Текст книги "Принцесса для киллера"

Глава 20

– Прокатимся с ветерком, а, детка?

Провожу по шелковистой гриве и запрыгиваю в седло. Вылетаю из конюшни. Навстречу свободе и ветру.

– Давай, милая! Покажи себя! Юхууу!

Кричу. Подбадриваю любимицу, и она отвечает мне, мелодично заржав. Смеюсь. В какой-то момент волосы, небрежно стянутые в узел, рассыпаются по плечам, и я понимаю, что забыла шлем в деннике, но не собираюсь возвращаться. И так хорошо.

– Аааа, – кричу во все горло, сбрасывая с себя все оковы.

Стремительная скачка. Как же я скучала! Ветер в ушах и ощущения свободы, которой мне так не хватает в жизни.

У нас огромное поместье с прилегающей территорией и журчащим ручейком близь леса. Туда я и направляю свою резвую лошадку.

Мы почти доскакали до воды, когда Демоница переходит в галоп, но вдруг лошадь неудачно ставит ногу на камень, непокорная прядка бьет по глазам и лишает фокусировки. Все происходит в одно мгновение. Животное встает на дыбы, а я по инерции тащу за поводья и совершаю ошибку.

Демоница теряет равновесие и я с визгом, ослепленная и дезориентированная, лечу на землю. То, что происходит, может стоить мне переломанных костей, готовлюсь получить оглушительный удар и быть придавленной огромной тушей, но вместо этого влетаю в твердую глыбу, которая почему-то сжимается стальным кольцом, обвивается вокруг меня, закручивается в железные тиски и меня уносит в сторону от бешено ржущей и заваливающейся на бок лошади.

Открываю глаза и сквозь огненные пряди вижу скульптурное, грубое лицо с перечеркнутыми шрамом губами.

– Интересный способ самоубиться, – бросает резко, – ты во всем оригинальна…

Гринвуд собран и серьезен. Смотрю в холодное, отстраненное лицо и понимаю: вот так Джокер выглядит при исполнении своих обязанностей по защите.

Отточенная, хорошо скоординированная машина с почти нечеловеческой быстротой реакции. Я с трудом осознаю его ловкость и уровень подготовки для выполнения такого кульбита.

Однако его равнодушие не длится долго. Сердце под моими руками начинает биться быстрее, а во взгляде полыхают искры. Понимаю, что нахожусь на руках Гринвуда и мне тут очень комфортно…

Злюсь на себя за подобные мысли.

– Отпусти меня! Живо! – отталкиваю Фила и упираюсь руками в стену из проработанных мышц.

Что-то странное проскальзывает на его лице, кажется, что тень промелькнула.

– Уже! – рявкает и распахивает руки, и я лечу к ногам несносного мужика. Шмякаюсь об землю, больно прикладываюсь, вскрикиваю, запрокидываю голову и в бешенстве смотрю в надменное холодное лицо.

– Принцесса приказала. Слуга исполнил.

Разворачивается и уходит в сторону леса, поднимаюсь, готовая обрушить на широченную спину все проклятия. Невоспитанная сволочь. Животное. Хам.

– Ауч! – в ноге стреляет и болезненный стон слетает с губ. Заваливаюсь обратно на нагретую солнечными лучами землю и ухватываюсь пальцами за влажную траву.

Пытаюсь отдышаться.

Больно…

Неожиданно перед глазами возникают мощные ноги в огромной обуви. Джокер опускается на корточки, и я уже вижу темно-синие джинсы и развитую грудную клетку.

У этого верзилы красивое тело настоящего атлета. Рельефные, мускулистые линии мышц, раскачанный пресс с четким рисунком кубиков, внушительные плечи.

Он не перекачан, не набит анаболиками, на которых наращивают мышечную массу будущие пациенты урологов. Нет. В Гринвуде природная сила, сухое тело хищника, поджарое, без грамма жира. А еще у него безумно красивые руки с переплетенными вязями татуировок и проступающими венами.

Врач во мне исследует его даже сейчас с профессиональным любопытством и женским азартом.

– Ведьма. Красивая. Вздорная. Принцесска.

Смотрю в лицо с жидким азотом пылающих глаз, обрамленных темными пушистыми ресницами.

У него тяжелый взгляд, пробирающий и заставляющий внутри меня что-то сжиматься в страхе.

Приглядываюсь внимательнее к лицу с росчерком шрама. Мужественный. С грубоватыми чертами и немного массивной челюстью. Отталкивающий и притягательный одновременно.

