Текст книги "Умри, богема!"

– Лева, мне так неудобно, что тебе приходится все это выслушивать. Как видишь, со мной одни проблемы. То ногу растянула, то теперь вот меня чуть не прирезали…

Мы сидели в больничном коридоре, дожидаясь, когда нам позволят войти в палату к Марине. Рану ей зашивали под местным наркозом, поэтому у нас был шанс увидеть ее. Лева, тактичный и все понимающий, остался в коридоре, словно чувствуя, что нам с подругой нужно посекретничать.

– Марина! – Я бросилась к кровати, на которой возлежала моя раненая подруга, схватила ее за руку и поцеловала ее. – Ты прости меня! Ведь это на меня охотились, я уже поняла это. И все из-за наследства… думаю.

Марина слабо улыбнулась. Она лежала бледная, напуганная.

– Хорошо, что жива осталась, – сказала она, едва разлепив губы.

– Ты не видела нападавшего? – спросила я.

– Ну вот, и ты, как следователь. Конечно нет! Кто-то напал на меня сзади, повалил в снег и поволок в кусты. А потом я почувствовала сильную боль… Вот и все. Больше ничего не помню.

– Полагаю, мне теперь нужно отказаться от наследства – умирать как-то не хочется. Позвонить Франсуа, благо телефон его у меня есть, и сказать ему, что я отказываюсь от этой квартиры… Да к тому же там долги! – Я словно уговаривала себя.

– Даже и не думай! – замотала головой Марина. – Наоборот, нам с тобой надо поехать туда и во всем разобраться. Напишешь заявление еще здесь, в Москве, что в нападении подозреваешь гражданку Франции… Узнай у Франсуа имя своей двоюродной сестры. Объясни, что она тоже могла быть наследницей…

Вот так. Оказывается, моя Маринка, вместо того чтобы думать о себе, о своем здоровье и благодарить судьбу за то, что осталась жива, размышляла о завещании.

– Сколько дней тебя еще здесь продержат?

– Может, дня три.

– Хорошо. Потом я возьму тебя к себе, ты полежишь у меня, пока рана не затянется, и тогда мы полетим в Париж. Если ты, конечно, не передумаешь.

– Я? Передумаю? Да с чего это?

– Как – с чего? Если на меня покушались уже трижды, то могут повторить это где угодно, в аэропорту ли, в самолете… А ты-то будешь рядом! Может, мне вообще отправиться туда одной?

Но произнося это, я понимала, что лукавлю, поскольку просто не представляю себя в Париже без переводчика. Ведь я английский-то знаю постольку-поскольку. А мне хотелось бы встретиться с бывшей женой дяди, с его дочерью (возможно, убийцей). Обсудить все вопросы, договориться. И если понадобится, то и отказаться от квартиры. Может, его дочь нуждается, а дядюшка, вместо того чтобы позаботиться о родной кровиночке хотя бы после своей смерти, словно нарочно, чтобы сделать ей еще хуже и больнее, придумал это завещание в мою пользу?! Интересно, что же такого она сделала, если он так поступил?

– Лара, если ты хочешь по-настоящему позаботиться обо мне, то забери меня отсюда прямо сейчас, – вдруг сказала Марина.

– Это еще зачем?

– Объясняю. Вот ты сейчас приехала сюда одна?

– Нет, с Левой.

– Но он не сможет сопровождать тебя каждый раз, когда ты решишь меня проведать. Ты только представь себе, что человек, которого наняли убить тебя, выследит тебя здесь и нападет… Нет-нет, до отъезда в Париж нам надо находиться в безопасности, то есть дома. Продукты нам может покупать твой друг, но это всего-то пару дней, пока мы не соберемся. А потом он отвезет нас в аэропорт. И все! Нам надо действовать! Я не хочу, чтобы прирезали еще и тебя! Пожалуйста, забери меня прямо сейчас, пока твой приятель здесь!

– Марина, но как же твоя рана?

– Она не глубокая! Мы попросим медсестру показать тебе, как делать перевязку, купим перевязочный материал, все необходимое, и полетим!

– А если случится заражение крови? Марина, так нельзя! Это опасно!

– Уверена, если мы обратимся за помощью к Франсуа, он поможет нам найти доктора. Были бы деньги!

