Текст книги "Цветы абсолютного зла"

Анна Данилова
Цветы абсолютного зла

Глава 1

Юля Земцова разбирала елку, когда раздался телефонный звонок. На полу высились коробки с елочными украшениями, под ногами кудрявился серпантин, весь ковер был усыпан разноцветным конфетти. Маленькая Маша, забравшись на диван, разворачивала хрустящую обертку большой шоколадки и сосредоточенно смотрела куда-то в сторону, как если бы ждала кого-то…

Звонила Женя Жукова, молоденькая помощница Игоря Шубина из частного сыскного агентства, хозяйкой которого вот уже два года являлась Земцова.

– Ну как, разобрали?

– Нет еще… Мы с Машкой не торопимся… Но к весне, думаю, управимся… – с улыбкой глядя на дочь, ответила Юля, внезапно почувствовав, как волна страшного, холодного одиночества накатывает на нее, как это стало происходить с ней все чаще и чаще.

Крымов, ее муж, давно улетел за границу, у него важная работа. Мама, Маргарита Сергеевна, несколько дней тому назад уехала в Москву – у нее там тоже оказались дела. Юля же решила остаться пока в Саратове и почти неделю жила в загородном доме с Машей и няней Катей, считая в душе, что она живет одна. Машка не в счет, она – как бы ее часть, продолжение. Няня – тем более. Ей не хотелось возвращаться в просторную парижскую квартиру, наполненную неприятными для нее воспоминаниями… Крымова все равно постоянно не бывало дома, зато в ее женской жизни стали появляться какие-то мужчины, мимолетные связи, романы… Ей нравилась эстетика этих романов (зеленые парижские улочки и площади, кинотеатры, загородные прогулки, заканчивающиеся в какой-нибудь придорожной гостинице ужином, состоящим из жареной рыбы и сыра), но не нравилась она сама в роли тоскующей по мужу и склонной к эротическим приключениям женщины. Здесь, в тихом и большом теплом доме, где за огромными окнами свирепствовал холодный февральский ветер и видно было, как раскачиваются под его порывами сосны и ели, она чувствовала себя более настоящей, чистой.

Игорь Шубин теперь жил вместе с Женей Жуковой, и они выглядели вполне счастливой парой. Вместе работали, вместе приезжали проведать Юлю с Машей, вместе пытались распутывать сложные дела, которые, как по накатанной, велись параллельно официальному расследованию органами прокуратуры. Довольно часто приезжал к Юле и Виктор Львович Корнилов – старший следователь прокуратуры по особо важным делам, вместе с которым они и работали на определенных, выгодных для обеих сторон, условиях. Приезжала посмотреть на дочку Земцовой и Нора – работник НИЛСЭ[1]1
  Научно-исследовательская лаборатория судебных экспертиз.


[Закрыть], тихая, умная, но совершенно не эмоциональная, сдержанная во всех отношениях женщина, отлично разбирающаяся в своем ремесле и умеющая держать язык за зубами. Привозил Шубин сюда и Лешу Чайкина (талантливого судмедэксперта, их общего друга, обаятельного и добродушного разгильдяя и выпивоху, тщетно пытавшегося бросить пить), без помощи которого они не смогли бы расследовать ни одно из порученных им криминальных дел.

– У нас тут дело… Странное…

– Да я так и думала, что ты звонишь мне не просто так… И что там за дело?

– Девушку одну убили… Олю… Но это не телефонный разговор…

– Кто клиент? Родители?

– Если бы… У нее родители – пьющие… Пришла женщина, казалось бы, не имеющая к этой девочке вообще никакого отношения… Она вдова, с деньгами…

– И что же? Кем она приходится этой Оле? Маша… ты же вся в шоколаде… Господи, что за ребенок… Дай спокойно поговорить по телефону… Катя! Катя, бросайте все на кухне и идите сюда… Маша сейчас перепачкает всю диванную обивку… Я слушаю тебя, Женя.

– Она просто соседка. Одинокая женщина. Говорит, что в себя не может прийти после смерти Оли.

– Кто с ней разговаривал?