– Язва рыжая. Допрыгаешься, что завалю прямо на этой траве и оттрахаю хорошенько. Этого хочешь? Чего добиваешься, маленькая, ммм?

Сглатываю неожиданно вязкую слюну и смотрю, открыв в изумлении рот. Красивый некрасивый монстр с безумной харизмой нависает надо мной и приближает лицо к моему. Он весь, как спичка. Тронешь – вспыхнет, взорвется. Бешеная энергетика. Никакого контроля.

– Я не железный, девочка. И конкретно на тебя реагирую очень неоднозначно. Не провоцируй.

Дотрагивается до моей скулы указательным пальцем и чертит линию, а я замираю, не отшатываюсь, наоборот, заставляю себя остаться на месте и не прильнуть к киллеру.

– Совет избалованной девочке. Не базарь со взрослыми опасными дядями. Я спускаю тебе твои закидоны, пока. Но уверяю, тебе не понравится то, каким я могу быть.

Жестокие слова, которые вбивает в меня, глядя прямо в глаза, действуют подобно контрасту с нежностью пальца, который уже очерчивает линию моих губ.

– Хочу тебя, принцесса, так, что яйца звенят. Заводишь меня своей хрупкостью и язычком, которому я могу найти оптимальное применение.

От этих слов жар обдает, и ласка его пальца находит отклик внутри, что-то звенит и трепещет в ожидании, когда же ассасин выполнит угрозу. И разумом понимаю, что не блефует. Сделает. Все выполнит. Страха в нем нет. Тормозов нет. Ужасный человек. Прирожденный убийца.

– Хватит, – с губ срывается шепот, а внутри меня незнакомая, порочная Маша шипит дикой кошкой:

Продолжай! Сделай меня своей! Покажи, какой ты… Погрузи в водоворот страсти настоящего хищника.

Часто моргаю и дышу, пытаясь собраться. Напарываюсь на ртутный взгляд. Улыбается, как будто мысли мои прочитал.

– Боишься, потому что течешь от меня. Вижу, как блестят глаза. Несложно мужику понять, когда сука его хочет.

Рука взлетает, но у Гринвуда молниеносная реакция. Хватает мою ладонь и не дает нанести пощечину.

В серых глазах плещутся молнии.

– Всегда давать сдачи – инстинкт. Редко уступаю и позволяю задеть себя. Привыкай, Маша. Я говорю прямо. В лоб. И правду. Не нравится?

Мотаю головой, в глазах щиплет от слез. Разворачивает мою руку тыльной стороной и прикладывает губы к пульсирующей венке, провидит горячим языком и заставляет всхлипнуть от укуса.

– Избалованная девочка, не знающая настоящей жизни, неискушенная, естественная и чистая.

– Ты ничего не знаешь!

– Нет, Машенька, – обрывает жестко и сдавливает запястье, – это ты ничего не знаешь. Ты жизни не видела, в аду не была.

– Прекрати! Твоя жестокость ужасает! – шиплю, пытаясь вырвать руку, но Гринвуд еще сильнее приближается, буквально вдавливая меня собой в землю.

Загоняет меня, дает понять, что я в его власти, в западне. Наедине с тем, кто способен щелчком пальцев разделаться со мной.

– Я расскажу тебе, что такое жестокость. Жестокость – это когда отец выкидывает ребенка на улицу, когда ты вынужден выживать и рыскать еду в помойке. Я землю жрал от голода, перебивался и тащился домой, только когда бухла находил для ширяющегося папашки.

Голодающий ребенок, выживающий в трущобах – это жестоко.

Чувствую сильный захват на скулах, щеки продавливает и слезы из глаз уже готовы сорваться.

– Знаешь, как получил шрам, от которого тебя знобит?

– Нет, – шепотом. Меня колотит все сильнее.

– Отец подарил, когда непутевый сынок завалился домой без пойла. Железной цепью отходил так, что едва жив остался. А потом пьянчуга упал на кровать, досыпать.

Глава 21

Слезы все-таки срываются с моих глаз и эти самые губы со шрамом резко бьются о мои, приоткрытые в немом крике. Горячий язык змеей проскальзывает ко мне в рот и захватывает в плен.

Фил целует бешено, позволяет мне ощутить, каково это – гореть в его страсти. Вгрызается в меня, не дает дышать, ни малейшего шанса на спасение, таранит мой рот и сцеловывает всхлипы. Подчиняет.

Зовет меня ведьмой и если это так, то он – моя инквизиция. Мой костер, на котором мне суждено пылать, сгорать дотла, умирать и рождаться вновь.