Она была права. С деньгами доктора можно найти хоть в Африке! Была она права и в том, что на меня действительно могут напасть в любой момент.

– Хорошо, я поговорю с врачом. Но тебе, моя дорогая, придется подписать бумагу, что ты отказываешься от лечения…

– Заплати врачу, и он быстро меня отпустит.

Она знала, что деньгами я решала и не такие проблемы. Деньги – это вообще метод решения практически всех проблем! Деньги! Я вспомнила о Сазыкине и его просьбе. Если мы с Тряпкиной сейчас закружимся и улетим, театр останется без денег, спектакль не будет поставлен, актеры не получат зарплату. Конечно, не будь я такой богатой, вряд ли эта тема меня волновала бы. Но я, на голову которой свалились не просто деньги, а огромные деньги Ванечки, которые продолжали работать на меня даже тогда, когда я бездельничала, спала или, грубо говоря, смотрела телевизор, не могла не поделиться ими с хорошими и близкими мне людьми, служащими в театре. Я и без того задумывалась о том, что бы мне такого сделать (помимо созданного мною фонда для детей, больных онкологией), чтобы мои деньги принесли пользу еще кому-нибудь. И тут этот визит главрежа.

– Хорошо, Марина, я сейчас пойду и поговорю с твоим врачом, а потом мы поедем домой. Но перед этим я хотела бы заехать к Сазыкиным, поговорить с Володей. Он не звонит, потому что сам ждет моего звонка. Волнуется. Он только и думает сейчас об этом. Я понимаю его состояние.

– Ладно. Хорошо. Подожду тебя в машине.

– Нет-нет, в машине я тебя не оставлю. Поднимешься с нами.

– Ты возьмешь с собой твоего приятеля? Как его зовут? Лева?

– Да, возьму, а что? Сама же говоришь, что с ним как-то спокойнее, безопаснее…

С врачом договориться не получилось. То есть деньги от меня он не принял. Покрутил пальцем у виска и сказал, что мы сошли с ума. Что Марину нужно оставить в больнице, что рана может открыться, закровоточить, воспалиться.

Я снова вернулась к Марине – она уже не лежала, а сидела, хоть и укутанная в одеяло, поскольку одежду нам еще не принесли. Это потом нам скажут, что одежду забрали с собой полицейские или опера – на экспертизу. Марина так возмущалась, так яростно жестикулировала при этом, так активно двигалась, что я стала волноваться за ее рану, как бы она не открылась.

– Покажи, что у тебя там.

Она откинула одеяло, и я увидела плотную, к счастью, без единой капли крови, марлевую повязку чуть пониже левой груди.

– Может, не поедем к Сазыкиным, а сразу домой? Вызовем по телефону медсестру на всякий случай, пусть поживет с нами до отъезда, понаблюдает, а? Она побудет с тобой, а я все-таки навещу Сазыкина.

– Брось. Поехали вместе. Не думаю, что ваш разговор затянется. Когда ты скажешь ему, что готова перевести деньги, он разве что заплачет от счастья, но и это продлится не так уж и долго.

Медсестра по нашей просьбе достала где-то мужскую пижаму и халат, мы одели Марину, и все вместе, втроем, с Левой, сели в машину и поехали к нашему главрежу.

Москва была такой красивой в этот вечер, снег мягкими хлопьями падал на белые тротуары, искрился в свете фонарей и сверкающих витрин. Я, глядя на эту красоту, на какое-то время забылась и не думала о том, что меня хотят убить. Как-то все это выглядело ненатурально, несерьезно, и это притом, что рядом со мной на сиденье сидела успевшая пропитаться больничными запахами подруга с раной под грудью. Что-то мешало мне воспринимать это как трагедию. Быть может, такая вот невидимая психологическая защита образовалась из-за присутствия рядом Льва?

Он, кстати говоря, поначалу вел себя тихо и ни во что не встревал. Но когда узнал, что мы везем раненую Марину не домой, а куда-то еще, возмутился уже более эмоционально. И даже ударил ладонями по рулю.

– Девушки, это не мое, конечно, дело, но, во‐первых, вам, Марина, надо было хотя бы несколько дней полежать в больнице! Если уж вам так там не понравилось и вас тошнит от всей этой угнетающей атмосферы, то надо ехать домой, вызвать врача, я не знаю, частного или медсестру… Какие-то вы странные. Причем обе. А ты, Лариса, разве не понимаешь, что ей нужно лежать?!

