Текст книги "Самое гордое одиночество"

– Нет, нет, нет! У нас помещение теплое, и вообще шерстяная одежда в аптеке запрещена – это негигиенично, – воспротивилась Икки, все еще продолжая недобро смотреть на меня. – Пулька, ну что же ты молчишь?! Скажи, что шерстяная форма в медицинском учреждении недопустима! – в отчаянии призвала она подругу на помощь, прекрасно понимая, что отвязаться от Адочки ей будет не так-то просто.

– Совершенно недопустимо, – категорично отозвалась Пулька.

– Тогда из акрила! Из акрила тогда! – не отступала кузина.

– Давайте обсудим это потом. Это очень сложный вопрос, нужно все продумать как следует, – пошла я на попятную. – Я просто хотела помочь и тебе, Икки, и тебе, Адочка.

– Спасибо, – прошипела Икки.

– Почему же потом, когда можно сейчас?! Все равно сидим, ничего не делаем! Не делаем ведь ничего! – настаивала сестрица.

– Мы отмечаем старый Новый год. Я не понимаю, почему нас не обслужат-то никак! – Я изо всех сил пыталась переключить Адочку на празднование старого Нового года, в то время как она уже изрисовала четыре салфетки с летними и зимними вариантами формы для сотрудников «Моторкиной и Сº».

– Ну ладно. – Она неохотно запихнула изрисованные салфетки в сумку-сардельку и важно проговорила: – Но учти, Икки, это будет эксклюзивная коллекция форменной одежды от Ады Корытниковой, а следовательно, и стоить будет недешево. Да! Эксклюзивная!

– О! Может, мы с тобой в цене не сойдемся, – с надеждой и облегчением сказала Икки.

– Думаю, договоримся. Да, договоримся! Можно будет в кредит приобрести коллекцию, можно выплатить деньги потом, когда появятся. Мы же с тобой подруги! Вы мне тут все друзья! Что ж я, друзьям не помогу, что ли! За кого вы меня принимаете?! За кого?

– А Маня самая класивая! Как снезная кололева! – вдруг заявил Кузя, глядя на серебристую мишуру на моей голове – видимо, ему надоело слушать о шерстяных и акриловых униформах.

– Какая она тебе Маня?! – прокричала Огурцова и снова хотела было отвесить несостоявшемуся дарованию подзатыльник, но вовремя остановилась и опять сделала вид, что поправляет прическу. – Она для тебя, Кузенька, – с наигранной назидательностью молвила родительница, – тетя Маша. Тетя! А самая красивая для тебя должна быть мама – и больше никто. Понял, ирод? – Анжелке не хватило самообладания.

– А вот эта слиском худая! Отчего она такая худая? – И Кузьма ткнул в воздух указательным пальчиком в Адочкином направлении.

– Она не худая, а стройная, – поправила я его.

– Смотри-ка, три года, а он уже на девок засматривается! – рассмеялась Пулька.

– Все они кровопийцы, вампиры, изменщики и подонки! Да! Они уже из утробы вылезают хамами и бабниками! – возмущалась моя сестрица.

– Ада, прекрати при ребенке такие вещи говорить! – возмутилась Икки.

– А что, что я такого сказала?! Он уже разглядывает в три года, кто толстый, а кто худой! В три года! – негодовала Адочка.

– А мама толстая! – не успокаивался Кузя. И тут Анжелка отвела душу – она все-таки отвесила ему крепкий подзатыльник и заорала на весь зал:

– Да что ж это такое! Эти сволочи-адвентисты мало того, что моего отца из семьи увели, еще и ребят против меня настраивают! Им это просто так не пройдет! Я буду действовать через суд и заберу детей к себе! И ты у меня тогда получишь, гад! Будешь с утра до вечера на горохе стоять!

В ответ Кузьма показал матери язык и отвернулся, а Огурцова изловчилась, протянула руку и треснула ему по губам.

– Плохая! – крикнул отважный мальчик ей в лицо. – И на елку с тобой завтла не пойду! Сама иди!

Анжела побагровела, и неизвестно, что бы она еще сделала, если бы к «Поликуткным» не подлетел официант с подносом и огненной шевелюрой под цвет длинному фартуку и не выставил бы на стол графин с водкой для мамаши, кувшин с компотом для Кузи, закуску из соленых огурцов и квашеной капусты, из которой торчали дольки моченых яблок, обильно сдобренных укропом. Анжелка тут же опрокинула рюмку и, захрустев огурцом, проговорила:

– Совсем матери нервы поднял!