– Я… – чувствовалось, что Женя явно смутилась. – Игоря не было… Он поехал в банк… Он же хочет кредит брать на покупку квартиры…

– Да-да, я поняла… И что же?

– Что… – вздохнула Женя тяжко, по-детски обреченно. – Она мне почти ничего не рассказала. Так… в общих чертах… мол, нашли девочку – она училась в одиннадцатом классе – в парке, с пробитой головой… Убийство…

– Дело завели?

– Да. Она хочет с тобой поговорить. Видно, ей кто-то про тебя рассказал.

– Понятно. Не расстраивайся… Со мной на первых порах тоже никто не хотел разговаривать, все требовали только Крымова. Время должно пройти…

– Да я понимаю… Так ты приедешь?

– Конечно.

– Тогда позвони ей, скажи, что едешь… Думаю, она еще не успела вернуться домой… Запиши номер…

– Как ее зовут?

– Людмила Камелина.

Юля положила трубку. Рядом с ней уже стояла в нетерпении бьющая босой ногой о ковер молоденькая няня Катя (русская эмигрантка в третьем поколении, которую Юля привезла с собой из Парижа) – гибкая, похожая на балерину девушка с маленьким аккуратным носиком и круглой головой, которую украшала шапка черных блестящих волос с ровной, словно нарисованной челкой. Внимательные синие глаза то и дело посматривали на притихшую на диване Машу.

– Вы езжайте, я останусь… Двери все запру… Не переживайте… Машу покормлю, спать уложу… Если кто позвонит – запишу… Елку дальше разбирать?

– Нет, давай еще подождем такую красоту убирать… Пусть все останется в таком вот живописном беспорядке… пусть блестит, сверкает… пусть останется немного праздника…

Она поцеловала Машу и отправилась к себе – одеваться. Спустя четверть часа ее машина выехала из ворот и покатила в сторону леса, за которым начиналась трасса, ведущая в город. Катя, закутанная по самые брови в полушубок, закрыла ворота и вернулась в дом.

Из машины Юля позвонила Камелиной. Услышала тихий спокойный голос, сказала, что едет в агентство.

Когда она приехала и вошла в приемную, посетительница уже ждала ее. В шубке, тоненькая, неопределенного возраста, с бледным лицом и большими черными глазами. Красивая хрупкая женщина брюлловского типа.

– Женечка, принеси нам, пожалуйста, кофе…

Камелина не знала, что за этой фразой кроется и другая: подключись и слушай внимательно, не забудь записать весь разговор на пленку… Работать-то все равно придется всем троим, да и Шубину надо будет дать послушать.

– Как к вам обращаться?

– Людмила… Зовите меня Людмилой.

– Что случилось? Что привело вас ко мне? – Юля намеренно подчеркнула приватность, чуть ли не интимность беседы, именно то, ради чего Камелина и вернулась в агентство. Видимо, не такое простое это было дело…

– Вы слышали об убийстве одной девочки… Оли Неустроевой?

– Нет, признаться, не слышала…

– Ну, правильно… Сейчас много убийств совершается… Общество на это уже перестало обращать внимание… – Камелина горько усмехнулась. – В прошлом году убили моего мужа. Он возвращался поздно вечером из гаража… Ему размозжили голову камнем, ограбили и… все… Я знаете, как раньше думала…

Вошла Женя с подносом.

– Вам кофе с молоком?

Камелина отказалась – вяло отмахнулась бледной тонкой рукой. Потом, вдруг спохватившись, что до сих пор в шубе, встала, скинула ее, положила на диван рядом, вернулась в кресло, вздохнула и взяла обеими руками чашечку с кофе. Плотно обхватила ее ладонями, словно согреваясь. Женя вышла, тихо притворив за собой дверь. В кабинете запахло кофе и сигаретой – Камелина закурила. Непонятно откуда возник блестящий портсигар, зажигалка.

– Я раньше думала, что когда умирает хороший человек, то жизнь вокруг сразу останавливается… замирает… Что встает транспорт, люди с ужасом смотрят в глаза друг друга, чтобы понять, как же так могло случиться, что этого человека больше нет! Его нет! – Глаза ее наполнились слезами. – Но на самом деле все не так… да… Из-за денег, золотых часов и прочей чепухи убили человека, доброго, нежного… Я без него совсем потерялась…

– Это убийство как-то связано с убийством этой девочки?