Мне понравилось, как он себя ведет. Как отец или муж. Как человек неравнодушный, серьезный, ответственный. Да, конечно, он был прав! Но откуда ему было знать, что у нас не так уж много времени! И что мы вообще запланировали купить билеты в Париж на послезавтра! Об этом я намеревалась рассказать ему, когда мы с ним останемся вдвоем. Хотя после всего, что произошло со всеми нами за последние несколько часов, я уже и не знала, захочет Лев вообще поддерживать со мной отношения или сбежит.

Когда я представляла себе, как Лева прощается со мной, проводив до порога моей квартиры, мне становилось не по себе. Да, мы знакомы с ним всего-то сутки, и мы друг другу пока никто. Вернее, мой-то статус ясен, я – легкомысленная женщина. Причем некрасивая. А вот с Левой все в порядке, он просто мужчина, и этим все сказано. И пришел он ко мне вечером наверняка в надежде провести со мной еще одну ночь. А почему бы нет? Но теперь, когда он понял, что мы с Мариной – девушки опасные и с нами постоянно что-то происходит, он наверняка исчезнет из моей жизни.

Я смотрела из окна его автомобиля на снег и проплывающие мимо фонари, любовалась бриллиантовым блеском снежинок на стекле, и мне отчего-то хотелось плакать.

– Это здесь?

Я очнулась. Мы приехали к дому, в котором проживал Сазыкин со своей женой Соней.

– Окна на восьмом горят, значит, они дома, – сказала, высунув голову в раскрытое окно, Марина.

Мы, не сговариваясь, решили не звонить перед визитом, пусть это будет приятным сюрпризом.

– Мне вас здесь подождать или это надолго? – спросил Лев.

Я почувствовала в его голосе, поведении намек на то, что он готов прямо сейчас развернуться и уехать, оставив нас здесь.

Когда Марина, придерживаясь за свой бок, выползла из машины и отошла на несколько шагов, Лев сказал мне на ухо:

– Не знаю, что вообще происходит и куда мы приехали, но сегодня я ночую у тебя, поняла?

Вот это было настоящее счастье! Я смотрела на снежинки, падающие ему на волосы, на его глаза, смотрящие строго и озабоченно, на аккуратно подстриженные виски, и мне больше всего хотелось, чтобы Лева меня поцеловал.

– Да, поняла. – Я нашла его руку и крепко сжала. – Потом все объясню.

6

День этот, впрочем, как и предыдущий, был наполнен драматическими событиями. Мы все, включая Леву, были возбуждены и напуганы. И хотя он, мужчина, старался не подавать виду, что взволнован, но я чувствовала, как он переживает за меня. И именно поэтому, не забывая, что убить пытались Марину, которая в моей злосчастной дубленке могла быть похожа на меня, он решил сопровождать нас весь вечер.

Вот почему к Сазыкиным мы отправились все вместе.

– Это наш главный режиссер, мне нужно с ним просто переговорить, и все. Но разговор важный. Очень.

Леве этого было недостаточно. Хотя мы с ним были знакомы всего лишь сутки, он имел право на ревность. Однако я была пока не готова рассказать ему истинную причину своего визита к главрежу. Ни к чему ему знать, что я вот так легко, пусть даже и в пользу искусства, могу расстаться с восемью миллионами рублей. Конечно, если у нас с ним все сложится благополучно, он и без того узнает, что я не бедная. Но пока еще рано. Вот почему разговаривать с Володей Сазыкиным я собиралась одна, с глазу на глаз, в его кабинете.

– Вам не кажется, господа, – хихикала за моей спиной Марина, – что наша троица представляет собой уморительное зрелище! Я, раненная в бок, ты, Лара, идешь, хромаешь. И с нами случайно оказавшийся рядом, практически посторонний человек…

Я повернула голову, возмущаясь тем бредом, что она несла. Зачем она так сказала? Хотела поставить Леву в неловкое положение, озвучив его статус так, как она его понимала?

К счастью, Лева сделал вид, что ничего не заметил, больше того, даже поддержал Тряпкину.

