Текст книги "Последнее лето"

16

В моей комнате в «Летающем Кенгуру» были кровать, вешалка и все. Комната, чтобы не засиживаться в комнате. Дом, чтобы не оставаться дома. Я кинула рюкзак в угол и прилегла на пять минут.

Проснулась я часа через три. На улице было уже темно. По всему двору светились цветные огоньки. Это были светильники странной формы, напоминавшие кривоватые груши. Стеклянная основа была обклеена осколками плитки и керамики разных цветов.

– Эти лампы один бедуин делал. Старенький совсем и странный – Самир откуда-то возник и заметил мой интерес – То неделями пропадал где-то, то вдруг появлялся, целыми днями бродил по набережной и говорил всем Welcome! Он подбирал на стройках и на пляже всякий плиточный и стеклянный мусор, складывал в свой мешок, говорил, что у красивых осколков обязательно должна быть новая жизнь, надо просто придумать, как собрать их вместе правильно. Он много странного говорил, его считали… Ну, типа божьим человеком. Кормили, дарили одежду, деньги… Он в ответ улыбался и бормотал что-то, или просто говорил Welcome!

Самир рассказал, как однажды дед забрел в чей-то двор. Хозяйка вышла к нему, усадила, принесла поесть. В углу, среди мусора, дед увидел старую стеклянную вазу. Он спросил хозяйку, почему она выкинула ее. Женщина засмеялась и говорит: да ты посмотри на эту рухлядь, вся мутная, кривая, да еще и с трещиной – она же уродливая, не место ей в моем доме. Дед попросил принести ему клей и свечу. Хозяйка только плечами пожала, думала, хочет починить, да разве можно починить такой страх?.. Но клей где-то достала, и свечу, и принесла. Дед сидел во дворе до вечера, шуршал в своем мешке, головой качал. Хозяева про него уже забыть успели. Когда начало темнеть, он постучался в дом, позвал хозяйку, ее детей взял за руки и повел к дереву, под которым сидел весь день. Подошли – на ветке висит сверкающий огонек, качается на ветру и от него цветные искры разлетаются по земле. И будто не просто отблески от стекла, а сама Радость танцует по двору. Дети стали хлопать в ладоши и кричать: «Новый год, новый год!». Хотя на дворе июль был. А хозяйка аж прослезилась. Как, говорит, ты, колдун, такое чудо сделал из той старой страшной посуды? Ну дед ей залепил в своем репертуаре: настоящая, говорит, красота часто только для тех, кто сумеет ее разглядеть.

– Учись, говорит, глядеть, женщина, увидишь, как много красоты в твоем доме, которую ты выносишь на помойку… Такой вот был странный дед, да. Но у нас странных много, увидишь еще…

– А почему был? Умер?

– А кто его знает… Ушел опять в свою пустыню, и так с прошлой весны в городе не показывался. Может, и помер. Жалко, очень добрый был… Говорят, судьбу верно предсказывал. Но только тем, кого сам выбирал. Некоторые ему деньги за это предлагали, он посмеивался и уходил. А мог человека посреди улицы остановить и рассказать ему всю его жизнь… Пошли в чилл-аут чай пить, сейчас народ подтянется.

17

В чилл-аут вскоре «подтянулась» седая дама лет шестидесяти. Сухая, элегантная, с правильными чертами лица и ярко-голубыми глазами, она могла оказаться в равной степени как арабкой, так и итальянкой или француженкой. Дама кутала хрупкие плечи в широкий шелковый шарф. Самир почтительно обращался к ней «мадам Хасна».

После довольно путанного представления мы, наконец, разобрались, на каком языке друг с другом разговаривать – мадам Хасна, оказалось, помимо арабского, свободно владела несколькими европейскими.

– Самир, ты представляешь, у меня в доме завелась мышь! Я ее вчера видела, – сказала мадам Хасна на прекрасном английском.

Самир задумчиво почесался.

– В магазине у Абдаллы, рядом с мостом, продается мышиный клей. Очень хорошо помогает!

– Клей? – удивилась мадам Хасна – а как он помогает?

