Текст книги "Шоколадный паж. У меня два мужа, две семьи, два супружеских ложа и одна-единственная судьба"

***

Саратов, 1998 г.

Вера терпеть не могла,,когда ее любовники в постели начинали откровенничать о своей интимной жизни со своими женами. Ясное дело, что все эти рассказы имели одну цель – дать понять Вере, насколько она хороша в постели, нежна, гибка и понятлива. Не то что наши жены. Но Вера была брезглива, а потому всегда страдала, если клиент настойчиво требовал от нее позволить ему то, в чем ему отказывают дома. При наличии страсти, по мнению Веры, секс хорош во всех его видах. Но когда приходится ее, эту страсть, играть, то ничего, кроме насилия, со стороны мужчины не ощущаешь. Да и тело отказывается расслабляться в полной мере, как того требует жесткий секс в чистом его виде. Поэтому, быть может, Вера перед тем, как встретить очередного любовника, выпивала пару рюмок коньяку. Вот и в тот день, когда она поговорила с Любой Гороховой, раздался все-таки звонок Александра Викторовича, который она ждала с самого утра. Он обещал прийти в течение часа. Это означало, что надо подготовиться к встрече и выпить не две рюмки, а все пять. Александр Викторович был одним из самых денежных клиентов, но и отрабатывать эти деньги Вере приходилось чуть ли не со слезами на глазах. Не сказать, чтобы этот маленький плотный мужчина с яйцеобразной головой на широких плечах и густой растительностью по всему телу был садистом, нет, но и удовлетворить его обычным способом было довольно трудно. Он постоянно придумывал и разыгрывал вместе с опьяневшей Верой какие-то «жанровые» сценки с применением медицинских инструментов, бытовой техники и обязательно фотоаппарата. Он снимал Веру на пленку, объясняя это своим сильным чувством к ней как к женщине, и, по его словам, выходило, что снимки с ее изображением он возил с собой в дальние и длительные командировки и что именно фотографии вдохновляли его в период воздержания на новые фантазии и любовные игры, которым они предавались по его возвращении. Иногда, немного протрезвев и понимая, что от нее требуют, Вера готова была убить этого липкого, вымазанного в каком-нибудь креме или масле извращенца. Сколько раз, закрыв глаза и чувствуя, как он обращается с ее телом будто с неживым, она рисовала в своем воображении ванну, забрызганную кровью, – следы, оставшиеся после процесса расчленения его еще живого, наполненного кровью тела…

После его ухода она не могла смотреть даже на деньги, которые, как правило, находила внутри себя. И вот в такие моменты жалела, что его смерть осталась у нее лишь в мечтах и что через какое-то время он появится вновь, возьмет свой фотоаппарат…

Вера надела любимые Александром Викторовичем пурпурный атласный халат и красные шелковые домашние туфельки без задников с пуховыми помпонами, выпила коньяк и положила на стол рядом с легкой закуской и бутылками фотоаппарат. (В целях конспирации ее женатый клиент приходил к ней с пустыми руками, в его карманах были лишь деньги, чистая фотопленка да презервативы с носовым платком.) Вера могла пользоваться фотоаппаратом в его отсутствие, но она не любила фотографировать, да и ассоциации, вызванные одним видом аппарата, были мерзостные…

Александр Викторович пришел, когда Вера уже была настолько пьяна, что с ней можно было даже и не разговаривать, а сразу же вести в спальню и проделывать с ней все то, о чем он так мечтал, пока ее не видел. Один вид ее апатичного розового лица, раскрытой груди, пурпурных складок халата, полы которого распахивались при малейшем движении ее бедер, и так возбуждавшего его черного кожаного футляра с фотоаппаратом подействовал на него настолько, что он забыл поздороваться и сразу же принялся раздеваться. Бормоча какие-то нежности вперемежку с грубыми словами, к которым Вера уже давно привыкла и перестала на них обращать внимание, Александр Викторович, оставшись в одних черных носках и толстой золотой цепочке, болтавшейся на его короткой сильной шее, легкими толчками вогнал Веру в спальню и опрокинул на кровать. Затем, вернувшись в гостиную, взял фотоаппарат и дрожащими от возбуждения руками принялся заправлять в него принесенную им новую фотопленку…