– И не говорите, Марина! Вот жил себе спокойно, пока одна прекрасная сумасшедшая не бросилась мне под колеса! Да, Ларочка?

И тут он на глазах растерявшейся и успевшей разозлиться Марины (уж я-то знаю этот ее убийственный взгляд!) обнял меня и поцеловал. Это произошло неожиданно и как бы не вовремя, я удивилась. Но как приятно было! Я вообще не поняла, почему Марина так реагировала на Леву. Быть может, ей казалось, что он мешает нам с ней спокойно и без оглядки реализовать свой план, связанный с наследством, с предстоящей поездкой в Париж? Что ж, тогда ее беспокойство можно было оправдать. И хотя мы с ней о Леве еще не успели поговорить и четкого изложения своих сомнений с ее стороны еще не прозвучало, мне показалось, что я поняла ее. «Ну зачем он тебе сейчас, когда мы летим в Париж?!» Вот как я расшифровала ее тяжелый и полный укора взгляд тем вечером.

Мы поднялись, позвонили, дверь открыла Соня. Она была в курточке лимонного цвета и стояла в одном ботинке, держа в руке второй – то ли собиралась куда-то, то ли, наоборот, только что откуда-то вернулась. Она, такая пышечка, словно нарочно, чтобы подчеркнуть свою полноту, носила пушистые розовые и голубые свитера, широкие джинсы. Мне показалось тогда или моя Тряпкина уже успела облить ее презрительным взглядом?

– Соня, кто там?

– Володя, это Лара пришла! – радостно воскликнула Соня, отвечая мужу.

Сазыкин появился в прихожей в кухонном фартуке – женском, в красных маках – и, смущаясь, сказал, что зашивает брюшко гусю. Пальцы его, оранжевые от гусиной крови, жирно блестели.

– Проходите, что же вы стоите?! Соня, думаю, ты успеешь все-таки добежать до магазина… – И обращаясь к нам с Мариной: – Чай закончился, все банки пустые… – Напоследок жене: – И яблок купи, Сонечка, пожалуйста!

Все знали, как Сазыкин любит яблоки. Яблочная душа. Постоянно, что бы ни делал, грыз яблоки.

– Я мигом! – улыбнулась Соня. – А вы раздевайтесь, проходите!

Соня убежала, а Володя помог нам всем раздеться, познакомился с моим приятелем.

– Владимир.

– Лев.

Мужчины пожали друг другу руки. Оставив Марину с Львом в гостиной, я решила помочь Володе на кухне.

– Ты прямо как хирург! – сказала я, повязывая вокруг талии фартук и отбирая у главрежа гигантских рамеров портновскую иглу с суровой толстой ниткой, чтобы закрепить шов на брюшке птицы. – Отличная работа. Гостей поджидаете?

– Нет, Лара. Это у меня от нервов. Жор напал. Все подряд ем. А Соня смеется надо мной и кормит меня на убой.

– Да ты не нервничай. Я к тебе с хорошими новостями. Завтра же переведу тебе деньги, куда скажешь. Ты мне номер счета скинь на почту. Я завтра пойду в банк и сама все сделаю. Сумма-то крупная. Возможно, придется оформлять какие-то документы. Может, завтра деньги и не придут, но уж подождешь пару дней, если банковским переводом сделаю. В любом случае доход у меня легальный, так что с этим проблем не должно быть.

– Лара! Господи, ты просто спасаешь меня! – И Сазыкин, чуть ли не плача, бросился меня обнимать.

И надо же было как раз в этот момент на кухню заглянуть Льву.

– Ох, извините… Я просто хотел попросить воды.

Злился ли он на меня? Принял ли дружеское объятие за измену? Не знаю. Но выглядел спокойным. Может, и правда зашел на кухню выпить воды, а может, решил проверить, чем мы с Володей на кухне занимаемся.

– Ох, ты прости меня, Лева, забыла тебя представить как следует. Владимир Сазыкин – главный режиссер театра «Лероле». Надо признаться, я тоже там когда-то служила, но потом вышла замуж…

– Очень приятно, – улыбнулся мой приятель, второй раз за вечер пожимая руку главрежу. – Рад знакомству. Друзей в вашей среде у меня нет, поэтому мне особенно приятно. Я люблю театр. Ну, ладно, я пойду?