– Ну, известно как, – развел руками Самир, – мышь приклеивается к полу, не может бегать, и в конце концов умирает от голода.

– От голода… – содрогнулась мадам Хасна, – а другие средства есть?

– Ну да, у Мухаммеда в лавке, на рынке, есть мышиный порошок. Правда, гарантию я бы не дал, мыши умные пошли, не каждая его есть станет.

– А что случится, если вдруг съест? – настороженно спросила мадам Хасна, явно предчувствуя недоброе.

Недоброе, впрочем, тут же и последовало:

– Ну, порошок выжжет ей внутренности, и мышь помрет, медленно и мучительно…

– О, нет, не надо, не хочу, чтобы у меня в доме кто-то мучительно помирал… – перекосилась мадам Хасна. – Может, можно ее как-нибудь… Ну, просто выгнать?

– Заведите кота, – предложила я.

– Так он ее съест? – мадам Хасна зябко закуталась в шарф, звякнув тяжелым браслетом на тонкой сухой руке.

– Вы маленького заведите. Он никого не съест, а мышь почувствует его запах, испугается и уйдет.

– Слушайте, а это мысль… Спасибо! Самир, не знаешь, где можно взять маленького кота?

– Не волнуйтесь, достану я вам кота. Самого лучшего кота! Прямо завтра! – торжественно пообещал Самир. – Пойду кальян, пожалуй, принесу.

– Я из Бейрута, и французский – мой второй родной язык – сказала мадам Хасна, когда Самир ушел – а остальные пять пришлось выучить по необходимости…

– Мадам Хасна была фото-моделью! Она работала в Париже, и вообще весь мир объездила. А муж у нее… – восторженно включился вернувшийся Самир.

– Да, будущий муж увидел мое фото на обложке модного журнала, и вбил себе в голову, что должен на мне жениться… Сколько раз ты слышал эту историю, Сами? И все она тебе не надоест… – мягко улыбнулась она.

– И он разыскал ваш телефон! – Самир устроился поудобнее, и принялся раскуривать кальян.

– Да, подкупил кучу людей, – смеялась мадам Хасна.

– А вы чуть не отказали ему во встрече, но вдруг передумали!

– Да, мало ли сумасшедших мне звонили… Но было что-то в его голосе, что заставило меня пойти на свидание…

– А потом замуж! Хоть он был некрасивый!

– Нет, был. Он не был красавцем, как актер или певец. Но мне никогда не нравились ни певцы, ни актеры…

– «Красивый» и «красавец» разве не одно и тоже?

– Нет, Сами, это совсем разное.

– Ну пусть – мой английский хуже, чем ваш…

– Твой английский достаточно хорош, чтобы понять разницу – усмехнулась мадам Хасна.

Мы молча курили кальян, слушая цикад и приглушенный шум моря.

– Штормит… – задумчиво сказал Самир. – А вы все-таки ходили сегодня плавать, мадам Хасна?

– Да, как обычно – до мостика и обратно.

Я прикинула в уме расстояние. Примерно два километра.

– Надо нам будет собраться опять на рыбалку.

– Да. Или пойти на мост кальмаров ловить с фонариком – сказала мадам Хасна. И, мастерски выпустив кольцо дыма, добавила – Главное, чтобы этот новый комиссар не пронюхал…

– Да с ним все в порядке уже – уверенно сказал Самир.

– Точно?

– Сто процентов.

Мадам Хасна затянулась и вдруг рассмеялась так, что подавилась дымом:

– Вспомнила, как мы ловили кальмаров с Фэ.

Самир тоже усмехнулся:

– Да, помните, я ей кальмара бросил, чтоб в корзину убрала, а она как завизжит…

– Ага, а ты ей: «Тихо!» – на весь Д*****д. А Фэ тебе, еще громче: «Он же ползает!». И как отшвырнет его – обратно в море! – хохотала мадам Хасна.

