Текст книги "Любовница не по карману"

7. Следствие

Игорь Седов, следователь по убийствам, сотрудник следственного управления, обедал в компании своего друга, эксперта-криминалиста Виктора Зашева, в маленьком кафе неподалеку от дома. Кафе было семейным, здесь готовили пироги, бульоны и сладкую выпечку.

– Знаешь, здесь, конечно, и кормят хорошо, и тепло, но в том доме, в Пущине, где я вчера опрашивал свидетелей, мне понравилось больше. И пусть там был бардак, все раскидано, но как-то особенно тепло от пылающего камина, приятно, уютно. Не знаю, Витя, когда мы с тобой заработаем на такой дом…

– Думаю, никогда, – ответил скромный средних лет Зашев, в сером свитерке под горло, откусывая от пирожка. – Попробуй лучше пирожок с мясом.

– Нет, я лучше попробую вирожок с пишней, – вздохнул Седов, вспоминая вкус кофе, который ему приготовила Маша Репина, главная свидетельница по делу о криминальном трупе в пущинском лесу.

– Что-что? – часто заморгал Зашев, подумав, что ему послышалось.

– Но больше всего мне здесь нравятся мельмени с пясом, – с невозмутимым видом, улыбаясь во весь рот, продолжал Седов, – и кильмени с партошкой…

Друзья расхохотались.

– Мы думаем, пишем и говорим как-то по инерции, что ли, – принялся объяснять причину своей игры в перестановку букв в словах Игорь. – У меня пальцы, к примеру, когда я ими постукиваю по клавиатуре компьютера, иногда сами собой, кажется, дописывают за меня слова. По привычке, по инерции… И язык мой тоже иногда такие перлы выдает…

– Это ты про «вирожки с пишней»? Обожаю вишню…

– Ладно. – Седов допил чай и со стуком поставил пустую чашку на стол. – Отдохнули, и хватит. Что у нас там с этим снежным человеком?

– Молодой человек примерно двадцати – двадцати двух лет, труп пролежал в земле приблизительно семь-восемь месяцев. Если бы не та бродячая рыжая сука, разрывшая снег, может, и не нашли бы вовсе. Правильно говорит в этих случаях моя жена: собаки или лисицы – наши верные помощники и друзья. Смерть наступила вследствие огнестрельного ранения – ему выстрелили прямо в висок…

– Выстрелили?

– Или он сам… Трудно сказать, насколько близко стоял стрелявший, надо подождать результатов баллистической экспертизы. Мое же мнение – это либо убийство, либо самоубийство.

– Очень ценная информация! Значит, семь-восемь месяцев тому назад, то есть в апреле – мае прошлого года… Что ж, посмотрим, кто был объявлен в розыск весной. А что говорит твой друг Агеев об одежде? Нашел что-нибудь в карманах?

– Он обследовал каждый сантиметр, у него создалось такое впечатление, будто всю его одежду перед тем, как закопать тело, тщательно осмотрели с целью не оставить ни одной зацепки, которая могла бы указать на личность убитого.

– Все-таки, значит, убитого… Хотя, может, ты где-то и прав. Может, этот парень убил себя сам, но закопать-то самого себя он точно не мог. А это значит: тот, кто его закопал в лесу в марте – апреле этого года, не хотел, чтобы тело нашли. Все это больше смахивает на убийство. Что ж, поехали дальше. Удалось ли установить, сохранились ли на одежде какие-нибудь следы?

– Как ты понимаешь, прошло слишком мало времени, ребята еще работают. Могу только сказать, что пятна крови на одежде соответствуют группе крови убитого. Следов крови посторонних людей не обнаружено. Куртка старая, в карманах имеются остатки очень старой лыжной мази «Луч», возможно, в этой куртке парень ходил на лыжах, а банку с мазью держал в кармане. Шапка – одно название. Как решето. Крупная вязка. Из искусственной пряжи (поэтому-то она и не сгнила), темно-зеленого цвета, с белым узором, в ней проделаны отверстия, прорези, как делают доморощенные бандиты, когда идут на дело.

– Да-да, я хорошо помню эту шапку. В момент обнаружения трупа она была плотно натянута на его голову. А обувь? Белье? Может, нашли что-то интересное?

– Знаешь, ты пригласил меня пообедать, вот и пытай о том, что имеет прямое отношение к тканям трупа, степени разложения, к состоянию внутренних органов… Я – судебный медик, может, ты забыл?