Когда Вера пришла в себя, она была в квартире одна. Сильная боль в паху дала о себе знать сразу же после того, как она попробовала пошевелиться. Кроме того, раскалывалась голова. Она знала, где деньги, но не могла сделать ни одного движения, чтобы достать их. Стиснув зубы, она заскулила, поджав под себя ноги и жалея свое бедное истерзанное тело. На постели она заметила легкие кровяные следы и поняла, что ее клиент снова пользовался какими-то предметами, вводя их внутрь ее тела и доставляя себе при этом скотское удовольствие. Она знала, что это не страшные раны, что через несколько дней она опять будет в форме и сможет «работать», но чувство жалости к себе и ненависти к мужчинам вообще настолько переполняло ее в ту минуту, что она поняла, что уже никогда, никогда не сможет быть ничьей женой, что в каждом мужчине она будет видеть лишь грязное и грубое животное, скотину…

Она все-таки достала деньги и надолго залегла в ванну, полную горячей воды. А еще говорят, что деньги не пахнут, думала она, размазывая по лицу слезы и остатки косметики. Случайно повернувшись к зеркалу, занимавшему всю стену вдоль ванны, она закричала, испугавшись своего отражения…

Через два часа она поняла, что не может находиться в квартире, где каждый предмет напоминает ей все мыслимые и немыслимые унижения, которым она подвергалась в этих стенах. А потому, вспомнив о Любе Гороховой, решила позвонить ей, а если не застанет дома, то навестить ее прямо на рабочем месте – в квартире Николаиди. Наверняка этот холеный барчук, привыкший к тому, чтобы его обхаживала безропотная и почти бессловесная Люба, приказал ей остаться прислуживать и за столом, подавая блюда и убирая вонючие окурки за его друзьями. Тем лучше, у Веры появится возможность не только взглянуть на подвыпивших друзей Николаиди, но и познакомиться с одним из них с тем, чтобы в этот же вечер, не откладывая надолго, претворить в жизнь свою жгучую мечту каким-нибудь каверзным способом отказать мужчине, унизить его, втоптать в грязь, уничтожить, отомстить за свое оскверненное тело… Именно сейчас, когда она набирала номер Любиного телефона, ее желание мстить, и мстить жестоко за всю свою пропащую жизнь (а именно мужчин она считала главными виновниками вселенской несправедливости, поставившей слабых женщин на панель и превратившей их в орудие для удовлетворения мужских половых инстинктов) было, как никогда, огромно и требовало выхода. Квартирная хозяйка сказала, что Любы нет, что она у Миши, работает. Вера понимала, что звонить Мише глупо; ну, пригласит он Любу к телефону, а та скажет, что никак не сможет пойти с Верой в кино. И что тогда останется делать Вере, как не шляться по улицам в поисках объекта для удовлетворения уже своих мстительных инстинктов? Разве что зацепить какого-нибудь субчика и, содрав с него ужин в ресторане, бросить его, предварительно отхлестав по щекам и словесно смешав с грязью… От этих мыслей Вере стало еще гаже на душе. Она не хотела уже ничего такого… Однако ноги сами привели ее к Мишиному дому. Она поднялась и позвонила. Было часов девять вечера, вечеринка должна была быть в самом разгаре, но музыки она почему-то из-за дверей не слышала. Должно быть, играют в карты, подумала она и позвонила.

Дверь открыли не сразу. Она позвонила еще раз. Наконец раздался характерный звук открываемой первой двери – петли противно и как-то заунывно заскрипели. Вероятно, теперь кто-то рассматривал Веру в «глазок». И тут же словно нехотя отворилась и вторая дверь. Она увидела Мишу.

– Я к Любе, мне надо ключи забрать, – сказала Вера первое, что пришло на ум.