– Какой милый юноша! – воскликнула Икки, очарованно глядя на огненного официанта. – И давно вы тут работаете?

– Я подрабатываю вечерами, а утром учусь на юридическом. Обучение платное, нужны деньги...

– Да, да, да, да, – с пониманием откликнулась Икки, глядя ему в глаза, и тут же спросила: – А что такой симпатичный мальчик делает по ночам?

– Икки! – прикрикнула на нее Пулька.

– Что? – легкомысленно отозвалась та и добавила: – Может, я ему чем-то могу помочь! Я все-таки заведую единственной проктологической аптекой в Москве!

– Молодой человек, обслужите нас поскорее, мы уже час ждем, – потребовала Пульхерия и, когда официант-огонь убежал на кухню с подносом, накинулась на Икки: – Ты совсем, что ли, ополоумела? Опять за свое? Не прошло и двух месяцев после развода, как ты к первому попавшемуся клеишься! Неужели не понятно, что все мужики – сволочи?! Или тебе мало было драгоценного Игорька, с которым ты промучилась восемь лет, зная, что он изменяет тебе со своими студентками?! Мало дурака Овечкина, который то в бабу решит переделаться, то на Марс слетать? Мне надоело лечить твои кандидозы после сантехников и случайных знакомых!

– Не лечи, обращусь к другому врачу, благо в Москве не одна ты – гинеколог, – надулась Икки.

– Все они изверги, вампиры и кровопийцы! Никого не хочу! Никого! – высказалась Адочка.

– Это точно! Мужик – он что геморрой – одно и то же. Живешь с ним – вроде ничего не беспокоит, все вроде нормально, а то ни с того ни с сего – на пустом месте – зуд, раздражение, слезы, боль, – многозначительно проговорила Огурцова, смешав симптомы варикозного расширения вен нижнего отдела прямой кишки с семейной жизнью.

– Надо же! Откуда такие познания?! – колко спросила Икки, которая, будучи заведующей единственной проктологической аптекой в Москве, знала о геморрое все.

– Тоже читаем! – не менее колко ответила Анжелка и, осушив еще рюмку, прикрикнула на Кузю: – Прекрати хватать огурцы руками! Вилка рядом! Это ужас какой-то! Они воспитают мне неандертальца!

Юноша-огонь снова прилетел с подносом и заставил почти весь стол салатами, дымящейся картошкой с бифштексами, графинчиками с водкой и бутылками шампанского.

– Вот, возьми на чай. – Икки не унималась и протянула официанту купюру, завернутую в салфетку, на которой что-то написала, попросив у Адочки ручку.

– Премного благодарен, премного благодарен, – смущенно пробормотал тот и снова метнулся на кухню.

– Что ты там нацарапала? – грозно спросила Пулька.

– Если его как-нибудь замучает бессонница, пусть звонит мне. У меня есть от этого недуга подходящие свечи, – съязвила Икки.

– Нет, это кошмар какой-то! – в сердцах воскликнула Пулька. – Ты соображаешь, что делаешь?

– Отстань!

– А сколько ты ему денег дала?

– Как раз хватит на резиновое изделие № 2!

– А что такое изделие № 2? Что? А? Что это? – оживилась Адочка, мучая дольку лимона – больше она ничего себе не заказала.

– Ха! Что это! Презервативы – вот что это такое! – усмехнулась Пульхерия.

– А разве не изделие № 1? – удивилась я.

– Нет, изделием № 1 считается противогазная маска. – ответила Пулька. – Это уже нумерация изменилась. Очень уж нужное это изделие. Я про презерватив. Вот в народном сознании его номер и переехал со второго на первый.

– А тогда что значится под третьим, четвертым номерами? – спросила моя сестрица.

– Ты, Адочка, странная какая-то! Грелки, клизмы, груши и т.д. – ответила Пуля.

– Пзетевативы! Пзетевативы! – Кузенька от души радовался новому слову.

– Я т-те дам пзетевативы! Сядь прямо и прекрати цапать руками котлету!

– Пуль, а тебе Серапионович не звонит? – спросила Икки.

– Ты что, издеваешься, что ли?!

– А чего я такого спросила-то? Вот мне Овечкин не звонит, может, умер уже, – предположила Икки и, тяжело вздохнув, задала мне тот же вопрос касательно Власа.