– Нет, что вы! – замахала руками Людмила. – Извините… Просто я хотела, чтобы вы поняли, почему сюда пришла именно я, поскольку я для Оли – никто… Мы живем на одной лестничной площадке… Мы занимали с мужем две квартиры, вы понимаете… Это хорошее место, рядом с парком… Удивительно, как эта семья оказалась в нашем доме… Хотя, скорее всего, у них был свой дом, какой-нибудь курятник рядом с парком, и вот при выселении им дали эту двухкомнатную квартиру… Жильцы были страшно недовольны таким соседством, и тогда отец Оли, Виталий, пригрозил всем нам, что спалит дом, если мы будем жаловаться на него… У него не все в порядке с головой, он законченный алкоголик, мозгов нет, вместо них – одно зло…

– Оля – из семьи алкоголика?

– Алкоголиков, – поправила ее Камелина. – Мать тоже пьет. Они страшно пьют. Мать можно было видеть лежащую в непотребном виде прямо на лестнице… наша консьержка не раз затаскивала ее домой…

– Вы говорите, Олю убили. Кто она? Сколько ей лет?

– Семнадцать. Благословенный возраст. Она была красивая девочка. Училась в одиннадцатом классе в школе, неподалеку от парка… Ее и нашли в парке… Ее убили ударом по голове. Убили, понимаете? Но это ведь не ограбление… Она была совсем нищая… Она так страдала от этого… Такой возраст, девочке одеваться нужно, а она… Чтобы ей как-то помочь, я приглашала ее к себе окна мыть, знала, чувствовала, что она девочка честная, чужого не возьмет… Но это было редко. Вообще-то я не люблю, когда в доме кто-то посторонний…

– Вы хотите найти убийцу Оли?

– Да.

– Но почему вы?

– Я думала, вы поймете… Вокруг ходит зло. Убийц моего Миши не нашли, наверно, и не искали. Зло должно быть наказано.

– Почему же вы не пришли сюда в прошлом году?

– Я попала в больницу…

Юля видела перед собой совершенно убитую горем женщину, с трудом нашедшую в себе силы прийти сюда. Видимо, после смерти мужа она заболела всерьез, долго пролежала в больнице…

– Так, может, вам не стоит заниматься делом Оли? Вам надо бы подумать о себе…

– Вот так все говорят… Но я верю, каждый из нас в душе – человек добрый, совестливый. И вам тоже жалко эту девочку, хотя вы ее не знали… Разве я не права?

– Да, конечно…

– Вот я и подумала, раз у меня не получилось вовремя, что называется, по свежим следам, найти убийц Миши, то, может, я смогу что-то сделать для Оли, даже если она уже никогда и не узнает об этом… К тому же я понимаю, что убийц моего мужа найти было, скорее всего, невозможно уже потому, что это ограбление… Просто какие-то отморозки, пьяные или обкуренные, шли мимо гаражей, увидели Мишу, взяли камень, ударили его по голове, все отобрали и убежали. Какие-нибудь бродяги… А вот с Олей… мне кажется, что ее смерть не случайна и тот, кто ее убил, сделал это по какой-то причине… У него был мотив, понимаете? Но какой? Раз ее не ограбили, значит, убили за что-то… Думаю, убийцу легко вычислить из ее окружения…

– Из ее окружения? Вы так легко говорите об этом, словно что-то знаете…

– Нет, я не знаю ровным счетом ничего. Ничего. Не знаю никого из ее подруг, потому что к ней, сами понимаете, никто не приходил… Про школу тоже ничего не знаю…

– Но хотя бы что-то вы можете о ней рассказать? Какая она была, чем жила…

– Оля? Как я уже сказала, она была очень красива. Но это была не женская красота, а почти детская… Она еще до конца не сформировалась, но обещала быть настоящей красавицей… Светлые длинные волосы, карие глаза, нежный румянец… Худенькая, но не тощая, понимаете? Конечно, она пыталась изображать из себя взрослую, носила все яркое, броское, женское… Она словно бы перешагнула прямо из детства во взрослую жизнь, а вот щенячьи ужимки, особенно смех… еще выдавали в ней девочку-подростка… Грудь у нее была маленькая, неразвитая, но ноги длинные, стройные… Через пару лет она бы сформировалась…

– У нее был парень?