– Ага. Кальмар такой, прыгает на нее по набережной – совсем ошалел от света, а она визжит!.. И как пнет его в воду! Я ее потом месяц Гринписом дразнил – улыбнулся Самир – Фэ – это сестра моя, Фарида – сказал он, повернувшись ко мне. – Всю ловлю тогда испортила! Нам пришлось с моста убегать, пока кто-нибудь не пришел и не увидел.

– Веселая была рыбалка, – улыбнулась мадам Хасна, глядя на дым.

– Самая веселая… – тихо сказал Самир куда-то в небо. Он лежал, откинувшись на подушки чилл-аута и скрестив руки за головой.

– Мадам Хасна? – произнес он после долгой паузы.

– Да?

– Вы правда хотите ловить кальмаров?

– Да, очень хочу.

– Давайте в среду пойдем. В среду будет отличная погода для кальмаров.

– Хорошо.

Мы снова молчали. И только ночь пела над головой.

– Пойду я домой, пожалуй, темно совсем, – произнесла мадам Хасна.

– Спокойной ночи, мадам Хасна. Вас проводить?

– Нет, спасибо, Самир. Спокойной ночи. И не забудь про кота!

– Не забуду, я же обещал. К вечеру будет вам кот, приходите.

Аристократичный силуэт мадам Хасны медленно таял в сумерках. Она обернулась и помахала нам от ворот. Мне послышалось, как тяжелый браслет снова звякнул у нее на руке.

18

У некоторых людей очень сложные лица. Вроде ничего такого в них нет, но вот мелькнет выражение – и покажет насквозь весь их характер. Удивительные лица, редкие лица.

Та женщина, которую я пыталась рисовать сегодня в кафе, была иногда очень похожа на овцу. Это ее лицо я пыталась поймать третий час, забыв про остывший суп, и вообще про все забыв. В конце концов тетка расплатилась и ушла, а у меня так ничего и не вышло. Я в досаде скомкала листок и бросила на стол. Ветер подхватил его и понес.

– Ух ты, прикольно! Зачем выкинула? – сказал Памба, который его поймал у самого входа.

– Да ничего не прикольно, – озлилась я на мир, – овца вертлявая, и руки еще дрожат.

– Гы, а я ведь ее знаю, и правда овца реальная. Что с руками, это после утра что ль? – довольно осклабился Памба

– Ну да.

– Но тебе хоть понравилось?

– Офигенно было.

И несмотря на боль во всем теле, дрожащие руки, покоцанные колени, килотонну проглоченной морской воды – мое третье утро на серфе реально было офигенным.

Памба и Кот – чуваки, с которыми я познакомилась в чилл-ауте у Сами, сегодня потащили меня в море на риф. Два дня до этого мы тренировались у берега «в пене». Точнее, тренировалась я. Коту с Памбой быстро надоедало стоять в воде по колено и дурными голосами орать: «греби-вставай!», и примерно минут через двадцать они усаживались под навесом курить и обсуждать знакомых девок.

– А мы тебе все показали, дальше просто вопрос практики, – сказал Памба, когда я с возмущением подошла к ним.

– Че вышла-то? Давай назад. Пока не поедешь, отсюда не уйдешь, – мрачно добавил Кот.

Еще минут через тридцать я снова вылезла из воды – я реально задыхалась, захлебывалась и ничего уже не соображала. Бросив доску у самой кромки прилива, я уселась на нее, с ненавистью глядя в море.

– Ну и че сидим, хлюпаем? Силы кончились, да? А не надо с морем бороться – ты ему противник не равный – рядом со мной сел Кот с бутылкой пива. Холодная бутылка, по запотевшему боку которой стекала вниз тяжелая капля, как магнитом притягивала взгляд. Кот посмотрел на меня, и сделал самую жестокую вещь на свете – с наслаждением из нее отхлебнул.

– Расслабься. Не думай. Чувствуй. И эта… Давай встала так уж встала, прямая спина, взгляд вперед. А то у тебя как-то «делаю, но типа не делаю», боишься отпустить доску. Не надо так.

– Блин. А как надо, я не понимаю.

Кот поглядел на океан, будто спрашивал у него совета.

Сквозь шум волн донеслось пение муэдзина.