– Нет, Иккусик, как в воду канул.

– Вы еще скажите, что очень по ним соскучились! – расходилась Пульхерия.

– Нет, я по Власу не соскучилась. Век бы его не видеть! Просто интересно, может, они и вправду померли с тоски, не пережили развода.

– Вот именно, нам просто интересно.

– А я хмыря своего... Я имею в виду отца этого ирода, – и Огурцова указала на Кузю, – ни разу после развода не видела. Когда к детям прихожу, он якобы на работе задерживается. Прячется! Думает, нужен он мне! Вот даже если б приплатили, в жизни с ним не сошлась бы!

– А что, если зимний вариант формы сшить из фланельки? Зимний вариант? Зимний, я говорю! Из фланельки! Разрезать ее сначала на кусочки, а потом крючком эти кусочки связать! Соединить эти кусочки крючком! Очень красиво! Очень! И тепло. Дуть не будет. Я говорю, дуть не будет! – Адочка пыталась доказать, как эффектно будет смотреться форма из фланельки на сотрудниках аптеки «Моторкина и Сº», но ее никто не слушал, только Икки закатывала глаза и метала в меня убийственные взгляды.

– Нет, вы только посмотрите, он и картошку руками жрет! Ужас! – Огурцова чуть было в обморок не упала, когда увидела, как Кузя пытается снизу подцепить пюре пальцами. – Нет, я завтра его не только ни на какую елку не поведу, я его и к адвентистам не повезу! Весь день будешь в углу стоять! Понял?

– Пезеватив ты! – беззаботно крикнул малыш и незамедлительно получил по губам.

– А можно из трикотажа! Из трикотажного материала зимний вариант сшить!

– Нет, все-таки Черепову я скину!

– И что мне делать с этим любовным треугольником идиотов? Кого увольнять-то?

– Ну кто там мне на ноги наступает?!

– Гав! Гав! Ав-ва-ва-вав! Гав!

«Тррррррр», «Тррррррр», «Тар-лям-пар-ля-ля-ля-ля-лям, тар-лям...» – задребезжал мой сотовый.

– Да! Але! – крикнула я.

– Ма-а-чка! Здра-ийи-вуй! Эт я, ма-а!

– Мамочка, здравствуй! Как ты там?

– Гов-й-ри гром... плох... слы-ыуо!

– Как ты там? – заорала я на все кафе, придя в состояние крайнего ликования и радости – это был первый звонок моей родительницы после того, как она проехала станцию Чашки на электричке и унюхала совсем другой воздух – не загазованный, как в Москве, а чистый и свежий.

– Я звоню тебе с самого высокого дерева в огороде! Забралась на яблоню – ту, что побольше! – отчетливо услышала я и тотчас представила себе, как мамаша приволокла стремянку к одной из двух уцелевших (после добычи Эльвирой Ананьевной на нашем огороде биотоплива) яблонь, поднялась сначала по ступенькам, потом вскарабкалась на могучие ветки и теперь сидит там, яко павиан. – Алшан есв икат отсем! Алшан!

– Мама! Ты что ругаешься? – вопила я, не понимая ровным счетом ничего из того, что говорила моя родительница, но слышала при этом ее очень хорошо.

– Аквал абыр тупак! Аквал абыр тупак! – напоследок выкрикнула она и отсоединилась. Страшные догадки закружились в моей голове: «Что, если любезная моя мамочка упала с ветки? Или сошла с ума? Или разговаривать разучилась вдали от цивилизации в обществе бессловесного кота Рыжика?!»

– Что случилось? – хором спросили меня члены содружества, а в глазах их я увидела страх, тревогу и недоумение.

– Мама звонила. С дерева. Но я ничего не поняла. Ничего! – отчаянно воскликнула я и собралась было уже плакать.

– Подожди, подожди, ты ведь как-то поняла, что она тебе с дерева звонит? – Икки произнесла эти слова таким тоном, будто еще не все потеряно.

– Это единственная фраза, которую я разобрала! А остальные... Мне вообще кажется, что мама с ума там сошла! – И я захлюпала.

– Вспомни, какие звуки до тебя донеслись, и прекрати реветь! – приказала Пулька.

– Алшан есв икат отсем! Алшан! Аквал абыр тупак! Аквал абыр тупак! – выпалила я.

– Точно? – с ноткой сомнения переспросила Икки.

– Точно. Это хорошо было слышно, – все еще всхлипывая, пролепетала я.