– А ее нет, – пожал он плечами. – Она помогла мне, и я отпустил ее…

– Как нет? Но ее и дома тоже нет…

Вежливость или воспитанность не позволила Мише долго держать Веру на пороге, и он жестом пригласил ее войти.

Судя по голосам, которые раздавались где-то в глубине квартиры, шла игра. Преферанс. Расписывали «пульку», что-то считали, смеялись. Она явно помешала, но и уходить вот так просто не собиралась. Вера уже открыла рот, чтобы сказать еще что-нибудь нейтральное, что могло бы вызвать у Миши или у кого другого интерес к своей особе, но тут взгляд ее упал на полочку возле зеркала в прихожей, находящейся всего в полуметре от нее. Там лежала связка Любиных ключей. Она запомнила этот брелок – рыжую пластиковую кошечку с большими зелеными глазами. Стараясь не смотреть в сторону зеркала, чтобы Миша ничего не заметил, Вера, не сводя с него глаз, как можно лучезарнее улыбнулась ему, показывая свои хорошенькие зубки, и повела плечами. Это было все, на что она в данный момент, как потенциальная соблазнительница, была готова. (Она почему-то сразу не поверила ему и подумала, что Люба, скорее всего, у него в спальне и если не ублажает кого-нибудь из его друзей, то, возможно, спит, отдыхает и ждет момента, когда все разойдутся, чтобы помыть посуду.)

– Так, значит, ее нет? – Она продолжала улыбаться, явно напрашиваясь в мужскую компанию.

– А она вам очень нужна? – Миша не понимал, чего от него хотят. – Может, она уже все-таки дома?

– А вы позвоните ей, вдруг она уже пришла? – не сдавалась Вера, все еще на что-то надеясь.

– Что-нибудь случилось? – Мише не понравилось, что его заставляют куда-то звонить в то время, как его ждут друзья и его очередь ходить.

– Да нет, просто мы с ней договорились…

– Ну так и позвоните ей сами домой, вот телефон… – И Миша довольно раздраженно кивнул ей на стоявший прямо под рукой аппарат.

Вера набрала номер Елены Андреевны – Люба еще не пришла.

– Ее нет. Извините. – Она грохнула трубку на место и, вильнув бедром, направилась к двери. – До свидания.

Николаиди даже не удостоил ее ответом – с силой захлопнул дверь, чем очень задел Веру. Ей даже подумалось, что, если бы он задел ее в буквальном смысле, ей было бы не так обидно, а тут ей дали понять, чтобы она убиралась подальше. Свиньи!

Вера вышла на улицу. Слезы текли по щекам, скатываясь на грудь и лишая ее последних сил. Все тело ломило, в затылке словно кто-то орудовал отбойным молотком, жизнь казалась сущим адом. Но самое ужасное было в том, что ей не хотелось возвращаться к себе домой. И не было во всем городе ни одной души, кроме Любы, кто распахнул бы ей двери своего дома, предложил поужинать, переночевать – словом, предоставил ей хотя бы на время свой кров.

Свернув на узкую темную улочку и увидев светящуюся вывеску кафе «Райские кущи», она истерично расхохоталась. И какому только идиоту пришла в голову мысль назвать ночную забегаловку райскими кущами?

Вера, представив, что за разноцветными стеклами окон кафе порхают райские птицы, а между столиками прохаживается сам Адам, прикрывшись фиговым листиком, или длинноволосая нежная Ева, заставила себя достать носовой платок и вытереть слезы. Прислонившись к стене, она щелкнула пудреницей, взглянула на себя в зеркальце и даже припудрила нос. Урчание пустого желудка лишь подтолкнуло ее к действию – она открыла тяжелую стеклянную дверь и оказалась в «Райских кущах».