– Блин, достал он меня, – вдруг сказал Кот, – Третий день в пять утра вскакиваю, черт.

Кот недавно переехал от подружки и новая квартира выходила как раз окнами на мечеть.

– Да уж, повезло так повезло, – сочувственно сказала я.

– Говорят, здесь когда-то была совсем другая религия. Местные поклонялись солнцу, горам, ветру. Баару особенно – тут рыбаки ведь жили. И именно ему делали самые богатые подношения. Реально, самые бедные рыбаки раз в год приносили что-то очень дорогое для них, и кидали в море. Верили, что это принесет удачу. Потом народ стал бросать в Баар не настоящие ценности, а подмену. Так, деньги нарисованые, золото фальшивое, вещи, с которыми не жалко расстаться… Короче, засрали весь океан, да еще и спать невозможно, – неожиданно разозлился Кот.

Пока он рассказывал, я внимательно смотрела на Баар. И вдруг почувствовала – да ведь он живой. Отдельное живое существо. И то, что мы не говорим на его языке, вообще ничего не меняет. Вот он сам по себе, дышит, двигается, может, даже о чем-то думает… Не зря древние называли такие вещи, как Океан, богами. Когда не понимаешь, что это, и как с этим быть, самое время назвать его богом.

– Эй, хелло, ты меня вообще слушаешь?

– Да, конечно.

– Повтори мою последнюю фразу.

Я вздохнула:

– Do your best.

– Молодец. Вложи в движения все самое лучшее, что в тебе есть. Не надо ни о чем думать. Серфинг думанью не поддается. Хватит хотеть мое пиво, иди давай работай!

Уж не знаю, Кот на меня так подействовал, или его пиво, которое мне и правда очень хотелось, но после этого разговора я тут же встала и даже слегка поехала.

И вот сегодня, придя на пляж, я увидела, как наши доски грузят в лодку.

– А мы куда?

– Туда, – ответил односложный Кот и махнул рукой в сторону моря. То, что я там увидела, мне не понравилось: волны под два метра, бьющиеся о риф.

– Не поеду, – сказала я.

– Чей-та? – хмыкнул Памба.

– Боюсь!

Видя упертое выражение моего лица, Памба стушевался.

– Слышь, Кот, она боится. Я тебе говорил вчера…

Кот медленно затянулся, выпустил дым сквозь стиснутые зубы. Ветер сдувал черные длинные волосы ему на глаза, он нетерпеливо отбрасывал их рукой. Этой рукой, рельефной, с татуировкой-руной, я невольно залюбовалась. Кот был похож на произведение древнеримского скульптора. Пока не открывал пасть и не начинал сыпать своими этими «типа», «че» и «короче, не зна». Я «не зна», откуда он здесь взялся, но английский у него был как у работника заштатной американской заправки. Впрочем, надо отдать ему должное – без особой надобности Кот с людьми не разговаривал.

– Слышь, эта… – произнесла античная статуя, смачно плюнув на песок, – Короче, ты типа можешь конечно не поехать. Но это как по жизни – пока сидишь в зоне комфорта, нет типа прорыва. Сидишь себе и тухнешь реально, ничем не рискуя.

– Да мы ж рядом будем. Если че, подстрахуем, – добавил Памба.

– Особо не надейся, – сверкнул на меня взглядом Кот. Глаза у этого гада были тоже красивые, цвета стали – Расслабься, если будет неприкольно, вернемся, – неожиданно добавил он.

…И когда от постоянного выгребания и соленой воды меня уже тошнило, когда руки почти отказались слушаться, когда спина болела как сволочь, я поймала свою первую большую волну. После нее я еще час падала, но уже не так дрожали ноги, и исчезло желание вцепиться в доску всем, включая зубы мудрости. Я вдруг поняла, что скоро встану и поеду, и это уже не будет случайностью.

«Do your best…»… Памба давно уже слился из кафе. Я достала убранный было блокнот и заказала еще чайник бедуинского чая.

19

– Сами, есть че? – спросил, потянувшись, Кот. Мы собирались в чилл-ауте почти каждый вечер.