– Подожди… Я налью тебе воды, – сказала я, чувствуя себя неловко. Конечно, Леве не нравится, что мы тут шепчемся, секретничаем. – Я помогаю Володе зашивать гуся, а заодно… Заодно мы решаем с ним некоторые вопросы нашего театра.

– Да, конечно! Хорошо… Вот спасибо! – Лева взял из моих рук стакан и выпил воду залпом. – Думаю, я пойду домой.

Я почувствовала, как спине моей стало холодно, а колени стали слабыми. Ну уж нет! К черту всякие секреты! Меньше всего мне хотелось обидеть Леву.

– Лева, ты можешь остаться. Я действительно приехала сюда не просто так, а для того, чтобы решить очень важные вопросы, связанные с финансированием театра. Просто кое-кто не перевел вовремя деньги, и премьера спектакля, над которым работала вся труппа, сейчас находится под угрозой…

– Ларочка, дорогая, да ты не волнуйся так. Все в порядке. Вы можете спокойно беседовать, а я пойду пока посижу в компании нашей раненой…

– В смысле? Кто раненый? Марина? – нахмурился Володя.

Пришлось рассказать про нападение на Марину.

– Знаешь, вот так работаешь, репетируешь, играешь в людские судьбы, устраиваешь сложные ситуации, пытаешься разыграть сцены из жизни в театре, чтобы заставить зрителей думать, переживать, чувствовать… А за стенами театра разыгрываются настоящие драмы и трагедии! До сих пор не могу забыть Галю Горную. А Танечку? Слава богу, ей стало лучше, она уже дома. Что вообще происходит в нашем театре? Кому понадобилось травить людей? Нападать? Как могут быть связаны эти отравления? Я боюсь за своих артистов! Лара, помоги мне уложить гуся на противень…

Мы отправили гуся, набитого яблоками, в духовку, Сазыкин плеснул себе коньяку, и мужчины разговорились. Они как-то быстро нашли общий язык, причем говорили о самых разных вещах, но все равно как-то связанных с театром. Я слушала их, не перебивая и не пытаясь вмешаться. Сначала мне было даже приятно, что они так спелись, Лева расслабился и уже не чувствовал себя лишним. Но потом я поняла, что он не просто так говорит или задает вопросы – он явно пытался побольше узнать о нашем главреже. Возможно, он ревновал, а может, ему было просто скучно. Подошли к вопросу о меценатстве, прозвучали даже некоторые известные в Москве фамилии людей, которые поддерживали театр последние годы. Под конец разговора мужчины обменялись визитками, и Сазыкин пошел в гостиную утешать и успокаивать Марину. Мы с Левой еще оставались на кухне. Он взял меня за плечи и подвел к окну, развернул лицом к стеклу так, что передо мной заблистала голубая, снежная, сияющая огнями Москва. Я почувствовала на своих бедрах прикосновения рук Левы.

– Не вздумай давать ему деньги. Он тебе их не вернет, – вдруг услышала я у самого уха. – Ты уж извини, но я не мог не попытаться хотя бы немного узнать о тебе. Ты же мне почти ничего не рассказываешь. Пришлось открыть интернет и поискать там тебя, твоего покойного мужа. Это ведь Иван Петров, глава гигантского строительного холдинга. Я нашел много фотографий, где вы вдвоем… Вы были красивой парой. Он рано ушел из жизни, оставив молодую вдову. Но, примерно представляя себе его уровень, я был уверен, что вдова его, молодая бездельница, проживает где-нибудь за границей. И поэтому до последнего не был уверен, что ты – это ты, Лариса Петрова. Скромно живешь, Лара.

– Я бы не сказала… И вообще, что это за разговор такой?

– А разговор такой, что, после того как твой муж умер, все только и думают, как бы тебя пощипать. Уверен, что этот твой Володя попросил у тебя несколько миллионов в долг. Так вот, он тебе их никогда не отдаст. У вас маленький театр, убыточное предприятие! Не надо ему ничего обещать. Не давай ему денег. Проконтролировать расходы ты все равно не сможешь, да и не захочешь в силу своего характера. И никакого отчета в тратах тоже не будет. Ты просто потеряешь эти деньги. А спектакль… Лара, одним спектаклем больше, одним меньше. Твой приятель хочет насытить свое тщеславие, реализовать себя в творчестве, поставить новый спектакль. Так пусть ищет настоящих спонсоров, крепко стоящих на этой земле бизнесменов, банкиров, да хоть бандитов! Вот только от тебя пусть отстанет.