– Да-да, извини… Но не мог же я пригласить сюда всех экспертов… Витя, можно ли найти зацепку, чтобы установить личность убитого?

– В таких случаях, Игорек, мне всегда становится как-то особенно уютно на своем месте, понимаешь? На месте эксперта. Сделал свою узкопрофильную работку – и сиди себе попивай чаек… А вот вам, следователям, не позавидуешь. Обнаружили труп без опознавательных знаков. Ни документов, ни записок, ничего такого, за что можно зацепиться.

– Да уж, ты прав…

– Но кое-что я для тебя припас… – Зашев сыто улыбнулся Игорю и подмигнул. – Вроде парень как парень… Однако… Он – удивительный! Ты когда-нибудь слышал о…

8. Григорий

Как я и предполагал, покупка машины (Алик настоял на том, чтобы мы купили «Мерседес», дорогущий, от Lorinser, он, в отличие от меня, разбирается в подобных вещах) для Зои внесла в нашу жизнь разнообразие, даже, можно сказать, элемент праздника. Зоя целыми днями пропадала где-то за городом, Алик учил ее вождению, возвращалась она взбудораженной, счастливой, с сияющими глазами. Набрасывалась на еду и как-то особенно варварски, не обращая внимания на правила приличия, насыщалась. Нет, она, конечно, не разводила на кухне костер и не поджаривала на углях куски мяса, но все равно от той, прежней Зои, которая старательно и медленно пережевывала каждый кусок и пыталась есть суп беззвучно, что у нее хорошо получалось, ничего не осталось. Новая Зоя мгновенно поглощала все, что она приготовила вчера вечером (зная, что днем у нее не будет ни одной свободной минутки), иногда даже съедала по две порции и, извиняясь, говорила нам, еще продолжавшим сидеть за столом, что у нее нет сил дожидаться чая, и уходила в спальню, бросалась на кровать и мгновенно засыпала. Надо ли говорить, как я бывал счастлив в такие минуты, ведь она уже крепко спала, когда я, закончив свои дела, ложился рядом с ней, а это означало, что мне не придется в очередной раз пытаться доказать ей свою мужскую состоятельность. К тому же я понимал, что своим счастьем обладания машиной и всеми теми радостями, которые она переживала в связи с ее новым увлечением, она все равно была обязана исключительно мне. И еще. Я не мог не нарадоваться, что между Зоей и Аликом вспыхнула дружба! Кто бы знал, что идея Алика купить машину для Зои так переменит всю нашу жизнь и поможет всем нам сблизиться! Если Зоя прежде, в самом начале нашего брака, была скованной, боялась показать свои чувства, казалась зажатой и какой-то затравленной, то спустя какое-то время она раскрылась нам с Аликом совершенно с другой стороны. Оказывается, она прекрасно, заразительно смеялась, до слез, до икоты. Кроме того, проявился и ее материнский инстинкт, и всю свою материнскую нежность и ласку она направила на моего осиротевшего после смерти Нины Алика. Пусть он был уже взрослым парнем, все равно мне было приятно наблюдать за тем, как она заботилась о нем, как старалась угодить ему, помочь, накормить. Знаю, что часть денег, которые я давал ей на ее личные расходы, она тратила на Алика. Покупала ему рубашки, какие-то вещи или же просто давала деньги. А уж если Алик заболевал, лучшей сиделки, чем Зоя, было трудно себе представить. В один из таких периодов, когда у Алика был грипп и Зоя лечила его народными средствами, он подсказал ей, что есть такая штука – Интернет, с помощью которого она может не только узнать, какие существуют антибиотики, но и заказать лекарство в аптеке, и ей принесут его на дом… Я лично слышал, как терпеливо, с какой мягкостью мой обычно нервный и порывистый сын объясняет Зое на пальцах, что такое Интернет и с чем его едят. Мне тогда было даже стыдно, что это именно он, а не я, ее муж, делаю это. Зоя оказалась талантливой ученицей, и вскоре компьютер и Интернет прочно вошли в жизнь моей новой жены.