– Фак, какая ты, а…

Шепчет мне в губы, а ушлые пальцы во всю проникают под одежду, заставляя взвиться, когда чувствую горячую руку на своей незащищенной груди.

Опять язык в самою глубину заталкивает, заставляет хныкать и ерзать под ним, пока крепкие пальцы играют с сосками.

Никогда не испытывала подобного. До него поцелуй вызывал минимум чувств, практически никаких эмоций от мокрого рта Дани.

Даня!

Стоит вспомнить, как начинаю сопротивляться. Что я творю?! Я ведь предаю своего парня. Молочу по сильной груди и пытаюсь отстраниться. Не отпускает.

Фиксирует шею рукой, вдавливает меня в себя и бьет в самую глубину языком, добираясь до нёба, рука соскальзывает с груди и проходится по животу, стремится под кромку брюк и трусов. Хватаюсь за огромную лапу и вгоняю ногти, что есть сил.

Я не с ним сейчас борюсь, а с собой. Стыдно, если почувствует, насколько прав в своих предположениях. У меня в трусиках давно все мокро, и я не хочу, чтобы доказательство моего сумасшествия он ощутил на своих пальцах.

Отдергивает руку, хотя ему ничего не стоит сломить сопротивление. Опять хватает меня за волосы, зарывается руками в пряди и массирует кожу головы. Этим выбивает искры, продолжая целовать.

Это не поцелуй. Меня в рот сейчас имеют со всей одержимостью и жестокостью, а я растекаюсь лужей от этой грубости.

Ненормальная.

Внезапно отшатывается от меня. Смотрю в горящие страстью глаза и дрожу. Лицо у него сейчас, как маска натянулось, и скулы стали резче обрисовываться.

Хочу сдвинуть ноги, которые оказались раскинутыми по обе стороны от мужских бедер, но меня всю простреливает болью.

Вскрикиваю…

Внимательный взгляд. Гринвуд за секунду собирается. Отстраняется как-то.

– Дай посмотрю, – говорит уже спокойно, но во властном, повелительном голосе хрипотца. Ловит меня за ногу. Крупные, длинные пальцы, увенчанные квадратными лунками ногтей, не дожидаясь разрешения, прикасаются ко мне и жалят пульсирующим жаром.

Наблюдаю за их движениями. Бросаю взгляд из-под ресниц, украдкой смотрю в скульптурное лицо.

Напряжен, широкие темные брови сошлись на переносице. Ресницы бросают тень на щеки.

Прикусываю губу, наверное, от боли, но ее как таковой сейчас нет. В горле сохнет.

Исследует мою ногу со всей аккуратностью.

Наблюдаю за его действиями с точки зрения будущего врача и замечаю, что эти пальцы знают, что делают. Он давит на нужные точки, прощупывает чувствительность нервных окончаний.

Не удивляюсь. Умеющий шить, умеет и распарывать.

Киллер, работающий на отца, не просто так пользуется расположением Кровавого Вани.

“Кто же ты, Джокер? – задаю мысленный вопрос. – Ты лавируешь на острие, на грани между добром и злом”.

Рассматриваю Гринвуда и никак не могу представить его маленьким мальчиком, слабым, уязвимым, вынужденным скитаться по улицам.

Жестокая жизнь, взрастившая идеального хищника, мимикрировавшего под окружающую среду.

Как это ни странно, у меня нет к нему жалости. Подобные мужчины не способны даже на щепотку вызвать подобное чувство, но мне безумно жаль того незнакомого парнишку, который, судя по всему, был рожден в самом пекле.

Фил хватает мою ногу выше колена и с силой сжимает, оставляя синяки даже сквозь материю брюк. Прикусываю губу, чтобы не стонать. Тело похоже на натянутую тетиву лука, звенящую в предвкушении выстрела в руках опытного стрелка.

Смотрю в холодное лицо профессионала: спокойный, собранный, только глаза горят, как при болезни.

– Посиди полчаса, отпустит, – густой, богатый и чуть хрипловатый голос обволакивает, хочется прикрыть глаза и утонуть в этих интонациях, в которых слышны отголоски минувшей, как буря, страсти. – Ничего серьезного, Маша.

Сумасшедший контраст по отношению с тем, что вытворял минутой ранее.

Бросаю взгляд на свои заляпанные брюки и представляю, в каком сейчас я виде. И все равно даже в пыли и грязи, благодаря его наглости, я замираю под прицелом серебристой глади, в которой мерещится чисто мужской интерес и страсть.

