Текст книги "Мишень для темного ангела"

5. Глафира

– Июнь, люди должны отдыхать, а у нас работы – по горло! – сказала Лиза, разгребая на своем огромном письменном столе папки с документами, бумаги, книги, пустые чашки и блюдца. – Значит, у людей проблемы.

– Так радоваться надо, – сказала я, бросаясь ей помогать, поскольку я в нашей конторе отвечаю за еду и уборку. Так повелось с самого начала, едва я только устроилась работать к Лизе. – Дай-ка сюда эти чашки… еще уронишь, нехорошо будет, все-таки лиможский фарфор.

– У людей неприятности, а ты говоришь, радоваться нужно.

Все эти разговоры были лишь фоном, ненавязчивым оформлением утра понедельника. Понятное дело, что я никогда не радуюсь чужому горю, напротив, радуюсь, когда удается кому-то помочь. И огорчаюсь, когда мне предстоит сообщить нашим клиентам тяжелую весть. К сожалению, так иногда бывает.

Лиза Травина – адвокат с именем, я, Глафира Кифер, – ее помощница. Но помимо чисто адвокатских историй у нас здесь подчас разыгрываются настоящие криминальные драмы. Надо будет как-нибудь подсчитать, сколько невиновных людей нам удалось спасти от грозящей им тюрьмы, сколько людей было найдено благодаря нашим с Лизой совместным усилиям. Конечно, последние два года нам стало легче работать, мы приняли в штат молодого и энергичного Дениса Васильева. Вот так и работаем – Лиза, я и Денис.

Лиза – стройная, высокая, светловолосая молодая женщина. И я не знаю ни одного мужчины из нашего окружения (или наших клиентов), кто бы не восхищался ею. Я тоже восхищаюсь ею и подчас прикладываю неимоверные усилия, чтобы хоть немного походить на нее. Так, к примеру, время от времени пытаюсь отказаться от сладкого и мучного. Но меня хватает ненадолго. Кондитерская – это то искушение, мимо которого я не могу пройти, не заглянув. Все понимаю, чувствую, что плыву, но остановиться не могу. Пирожные – буше, эклеры, бисквитные, со сливочным или заварным кремом, миндальные, булочки с орехами, слойки, безе, пахлава… Это все печется для меня. Да и кондитерскую построили рядом с нашей конторой тоже исключительно ради меня. Так, во всяком случае, говорит задумчивая Лиза.

– Сейчас должна прийти знакомая моей мамы, ее зовут Лидия Александровна Вдовина. Очень колоритная женщина. Современная, молодящаяся изо всех сил, вот уже почти десять лет живет в Америке с мужем-художником. Некрасивая, но эффектная, обаятельная. Она – просто блеск!

– Так она что, приехала из Америки сюда, к нам, в Саратов?

– Да, решила проведать своих родственников, друзей. Может себе позволить.

– А к нам почему? Проблема?

– Мама сказала, что у нее подруга пропала. Но мы сейчас сами обо всем узнаем.

Через несколько минут раздался звонок в дверь, пришла Лидия Александровна. Невысокого роста, с густыми, аккуратно постриженными волосами, в черных брючках и свободной красной блузе с короткими рукавами, позволяющими увидеть ее слегка покрытые загаром тонкие руки с намечающимися пигментными пятнами. На ногах – удобные, мягкой кожи темные мокасины.

Половину лица закрывали темные очки, которые она, войдя в приемную, сняла и взглянула на нас ярко-синими, в веселом прищуре, глазами.

– Ты – Лиза! Я узнала тебя, деточка! – она стремительно подошла к Лизе, и они обнялись.

– Как же я рада видеть вас, Лида!

– Тебя! Не «вас», а тебя! – поправила ее, подняв кверху тонкий указательный палец с острым красным ногтем, Вдовина.

– Хорошо, договорились, – улыбнулась Лиза. – Присаживайся. Чай? Кофе?

– Ничего не хочу. Спасибо.

Она села между нами за свободный стол Дениса, которого вообще редко можно было застать на рабочем месте. Он снова где-то мотался, гонялся, слонялся, летал, бегал, добывал информацию, проворачивал наши дела.

– А это, стало быть, Глафира, – она улыбнулась мне, показывая ряд белоснежных зубов. – Очень приятно. Я много слышала о вас, Глашенька. Можно я буду вас так называть?