Понятное дело, что я постоянно сравнивал свою покойную жену Нину с Зоей. Боже, как же они не походили одна на другую, это были совершенно противоположные типы женщин! Нина – холодноватая, консервативная и очень серьезная, для нее внешний порядок вещей является смыслом всей жизни. Зоя же – сгусток волшебной энергии, страстная, живая и жизнерадостная, с пытливым умом, способная сочетать в себе эмоциональность, жажду новых ощущений и некий сумбур в мыслях с опять-таки внешним порядком среди вещей. Объединяло же их то, что обе эти стройные брюнетки были по-своему преданы нам с Аликом, заботились о нас и содержали в полном порядке наш дом и хозяйство.

Поначалу, понимая, какая Зоя увлекающаяся натура, поэтому она не сможет не попасть под влияние компьютерных соблазнов, я предположил, что она не сумеет уделять мне столько времени, сколько бы мне хотелось. И поначалу так все и было. Она живой человек, поэтому в первое время, открыв для себя какую-то невинную «бродилку» с чародеями, воинами и волшебниками, она сутками могла стрелять из лука или арбалета, уничтожая пауков, змей или зомбированных мертвецов, затем, немного остыв или насытившись игрой, она переметнулась в мир шпионов, пистолетов и гоночных автомобилей… Параллельно с этим она продолжала осваивать свою новую машину, изучала вместе с Аликом различные маршруты, запоминала дорожные знаки, училась парковаться, менять колеса…

Однако невозможно было бесконечно делать вид, что ничего не происходит: мы оба страдали из-за моего мужского бессилия. Я – понятное дело, потому что здесь была моя вина, Зоя же – считая, что не вызывает во мне желания. Говорить откровенно с ней на эту тему я не мог. Я бы сгорел от стыда, превратился бы в горстку пепла. Поэтому я решил обратиться к профессионалам, точнее, к одному из них, неулыбчивому бритоголовому пузану в клубном костюме оливкового цвета, – сексопатологу по фамилии Тришкин. Краснея и потея, при этом утопая по уши в глубоком мягком кресле, таком же мягком, как и та значимая часть моего тела, из-за которой я и записался на прием, я рассказал ему, развалившемуся на своем рабочем месте с видом человека, у которого все в порядке, о своей беде и вдруг понял, что совершил ошибку, доверившись ему. Ну не может человек с таким каменным лицом кому-либо помочь! Даже старушке перейти дорогу он не сможет помочь – убьет бабку одним лишь своим мертвым взглядом. Поэтому я, не договорив, встал и почти бегом выскочил из кабинета, моля бога только об одном – не столкнуться в стенах этой известной частной клиники с кем-нибудь из своих знакомых…

События следующего дня неожиданным образом заставили меня взглянуть на мою проблему совершенно другими глазами!

У Кати, моей лаборантки, был день рождения. Она принесла запечатанную фольгой большую тарелку с жареной щукой, салат с крабовыми палочками, вино и торт. Праздновали вечером, и этот праздник совпал с хорошими рабочими результатами, полученными в этот день после обеда. Все были в приподнятом настроении, женщины ходили, сверкая глазами и покачивая бедрами (или мне в тот день это только казалось?), и вообще вся наша лаборатория напоминала мне картинку, с которой кто-то заботливо вытер пыль, отчего все краски заиграли чисто и свежо. Щука была великолепна, я съел несколько кусков, не переставая нахваливать кулинарные способности Кати. Думаю, я сказал не так уж мало хороших слов и в адрес самой Кати, потому что она, начиная с какого-то момента, стала вдруг пунцовой и смотрела на меня такими глазами, как смотрит женщина, которая ждет от мужчины чего-то большего, чем просто комплименты. Да и со мной тоже происходило что-то странное, мое веселье требовало какого-то выхода. Не знаю, как я умыкнул свою лаборантку в подсобку, где уборщицы хранят свои щетки и ведра, и вот там, в темноте, тяжело дыша, с отключенным мозгом и желая исключительно довести начатое до конца, я овладел ею. Хотя для этого действа больше подошло бы какое-нибудь более грубое народное, сочное словцо – уж слишком все было примитивно, по-скотски.