Смотрю в стальные глаза и дух захватывает от его молчаливого откровения. Он хочет меня. Любую. Грязную. Чистую. Здоровую или же с больной ногой.

Страшно. Он страшный.

Что-то в нем цепляет и заставляет злиться на себя и выплескивать свой гнев на него.

Прикусываю губу в нерешительности. Слов нет. Где-то внутри меня сгущается страшная неудовлетворенность, из-за которой хочется уколоть Гринвуда за то, что опять украл поцелуй, подавил, заставил хотеть многое…

Но я молчу. В его глазах вижу, что лимит уступок пройден.

Спровоцирую и сразу же выполнит угрозу.

Вся эта ситуация настолько мучительна и сладка, что я поджимаю пальцы на ногах и дышу через рот, чтобы не чувствовать глубокий, горько-пряный запах Гринвуда.

Он не для меня. Я не для него. Мы разные и… я не знаю, смогу ли сопротивляться этому шквалистому напору…

Не успеваю сориентироваться, как вновь оказываюсь на руках. Напрягаюсь вся, готовая отбиваться.

– Не кипишуй, – строгий голос, и Фил делает несколько шагов в сторону. Уносит с солнца, которое уже начало припекать, сажает меня в тень дерева. Стоит рядом. На Демоницу мою смотрит.

А у меня как-то запал помотать ему нервы пропадает.

С трудом отлепляю взгляд от него, смотрю, как моя лошадка тихо пощипывает траву и осознаю.

Если бы этот несносный парень не оказался бы рядом и не схватил меня в полете, быть бы мне сейчас переломанной.

– Мне очень жаль, Фил, что у тебя так все сложилось…

Леденею от того, что ляпнула. Не понимаю, как эти слова слетают с губ.

Резко оборачивается ко мне и ввинчивается графитовым взглядом. Кажется, что секунда и достанет свою пушку и изрешетит ядовитыми пулями.

Хищники не нуждаются в жалости.

Джокер выбивает из колеи. Кажется, что обдумывает что-то, погруженный в себя. В эту самую секунду, несмотря на всю его безбашенность, в нем чувствуется железная выдержка, стержень, характер. Его не прогнуть, не заставить. Такие всегда сами по себе.

Димитрий такой. Типаж похожий.

Секунда и его отпускает. Улыбается, сверкая сексуальной ухмылкой.

– Никто не выбирает, где ему родиться, принцесса. Судьба такая у меня. Я не в обиде. Не с чем сравнивать. А ты, глупышка, кончай со своими закидонами. У тебя карт-бланш на жизнь. Золотой билет. Меняй отношение и не изображай из себя жертву. Я это к тому сказал, чтобы Рыжинка не думала о себе, как о запертой в замке принцессе.

Фыркаю.

– Не боись, если что, дракон в штанах у меня конкретный имеется.

Не могу сдержаться и хохочу в голос его пошлой, неприличной шутке. Резко прекращаю смех, когда ловлю пылающий взгляд, опять замерший на мне. Как-то резко становится грустно.

– А ты? Ты принял свою судьбу? – срывается с дрожащих губ.

Смотрит на меня внимательно и улыбается шире.

– Что я, принцесса? Я киллер. У меня никогда выбора не было. Либо сдохнуть в трущобах, позволить, чтобы перемололи и выбросили, или окрепнуть и встать костью поперек горла. Быть ассасином. С моей иглы не соскакивают. Только ногами вперед, или если старший отпустит. От судьбы не убежишь, и то, что не твое, твоим никогда не станет, хоть сдохни и из кожи выпрыгни. Я это четко знаю.

Замолкает резко. Понимаю, что на этом с откровениями Джокер завязал.

Глаз не могу оторвать от Гринвуда.

Он – офигенный сейчас и оскал нестрашный, притягивает даже. Красивый мужчина, завораживающий своей резкостью, харизмой. Острый, как лезвие ножа, опасный.

Черт! О чем я думаю?!

Опять смотрю на него.

Не могу ничего с собой поделать, и тихая фраза слетает с губ:

– Спасибо, Фил, ты спас меня… Сегодня все могло для меня завершиться плачевно.

Серебристые глаза холодеют и напоминают настоящий, чистый графит, как стержень, полосующий по мне.

Нутром чую – злится. Кажется, у меня умение выбешивать этого парня с полуоборота.

Не отвечает. Сжимает массивные челюсти и уходит. Вбивая тяжелые шаги в землю.

Не прощаясь.

Вот что я опять сделала не так?!