– И что это может означать? – тупо глядя на меня, спросила Анжела.

– Откуда я знаю!

– Нужно подумать.

– А может, твоя мама связалась с каким-нибудь восточным мужчинкой и разучилась по-русски говорить?.. – предположила Икки.

– Это ты от своего Овечкина понабралась – всякую чепуху молоть! – рассердилась Пульхерия.

– Можно форму, кстати, из гобелена сшить. Из гобелена! Зимнюю-то форму!

– Давайте на салфетке эти слова напишем, а то забудем, – предложила Пуля.

– Я писить хочу, – заныл Кузя.

– Да подожди ты! – отмахнулась Огурцова, словно говоря: «Тут дела поважнее!»

– Абыр, абыр... Что-то знакомое, – силилась разгадать тайну маминых слов Икки. – Это точно, девочки, какой-то восточный язык! – наконец вывела она.

– Да кто ж у меня по ногам-то ползает?! – воскликнула Пулька и посмотрела сначала на Кузю, потом на Афродиту.

– А можно сшить костюмчики из вискозно-шерстяной ткани! 50 на 50! Из вискозно-шерстяной, говорю!

– Адочка, такое впечатление, что тебе наплевать на собственную тетю! – вспылила я.

– Почему? Что случилось-то? Что? Пожар? Потоп? Я не понимаю ничего! Я-то тут при чем? Весь вечер голову ломаю, из чего им форму шить, а они меня еще и обвиняют! Хорошенькое дельце! Нет, ну надо же! Хорошенькое дельце!

– У твоей сестры мать с ума сошла, какой-то чепухи ей по телефону наговорила, мы все сидим, гадаем, что бы это могло значить, а она, видите ли, голову ломает, из чего ей форму шить! Потрясающе! Времени больше не будет! – взорвалась Пуля.

– А что она такое сказала-то? Что? Что такое можно сказать, что нельзя понять?! – вопрошала Адочка на весь зал.

– Вот что! – И Пульхерия сунула ей под нос салфетку с загадочным текстом.

– Господи! Да что тут непонятного?! Что? По-моему все понятно! Читаю для дураков! – И Адочка без запинки прочла то, что не вылетело из моей головы и было воспроизведено на салфетке: – Нашла все-таки место! Нашла! Лавка рыба капут! Лавка рыба капут! И чего тут непонятного? – Кузина уставилась на меня своими огромными, чуть выпуклыми глазами.

– Потрясающе! – после минутного молчания восторженно воскликнула Икки. – Абыр... Что-то знакомое! Абыр-валг! Это ж Главрыба! Как же я сама-то не догадалась! – И она с силой ударила себя кулаком по лбу.

– Тетька сама себя бьеть! – заметил Кузя.

– Как гоголевская унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла, – подметила я.

– Ой! Только не надо о Гоголе! – взмолилась Пульхерия.

– У тебя мамаша в Шарикова превращается! – Икки не могла сдержать смеха. – Она палиндромами изъясняется. Теперь-то ты поняла, что она сказала: нашла, мол, место, где есть телефонная связь (а именно на дереве) и что рыбной лавке Эльвиры Ананьевны пришел капут, иначе говоря, конец – или проворовались, или еще что-нибудь, но одно ясно – закрылись они. Адочка, а как это ты с ходу так прочитала?

– Я всегда, когда в метро еду, названия станций задом наперед читаю от нечего делать. Всегда задом наперед! Всегда! Тропорэа, Оверибиб, ХеНДеВ, Овохеро, – кузина демонстрировала свои способности.

– Переведи, – приоткрыв рот, попросила Икки.

– Орехово, ВеДэНХ, Бибирево... – и не успела сестрица перевернуть Тропорэа, как вдруг...

...В это самое мгновение произошло нечто невообразимое. Огурцова громко загоготала. На мою ногу под столом кто-то или наступил, или прополз по ней – непонятно, ясно лишь одно – этот кто-то был очень тяжелый. Скатерть возле меня зашевелилась, приподнялась... Я наклонилась и увидела очень знакомое лицо в платке. Когда же скатерть съехала с головы и я узрела, понятное дело, лицо без платка, то в ужасе отшатнулась и громко ахнула: у моего колена на корточках сидел Амур Александрович Рожков и смотрел на меня победоносным взором – мол, и тут я тебя достал!