Нет, я не ханжа, я все понимаю, и, как мне думается, у меня нормальные чувства. И прежде у меня никогда не возникало (тем более по отношению к Кате, с которой я работал бок о бок несколько лет) подобного желания. Разве что во сне, когда я бывал самим собой и никому реально не мог причинить зла. Кате же я причинил это зло, мгновенно от этого процесса протрезвев, и окончательно пришел в себя уже в коридоре, когда вышел из подсобки, пошатываясь и не зная, что мне теперь делать и как себя вести. В сущности, окажись на ее месте проворная и коварная деваха из тех, кто промышляет определенным бизнесом, ей ничего не стоило бы пригрозить разрушить всю мою карьеру, да и жизнь – в одночасье. Одно заявление в полицию об изнасиловании – и меня нет. И попробуй докажи, что она весь вечер смотрела на меня призывным взглядом и, по сути, спровоцировала меня, а не наоборот, и в подсобку пошла сама, по своей воле, часто постукивая каблучками по звонкому полу, и это моя рука была захвачена в плен ее горячей ладошкой… Потом, вспоминая подробности этого безумия, я понял, что Катя привела меня в эту подсобку не случайно: она точно знала, куда меня вести, – ведь как иначе объяснить, что она открыла дверь ключом? Откуда у нее этот ключ? Значит, она заранее раздобыла его, припасла, чтобы воспользоваться в нужный момент. Не думаю, что Катя подготовилась заранее, нет, я больше чем уверен, что она часто использовала эту подсобку, конуру эту, для встреч с другими своими любовниками, но, повторяю, все эти мысли посетили меня гораздо позже, когда я, вернувшись домой и приняв душ, лег в постель и обнял свою молодую жену Зою. Обнимая ее и чувствуя себя при этом самым последним подлецом, негодяем, предателем и вообще преступником, я готов был заскулить, уткнувшись лицом в ее затылок, зарывшись в ее шелковистые, пахшие шампунем волосы. Но вместо этого я шептал ей в спину какие-то приятные для ее слуха слова о любви, о нежности. Я любил ее, очень любил и страдал от невозможности сделать с ней все то, что вытворял пару часов назад с Катей.

9. Зоя

Сны иногда каким-то удивительным образом повторяют, правда, в совершенно искаженном, фантастическом виде сцены из реальной жизни. В моем воображении существует даже некий город, причем один и тот же, нереальный город, несущий в себе элементы тех мест – улочек, подъездов, офисов, квартир, магазинов и даже железнодорожных вокзалов, – где я когда-то бывала. Где-то в центре этого города имеется здание мэрии, я откуда-то это знаю, есть там и магазины, стоят даже странные, подслеповатые кирпичные дома, куда мои сны загоняют меня в поисках острых ощущений. И эти полные настоящего разврата и вседозволенности сны (причем я всегда точно знаю, что мне все это снится, поэтому мне там не стыдно) похожи один на другой. Я вхожу в полутемный подъезд, поднимаюсь по низким ступеням и толкаю любую из дверей: ищу мужчину. Как убийца-маньяк ищет свою жертву (так мне, во всяком случае, кажется), так и я ищу мужчину, которому хочу отдаться или даже заставить его взять меня. Это постыдные сны, и снятся они мне очень редко, и, просыпаясь, я каждый раз спрашиваю себя: откуда вдруг эти сильнейшие желания, словно во мне сидит настоящий зверь?! Самка. В обыденной жизни я другая, спокойная, и единственное, чего мне надо от мужчины, – это внимание и ласка. Вероятно, в каждом человеке спит (крепко спит или просто тихо дремлет) сексуальность, и просыпается она, когда ей заблагорассудится или, логичнее предположить, когда телу необходима физическая любовь.

В отношении Гриши мне долго не хотелось признаваться себе в том, что у нас есть проблемы. В суматохе налаживания новой жизни, в какой-то радостно-праздничной эйфории обрушившегося на мою голову счастья я старалась не обращать внимания на то, как сильное чувство Гриши, его благоговение передо мной и болезненный восторг сказываются на физической стороне наших отношений. Казалось, что он так любит, так желает меня, что при самом, казалось бы, невинном прикосновении ко мне его лихорадит – от счастья ли, от страха ли опозориться передо мной, и в такие минуты мне страшно за него, страшно, что от перенапряжения, от нервов у него сию минуту остановится сердце и мужчина, которого я люблю, перестанет дышать.