– Не знаю… Но где-то же она пропадала вечерами, чем-то занималась… Она была довольно замкнутая, и это при том, что умела так заразительно смеяться… В ней словно уживались две Оли: одна – та, что жила рядом со мной в семье алкоголиков, другая – та, которая находилась внутри ее, Оля, сотканная из светлых снов и солнечного света…

– У вас есть дети?

– Нет… Бог не дал… А я так мечтала о девочке…

Юля чуть было не сказала: вот бы и взяли ее под свое крыло, помогли ей, поставили на ноги…

– Ой, я знаю, о чем вы сейчас подумали… Вот, мол, и забрала бы ее к себе, помогла чем… Все правильно. Но она была из другого мира, во-первых, а во-вторых, я не уверена, что нашла бы в себе силы принять в ней участие. У меня нервная болезнь, я бы не смогла стать для нее опорой… Очень жалею, что мало помогала деньгами. Но я не знала, как предложить. Она же не могла у меня каждый месяц мыть окна… Да, все это глупо… глупо то, что я сейчас говорю, и я очень сожалею, что не взяла ее к себе, быть может, поэтому я сейчас здесь, у вас… У меня есть деньги, и я хотела бы поручить вам найти убийцу Оли.

– У вас есть ее фотография?

– Да, конечно. Я, можно сказать, выкрала ее из их квартиры в тот самый день, когда Олю принесли домой…

– Как это… принесли?

– Ее же нашли в парке, неподалеку от нашего дома… Вокруг нее столпился народ, дело было утром, многие шли через парк на автобус… Видимо, кто-то ее узнал, и, вместо того чтобы вызвать милицию, побежали к ним домой, разбудили родителей; отец, с тяжкого похмелья, прибежал, увидел дочь и на руках принес домой… У нас к тому времени уже многие узнали о случившемся. Думаю, консьержка рассказала… Это же целое событие…

– Он не должен был делать этого… Место преступления…

– Сейчас говорить об этом поздно… Там все затоптано… Но мне удалось кое-что взять… Именно эта находка и подтолкнула меня к действию, и поэтому я здесь…

– Вы что-то нашли? Где? Вы тоже были в парке в то утро?

– Нет, я была дома. Но я услышала шум на лестнице, выглянула и увидела, как Виталий несет Олю… Вокруг еще какие-то люди были, кто-то из женщин рыдал…

– Должно быть, ее мать?

– Нет, она еще спала… Ее долго не могли добудиться… Я тоже зашла вместе с остальными соседями к ним в квартиру… Я раньше там никогда не была… Это ужасно… Такая грязь… вонь… бутылки, ведро, до краев заполненное какими-то медицинскими пузырьками, видимо, из-под спиртовых настоек… Не знаю, как Оля вообще могла жить в такой среде и хотя бы внешне оставаться чистой…

– Потом все же кто-нибудь догадался вызвать милицию?

– Да… Но я не знаю, кто… Не я… Я смотрела на Олю, лежащую на кровати, мертвую, и словно бы оглохла… На ней была куртка с капюшоном… красная, с меховой опушкой… Юбка ниже колен, черная, на ногах черные колготки и теплые замшевые ботинки на каблуках… Когда мать растолкали, она бросилась к дочери, видимо, решила, что та еще живая… Крови мало было, только на затылке… Стала стаскивать с нее куртку… Кричала, чтобы Оле сделали искусственное дыхание… Но она уже окоченела… Матери все же удалось снять с нее куртку…

Юля слушала со смешанным чувством: ей было непонятно, здорова ли психически сидящая перед ней женщина или нет. А что, если она вообще все придумала? Потому что казалось неестественным, что люди, обнаружившие в парке труп девушки, не вызвали милицию сразу, а позволили отцу унести тело домой. Но обо всем этом она в подробностях узнает от Корнилова – и только при условии, что Оля действительно существовала, а история с убийством – не рассказ сошедшей с ума женщины. И что далась ей эта куртка?