– Но я уже пообещала ему… – Я захлопала ресницами.

– Не уверен, конечно, и ваших театральных закулисных дел не знаю, да и тебя, как актрису, тоже, но смею предположить, что он пообещал тебе роль, а? Ведь для вас, для артистов, это самое главное.

Я вспыхнула. Как-то даже стыдно стало. С минуты на минуту должен был вернуться Володя. Представить себе, что с ним станет, когда я вдруг скажу ему, что передумала давать деньги, было невозможно! Нормальные люди так не поступают! Это неприлично, непорядочно, наконец! Но, с другой стороны, мне было так приятно, что хоть кто-то заботится именно обо мне и о моих деньгах. До этого момента всех вокруг волновало только, как бы их с меня поиметь.

– Я должна подумать.

– Подумай. И никогда не спеши расставаться с деньгами. Поверь мне, они достались твоему мужу нелегко, уж я-то знаю.

– Но я трачу деньги не только на театр… Я помогаю детям… – пролепетала я, чувствуя, как горят мои уши.

Неприятно было осознавать, что меня только что упрекнули в том, что я глупая мотовка.

– Я тебя расстроил? Лара?

А я уж и не знала, как реагировать на его заботу. С одной стороны, он был, конечно, прав, и мне действительно не стоило вот так сорить деньгами. С другой – ведь у меня, кроме театра, друзей, никого и не было! Хотя, если хорошенько подумать, каждый из моих друзей, а точнее, хороших знакомых, коллег, жил своей жизнью, и я, за исключением Марины, ни с кем и не общалась. Театр не нуждался во мне, это я нуждалась в нем, в его особой атмосфере. Там я находила тепло. И хотя меня трудно было вообще уже назвать актрисой, я-то продолжала воспринимать театр как свою семью. И это желание почувствовать себя нужной театру и всем людям, что служили там, подтолкнуло меня к решению вложить туда деньги, осчастливить их всех разом.

Но меня напрягало и другое. Мы с Левой только познакомились, а он уже давал мне советы. Имел ли он на это право? Не много ли на себя взял? Мне, с одной стороны, хотелось чувствовать себя свободной и независимой (подобное желание исчезло у меня лишь во время брака с Ваней, от которого мне даже хотелось зависеть и без которого я вообще не представляла себе жизни), с другой – я понимала, что будь Лева равнодушен ко мне, не стал бы вообще давать советы.

Вернулся Володя. Лева нехотя отпустил меня из своих объятий.

– Ну что, видели Марину?

– Да я вообще в шоке! – Владимир открыл буфет и достал оттуда бутылку. – Коньяк? Или водку достать?

– Я за рулем, – сказал Лева. – Но мысленно я с вами. Что-то происходит в вашем королевстве странное. Но комментировать не стану, хотя принято же считать, что в театре невозможно без интриг. Что театр вообще одна большая интрига, игра.

Я подумала, что сильно задержалась на кухне, надолго оставила подругу без присмотра. Хотя Марина не меньше остальных была заинтересована в моем разговоре с главрежем, а потому, даже несмотря на боль или плохое самочувствие, терпела бы мое отсутствие столько, сколько понадобится.

Я оставила мужчин на кухне, которая уже начала активно напитываться ароматами жареного гуся, и вернулась к Марине. Она лежала на диване, глядя телевизор. Лицо ее разрумянилось, я пощупала ее лоб. Нет, температуры не было.

– Ты как? В порядке? Сейчас поедем уже домой.

– Вы поговорили? Ты успокоила его?

– Да, завтра переведу деньги. Все будет в порядке.

– Ты – потрясающий человек, Лара. Таких больше нет. Вот так запросто, с барского плеча выложить целых восемь миллионов рублей! И тебе не жалко?