Не искушенный в любви, но жаждущий этой любви, он каждый раз так волновался перед близостью, что мне становилось его жаль. Я обнимала его, гладила по голове и говорила на ухо разные милые слова, чтобы поддержать его, успокоить. Шли месяцы, и со временем я научилась таким образом выстраивать наши вечера, чтобы мы засыпали, либо утомленные повседневными делами, либо досматривая какой-нибудь фильм, чтобы наш сон выглядел естественным продолжением долгого дня. В теплые вечера я старалась допоздна гулять с Гришей в расположенном поблизости от нас парке, еще мы часто ходили в театр, в филармонию. Мне казалось тогда, что я, инициируя эти культурные вечера, убиваю сразу двух зайцев. Во-первых, стараюсь увлечь Гришу и утомить его перед сном, во-вторых, мы не мозолим глаза Алику, который, как мне тогда казалось, продолжал тихо ненавидеть меня, а потому страдал. Я предлагала Грише разъехаться с Аликом, купить ему квартиру, ведь он же совсем взрослый, и у него, я знала, уже были девушки, с которыми он встречался. Гриша поговорил с сыном, но Алик наотрез отказался от этого предложения, причем никак не мотивируя свое нежелание жить отдельно. С тихим ужасом я думала о том, что ему доставляет садистское наслаждение следить за нами, за мной, сравнивая, вероятно, меня ежеминутно с покойной матерью. Сколько раз я хотела с ним поговорить по душам, спросить его, что мне делать, чтобы он не страдал и принял брак отца и желание Гриши начать новую жизнь. В сущности, каждый человек имеет право на счастье. Но я так и не решилась на этот откровенный разговор. Когда же я чувствовала, что обстановка накаляется, что Алик смотрит на меня как-то странно, словно готовится нанести удар, собирается сказать что-то резкое, обидеть меня или оскорбить, я тотчас пряталась либо в спальне, куда, как я знала, он никогда не войдет и даже не постучит (в силу своего воспитания, я думаю), или же вообще уходила из дома, гуляла, ходила по магазинам, словом, убивала время до возвращения Григория. Понятное дело, что с Гришей я старалась никогда не говорить о своих переживаниях, связанных с Аликом, я не хотела расстраивать мужа. Думаю, со стороны наша семья выглядела вполне дружной, поскольку скандалов, криков, ссор с выяснениями отношений у нас никогда не случалось. Я была благодарна Грише и его покойной жене за то, что они воспитали такого терпеливого и вежливого мальчика.

Надежда на то, что у нас с Аликом наладятся отношения, у меня появилась неожиданно, и связана она была с большим событием в моей жизни. Гриша на день рождения подарил мне машину! Прекрасную дорогую машину, «Мерседес», – сунул ключи в мою руку и, смущаясь, проговорил, сильно краснея и не зная, куда спрятать руки: вот, мол, Зоенька, это мой подарок тебе, учись ездить, и будешь свободна, как птица. Это было осенью, в октябре, шел дождь, и над городом нависли темно-фиолетовые холодные тучи. В нашем дворе все вокруг было желтым от упавших на землю кленовых листьев. Большая черная мокрая машина смотрела на меня глазами-фарами как живое существо, готовое услужить мне. Я сразу поняла, что мы с ней подружимся, хотя понятия не имела, сумею ли я водить, научусь ли чувствовать ее.

– Тебя Алик будет учить поначалу, он мне обещал, – сказал как-то особенно бодро и радостно Гриша, так говорят люди, желающие похвастаться своими достижениями.

Он стоял напротив меня, невысокий, в скромном коричневом плаще, в мягкой шляпе, и по стеклам его очков стекала дождевая вода. Я была бесконечно благодарна ему, мне хотелось плакать. Кто бы знал, что моя жизнь так круто изменится и мой новый муж будет так щедр ко мне! Я чувствовала, что не заслуживаю такого к себе отношения. Хоть мне и говорили, что я красивая, но я-то знала, что внешность у меня самая обыкновенная, да и не такая уж я умная, как многие женщины-коллеги Гриши. Не знаю, за что так полюбил меня Гриша, думаю, просто пришло его время любить, вот и все. Мы стояли друг напротив друга, смотрели – я на него, на машину, потом снова на него, и по щекам моим тоже стекали, как дождь, слезы. Думаю, мы оба были счастливы, каждый по-своему. Я – оттого, что мне подарили машину, а Гриша – оттого, что это он подарил ее мне, и, возможно, его счастье было больше моего, драгоценнее. Мне казалось, что мысли наши и чувства как бы замерли, зависли между каплями дождя… Я никогда не забуду это утро!