– Куртку бросили на пол… Потом кто-то переложил ее на стол, она лежала совсем рядом со мной… Я не могла уйти, хотя понимала, что мне нельзя оставаться там, потому что мне может стать плохо… но все равно не уходила… Я смотрела на куртку и думала о том, что больше она уже никому не пригодится… Что мамаша, когда очнется после похорон и пьянок, продаст ее за бутылку, а куртка, надо сказать, неплохая, даже странно, как вообще такая куртка могла оказаться у девочки из такой, по сути, нищей семьи… Ведь отец калымил где-то на стройке, мать сторожила какой-то склад…

– Вы так долго рассказываете мне про куртку… – не вытерпела Юля и сделала глоток уже остывшего кофе. – Вы думаете, она ее украла?

– Нет, не то… – прошептала Камелина, и лицо ее заметно порозовело. – Не знаю, как это получилось, но я просунула руку в карман куртки… Трудно о таком говорить… Но мне хотелось прикоснуться к тайне жизни и смерти этой девочки… Мне хотелось узнать, что может быть – в принципе! – в кармане этой старшеклассницы?.. Помада ли? Автобусный билет? Смятая сигарета – Оля покуривала, я часто видела, как она курит в подъезде возле окна… Но я ошиблась… Вот!

И нервным, порывистым движением эта женщина вскочила и достала из кармана своей шубки смятый листок бумаги.

– Знаете, я бы меньше удивилась, если бы обнаружила у нее презерватив или… ампулу с наркотиком, шприц… даже к этому я была внутренне готова… Но это… Когда вы прочтете, вы поймете, что я не могла не прийти… Да и в милицию с этим тоже не могла бы обратиться по известным причинам… Как я объясню в прокуратуре, каким образом у меня оказался этот листок…

Это была половинка стандартного листа белой бумаги с какими-то бурыми пятнами в разных местах… И текст – компьютерный, очень мелкий, до рези в глазах… Земцова достала из ящика стола лупу, чтобы внимательно прочесть то, что так взбудоражило ее посетительницу. Зная, что их разговор пишется на пленку, и не уверенная в том, что Камелина, будучи человеком странноватым, не отберет этот клочок обратно, она, довольно четко проговаривая каждое слово, начала читать вслух. Но при первых же словах ей стало не по себе…

– «…Мы были бы Вам благодарны, если бы Вы, в связи с предположенными опытами для испытания нашего нового снотворного средства, отдали в наше распоряжение определенное количество женщин…»

Земцова взглянула на Камелину с выражением полного непонимания на лице.

– Каких еще женщин… «…Мы получили Ваш ответ. Цена 200 марок за одну женщину кажется нам, однако, высокой». Да что за бред! Так… – Она поймала глазами ускользающие строчки: – «…Мы предлагаем не свыше 170 марок за голову»… Людмила, может, вы мне что-нибудь объясните?

– Хм… Если бы я только могла… Вы читайте дальше… У вас сейчас волосы встанут дыбом…

– Ладно, поехали дальше… «…Если это для Вас приемлемо, мы возьмем женщин… Нам нужно приблизительно 150 женщин…» Ничего себе… «…Прошу приготовить 150 женщин, по возможности наиболее здоровых… Мы получили 150 присланных женщин… О ходе опытов мы будем Вас уведомлять…»

– А теперь последнюю строчку… – прошептала Камелина и вся напряглась, не спуская глаз с Земцовой. – Ну же, читайте…

– «…Опыты окончены. Все женщины…» – Юля замотала головой и отшвырнула от себя листок. – Не может быть… Все женщины умерли…

Камелина подняла листок и дочитала до конца:

– «…Вскоре мы снесемся с Вами относительно новой доставки».