Мне от этого вопроса стало не по себе. Что ей было ответить? Что не жалко? Да, не жалко. Денег у меня много. Очень много. И, будь я умной, такой, как Ванечка, я вложила бы их в какой-нибудь еще бизнес. Но предпринимательской жилки у меня никогда не было. Я вообще, кажется, не обладаю никакими талантами. А вот раздавать деньги, дарить – это я умею. И мне действительно их не жалко на благое дело. Только почему же тогда после разговора с Левой я стала сомневаться, что эти миллионы сейчас действительно пойдут на благое дело? Что это за спектакль такой? Что в нем особенного? Даже не классика. Какая-то современная постановка с бегающими по сцене голыми бабами, какими-то странными металлическими конструкциями на сцене… Никто, кстати говоря, так и не понял, о чем этот спектакль. А Володя решил просто выделиться, поставить эпатажный спектакль (кстати, по пьесе своего друга), про который обязательно напишут, а может, и снимут репортаж, что вот, мол, какое д…мо поставили, что никакой красоты или эстетики, просто порнуха… Антиреклама, словом, будет. И я во все это решила вложить деньги?

Думая об этом, я почувствовала, что наполняюсь теплом по отношению к Льву. В тот вечер я хотела забыть все предостережения, которые слышала от Ванечки (не доверяй людям, не очаровывайся ими, потом будет больно!), и открыть душу своему новому другу. Разве мы всегда можем руководить своими чувствами? Разве не очаровалась я в свое время Игорем, который бросил меня? Я продолжала очаровываться им до последней минуты, оправдывая все его поступки, его безделье и желание пожить за мой счет. Хотя я и мужчину-то в нем в полном смысле этого слова не видела, Мужчину с большой буквы, разумеется, а так – забаву. Красивый, сильный и неутомимый в постели. Может, он чувствовал это и ненавидел меня? Может, ему было больно?

– Скажи, Марина, а тебе самой этот спектакль по душе? Тебе нравится скакать в одних чулках по сцене, чувствуя, как по спине твоей хлопают накрахмаленные марлевые крылья? Ведь там же – полная бессмыслица, просто эффектное зрелище… Я понимаю, подсветка роскошная, музыка – Бах, Моцарт, Бетховен… Это ли не спекуляция на классике? Ведь спектакль ни о чем… Да лучше бы я просто деньги актерам раздала, чем вкладывать их во все это.

– Да что с тобой? Кто на тебя так повлиял? Неужели твой Лева? Только пять минут с ним побыла на кухне, и уже такие мысли… Ты что, все ему рассказала? Ну, зачем мы приехали сюда?

Мне не хотелось ей отвечать. Я промолчала, а она, конечно, восприняла мое молчание как согласие.

– Между прочим, он, твой Лева, приставал ко мне, пока тебя не было… Да-да, сидел вот тут на диване, рядом со мной, хотя мог бы расположиться в кресле. Просунул свою руку мне под плед и гладил ногу.

– Ногу?

Думаю, я выглядела тогда по-дурацки, может, у меня лицо вытянулось или рот искривился. А ведь она лгала, Тряпкина. Специально хотела вывести меня из равновесия, расстроить меня, чтобы я поняла, что ближе ее и театра у меня никого нет. Грубая работа, Марина. Но вслух я сказала:

– Кобель. Сегодня же дам ему от ворот поворот.

– А что с Сазыкиным? Не передумаешь дать ему денег? – Этот вопрос волновал ее больше всего.

– Я же обещала.

Я сделала вид, что сильно расстроена. Нет-нет, Тряпкина, я тебе не верю. С какой стати Леве, ухаживающему за мной, гладить ее ногу под пледом? Скорее всего, она выдумала это только что, вот что пришло в голову, то и выдала. А получилось глупо. Хоть бы сказала, что они целовались. Но тогда это означало бы, что и она была не против. А так… Получается, что он к ней приставал, а она как бы и ни при чем.

– Ладно. Как ты себя чувствуешь?

– Да неплохо.

– Так, может, поедем домой?

– А гусь? Такие запахи идут по всей квартире!

– Думаю, Володя просто забыл включить вытяжку… Значит, хочешь подождать, пока не приготовится гусь?

В это время в комнату вошел сам Володя. Осмотрелся.

– Я не понял, а где моя жена? Ты куда ее подевала?

– Да не знаю… – как-то сразу напряглась Марина.

Глаза ее забегали. Я настолько ее хорошо знаю, что сразу поняла – она явно что-то знает.

– Я же отправил ее за чаем. Уже почти час прошел. Сейчас ей позвоню.