Глава 3

2000г., Москва, Дежурная часть отделения милиции

Центрального административного округа

Допрос прошел довольно спокойно. Валентина и сама не ожидала от себя такой собранности. Ответы на поставленные вопросы выходили короткими, но емкими. И следователь, слушая ее и стуча на машинке, лишь удовлетворенно кивал головой, словно чисто по-человечески одобряя каждый ее поступок, каждое движение, каждое слово. Из ее сухих ответов выходило, что человек по фамилии Гордис напал на нее внезапно, воспользовавшись тем, что она была одна во дворе, без часто сопровождающего ее Иуды (она так и объяснила следователю, что до сих пор не знает настоящего имени парня, который в течение вот уже нескольких месяцев каждый день навещает ее и играет с ней в компьютерные игры), затащил в подъезд, затем к себе в квартиру и сказал, что хочет ее. Говоря это, она старалась не думать о своих подлинных чувствах к этому человеку, который ушел из ее жизни навсегда, и что даже там, в аду или на небесах, но он наверняка простит ей эту невинную и вынужденную ложь. Гордис угрожал пистолетом, а потому ей ничего другого не оставалось, как сделать вид, что она подчиняется. В квартире по его приказу она стала раздеваться. «У меня было одно желание – убить его, – говорила она с горечью. – Пистолет, лежащий на столе, словно подсказывал мне способ, как выйти из этого невыносимого положения. Я не могла позволить, чтобы меня, беременную, изнасиловали и осквернили моего будущего ребенка… Вы должны понять мои чувства. И если у вас есть сердце…» Она словно играла в не написанной еще трагедии, где есть место сильным чувствам, любви, ненависти, состраданию… У следователя, как ни странно, было сердце. И он, после довольно длительного и утомительного допроса, который то и дело прерывался телефонными звонками, вдруг сказал ей, что, возможно, к вечеру ее выпустят. Под залог. Она сначала не поверила своим ушам. Ей, человеку не искушенному в юридических делах, показалось это неслыханным подарком, каким-то чудом. Оказаться дома, в объятиях Левы – она и не мечтала о таком счастье.

Вернувшись в камеру, она съела немного печенья, запила водой и улеглась на жесткий деревянный настил в надежде хоть немного поспать. Но не успела она осмыслить все то, что услышала и произнесла в кабинете следователя, как за ней пришли. Она вдруг вспомнила то радостно-щемящее чувство, вынутое из солнечного тайника памяти, именуемого детством, где фраза «за тобой пришли» вызывала щенящий восторг – это означало, что за ней, единственной из всех оставшейся в детсадовской группе, пришла наконец мама.

«Кайтанов!» – подпрыгнуло ее сердце, и она рывком села. Тряхнула головой, пытаясь сбросить с себя сонную одурь. Затем легко поднялась и, дождавшись, когда ее выпустят из камеры, направилась следом за надзирательницей.

Она была удивлена, когда в кабинете следователя, куда ее привели, она вместо Кайтанова увидела Иуду. Следователь, глядя на нее с какой-то странной, не свойственной для него, следователя прокуратуры, нежной задумчивостью, объяснил ей, что ее выпускают под залог, внесенный ее мужем. Что ей нельзя покидать Москву до суда…

Он говорил тихим монотонным голосом, не сводя глаз с Валентины, и по его виду нетрудно было догадаться, что он, отпуская ее, уверен в том, что она никуда не уедет, не скроется, не совершит ничего такого, чего ей не положено в ее ситуации. Сама же Валентина воспринимала его слова с трудом. Она спрашивала взглядом у Иуды: где Кайтанов? Почему он сам не приехал за ней? Какие такие срочные дела помешали ему забрать ее отсюда, обнять ее в такую минуту?

– Вы и есть тот самый… извините, Иуда? – прищурив глаза, спросил следователь. – Специалист, так сказать, по компьютерам?

– Да… – широко улыбнулся Иуда. – У вас проблемы с компьютером?

– У меня, к счастью, нет проблем, – кисло улыбнулся ему в ответ следователь. – Но когда появятся, я непременно обращусь лично к вам. Кайтанов к вам на удивление хорошо относится…

Валентина поняла, что последняя фраза была произнесена им с плохо скрываемой издевкой, но сделала вид, что ничего не заметила.