Буквально каких-то пару секунд спустя гомерический гогот Огурцовой, что восседала по другую сторону от бабушкиного секретаря, перерос в нечто большее – ее начало нещадно рвать, и на лысину Рожкова, словно вулканическая лава, изверглись картофельное пюре вперемешку с полупереработанными солеными огурцами, квашеной капустой, бифштексом и мочеными яблоками. Вдобавок масса на голове секретаря сильно отдавала спиртом, а на длинных коровьих ресницах его повисли иголочки укропа.

Все с изумлением склонились над ним. Сам же Амур Александрович некоторое время никак не мог понять, что стряслось. Он указательным пальцем подцепил с лысины кусочек то ли моченого яблока, то ли капусты, посмотрела на него и, отбросив, закричал:

– Что это? Что это было? Что за безобразие! – Душ включился на полную мощность. – Да как вы себе такое позволяете?!

– А нечего за мной следить да под столами прятаться! – нашлась я.

– Я не знаю, как это произошло! Ну правда! Как-то само собой – неожиданно. Я бы и до туалета не добежала, – оправдывалась Анжелка.

– Амур Александрович, немедленно ступайте в уборную, отмойтесь там, – приказала я.

– Нет! Как это вообще возможно?! – возмущался он.

– Ступайте, ступайте – от вас дурно пахнет, – убеждала я его.

– Я пойду. Пойду! – душещипательно воскликнул он. – Но я вернусь! И тогда-то мы разберемся! Разберемся во всем! Только посмейте улизнуть, пока я буду отсутствовать!

– Ну что вы, как можно! Мы обязательно вас дождемся! – заверила я бабушкиного секретаря, и он отправился в мужскую комнату. – Девочки, сматываемся! Пулька, ты с нами?

– Нет, я в больницу – мне сегодня Черепова дежурство подсуропила.

– Юноша, юноша! – что было мочи закричала Икки. – Юрист! Немедленно рассчитайте нас, а то будет скандал. Давай, давай! – Она, не считая, выложила на стол деньги. – Сдачи не надо, оставь себе на обучение.

– Спасибо. Огромное! Я позвоню вам, – пообещал рыжий официант в оранжевом длинном фартуке.

– Но мне надо рот пополоскать! – капризно проговорила Огурцова.

– А я писить хочу! – настаивал Кузя.

– Успехов вам! Можете сходить в мужской туалет, помочь Рожкову отмыться! – съехидничала я.

– На улице справите все свои нужды, – деловито проговорила Икки.

– Правильно! Фроденька всегда свои нужды на улице справляет – не несет в дом дерьмо! Не несет! И что за манера у людей – высморкаться и потом повсюду у себя в кармане носовой платок таскать, будто бы это драгоценность какая! Будто драгоценность! – с мудростью Монтеня заметила Адочка, надевая пальто, связанное из толстенных ниток, с крашеным фиолетовым из воротником меха неведомого зверя.

Пока моя кузина перефразировала «последнего гуманиста» Франции, Огурцова, достав из сумки огромный пакет, принялась сметать в него все, что осталось на столе.

– Ты что делаешь? – поразилась Икки.

– Продукты забираю! За все уплочено! Негоже, чтоб харчи пропадали, – тоном экономной хозяйки проговорила Анжела, заворачивая в салфетку недоеденную Кузей котлету.

– Тарелки хоть оставь! – с сарказмом порекомендовала Пулька.

– А я шампанское возьму! – И Икки, схватив бутылку, спрятала ее за пазуху.

– И я тоже! – Мне стыдно, но я поддалась стадному чувству.

– Ну, пойдемте быстрее! Фроденьке давно спать пора! – поторапливала нас Адочка, с отвращением глядя на нетронутую лимонную дольку.

– Анжела! – окликнула подругу Пулька уже на улице. – Приезжай-ка на этой неделе ко мне в больницу! Не нравится мне что-то это твое пристрастие к соленым огурцам и неконтролируемые приступы рвоты.

– Чего-чего? – прищурилась та.

– В больницу приезжай, УЗИ хоть сделаем. Это я тебе как врач говорю!

– Ерунда какая! – отмахнулась Анжелка и, схватив Кузю за руку, поволокла его к метро. – Пока, завтра позвоню! – крикнула она издалека.

Пулька поехала своим ходом в больницу (сегодня она была не на «колесах», зная, что может хватить лишнего), Адочка с Фродей тоже спустились в метро, а мы с Икки прыгнули в троллейбус и поехали домой.