– Хорошо, конечно…

– Ты прекрасно выглядишь, – сказала Лиза, и я поняла, что это «ты» далось ей с трудом. – Посвежела, помолодела. Как там, в Америке?

– Прекрасно. Приезжай к нам – и сама все увидишь. Мы живем в дивном месте, во Флориде… Я и с русскими уже там подружилась, образовался круг знакомых, и вообще все хорошо. Но Россия – это другое, это родина, и этим все сказано. Так хотелось увидеть знакомые лица не по скайпу, а вживую, обнять всех своих сестер, племянников, подруг… И все, слава богу, живы-здоровы. Вот только Элечку, свою подружку закадычную, потеряла… Даже и не потеряла… Ладно, все по порядку.

Эльвира Норкина. В девичестве Скворцова. Когда я уехала, мы поклялись друг другу не теряться. Она замечательная, прекрасный человек. Очень воспитанная, интеллигентная. Детей у них с мужем не было, но зато они жили душа в душу. Женя очень любил Элечку, просто боготворил ее, это была идеальная пара. Поэтому, когда он заболел, она совсем растерялась… А уж когда умер, она и сама была едва живая… Это несчастье случилось, когда я уже уехала в Америку. Она написала мне о смерти Жени, сказала, что ей плохо, и я предложила, чтобы она приехала ко мне погостить, сменить обстановку. Деньги у нее есть, Женя хорошо зарабатывал, у него был свой бизнес, кажется, молочный. А перед смертью он все продал и вложил деньги в недвижимость. У них была трехкомнатная квартира в центре Москвы, а потом, я так поняла, Женя купил еще несколько квартир… Это я к тому, что она спокойно могла позволить себе купить билет до Флориды. Да в крайнем случае я сама бы ей купила! Но об этом речь не шла… Да и вообще, ничего не получилось… Мы все переписывались, переписывались, я давала ей какие-то советы и все ждала, что она созреет для поездки ко мне. Я понимала, что ей просто не хватает решимости. Вероятно, мне самой следовало тогда приехать к ней, поддержать ее. Но у меня были важные дела, мой муж, художник, готовился к выставке, и ему тоже нужна была моя поддержка. Да он вообще без меня не может! Словом, я упустила какой-то момент, очень важный для нее, я думаю… Наступила пауза в нашей переписке, а мы переписывались по Интернету, разумеется… Я завалила ее письмами, разволновалась, звонила нашим общим знакомым, они сказали, что Эля поехала к какой-то родственнице в Питер, что скоро вернется…

И вот она вернулась, написала мне, что ей стало уже лучше, что она развеялась и готова подумать о поездке ко мне. Я обрадовалась… Но потом она написала, что у нее начались проблемы со здоровьем, кажется, что-то с зубами… Словом, вся эта наша переписка о поездке в Америку затянулась… мы стали писать друг другу все реже и реже… Мне даже показалось, что я начала раздражать ее своими письмами, новостями об успехах моего мужа… А потом переписка вообще сошла на нет. Я изредка спрашивала наших общих знакомых, как там Эля, но и они с ней перестали видеться, общаться… Быть может, меня бы здесь, у вас, Лиза, не было, если бы не одно обстоятельство, которое не дает мне покоя. Вот, прочти…

Лидия протянула Лизе листок.

– Что это? Какие-то слова… – Лиза вертела листок в руках.

– Мы вяло с ней переписывались, какие-то дежурные вопросы-ответы… А в тексте мне попадались слова… с чудовищными ошибками… Видишь, Лиза? Слово «речь» написано без мягкого знака. Вместо «довольно» – «давольно», а еще это «извени»! Или вот: «через чур»! Ну и конечно этот шедевр: «лутше».

– И?

– Конечно, ей было совсем плохо, у нее была депрессия, но разве может человек с высшим филологическим образованием допускать такие чудовищные ошибки?!!

– Нет! – вырвалось у меня. – Это не она вам писала.

– Разумеется, не она, – согласилась со мной Лиза. – Но тогда кто? И зачем?

– Короче, девочки. Я поехала к ней – в ее квартире живут другие люди. Они сказали, что Норкина продала им эту квартиру, и даже показали договор купли-продажи. Все чисто. Это было чуть больше пяти лет тому назад. В 2010 году. Я спросила их, не известно ли им, куда делась бывшая хозяйка, на что они ответили, что вроде бы она после смерти мужа никак не могла прийти в себя, что в этой квартире ей все напоминало о нем и что она присмотрела себе дом в какой-то деревне, неподалеку от Москвы.