– Вы не могли бы назвать ваши настоящие имя, фамилию? – не унимался следователь. От Валентины не укрылось, что он уже начал испытывать к Иуде неприязненное чувство.

Он просто не знает, какой Иуда хороший и добрый… Он в каждом видит преступника.

– Пожалуйста: Морозов Александр Петрович. – Иуда в приступе какой-то непонятной радости кинулся вдруг пожимать руку следователю. – А как вас звать?

– Гришин Андрей Васильевич. – Следователь закатил глаза к потолку: мол, идиот. – Вы, я надеюсь, проводите гражданку Кайтанову домой? Мне не нужно звонить ее мужу?

– О нет, что вы?! Лев Борисыч сам прислал меня сюда за Валентиной…

– Так мне можно идти? – не выдержала Валентина.

– Да, разумеется, да… – развел руками Гришин.

Валентина даже не сказала «до свидания», словно боясь накликать это самое «свидание». В гробу я видела эти свидания.

Они вышли с Иудой на улицу, и Валентина зажмурилась от яркого солнечного света.

– Ну, теперь-то ты мне можешь ответить, где Кайтанов? Куда он делся? Он что, разве не знал, что меня отпускают?

– Валя… – Лицо Иуды вдруг изменилось. Заметно побледнев, он схватил ее за руку, отвел подальше от крыльца, с которого они только что сошли, и зашептал ей в самое ухо: – Я должен тебе сообщить что-то неприятное. Будь мужественной и не падай духом… Все еще можно поправить…

Он явно не выбирал выражения. Валентина почувствовала, что у нее начинает кружиться голова.

– Что ты такое несешь, Иуда? Что с Кайтановым? Он жив? – Она вцепилась ему в руку. – Говори!

– Жив… Но у него, как мне кажется, очень большие неприятности… Поэтому-то он и прислал меня за тобой… – Сейчас, когда они были вдвоем, он обращался к ней на «ты», как и было заведено раньше. Это при Кайтанове Иуда «выкал», чтобы не раздражать его этой, как ему могло показаться, фамильярностью.

– Это как-то связано с залогом? Что, неужели такая большая сумма?

– Нет… Это связано с открытием его нового филиала банка. Кое-кому, насколько я мог понять, говоря с Львом Борисычем, это не понравилось. Ему и раньше угрожали, а теперь…

– Как угрожали? – Голос ее сорвался на крик. – Иуда! Окстись! Кайтанов давно уладил все свои дела. Он поделился со всеми, с кем только мог, он никому ничего не должен…

– А тебе не приходило в голову, что он говорил это, чтобы не расстраивать тебя, беременную? Понимаешь, Валя, та история, в которую ты влипла, повлияла на ход событий, я в этом больше чем уверен. Так же думает и Лев Борисыч. Его враги, говоря по-простому, ждали подходящего момента, когда Кайтанов будет наиболее уязвим… Он должен одному человеку колоссальную сумму, и этих денег, как ты можешь понимать, у него нет. Ты же знаешь своего мужа – в деле он очень злой и жесткий человек. И он даже в силу своего характера не мог поделиться с теми, кого не уважает. Он всегда работал чисто и не хотел мараться. Но в нашей стране…

– Я не хочу ликбеза. Я хочу видеть Кайтанова. Где он?

– Думаю, что уже далеко отсюда…

– Что он тебе сказал? Куда мне сейчас ехать? Где мы должны с ним встретиться?

– Он сказал, что тебе надо заехать домой, собрать все необходимое и ждать там, дома, его звонка.

– Но ведь он мог передать тебе мой мобильник, и мы бы уже давно связались с ним…

– Я понимаю, что ты сейчас испытываешь… Сначала одно, потом другое… Но все произошло слишком неожиданно.

– Рассказывай, только быстро. Что он тебе сказал перед тем, как отдать тебе эту чертову квитанцию?! Где вы с ним встретились?