– Неа, давно уже нету, – лениво ответил Самир, выдыхая кальянный дым.

– А у Хамады в сувенирной лавке?

– У него тоже. Сейчас полиция на ушах стоит, даже до нас докатилось. Всех шмонают, сидят боятся…

– А почему полиция на ушах? – спросила я.

– Да в столице вроде неспокойно. Церковь взорвали, или отель, что-то типа того, с туристами.

– Взорвали… Ни фига себе.

– Да ладно, столица далеко… Поорут и перестанут. А покурить щас бы неплохо было бы… – зевнул Кот.

– Слышь, Сами. А ты ж сам во дворе растил вроде? – подал голос Памба.

– Гыгы, «растил»… Еле избавился! – засмеялся Самир.

– А, это из джойнта, который Гринпис в окошко выкинула? – заржал Кот.

– Ну да. В кармане намокло, я на подоконнике сушил… А Фэ у меня прибраться решила. – повернулся ко мне Самир, – Где, говорю, шишки? «Не знаю, я твой мусор за окошко выкинула». Чуть в тюрьму не сел из-за мусора этого…

– Почему? – удивилась я.

– Так он пророс, зараза, и в итоге выяснилось, что у нас за сараем растет такая под два метра конопля… Слава Богу, я первый нашел, а не папа и не полицейский комиссар.

– Но с мангалом вы тогда отожгли! Это ж додуматься надо было – вынести в мангале на пляже сжигать. Запах на весь Д***д стоял – продолжал ржать Кот.

– Ага… А че делать было? Не соседу же на двор это выбрасывать, и не козам скармливать…

– О, козам – это тема была! – загоготали чуваки – Стадо обдолбанных коз такое!

– Да они и без этого ненормальные. Мешок цемента вчера сожрать пытались… Жесть, – вздохнул Сами.

– А ты все-таки накурил же как-то Фэ, – улыбаясь в пространство, протянул Кот.

– Да, было дело, – усмехнулся Сами и повернулся ко мне, – Мы тогда на дальнюю лагуну пошли, рыбу ловить ночью. А крючки забыли.. А я нашел в кармане джойнт. Ну и Фэ говорит, дай и мне тоже, хочу попробовать. Затянулась, вся закашлялась, конечно… Но потом ниче так, нормально пошло. Еще полнолуние было, и вода спокойная, вся серебряная, красиво так, тихо… Сидели мы, сидели, сначала говорили, она мне рассказывала все что-то, про свои мечты, про парня, которого хочет встретить когда-нибудь. Непременно чтоб высокий и не отсюда… Смешная такая… Потом мы пошли гулять и забрели по тропе в горы, в бедуинское поселение. Там у них праздник был, они стучали в барабаны и девчонки танцевали. Фэ с ними тоже поплясала. А потом мы шли обратно и так ржали всю дорогу… Проснулись на берегу, от солнца. Фэ сидит такая, молчаливая, на море смотрит, смотрит, а потом и говорит: знаешь, мне такой странный сон снился. Что мы с тобой накурились, пошли гулять и с бедуинами танцевали. Ну да, говорю, а еще там такая сморщенная тетка была, вся в серебре, в браслетах, и зубы у нее черные. И мальчик маленький вместо барабана в канистру стучал. Говорю, а сам еще сдерживаюсь, чтоб не заржать. Ой, говорит Фэ, так нам одинаковый сон снился! Иногда мне тоже кажется, что этого не было… Что вообще ничего и никого никогда не было. И не нужно было.

– Ну-ну, чувак… – потрепал его по плечу Кот, как мне показалось, с сочувствием.

Над головой тихо стрекотали цикады. Пахло ночными цветами и яблочным табаком. Кот, Памба и еще один серфер, Дядя Сэм, развалились на подушках и глядели на звезды. Они жили здесь очень давно, и сами выбрали себе новые имена. Кто они, откуда и как пришли в Д****д, и как их зовут на самом деле, никто не знал.

– А где сейчас Фэ? Замужем? – спросила я Кота. Сами ушел домой, а мы еще продолжали сидеть.