* * *

– Вот зачем, зачем ты мне эту Адочку навязала?! – набросилась на меня Икки, сильно ударив ладонью по компостеру. – Теперь она не отстанет. А что она может сшить? Ничего хорошего! Навяжет каких-нибудь дурацких балдахинов в дырку, и еще деньги ей плати за это! Эксклюзив, видите ли!

– Зато ничего похожего ты ни в одной аптеке не сыщешь. Форма будет лицом «Моторкиной и Сº», – мне больше нечего было сказать.

– Уж это точно! То, что создаст Адочка, не только ни в одной аптеке не найти, вообще нигде не откопать! Разве что в дурдоме. Это ж надо придумать – полосатые гольфы и треугольные колпаки с помпонами! Наша организация превратится в филиал Ганушкина.

– Ты неправа. Я уверена – вы с Адочкой найдете компромисс. Она не до такой степени чудачка, чтобы не понять, что от нее требуется. И вообще, во всем есть свои плюсы и минусы! Но если ты такая упертая, можешь поехать в магазин спецодежды и купить там для всех своих сотрудников точно такую же синтетическую форму, какую носят твои коллеги-фармацевты из «Лекаря Атлетова», которая впитывает все запахи и не выветривается даже после стирки! – вспылила я – мне стало обидно за Адочку, видимо, родная кровь давала о себе знать. – Очень оригинально! – добавила я и плюхнулась на свободное место у окна.

– Может, ты и права, – призадумалась Икки, – и даже если Адочка понавяжет полосатых колпаков – это будет, во всяком случае, нестандартно и своеобразно. Ладно, закажу ей форму. Правда: во всем есть свои плюсы и минусы. Хоть Иннокентий и приволок сегодня эту Катю Кучкину, зато у нас есть кому коробочки клеить. Наверное, придется все-таки его оставить. Только вот что с его новой пассией делать, не знаю – боюсь, она ему работать будет мешать. Маш, ну чего ты такая кислая сидишь? Ты обиделась на меня?

– Нет! Ты ведь знаешь, я никогда не обижаюсь! Обижаться глупо. Так не приобретешь никакого жизненного опыта. Нужно просто делать выводы из складывающихся ситуаций и поступков окружающих.

– И какой же ты сделала вывод?

– Надо сначала хорошенько мозгами пошевелить, а потом рот раскрывать. Я стала слишком часто брякать что попало. Но не о том я сейчас думаю. Нехорошо как-то в кафе получилось с Амур Санычем. Помимо того, что Анжелка испачкала его...

– Ха! Испачкала! Это мягко сказано! – И Икки затряслась от смеха.

– Еще и убежали, точно школьницы. Я представляю, как он сейчас из туалета вышел, к нашему столику направляется – ему так много нужно сказать нам, столько в душе накопилось, пока он голову отмывал в раковине...

– Перестань! – хохоча, пискнула подруга.

– Приходит, а там никого. Надо было мне остаться, поговорить с ним. Икки, прекрати ржать. Мне его жалко!

– А как он вообще-то в этом кафе оказался, да еще под нашим столом?

– Я сама ему сказала. Он, когда утром у меня был, привязался: «Что вы делаете сегодня вечером? Куда идете? В котором часу?» И я поняла, что, пока не отвечу на все его вопросы, он со своей Глорией Евгеньевной не уйдет. Ну и выдала все как на духу.

– Нечего лезть не в свое дело! За что боролся, на то и напоролся!

– Слушай, а пошли ко мне, старый Новый год отметим, шампанское у нас есть, а то все как-то комом получилось – мы даже и за праздник не выпили, – предложила я.

– Пойдем! – радостно согласилась Икки, и мы, купив по дороге ананас в ночном магазине, завалились ко мне домой.

Мы с Икки сели прямо на пол около елки (как в детстве, бывало, любили сидеть) и, поставив перед собой две бутылки шампанского, фужеры, ананас на тарелке, ни с того ни с сего рассмеялись.

– А Пулька все-таки злая! – вывела Икки после первого бокала.

– С чего это ты взяла?

– А какое ей дело до того, кому я телефоны даю? Кому хочу, тому и даю!

– Не злая она! Просто беспокоится за тебя.

– Тоже мне – мамочка нашлась! Кстати, о мамочках. Моя неделю назад втерлась в доверие к Векововскому и теперь торчит у него в павильоне до полуночи.