– У Шапиро, у адвоката…

– Я знаю, кто такой Шапиро. Дальше. Встретились.

– Поехали к нему в банк, взяли деньги, наличные, затем – в сбербанк, заплатили там залог, взяли квитанцию, вышли на улицу, и тут ему еще раз позвонили…

– Почему еще раз? Ему звонили и раньше?

– Да, он сказал, что у него важная встреча. Что она, кажется, связана с твоим делом…

– С моим?

– Да, вроде ему позвонила женщина, которая что-то видела или знает об этом убийстве… Свидетельница, короче, явилась – не запылилась…

– Свидетельница?

– Именно! Он так и сказал, мол, кое-кто хочет нагреть руки на этом деле, но и упускать шанс не хотелось бы… Поэтому-то я, собственно, и отправился с ним в сбербанк и прочее… А потом, когда уже все было сделано, раздался еще один звонок. Кайтанов ничего не говорил. Он молча слушал. Но я понял, что что-то случилось.

– И что было потом?

– Он сказал, чтобы я забрал тебя, привез домой, помог тебе собрать вещи. Он должен позвонить тебе…

– Значит, мы сейчас же едем домой… Ты на машине?

– Вообще-то моя машина в гараже, но, если понадобится, я могу…

– Да, понадобится. Мало ли что… Машина должна быть под рукой. Значит, так, сейчас берем машину и едем ко мне домой. Там я собираюсь, а ты едешь за своей машиной. Вполне возможно, что Кайтанов назначит мне встречу где-нибудь в городе или даже… за городом… Господи, правду люди говорят – беда не ходит одна… Ну что ты так смотришь на меня? Пойдем… – Она отвернулась, чтобы он не видел ее слез.

***

Москва, 2000 г.

Всю дорогу домой Кайтанов недоумевал: откуда взялась свидетельница? Как она может помочь Валентине? А что, если наоборот – ее показания окажутся направленными против нее? И кто она? Судя по голосу, совсем молодая. Может, какая-нибудь молодая мамаша из тех, что гуляют с колясками по двору и все про всех знают? Ведь мог же кто-нибудь увидеть, как на Валентину напали и, угрожая пистолетом, заставили войти в подъезд. Почему бы и нет?

Он резко затормозил возле дома, вышел из машины и оглянулся. Женщина появилась словно ниоткуда. Выросла, что называется, из-под земли. И он обомлел – светлые брюки, белая блузка и желтый газовый шарфик… Та самая, о которой он сегодня вспомнил, пока дожидался Шапиро.

– Вы – Кайтанов? – спросила женщина, внимательно рассматривая его лицо.

«Пожалуй, она впервые видит так близко такую рожу

«, – подумал он, слегка смутившись.

– Да, это я. У вас что-то есть для меня? Это вы мне звонили и просили приехать сюда?

– Да…

– Мы можем поговорить здесь или вы хотите, чтобы я пригласил вас к себе? – Вообще-то он не хотел, чтобы другая женщина, кроме Валентины, переступала порог его дома. Но сейчас условия диктовал не он.

– Лучше у вас дома. Разговор серьезный…

– Вы что-нибудь видели? О чем вы собираетесь со мной говорить?

– Я же говорю – разговор серьезный… – У женщины были железные нервы, раз она смела так вести себя с человеком, с которым не была знакома, но о котором наверняка была наслышана. Она его не боялась, не трепетала перед ним в надежде вырвать причитающийся ей гонорар за информацию.

– Хорошо, пойдемте…

Они поднялись, Кайтанов открыл квартиру и впустил ее.

– Меня зовут Кристина, – сказала она, едва переступив порог и сразу же закуривая дамскую тонкую сигаретку. – Лев Борисович, вы должны приготовиться к самому худшему…

У Кайтанова брови поползли вверх – он не ожидал такого начала разговора.

– К самому худшему? Что вы имеете в виду?