– Ты, значит, видела договор купли-продажи.

– Да-да, и вообще все документы на квартиру. Говорю же, там все чисто. Моя Эля куда-то уехала. Возможно, она заболела и не могла сама писать и кто-то писал мне письма под ее диктовку. Да там даже и не письма, а короткие сообщения.

– Но если так, – осторожно вставила я, – этот неграмотный человек должен уметь пользоваться компьютером, это же электронные сообщения…

– Да, и я так подумала, – согласилась со мной Лидия. – И даже успела представить себе доярку с ноутбуком на коленях…

– Вы… то есть ты хочешь ее найти, да, Лида? – подытожила разговор Лиза.

– Да, очень хочу. Я принесла ее фотографии, записала подробно все, что нужно, – имя-фамилию, дату рождения, бывший теперь уже адрес… Со мной, Лиза, нужно вести себя, как и подобает в таких случаях, официально. Составляем договор и – вперед!

– Хорошо.

Лиза посмотрела на меня. Предстояла поездка в Москву.

– Вы полетите в Москву самолетом, вместе со мной, – сказала Лидия, словно прочтя наши мысли. – И будете жить у меня, в моей московской квартире. Надо сказать, что я ее все эти годы никому не сдавала, за ней присматривала моя соседка, чудесная женщина. Она даже все мои цветы в горшках сохранила, представляете?! Ну что? А… понимаю, вам надо поговорить. Хорошо, тогда я сейчас, Лиза, поеду к твоей маме, выпью у нее чайку, мы с ней договаривались, а потом ты позвонишь мне, и мы определимся, каким рейсом полетим в Москву. Хорошо? Но вы собирайтесь, очень прошу, предполагаю, что дел в Москве будет много.

– Хорошо.

Лидия улыбнулась одними губами. Видно было, что она встревожена, что этот разговор об Эльвире, ее подруге, расстроил ее.

Она ушла. Лиза встала, прошлась по приемной, распахнула окно.

– Все можно понять… И депрессию, и желание этой Эльвиры продать квартиру, где ей все напоминало о ее муже, и переехать за город. Вообще изменить свою жизнь. Но эти ошибки… Это же грубейшие орфографические ошибки! И даже если предположить, что она диктовала эти письма Лиде… Ну, одно письмо она могла продиктовать. Но несколько? Зачем ей это? К тому же эти письма были, как выразилась Лида, дежурного характера, то есть не информативные…

– Думаешь, ее уже нет в живых?

– Все указывает на это. Или же попала в какую-нибудь секту. Словом, она либо выпала из реальной жизни, либо из жизни вообще… Где у нее была квартира?

– Остоженка, дом пять.

– Да уж… ты хотя бы представляешь себе, сколько может стоить сейчас трехкомнатная квартира на Остоженке? Ты набери, набери, погугли Остоженку, дом пять…

Я открыла первое же объявление о продаже квартиры по интересующему нас адресу.

– «В самом центре столицы в престижном районе «Золотая миля» на Остоженке, в старинном доме 1915 г. постройки, предлагается 3-комнатная квартира с дизайнерским ремонтом. Второй дом от храма Христа Спасителя. Большие просторные комнаты, кухня-столовая, зимний сад…» Да… Один квадратный метр здесь стоит полмиллиона рублей.

– А я о чем? Да наверняка все крутится вокруг этих квартир, вокруг денег этой Норкиной. Я понимаю, конечно, Лиду, она давно уже оторвалась от своей прежней московской жизни, но если уж ей так дорога была эта Эля, то могла бы и приехать к ней, забрать ее с собой. Тем более что знала, понимала, что она находится в таком состоянии, что мало чего соображает, и что она в таком положении – просто находка для мошенников.

– Это ты сейчас так рассуждаешь, а вспомни, давно ли ты интересовалась жизнью своих подруг?