– Кто такой Векововский?

– Ты что, телевизор не смотришь? Он каждую среду ведет передачу «Прожить не век, а два» о том, как можно прожить двести лет, если следовать его советам и вести здоровый образ жизни. Старик такой глубокий, с длиннющей седой бородой, но глаза молодые-молодые, а щеки розовые. Уверяет, что ему уже 110 лет стукнуло, а он еще мужчина в полном соку. Ты понимаешь, о чем я.

– Ну, щеки ему красят, в глаза для блеска что-нибудь закапывают, а в соку он или нет – бездоказательное заявление. Фамилия тоже не его – как пить дать псевдоним для передачи, да и насчет возраста, наверное, приврал. А что за советы-то?

– Всякие обливания ледяной водой, зимние салаты из одуванчиков...

– Какие одуванчики зимой? – удивилась я, терзая ананас.

– Как какие? В мае нужно их собрать, засушить, а зимой размачиваешь и салат делаешь. – Мне вдруг вспомнился фирменный салат «Уходящая осень», что я приготовила из яблок, крабовых палочек и, приправив подсолнечным маслом с мускатным орехом, украсила листьями татарского клена, ветки которого упираются в мое окно. В доме тогда ничего не было, кроме яблок и палочек, я сгорала от любви к Кронскому, голодала, а он вдруг позвонил и попросился в гости. Нужно было чем-то угощать «лучшего человека нашего времени» – великого сочинителя детективов, и я сама выдумала рецепт. – Где ты витаешь?

– Да так, пустое, – очнулась я. – А что мамаша-то твоя у него делает?

– Предлагает из его программы ток-шоу сделать. Чтоб зал был, и народ сидел, и все делились своими секретами молодости и долголетия. Но мне кажется, это всего лишь прикрытие. Она просто, как Пулька сегодня выразилась, клеится к нему!

– Так ему же 110 лет! – поразилась я.

– Ну и что. Он ведь говорит, что в полном соку! А по мне было бы лучше, если б родители помирились. Тогда бы я снова переехала в отцовскую квартиру и жила одна... – мечтательно проговорила Икки и спросила вдруг: – Маш, а скажи честно, ты по Власу не скучаешь?

– Не-ет, – протянула я.

– И тебя не задевает, что он ни разу не позвонил?

– Об этом я думала и поняла, почему. Он меня боится. Ну не в том смысле, что боится. – После третьего фужера я начала путаться в фобиях Власа.

– Ничего не поняла.

– Как тебе объяснить? Если честно, то он первым хотел предложить мне развод. Я почувствовала, что он собирается это сделать, и заткнула уши, а когда увидела, что он замолчал, успела быстрее это сказать. Он все время боялся, что я изменю ему. Эта постоянная ревность... Мне даже кажется, что он подсознательно хотел, чтобы я ему изменила. Короче, мазохист. Что о нем говорить! К тому же я не успела привыкнуть к нему за период нашего короткого брака – виделись мы с ним мало: всю первую медовую неделю он искал утерянную при транспортировке машину из автосалона своего компаньона Ильи Андреевича, потом я уехала в деревню, сторожить дом от налетов отчима с Эльвирой Ананьевной за биотопливом. Вот до сих пор не могу понять, отчего Влас с таким подобострастием относится к Илье Андреевичу, причем это не подхалимаж, а искреннее чувство.

– Илья Андреевич – это тот самый пожилой дядечка с родимым фиолетовым пятном на пол-лица, что на нашей свадьбе гулял?

– Он самый. Мне кажется, если Илья Андреевич попросит Власа с 16-го этажа прыгнуть, тот перечить даже не станет, из уважения спрыгнет. И главное, что мой бывший муж совершенно независим от старика – у него свой автосалон, у того свой... А почему ты спросила, скучаю ли я по Власу? Уж не тоскуешь ли ты по Овечкину? – грозно спросила я, глядя прямо Икки в глаза.

– Нет, Овечкин – пройденный этап. – Как она только сказала эти слова, у меня от сердца отлегло. Честно говоря, я не ожидала, что Женька окажется такой свиньей – он после развода с Икки и мне ни разу не позвонил, а еще друг называется! – Печаль у меня на сердце совсем не из-за него.

– Из-за Иннокентия со Светкой, что ли?

