бросить в подземелье, даже наверное замышляет такое, а Луарсаб будет целовать след ее копыт и воскликнет, что она избавила царя Картли от шадимановского ига. При поддержке царицы Тамары хочет брата в Картли вернуть. Как раньше не замечал! За две недели всем царям ума прибавила… Как мог не видеть смертельную опасность у себя под усами!

Оглядев затихший зал, Тэкле махнула платком. Загремели пандури, и, угадывая желание царицы, понеслись в танце стройные пары. Танцевали молодые, танцевали старики. Плавно неслись по ковру легкие фигуры. Колыхались в воздухе легкие шелка. Изгибались, как крылья, изящные руки.

Мертвенная бледность покрыла лицо Тэкле: «Как лебеди плывут». Ей показалось, что зал поет… «Песня лебедя!» – мелькнуло в ее встревоженном мозгу, и непобедимый страх сковал сердце. До боли стало ясно: двухнедельное ее торжество – тоже песня лебедя.

В испуге и смятении взирала Тэкле на кружащийся зал.

– Жизнь моя, прошу! – точно издалека донесся голос Луарсаба.

Очнулась Тэкле, широко раскрытыми глазами смотрит на Луарсаба, и ей снова кажется – Луарсаб не рядом, а за далекой каменной стеной.

– Жизнь моя, прошу!..

Трепетно взмахнув руками, Тэкле понеслась, едва касаясь ковра.

И снова, как тогда в ностевском саду, слышит она жаркое дыхание опьяненного Луарсаба. И снова все окружающее теряет реальность. Где-то мелькают восхищенные глаза, где-то слышится сдавленный крик восторга, и совсем близко обжигающий взгляд Луарсаба. И как тогда, в саду у брата, падает она к ногам царя и, рыдая, восторженно повторяет:

 
О люди, скажите, как жить мне
Без любви царя сердца моего?
 

Этим танцем закончился двухнедельный свадебный пир.

Под звон чаш, под раскаты пандури был заключен военный союз трех грузинских царств и двух владетельных княжеств.