– Да у меня и подруг-то особо, близких я имею в виду, нет… Только ты. И если бы с тобой что-нибудь, не дай бог, случилось, уж поверь мне, я бы разыскала тебя… И не стала бы ждать столько лет, как Лида… Пять лет тому назад Норкина продала свою квартиру. Я думаю, нужно разыскать риелтора, который проводил сделку, и разговаривать с ним. Ну и, конечно, заняться официально поисками Норкиной. Вполне возможно, что она действительно купила домик в какой-нибудь деревне в Подмосковье и живет себе там…

– Тема наследников…

– Наследники – это наше все! Надо будет выяснить все о ее родственниках, возможных наследниках. Сама понимаешь, Глаша, московские квартиры – это золотая и, вместе с тем, криминальная тема…

– Там мы едем?

– Разумеется! Я сейчас позвоню Диме, ты – своему мужу.

– Земцовой звонить будешь?

– Думаю, что она обидится, если узнает, что мы с тобой были в Москве и не встретились с ней. К тому же, как ты сама понимаешь, она может нам реально помочь.

– Она снова с Крымовым?

– Понятия не имею. Вроде бы с ним, но… это же Крымов, с ним трудно. Он – как ветер.

Я живу с мужем за городом, мы воспитываем его мальчишек от первого брака, и, если бы не Надя, сестра мужа, конечно, ни о какой работе я и не помышляла бы. Но Надя, одинокая женщина, без мужа и детей, обрела свою семью у нас.

– Тебя собрать? – спросила она. – Ты приедешь домой?

– Точно не знаю, но думаю все же, что нет. У меня здесь, в конторе, есть все необходимое для командировок.

– Узнай, какая погода в Москве, может, похолодает… Словом, мы будем тебя ждать.

– Я еще Диме позвоню… Он что-то трубку не берет. Может, не слышит…

Но Дима взял трубку, буквально через пару минут после моего разговора с Надей. Я рассказала ему о новом деле, объяснила, что мне нужно уехать. Он, как и Надя, сказал о возможном похолодании, посоветовал мне взять свитер.

Это был обычный разговор, но в нем было столько обоюдного тепла и понимания, что я в который уже раз поблагодарила бога за то, что он послал мне встречу с Димой и что у меня есть семья и даже сыновья – Арсений и Петя!

Лиза тоже позвонила домой, поговорила с няней подросшей дочки Магдалены, предупредила своего мужа, Дмитрия Гурьева, о том, что мы уезжаем. Мы собрались, взяли все необходимое, позвонили Лидии, сказали, что готовы и что можно покупать билеты.

И вот спустя два часа мы втроем уже сидели в аэропорту в ожидании своего рейса.

– Лида, расскажи нам подробнее о своей подруге, – попросила Лиза. – Что она за человек? Ее характер, привычки, болезни…

Я достала блокнот и приготовилась делать пометки.

6. Женя

– …Ты им компот из клубники сделай и оладушки напеки… И смотри, чтобы Егорка на яблоню не лазил, он однажды залез, а слезь не смог, и нам пришлось просить большую лестницу у соседей… Мало того что соседи у нас – люди необщительные, так еще и лестница неподъемная!..

Вспомнив этот эпизод из дачной жизни, Женя, закончив разговор с матерью, медленно повернула голову и посмотрела на распростертое на полу тело мужа.

– Ты помнишь? Помнишь, как мы волокли с тобой эту лестницу, чтобы снять Егорку? Ничего-то ты не помнишь… Вообще все забыл. И про нашу любовь забыл, и о том, как наши дети рождались, и как мы радовались, как были счастливы. Ты предал нас, нас всех – меня, Леночку, Егорку. Что сделала с тобой эта женщина? Чем тебя околдовала? Старая, некрасивая, я видела ее фото на твоем телефоне, уж извини… Деньги. Всему виной деньги, вернее, их отсутствие. Но кто же в этом виноват, что у нас никогда не было денег? Я, что ли, должна была их зарабатывать? Ты – мужик, ты и должен был нас обеспечивать. Думаешь, я не помню, какие горы ты нам обещал, когда делал мне предложение? Что откроешь свою типографию, что отец тебе поможет и все такое… Да, я понимаю, твой отец заболел, и все деньги ушли на его лечение, но их все равно не хватило бы, и ты это прекрасно знал… А так… Что в конечном итоге получилось? Ни отца, ни денег… Твоя мать с инсультом лежит, хорошо еще, что за ней сестра ухаживает. Но тоже ведь не бесплатно, там уже и завещание подготовлено…

Молчишь?

Женя Зимина, худенькая бледная женщина в джинсах и майке, принесла ведро с водой на кухню и принялась отмывать пол от рвоты.