Кот долго посмотрел на меня.

– Фарида умерла. Погибла во время теракта в столице. В апреле. Вместе с мамой Самира.

Где-то вдали запел муэдзин. Баар сегодня громко давал о себе знать – штормило. На набережной что-то с грохотом сломалось.

Краешек луны выглянул из-за тучи и осветил наш двор. Цикады затрещали с утроенной силой. Или мне так показалось. На дворе был декабрь, но он был похож на июль.

Когда я пишу про Д***д и наши события, мне иногда думается, что ничего на самом деле и не было. Нам всем просто снился одинаковый сон про бесконечный июль в конце декабря.

20

Мы уже почти месяц жили в Д***де. Все мои, с замороженного рейса, поселились в кемпах по соседству. Мы каждый день встречались на набережной или на улицах. Специально не договаривались – телефонов у нас не было. За новыми симкартами пришлось бы ехать в столицу почти за тысячу километров. Больше всего никто из нас не хотел оказаться в большом городе, впрочем, по другой причине. Мы никогда не говорили об этом, но каждый из нас боялся, что город затянет его и разрушит хрупкую магию Д***да, которую мы уже успели полюбить в себе и друг в друге. Мы еще не знали, что магия хрупкой никогда не бывает, а такие города, как Д***д, невозможно ни разрушить, ни забыть.

Чтобы обменяться новостями или просто спросить, как дела, мы стали заходить друг к другу в гости. Часто, заболтавшись, мы зависали в чилл-аутах или в ближайшем кафе. В кафешках этих всегда было пусто, и играл какой-то богом забытый лаунж из начала 90-х. Над головой качались самодельные фонари, обернутые цветной бумагой, а пестрые подушки всегда были чуть сыроватыми. Иногда Баар игриво хватал за локоть кончиками мокрых пальцев, а под вечер в нем долго тонуло большое оранжевое солнце. Часто мы забывали, куда шли до этого, потом в кафе подтягивался кто-то еще из наших, и ближе к вечеру вся компания шла за кем-то недостающим к нему в кемп. А потом незаметно вдруг оказывалось, что уже совсем темно, а мы все сидим на пляже на каком-то бревне и разговариваем, или курим, или молчим.

Один раз за таким разговором вдруг выяснилось, что у нас нет ни газет, ни интернета, ни телевизора. Точнее, телек был, в чайной на главной торговой площади Д****да. Вечерами вокруг него чинно собирались продавцы из лавок. Чаще всего они смотрели футбол. Лотки в это время стояли в темноте без присмотра. Первое время, проходя по площади вечером, мы удивлялись. Как-то даже спросили об этом солидного господина, у которого покупали фрукты. Он только плечами пожал, даже не поняв вопроса. Для Д****да мы были еще совсем дикими.

– Я хочу жить в доме – задумчиво сказал однажды Ян. Несмотря на юный возраст, он тоже участвовал в ночных посиделках. Часто он засыпал у Лии на коленях, а потом Марк нес его до отеля. Сегодня мы сидели на пляже, курили кальян и смотрели на игру воды, ветра и лунного света. Идти никуда не хотелось. Болтовня как-то тоже сошла на нет.

– А ты где живешь, бродяга? На улице?.. – лениво подколол его Дэн. Он растянулся на песке и прикрыл глаза. Я подумала, что у него, оказывается, рельефные спортивные руки, и загар ему идет. А когда он так валяется, то еще больше напоминает тигра, чем обычно.

– Там же, где и ты – в дебильной гостинице, – беззлобно огрызнулся Ян в ответ. Эти двое действительно жили в соседних номерах и даже успели подружиться на почве большой любви к планшетным играм и ненависти к соседям.

– Ян! – попыталась одернуть его Лия, – Ну почему в дебильной? Нормальная гостиница!

– Да какая она нормальная, мам! Там туалет на улице, он страшный, потому что петух и мужик храпит, – возмущенно затараторил Ян – Дэн, ну скажи!

– Петух храпит? В туалете? Да уж, Дэн, расскажи-ка, – удивилась я. Народ тоже заинтересовался и стал двигаться по бревну ближе к нам.