Он позвонил, даже включил телефон на громкую связь, словно для того, чтобы их разговор услышали все мы. Из кухни как раз вернулся и Лева, уселся в кресло и взял в руки какой-то журнал, полистал его, словно искал нужную ему страницу, из чего я сделала вывод, что до того, как отправиться на кухню за водой, он сидел все же не на диване, а именно в кресле. Но никакого разговора не получилось – только длинные гудки. Сазыкин неожиданно для нас, да и для себя, полагаю, тихо выматерился. Покраснел.

– Вот черт, куда она подевалась?

– Володя… – Марина приподнялась с подушки, выпрямилась и, сделав небольшую паузу (ну, прямо как в театре, подумала я), сказала: – Вообще-то, она вернулась, с пакетом. Вон он, на полу за креслом… Потом ей кто-то позвонил, она сказала, что сейчас откроет… Она извинилась зачем-то передо мной, бросилась в прихожую, и я слышала, как она разговаривала с кем-то в дверях.

– С кем?

– С мужчиной. Мне показалось, что это был Жора. Но я могу и ошибаться.

– Жорка Логинов? И что ему здесь нужно было?

– Не знаю, но, по-моему, они ругались… Он обозвал ее, я извиняюсь… – Марина посмотрела на меня, потом перевела взгляд на Леву. – Сукой. И после этого я услышала, как хлопнула дверь. Вот, собственно, и все.

– И больше она не возвращалась?

– Нет.

– А вы, Лев, где в это время были?

– Он был с вами на кухне, – ответила вместо него Марина.

– Да, это так, – подтвердил Лев. – Нет, я видел, как ваша жена вернулась с пакетом, а потом я действительно пошел на кухню.

– Странно… Может, что-то с Татьяной? Может, она отправилась к ней в больницу? Хотя… Она бы тогда сказала мне. Жора… Он-то зачем приходил?

– Говорю же, может, и не он. Хотя голос похож.

– Ладно. Вернется, куда она денется. Ну что, господа, давайте накрывать на стол. Лариса, пойдем, я покажу тебе, где овощи, приготовишь салат?..

– Нет-нет, думаю, нам лучше поехать уже домой, – снова удивила меня Марина, которая еще недавно собиралась остаться на ужин. – Что-то у меня бок разболелся, да и вообще, голова кружится. Главное – вы поговорили, да?

– Да, – кивнул головой, поджав губы, вспомнивший свою финансовую радость Сазыкин. – Слава богу!

Они с Мариной понимающе переглянулись. Дело в шляпе, так сказать. Почти содрали с богатой глупой вдовушки денежки. Молодцы, ребята! А вот как я вам их не дам? Что будет тогда? Лишат меня роли, которой, думаю, и в помине не было? Театр не поедет на гастроли в Европу, о чем так страстно, с тех пор как Олежа Смирнов с блеском проделал этот путь вместе со своими любимчиками, мечтал Сазыкин? Ну и что? Лучше уж я обеспечу необходимыми лекарствами больных детей. Вот так. Жаль, что это мое решение не успели увидеть, прочесть на моем изменившемся лице мои так называемые друзья.

Даже Марина в этот вечер стала мне немного чужой. У меня из головы не выходила рассказанная ею история о попытке моего Левы соблазнить ее. Да и Сазыкин показался мне алчным и завистливым человеком, которому не дают покоя лавры его предшественника.

А Соня так и вовсе повела себя как невоспитанная женщина. К ней пришли гости, причем не простые, а готовые дать, да что там – подарить ее мужу восемь «лимонов», а она взяла да и слиняла! Будь что важное, например, проблемы с отравленной Танечкой, как предположил Володя, мы все бы об этом узнали. А так… Может, она специально ушла, чтобы не возиться с ужином? Хотя… Что я знала о Соне? Да ничего, кроме того, что она жена нашего главрежа, женщина спокойная, мягкая, улыбчивая, считающая себя хозяйкой в театре. И это притом, что там есть директор, тихий пьяница, которого мы почти и не видим. Поговаривают, что эту должность готовят как раз для Сони. И что директора спаивают, отвозя ему пакеты с бутылками… Я-то думала, что это сплетни. А вот сейчас почему-то вспомнила об этом.