* * *

…Он сказал, что ему нужно обо многом мне рассказать. Что я ничего не знаю. Я тоже захотела ему сказать, что он ничего не знает. Разве что моя беременность бросалась теперь в глаза. И он видел мой живот и пятна на щеках. Говорят, что женщинам идет беременность. Не всем. Мне – не идет. В этом я твердо уверена. Я подурнела, у меня распухли губы. Хотя вначале я думала, что губы у меня такие – от поцелуев. И целовал меня не Гриша. Иногда мне кажется, что Гриши никогда и не было, разве что в моих тревожных снах, когда мне так хотелось тепла, уюта и чтобы мужчина любил бы меня, боготворил. Он не был похож на настоящего, из плоти и крови мужчину. Он был слишком хорошим для реальной жизни. Думаю, что под плащом его (или под рубашкой, или под пижамной курткой) были очень плотно сложены мягкие белые крылья ангела. Потому что не может быть таких людей. Таких мужчин. Но я люблю его по-своему и страдаю оттого, что предала его.

– Я не могу вернуться, – сказала я Алику.

После ужина я вымыла посуду, он помог мне, вытер тарелки. Теперь мы пили чай и разговаривали. И мне все еще не верилось, что передо мной – Алик. Причем не тот мальчик, с которым я жила под одной крышей, которого по-своему, как мачеха, побаивалась и чьи взгляды ловила, а молодой мужчина с горящим взглядом, переполненным тайнами. Он знал нечто такое, чего я не знала. Но я не была уверена тогда, что мне так уж и нужно знать все эти тайны. Главная-то тайна жила и развивалась в моем животе. Я знала, чувствовала, что это мальчик. И никто, ни одна душа не имеет понятия о том, кто его настоящий отец.

– Сказать, что ты молод и не поймешь меня, я не могу, – сказала я. – Но ты – сын своего отца, и тебе не надо знать всей правды. Я понимаю, тобою двигали добрые чувства, раз ты нашел меня и зовешь обратно. И я могу даже предположить, что твой отец примет меня, но мне-то как жить с таким грузом?

– Но у него тоже груз на душе есть…

Я понимала, что он имеет в виду. Гриша убил человека. Застрелил. Но этот человек был вором, бандитом, поэтому я-то, в отличие от него, совсем не переживала по этому поводу. То есть я не переживала, что этого человека больше нет. Он – преступник, он проник в наш дом, он пытался взять то, что ему не принадлежало. Возможно, у него за плечами было много подобных историй, когда он проникал в чужие жилища и обворовывал их. Я могла лишь переживать, чтобы Гришу не вычислили и не посадили. Могла переживать также и из-за того, что Гриша, будучи ангелом, оказался бы способным совершить благородный поступок (в моем же представлении этот поступок выглядел бы просто идиотским, нелепым) – то есть взял и признался бы в этом убийстве. Но пока что этого не произошло, иначе Алик сразу сказал бы мне, что его отец в тюрьме.

– Понимаешь, – сказала я, катая по блюдцу кусочек сахара, – вам обоим могло тогда показаться: я уехала от вас потому, что отец выстрелил в этого человека… И не могу жить рядом с убийцей… Могу себе представить, как вы с ним, особенно твой отец, недоумевали по этому поводу… Но дело-то не в этом. Совсем! У него была своя история – это убийство, все его страхи и сомнения, мол, правильно ли вы сделали, что спрятали труп, закопали его в лесу, – а у меня была своя история…

– Я знаю, – сказал Алик.