– Аааай, – Дэн, с видом великого одолжения, потянулся, перекатился на бок и лег, опершись на руку, лицом к нам, – Бродяга, ну чего ты наврал тут, а? Петух живет в соседнем доме и орет каждый день в пять утра, сцука неприятная. Его включают сразу после того, как выключат муэдзина. А перед этим всю ночь зверски храпит урод в номере над нами.

– Да, от него весь отель трясется! – яростно сказал Ян.

– Угу, – кивнул Дэн.

– А в туалете-то у вас что? – спросил Дима.

– Говно… А у вас? Ликер Бейлиз? – Дэн посмотрел на него в некотором недоумении.

– Оно что, такое страшное? – допытывалась Ася – Или тоже храпит?

– Народ, вы че… Совсем что ли… – Дэн вглядывался в нас уже с ужасом.

– Не ну а че вон бродяга говорит, что там страшно… – ответила Ася несколько обижено.

– Бродяга еще про нашего уборщика говорит, что он орк восьмидесятого уровня. Ты его слушай больше, – промурчал Дэн и вернулся в исходное ленивое положение.

– Не, ну там ночью реально страшно… – начал было Ян.

– Ян, хватит уже, а, – несколько раздраженно прервал его Марк.

Бродяга, надувшись, замолк.

– И все-таки дом – это тема, – неожиданно сказал вдруг Дима.

– Ну не знаю… Дорого, наверное, целый дом снимать. Возни много – убирать его, чинить там все. Да и безопасно ли, – скептически проговорила Лия, – Хотя по нормальной кухне я уже соскучилась. В кемпе комфорка газовая и жуткая сковорода. Помоешь такую полдня после омлета и все на свете проклянешь.

– Да чем на такой готовить, лучше вообще не есть, – согласился Марк.

– Я не согласен вообще не есть, – сонно ответил Ян.

– Тогда завтра моешь сковороду, – парировала Лия.

– Ну мааам… Это жесть… – заканючил бродяга.

– Нет, сынок, это сталь. Нержавеющая, блин. Еда прилипает навсегда, – заговорил рекламными слоганами Марк.

– Я хочу дом… С кухней… – гудел Ян.

– Дружок, а я ресторан хочу. Свой. Прям вот здесь, на берегу океана. Не потянем мы целый дом, понимаешь, человек? А с соседями снимать вообще страшно. Мы же их не знаем. Вдруг сосед противный попадется? – принялась увещевать его Лия.

– Храпящий муэдзин… – подала голос из-за бревна Ася.

– С ручным петухом, – добавил Дима.

Ян задумался. Но быстро нашелся:

– А пусть вот он будет соседом! – и пихнул задремавшего было Дэна в бок.

– Че? Бродяга, совсем обалдел с горя? А ну щас болевой прием, как вчера! Забыл уже, как на весь двор орал?!

И Дэн принялся скручивать в узел визжащего и заливисто ржущего Яна.

Я отвернулась и стала смотреть на море. Баар дышал мерно, вздымая и отпуская волны. Сейчас он был спокоен и даже ласкался к ногам. Но было понятно, что за этим спокойствием кроется огромная сила. Такая, которая больше всех нас. И однажды она проснется. И не вопрос, случится ли. Вопрос – когда случится.

И хорошо бы в этот момент скрыться в уютном доме. Стихия будет колотить в стены и окна. И пусть, мы просто закроем ставни, зажжем лампы и сядем за большой стол играть в покер. И только раз или два, когда ветер сильно стукнет в окно, кто-то из нас невольно вздрогнет и обернется. А остальные улыбнутся ему, и он поймет, что бояться нечего, он не один, и он Дома. И где бы он ни был после, и с кем бы ни оказался рядом, эта ночь, и гроза на океане навсегда останутся с ним. И чувство Дома не даст ему грустить, или исчезнуть, или стать безликой частью большого города. И в момент, когда предстоит нелегкий выбор, он вспомнит, что где-то есть этот Дом, и, принимая решение, не ошибется.