– Ой, да пусть они сами разбираются! Буду я еще о них думать! Понимаешь, тяжело мне. Мысли унылые в голову лезут. Мне уже не двадцать, а у меня ни мужа, ни детей. Когда я рожать-то буду?! В сорок, в пятьдесят? Пулька говорит, сейчас у всех ранний климакс, у некоторых даже в 28 лет начинается! Ну что у меня за жизнь?! Днем свечки выкатываю да созерцаю шальные физиономии Иннокентия с Катей Кучкиной, а вечером с мамашей ругаюсь! Вот умру – после меня ничегошеньки не останется! После тебя хоть книжки останутся, а после меня – ничего!

– Ну, не знаю... – призадумалась я. – Может, тебе дерево посадить?

– Загнется.

– Ну сад, сад вишневый посади! Он разрастется, как раз к старости в парк превратится, платный вход сделаешь – неплохая прибавка к пенсии будет. – Шампанское ударило в голову, и меня понесло.

– Совсем я не об этом! Ты тоже сравнила сад (пусть даже вишневый) с семьей!

– Ох! Не знаю, что тебе и посоветовать! – беспомощно воскликнула я, наконец отрезав нам по кругляшку ананаса. – Вот, съешь лучше.

– А Пулька все-таки противная! Мне ни с кем знакомиться не дает, говорит, все мужики – сволочи, а сама якобы в больницу поехала, на дежурство!

– Почему – якобы?

– Да потому что ни в какую ни в больницу она поехала! – прошептала Икки так, будто вот-вот откроет мне страшную тайну. – Она к любовнику понеслась!

– Откуда ты знаешь? – у меня даже рот сам собой открылся: как это возможно – Пульхерия, которая в данный отрезок своего жизненного пути мужиков на дух не переносит, вдруг взяла предала нас и отправилась ни в какую ни в больницу, а к любовнику!

– Что тут знать?! Тут и догадаться не сложно! Как же, проживет наша Пулька два месяца без мужика! А если и в больницу поехала, то не на дежурство, а к какому-нибудь очередному медбрату! Э-эх! Бессердечная! А мне Аркадий Серапионович каждый день звонит, все узнает, не переменила ли его Пульхэрия решение, все спрашивает, не надумала ли она снова с ним соединиться. И мамаша у нее такая же очерствевшая! Отца из дома выгнала! Так он теперь при институте, где свои семинары о творчестве Гоголя проводит, в каморке сторожа живет.

– Так он у этого, коллеги своего жил... Как его... Специалиста по Жуковскому! – удивилась я.

– Леонид Михалыч Протычкин тоже его вытурил! Вторая неделя уж пошла, как вытурил! А Вероника Адамовна все ребро это проклятое ищет! Каменная женщина! Никак я от нее такого не ожидала!

– А почему Аполлинария Модестовича Протычкин прогнал? – мне стало ужасно жаль Пулькиного отца.

– Во взглядах не сошлись. Оно и понятно: Протычкин – Жуковским болен, Аполлинарий Модестович грезит Гоголем. Где ж тут сойтись?! Подробностей не знаю, знаю лишь то, что переругались они. По-моему, выясняли, кто в литературу больше привнес: Василий Андреевич или Николай Васильевич.

– Откуда тебе это все известно?

– Пулька сама позавчера и рассказала. А сейчас она, точно тебе говорю, с каким-нибудь санитаром забавляется!

– Это только твои предположения! – вздохнула я. – Мне все-таки кажется, что ты по Овечкину скучаешь.

– Я ведь сказала – Овечкин для меня прочитанная книга. Я поняла, что это за человек, и поняла, что он мне не подходит. Он постоянно одержим какой-то новой бредовой идеей, которая поглощает его всего, целиком! Ему всегда будет не до меня. А женился он на мне знаешь почему? Знаешь почему? – с жаром спросила она.

– Почему?

– Потому что на тот момент я была его идеей. Вот и все. – Икки замолчала на минуту, а потом как закричит: – Без мужика я тоскую! Без мужика! И с ними плохо, и без них невозможно. Как тебе объяснить... Это, знаешь, как свет ночью. С одной стороны, он совсем не нужен, мешает только! Ну ты сама подумай, со светом-то кто спит? А вот проснешься среди ночи – пить, положим, захочешь, – нужно на кухню идти. А как в темноте, без света дойдешь? Нет, дойти-то, конечно, можно! У нас вчера отключили электричество, я в туалет пошла – и вот результат! – И Икки, задрав юбку, показала мне лиловый синяк размером с горлышко от трехлитровой банки.