– А что там… на обороте? – немного придя в себя, спросила Юля и с молчаливого согласия Камелиной вернула листок себе: – Бахметьевская, дом 125, квартира 6… Адрес. Вот это уже зацепка… Вот бы теперь узнать, чьей рукой он был записан… Ну и задачку вы мне задали…

– Вы же смотрите телевизор, читаете газеты, знаете, что происходит в стране, в мире… Люди пропадают… Возможно, существуют какие-то тайные организации, которые ставят опыты над живыми людьми… Но вот только почему они покупают женщин за марки, а не за евро?

Глава 2

Сергей Иванович Ивлентьев вот уже почти полгода жил в состоянии, похожем на сумасшествие. И это было чудо что за ощущение. Он в свои пятьдесят семь лет вдруг почувствовал в себе какие-то скрытые силы, о существовании которых даже и не подозревал. Он теперь легко шел по улице, размахивая своим учительским портфелем и наслаждаясь каждой, отпущенной ему жизнью минутой, не желая задумываться о последствиях своей новой и очень необычной жизни. Хотя внешне все выглядело, как всегда, буднично и серо. Школа с ее грязными, вонючими коридорами, какие-то идиотские плакаты на стенах, холодные классы с застиранными шторами, напыщенные и разряженные в пух и прах женщины-преподаватели, обсуждающие в учительской друг дружку и демонстрирующие в присутствии своих коллег мужчин все, вплоть до нижнего белья… В середине сентября ему неслыханно повезло: его коллега, преподавательница русского языка и литературы, перешла работать в лицей. Ивлентьев, поделившись с другой коллегой нагрузкой, взял себе старший класс, в котором училась Оля. Он сообщил эту новость жене.

– Тебе хотя бы заплатят за это? – спросила она, усаживаясь напротив мужа. Их разделяла тарелка с горячими щами. – Сережа, ты чего молчишь?

– Да, конечно… Копейки…

Жена у него была хорошая – добрая, пухлая и рыхлая, как теплый свежий хлеб. Она мягко ступала по вытертым до марлевости коврам, неслышно возилась на кухне и так же неслышно дышала, когда они спали рядом в супружеской постели. Сергей Иванович уже давно перестал замечать ее присутствие в доме. Привык к ней, как к старой гладильной доске, о которой вспоминают лишь тогда, когда надобно погладить брюки… Возвращаясь домой из школы, где он мог часами наблюдать за жизнью раскованных и веселых старшеклассниц и желать их тайно, он испытывал непередаваемое чувство ущербности за тот образ жизни, который ему приходится вести ради того, чтобы в глазах своего окружения выглядеть скромным и ничем не выделяющимся человеком, лишенным каких-либо радостей жизни, словом, обыкновенным учителем литературы. Но литература-то говорила как раз об обратном – классические произведения были до краев наполнены красивыми женщинами, бурными страстями, иллюзией полнокровной, настоящей жизни. Сергей же Иванович уже давно перестал замечать вокруг себя даже природу, которой раньше любовался. Он медленно, но верно превращался из жизнелюбивого и веселого человека в механическую куклу, выполняющую одни и те же, запрограммированные своим мрачным создателем, действия. Каждый его день не отличался от предыдущего абсолютно ничем. Он просыпался рано утром, тормошил жену, затем вставал с постели и открывал форточку, чтобы впустить в душную крохотную спальню, забитую мебелью, хотя бы немного свежего воздуха. Затем направлялся в ванную комнату – принять душ и почистить зубы неизменной девятирублевой пастой «Жемчуг». Он готов был находиться там с закрытыми глазами, чтобы только не видеть каждый день эти выщербленные плитки пола и стен, эту ненавистную ему черно-белую клетчатую рябь, свидетельствующую о хронической нищете и заброшенности. Еще его тошнило от вида загрубевшей и замызганной, грязной полиэтиленовой пленки (с едва проступающими на ней нарисованными розовыми и голубыми дельфинчиками), служившей супругам занавеской, отгораживающей ванну от остального пространства, обычно собранной в самом углу ванны, – источник заразы и плохого настроения… После душа – завтрак. Бутерброд с так полюбившимся жене немецким мясным паштетом, который заканчивался буквально через мгновение после того, как открывалась очередная баночка с изображенным гусем на крышке. Паштета было так мало, что Сергей Иванович всегда выходил из-за стола с чувством легкого голода и досады, что ему, наверное, так никогда и не удастся наесться вдоволь этой жирной немецкой вкусности. Бутерброд он запивал горячим растворимым кофе, отдающим жженым деревом. Жена покупала все продукты в крытом рынке, на оптовых рядах и ужасно гордилась тем, что умела экономить и даже откладывать на черный день по тридцать рублей в месяц. Она с важным видом каждый месяц заходила в сберкассу и вносила на их скудный супружеский счет эту мизерную сумму. Она работала в детском саду няней и получала там сущие гроши. Зато время от времени ей удавалось принести в дом литровую банку кипяченого молока или пакетик с оставшимся от обеда нарезанным хлебом. Руки ее всегда пахли хлоркой. Строгая заведующая, которую Сергей Иванович никогда не видел, следила за чистотой в детском саду и заставляла всех подчиненных постоянно драить стены и полы, лестницы и уборные дешевыми моющими средствами, содержащими хлор. Видимо, поэтому жена, целыми днями моющая все подряд на работе, не могла заниматься этим дома. Иногда, когда она засыпала поздно вечером, перемыв посуду после ужина и переделав еще великое множество незаметных глазу мелких, но необходимых дел, Сергей Иванович, глядя на ее розовые, распухшие от воды руки, ждал, что вот-вот появится на потрескавшейся и обезображенной коже белый налет хлорки…