– А ты как думал? Думал, что я тебя вот так просто возьму да и отпущу? Ты, значит, решил развестись, меня с детьми бросить, а сам бы отправился в Лазаревское, на море, ублажать эту старуху? Ты вообще думал, что я должна была чувствовать, представляя вас вместе? Ну уж нет…

Она мыла губкой пол рядом с телом мужа, сначала боясь взглянуть на его лицо, перепачканные губы, а потом, словно осознав, что перед ней труп, этой же губкой вымыла и его лицо.

– Хорошо, что дети на даче, с мамой. Она там за ними присмотрит. А я… Я сначала думала сдаться полиции, рассказать им всю правду, ну, что отравила тебя. А сейчас думаю: с какой стати я стану губить свою жизнь? Да и детей жалко. Уж как-нибудь да вывезу тебя. Хоть по кусочкам. Мне уже все равно.

Ты пойми, Саша, я тебя уже не люблю. Во мне все сгорело. Я просто понять не могу, как это так можно взять да и вычеркнуть из жизни человека. Это же не слова из предложения выбросить. А человека! Значит, сломать, изменить его судьбу. И почему я должна страдать одна? Ты, значит, жил бы себе спокойно у нее под крылышком, у этой змеюки, вы купались бы в море, ели шашлыки, а мы тут с детьми подыхали с голоду? Нет, Саша.

И ей не будет уже жизни… Уж я-то постараюсь…

Прикатила! С деньжищами, думала, что раз есть деньги, так можно все?! Да кто бы тебе развод-то дал? Я? Нет!

А ты, Саша, ты вот скажи, тебе не стыдно? Ты вообще, что ли, разум потерял? И стыд? Отправился на заработки, а вместо этого закрутил роман с престарелой бабой, жил у нее, а теперь вот и жениться на ней собрался! Стыд-то какой!

Она вылила грязную воду в унитаз, набрала чистую, плеснула в ведро дезинфицирующую жидкость и снова принялась мыть пол на кухне. Чувства, которые захлестнули ее, были похожи на опьянение свободой, возможностью выговориться наконец. Она была одна дома, не считая мертвого мужа, и никто не мешал ей выплескивать все накопившееся негодование, злость, обиду, раздражение, досаду. Еще не осознав до конца, что она натворила, она радовалась одному – что ей сейчас никто не мешает. Что детей дома нет. И что мама, которая имеет обыкновение заходить по нескольку раз в день, сейчас на даче. Поэтому, кто бы ни позвонил в дверь, она имеет полное право не открывать.

– А то кофейку ему захотелось… А ты купил этот кофе? Ты хотя бы рубль в дом принес? Привык, что нас мама содержит, что все в дом прет! Кофейку, да с сахаром… Да как ты вообще посмел прийти после того, что сделал?! Развод он, видите ли, захотел… Жениться собрался! Кофе… Выпил? Понравилось? Вот так…

Она поднялась с колен, выпрямилась во весь рост и пнула ногой тело мужа в бок.

– Что, уже не больно? Ничего не чувствуешь? А я чувствую. И мне больно. И боль моя еще не скоро пройдет. Ну что, кажется, чисто?

Женя Зимина принесла из спальни большое покрывало, расстелила на полу, втащила на него тело и аккуратно завернула, откатила рулон к стене. Села у распахнутого окна, закурила.

На кухне крепко пахло хлоркой, было чисто и как-то голо. Это потому, что не было детей. На плите – пусто. В холодильнике – тоже. Зачем что-то готовить, когда нет аппетита, всегда можно перекусить хлебом и молоком.

Женя сидела, курила, рассматривая покачивающиеся за окном ветви деревьев, слушала шум московского летнего двора, детские голоса и крики, звук ударяющегося о стену мяча, и слезы, крупные, прозрачные, капали, стекая по обескровленным щекам, на грудь.

Как она могла так ошибиться в своем муже? Всегда считала Сашу человеком близким, родным. Конечно, все знали и понимали, что он неудачник, что так уж складывалось в его жизни, за что бы он ни брался, у него ничего не выходило. Вот просто сплошное невезение. Зато ему повезло с женой и детьми! Разве это не счастье?