– Нет, ты ничего не знаешь. Потому что если бы ты знал, то рассказал бы все отцу. Поэтому не надо меня сейчас обманывать: ты ничего не знал. У тебя тоже была своя история. Я помню, у тебя была девушка – Таня, кажется? Вы даже жили вместе. Ты же снимал квартиру, где вы встречались? Вот видишь, как много я знаю о тебе. Да ты особо и не таился, ты жил, как живут многие молодые люди, своей жизнью, со своей девушкой, строил планы на будущее и не знал, какая гадина живет с тобой рядом… Нет, Алик. – Я уже не могла больше сдерживаться и зарыдала в голос. – Я не смогу вернуться к вам! Твой отец – великодушный человек, и я недостойна его. Мужчины, бывшие у меня до него, вероятно, знали, какая я на самом деле, поэтому заранее, не дожидаясь подлости и предательства с моей стороны, били меня. Предварительно, понимаешь? Они чувствовали – на каком-то животном уровне, – что со мной нужно именно так – кулаком по лицу… Чтобы щека вздулась, глаз посинел… Чтобы губу мне порвать, чтобы кровь капала с подбородка… И это – правильно! Я – дочь своего отца. Вот ты, Алик, – сын Гриши, ты – хороший, в тебе – его кровь. А мой отец был пьяницей и негодяем! Думаю, что я такая – в него. Да и мать моя была без характера и, как говорится, слаба на передок. Ты уж извини, что я так откровенно говорю… Вы придумали себе трагедию: подумаешь, вора застрелили и закопали в лесу! Да, иногда и я думаю о том, что это все ужасно, что его там черви едят… И что застрелил его мой муж, твой отец, Алик. Но если бы Гриша не выстрелил, все могло бы закончиться еще печальнее! А если бы у этого вора было оружие, и, может, он вообще никакой не вор, а настоящий бандит и застрелил бы нас всех! Да-да, конечно, смерть – это всегда трагедия. Согласна. Но, Алик, у меня-то тогда тоже произошла трагедия. Пусть никто не погиб, но трагедия – это не только когда кто-то погибает физически. Погибла – я! И главное во всей этой истории то, что я сама во всем виновата. Я сама все это сделала, своими руками. Сначала желая доставить приятные минуты твоему отцу, чтобы он смог продлить свою молодость, ведь дети – это всегда счастье…

– Ты говоришь так странно, непонятно, какими-то загадками, и у меня такое чувство возникает, будто я в туманном лесу заблудился, – сказал Алик. Он сидел, раскрасневшись от горячей еды, чая и от жара печки, шарф его, красный, который вязала ему его девушка Таня (подарок к Рождеству), размотался, и кисти его касались деревянного пола. – С чего ты взяла, что недостойна моего отца? Мой отец, конечно, ученый, кроме того, он просто порядочный мужик, это так, и я очень уважаю его. Но и ты тоже… Ты красивая…

Он засмущался. Отвел взгляд. Я поняла, почему он здесь. Конечно, он ничего не знает о том, чем и как я жила последние несколько месяцев. Не знает. Иначе он никогда не стал бы меня искать и сделал бы все, чтобы только его отец забыл меня. У него сейчас своя правда. И заключается она в том, чтобы вернуть к жизни отца. Гриша совершил убийство и теперь страдает из-за того, что не пошел в полицию и не признался. Одна только мысль о тюрьме наводит на него ужас – там невозможно будет продолжать эти его опыты и эксперименты, то есть, если он выпадет из своей налаженной, полной смысла жизни, весь его многолетний труд пойдет насмарку или, что еще хуже, плодами его трудов воспользуется какой-нибудь нечестный человек и продаст его изобретения и формулы за границу. Гриша наверняка прокрутил в голове все возможные варианты. Кроме того, он не хочет в тюрьму еще и потому, что надеется вернуть меня. И только ради этого он должен оставаться на свободе. Алик, конечно, ничего не знает о том, что в моем уходе его отец винит только себя, свою неспособность сделать счастливой жену. Между отцом и сыном были всегда настолько добросердечные и в некоторой степени даже возвышенные отношения, что Грише и в голову бы никогда не пришло признаться сыну в том, что у него распухла простата и внизу живота сильные боли, но – что самое ужасное – он не в состоянии удовлетворить женщину. Что он – импотент.

Горячая волна поднялась к горлу, и я почувствовала, как голова моя буквально набухла кровью, щеки запылали, а глаза защипало, словно в них насыпали соль. Несколько мгновений я испытывала примерно те же самые чувства, какие охватили меня несколько месяцев тому назад, когда я осознала, что натворила, что сделала… И это был даже не стыд, а чувство куда более жестокое – отвращение к себе.

– Ты что-то сказала о детях, – напомнил мне Алик.

– Вот и я тоже думала тогда о ребенке, но получилось все совсем не так…

В доме было очень тихо. Передо мной сидел Алик, и мне вдруг захотелось рассказать ему все-все. Раскрыть этому мальчику душу. Возможно, в глубине души я надеялась на его понимание, но в большей степени все-таки – на прощение.

Я тогда смалодушничала, сказав про ребенка. Прикрылась им, пытаясь спастись от его презрения. На самом деле все было не так. Совсем не так.