Потом пешая прогулка до школы. Однообразные занятия, выматывающие силы и расшатывающие нервы. Ему с трудом удавалось добиваться дисциплины на уроках – старшеклассники вели себя на редкость грубо, неуважительно и давили на своего учителя, как на личность… Мизерная зарплата учителя не позволяла ему подняться в их глазах ни на миллиметр – своим интеллектом, уровнем развития и образования он был в состоянии лишь прокормить себя, не более, в то время как настоящие неучи из числа родителей его же учеников, успевшие урвать кусок пожирнее во времена всеобщей экономической неразберихи и смуты, привозили своих детей в школу на сверкающих джипах и «Мерседесах». Он был уверен: появись он на школьном дворе в дорогом авто и кожаном плаще до пят да с карманами, набитыми долларами, и с сигарой в зубах – вот тогда бы зауважали его ученики, глядишь, и литературу стали бы учить…

Он вообще не понимал, чем жили эти парни, его ученики, чего хотели, кроме денег. Особенно его раздражал некий Аш. Виктор Аш. Но, слава богу, он уже два года как окончил школу, а потому в последнее время Сергея Ивановича и доставать-то особо некому. Этот Аш был из состоятельной семьи. Явный лидер, он очень дерзко вел себя на занятиях не только Сергея Ивановича. Он мог курить на глазах преподавателя, слушать плеер, полностью отключившись от всех и вся, хамить и унижать любого, кто чем-то не угодил ему. Виктор Аш наводил ужас практически на всех преподавателей школы, и никто не понимал, почему богатые родители не переведут его в какой-нибудь престижный лицей или колледж. С другой стороны, его внешняя жизнь являла собой как бы многосерийный фильм из жизни современного подростка, за событиями которого следила вся школа. «Аш сказал, что изнасилует ту учительницу, которая поставит ему двойку»… Подобного рода шутки произносились в учительской уже в конце пребывания Аша в школе, в одиннадцатом классе, чуть ли не с улыбкой на лице. Особенно бурно обсуждали эту угрозу молоденькие учительницы, которые тайно восхищались красавчиком Ашем и в глубине души наверняка мечтали прокатиться с ним куда-нибудь на его роскошной красной машине. «Это не Аш звонил, предупреждал, что взорвет школу?», «На уроке биологии Аш сказал, что половину учеников нашей школы надо отправить за город и заставить пасти свиней…». С подобными высказываниями своего бывшего ученика Сергей Иванович сталкивался и прежде. Нередко на уроках литературы Виктор Аш рассуждал по поводу «засорения планеты», бросал с места реплики о целесообразности истребления генетически нездоровых людей и очищения нации. Ивлентьев не давал разгораться дискуссиям на подобные темы, не провоцировал класс на выяснение истинной причины таких высказываний и без того зарвавшегося Аша. Он даже не пытался узнать, какую именно нацию имеет в виду Аш, употребляя это слово. А однажды, войдя в кабинет, он стал свидетелем того, как Виктор, сидя на столе и обращаясь к классу, зачитывал статью об одном училище, где сложилась самая настоящая фашистская организация. «У нас есть группа учащихся, которые пропагандируют нацизм и даже делают себе татуировки в виде свастики…» Увидев входящего преподавателя, класс на какое-то мгновение замер, Аш, резко повернувшись, не спеша сложил и сунул газету в карман, после чего, не выдержав, все же добавил от себя, видимо, желая довести свою мысль до конца: «Да вы же ничего не знаете о фашистах…» Ивлентьев и в этом случае предпочел промолчать. Он боялся какого-то внутреннего срыва, боялся, что не выдержит и оскорбит ничего не смыслящего в жизни сопляка, посмевшего открыто пропагандировать в стенах школы фашизм. Он знал, что Аш в душе презирает труса-учителя, что смеется над его страхами, имевшими, между прочим, под собой вполне реальное основание (всем было известно, какие опасные дружки водились у школьного лидера), но даже и не пытался ничего изменить в их отношениях. Тем более что Виктору было глубоко наплевать на мнение какого-то там учителя литературы… Но чувство глубокой неприязни к мальчишке осталось, и кто мог предположить, какие формы оно примет в скором будущем…