Так разве ж он это ценил? Может, в самом начале их отношений он и относился к Жене с трепетом, но все это схлынуло с рождением Леночки. Как-то сразу все стало приземленно, скучно, проблемно: это безденежье, недосып, продавленный диван, подержанная детская кроватка, потрескавшийся кафель в ванной комнате, почерневший от времени унитаз, доставшийся им от старых жильцов этой дешевой и «убитой» квартиры, купленной ими на родительские деньги сразу после свадьбы.

Вроде бы и упрекнуть родителей не в чем – жильем молодую пару обеспечили. А что дальше-то делать? Женя – кассир в супермаркете, Саша – с его полиграфической специальностью – вечно безработный. Денег всегда не хватало.

– Ты почему по специальности не работал? – Женя бросила взгляд на неподвижный рулон возле стены. – Вакансий в Москве – полно. Мы же с тобой вместе искали и находили. Почему каждое твое собеседование заканчивалось ничем? Что ты им такого о себе рассказывал, что они забывали о тебе сразу же, как только за тобой закрывалась дверь? Молчишь? Вот и я не знаю. И уже никогда не узнаю. Наверное, ты просто дурак, и люди это чувствуют, а еще страшный эгоист, который думает только о себе.

Она встала, сделала несколько упражнений, разминая спину. Затем вышла в прихожую, открыла дверь и выглянула на лестничную площадку.

Они жили на девятом этаже кирпичного дома. Над ними – лишь технический этаж с лифтовой шахтой и выходом на крышу.

Женя вернулась на кухню, ухватилась за край рулона, вцепившись руками в покрывало:

– Поехали…

Она выволокла тело мужа сначала на площадку, затем, прилагая все силы, втащила его наверх, в отгороженное металлической решеткой помещение, ключ от которого она выпросила у техника-смотрителя после случая с подкинутыми туда новорожденными и орущими котятами.

– Пока тут полежи.

Она вернулась, снова закурила. Мысли ее крутились возле дачного поселка, где находилась родительская дача. Там есть небольшой лесок, где можно закопать труп. Да только, может, те, кто будет разыскивать Зимина, могу догадаться прочесать этот лесок. Нельзя недооценивать, так сказать, своих врагов.

Еще машина. Где взять машину? Кто согласится ей помочь? Только отец. Сейчас он на рыбалке с друзьями. Вернется вечером. И что она ему скажет? Приезжай, я мужа своего убила. Надо бы его где-нибудь закопать.

Папа. Бедный папа. Повесить на него такой груз.

Но если позвонить в полицию, то для родителей ее пребывание в тюрьме окажется еще большим ударом.

Она снова позвонила матери. Спросила, когда вернется отец с рыбалки.

– Так он уже вернулся! Лещей привез! Женечка, может, ты приедешь к нам? Что там у вас случилось с Сашей? Где он так долго был? Я уж боюсь спрашивать, чтобы не расстраивать тебя, я же чувствую, что между вами что-то произошло… Вижу твои заплаканные глаза. Ты и сюда не приехала, как я понимаю, чтобы вы во всем разобрались с мужем. Я права?

– Да, мама, ты права. Просто я не хочу сейчас говорить, да и не могу.

– А… Тебе неудобно? В этом все дело?

– Да. В этом.

– Скажи, а деньги у тебя есть? Я к тому, что ты, может быть, боишься сказать мне, что твой муженек ничего не заработал на море. Женя, ты чего молчишь?

– Я… я не знаю… подожди, мама, я сейчас прикрою дверь…

Женя, положив телефон на стол, бросилась в прихожую, где Зимин оставил небольшой новый спортивный рюкзак, светло-зеленый, украшенный кожаными вставками. Подарок этой твари.

Дрожащими руками она расстегнула его и принялась вытаскивать все содержимое. Смена белья, две пачки «Мальборо», зажигалка и новенький бумажник из натуральной кожи. Бумажник тяжелый, плотный. Она раскрыла его как книгу и увидела, что его отделения просто набиты деньгами, в одном – евро, в другом – доллары, в третьем отделении – пятитысячные рублевые купюры.

– Да, не слабо ты, видать, постарался верхом на этой кобыле…

Ее всю трясло, даже зубы стучали.

– Какой же ты гад! Проститутка! Продался этой гадине… Ты не мужик… просто мразь!

Вспомнив, что у телефона ждет мать, Женя вернулась на кухню, взяла телефон:

– Ма? Ты еще здесь? Слушай. Тут такое дело… Мне нужна папина помощь, дай-ка ему трубку…