Кристина, бросив на кресло в гостиной сумочку, обеими руками пригладила копну блестящих льняных волос и покачала головой:

– Вы слепец, Кайтанов. Ваша жена – настоящая б… дь, а вы как собачонка готовы целовать ей пятки…

Лева почувствовал, как лицо его заполнилось, как резиновый сосуд, горячей кровью. В ушах застучало, заломило… Он хотел размазать по стене эту маленькую белобрысую дрянь. Но вместо этого застыл, продолжая слушать ее холодный, металлический голос.

– Не верите? Вот, смотрите… Ваша жена и Гордис – прекрасная пара. Замечательная пара. Взгляните, как они смотрятся…

На столе были веером разложены большие цветные фотографии, и на всех – его Валентина… Нет, она не была обнажена, чего он так боялся. Но снимки свидетельствовали о том, что она и Гордис были знакомы и проводили время вместе. Кто-то, кто следил за ними, весьма умело ловил кадры, где они сидели, чуть ли не прижавшись друг к другу, на скамейке в каком-то сквере среди цветов. То шли, взявшись за руки, по аллее, напоминавшей узкие тенистые дорожки Ботанического сада… Крупные же планы схватывали всегда счастливое лицо Валентины, ее улыбку, радость…

– Где вы взяли эти снимки?

– Это не все, – услышал он вместо ответа, и на столе появилась еще одна фотография, но уже расплывчатая: Валентина и Иуда… Последний – раздет. Отвратительно голый, он обнимает Валентину за талию. Он волосат, она – в свободном платье, уже беременная… И та же умиротворяющая улыбка. – И Гордис, и этот жирный боров – это все любовники вашей жены.

– А что нужно вам? – осипшим слабым голосом спросил Кайтанов, чувствуя, как глохнет, слепнет, теряет одно за другим все чувства, присущие живому существу, человеку, мужчине… – Вам-то какой интерес, я повторяю? Говорите!

И снова он не получил ответ. Вместо этого женщина стала раздеваться. Она делала это так быстро, что Кайтанову показалось, что он смотрит на экран, где прокручиваются неприличные, снятые любительской кинокамерой кадры…

– Что вы делаете? – Он, очнувшись, схватил ее за руку в тот момент, когда она, перешагнув через снятые и брошенные на ковер брюки, бросилась ему на шею.

– Я люблю вас, Кайтанов, я люблю вас по-настоящему, а не из-за денег, как ваша жена… Это я снимала их, чтобы показать это вам. Я хотела, чтобы вы поняли, что вас обманывают, пользуются вашей добротой…

Ее розовые, густо накрашенные помадой губы полоснули по его губам, рубашке; он чуть не ударил ее, обезумевшую, потерявшую всякий контроль над своими чувствами и действиями.

– Немедленно одевайтесь и вон… вон из моей квартиры… Вы – сумасшедшая, вас надо запереть в клетку…

– Это вашу жену надо было запирать в клетку… Разве нормальная женщина, да еще на сносях, будет вести такую активную сексуальную жизнь, вы сами-то подумайте!

Каждое ее слово жгло огнем. В прихожей они боролись, она повалила его на себя; затем, успев схватить с пола упавшие ключи, больно резанула ими по его шее… Кайтанов, собрав последние силы, все-таки вытолкал женщину на лестницу и бросил ей вслед вещи… Наваждение закончилось. Он никого не видел, ничего не слышал, а фотографии сейчас сожжет. Ему некогда – надо срочно ехать за Валентиной. Она уже, наверное, заждалась… Иуда обещал позвонить, но почему-то не позвонил, отвез он следователю квитанцию о внесении залога или нет?

Иуда. Гордис.

Лицо Кайтанова скривила судорога – он плакал. Как ребенок. Красивый Гордис.

Прекрасная пара

Она могла убить его из ревности. Да мало ли… Но Иуда? Валентина и этот потный и толстый компьютерщик?

Лева сгреб все фотографии, сунул их в карман и вышел из квартиры. Дверь захлопнулась – он даже не вспомнил о ключах…