Школа, таким образом, постепенно вытравила из души Сергея Ивановича все то светлое, победное, преисполненное приятного чувства превосходства и даже немного власти, что, в сущности, и составляло его скромную учительскую радость. Да, безусловно, он с самого начала своей преподавательской карьеры стремился к тому, чтобы прилежно и аккуратно вкладывать в буйные детские головы все то, что знал сам. Но, прямо скажем, не больше и не меньше. Особенного творчества он в свои занятия никогда не вносил, не считал нужным и, главное, не чувствовал в этом потребности, как это случалось у его коллег по работе, людей, по-настоящему одержимых, увлеченных и преданных своему делу. Как педагог он был слабым и осознавал это. По всей вероятности, это происходило потому, что он и сам по большей части не верил во все то, в чем должен, даже обязан был убедить своих учеников, – в какие-то там идеалы, дутые идеи, правила поведения… Часто он бунтовал внутри себя и гордился этим, но все эти бури бушевали глубоко в душе и были совершенно незаметны для окружающих – Сергей Иванович Ивлентьев не считал возможным выразить любой свой протест даже одним-единственным словом! Ну не верил он, что найдет среди окружающих его людей единомышленников, с кем можно будет и в дальнейшем делиться своими истинными мыслями и принципами. А потому жил сам в себе, изредка позволяя высказываться лишь в присутствии вечно задумчивой, апатичной, но на редкость вежливой и внешне очень чуткой супруги. «Да что ты говоришь?! Ну надо же?» или «Да-да, я тоже так считаю…». Он, собственно, и не ждал от нее ничего большего.

…После школы Сергей Иванович так же пешком возвращался домой. Заходил в гастроном, где покупал хлеб или то необходимое, что наказывала ему утром жена. В магазине, куда он ходил уже несколько лет, в кондитерском отделе работала очень милая хрупкая женщина с бледным лицом, но яркими, пунцовыми губами. Когда она, не спуская с него глаз, взвешивала ему жирный, тяжелый, в крупных изюминах, кекс, он представлял себе ее без одежды, с белыми, упругими на вид острыми грудями, и от этого сильно возбуждался. Сколько раз, когда вокруг них не было ни души, он пытался сделать ей хотя бы комплимент, но язык немел, словно от укола анестезии. Он чувствовал, что краснеет, но совладать со своей робостью не мог, не хватало уверенности в себе. Но главное, что сдерживало его, был страх перед тем, что его поймут именно так, как он хочет и не хочет одновременно, что эта милая кондитерша поднимет его на смех, и тогда ему в этот гастроном, находившийся в таком удобном для него месте, хода уже не будет.