Глава 22

Фил Гринвуд

– В Джорджии пока глухо по всем фронтам. Пацаны рыщут, землю роют, но либо все очень чисто сработано, либо действительно утечка газа была, когда склад взорвался.

– Фил, ты сам как, веришь в байки о случайных утечках? – Кровавый иронично приподнимает бровь и упирает в меня практически бесцветные глаза.

– Я не верю ничему, а вот улики собирать – мой профиль. Пока ничего нет, чтобы маза была липовой.

– Слишком много совпадений. Мелких, незначительных, только это все тянет на происки маленьких шершней. Есть такие в животном мире интересные существа и работают так же.

Кац выглядит задумчивым. Скорее, для себя это все сказал. Но, да, не могу не согласиться. Все это слишком. Из всех щелей прет почти незримо, неуловимо.

– Скоро Змей с докладом явится, передашь ему свои наметки, сравните движуху.

– Понял.

Продолжаю базарить, когда понимаю, что мое рыжее чудо приближается. Я ее по шагам чую еще до того, как на лестнице появляется. Кажется, что это уже не профессиональное, а просто реакция на язвочку.

Опять взгляд смещаю, хотя для собеседника незаметно, что я расфокусировался и слежу не за старшим.

Рыжая ведьмочка появляется на лестнице. Замечает меня и…

Черт.

Она мне язык показала?!

Даже не знаю, ржать сейчас или потом поймать и хорошенько объяснить, что почем.

Каменею весь. Переклинивает. Но вместе с тем есть в этом что-то миленькое такое, безобидное.

Теряю на мгновение контроль и уплываю из беседы. В грудной клетке странно жжет и покалывает, хочется еще раз губки ее на вкус распробовать, не только эти, что сейчас, глядя на меня, поджимает.

Особенно после утреннего шоу все тело от неудовлетворенности ломит. Рыжая-то, оказывается, бунтарка.

Я ее представлял в розовых рюшах. А ты смотри, под ангельским личиком скрывается темпераментная дьяволица.

– Джокер, ты что-то сегодня совсем никакой, в чем дело?

Просекает Ваня, что в мыслях я не с ним. Умный мужик и жестокий.

– На делах это не отразится, – поясняю сухо.

Никогда осечек не даю. Права не имею.

Девочка моя к отцу подходит и щеку целует. Опять. Видно, ритуал какой. Подвисаю.

Рыжая дочь моего главаря. Мужика, который стоит во главе всего, а я его дочь своей считаю.

Вот так вот просто. В мыслях уже Маша моя.

Я по-любому смертник, но за свое всегда держусь зубами. Даже когда меня в кровь и в мясо решетят. Я не отпускаю.

В детстве частенько смотрел, как взрослые пацаны собак стравливали. Бабло рубили. Вот и я, как бульдог, мертвой хваткой вцепляюсь и держусь до последнего.

Только фигово держаться в одиночку за человека. Ты ему все, а в ответ глухо и стена не бетон, нет – титан. Не пробить. Не добраться.

Пробовали уже. Знаем. И доча Кровавого на контрасте. Только сейчас что-то другое во мне просыпается. Не понимаю, что, но с этой девочкой меняюсь. Немного, незримо, но я это засекаю.

Садится на стул и взгляд исподлобья на меня бросает.

– Пап, я позавтракать хочу, а при виде твоей шестерки кусок в горло не лезет!

Вот и прет ее вечно меня задирать.

Маленькая. Очаровательная. Стервозина. Безумно привлекательная ведьмочка. Все, что делает, воспринимаю с иронией. Считаю шалостью избалованной принцесски.

Я людей чую. Нет в ней злобливости и гнили нет.

Другой вопрос, почему она так отчаянно косит под не пойми что.

– За базаром следи! – отвечаю спокойно, спускать ничего не привык. – А то и я могу невоспитанной назвать.

Весь этот балаган недолго длится. Выхожу из особняка в бешенстве.

Достает меня зараза. Провоцирует. То ли сама без тормозов так же, как я, то ли действительно избалованная сука.

С последними у меня разговор всегда короткий. Не хотелось бы ошибиться в Маше.

– Зараза, – выдыхаю сквозь сжатые зубы.

Я всегда ответку бросаю, никому ничего не спускал. По-другому в моем аду не выжить. А эта девка меня вниз иерархии поставила.

Иду, не особо реагируя на кивки и приветствия пацанов. Все мысли о красноволосой девице с не в меру болтливым ртом.

– Ох, Маша, доиграешься…

Направляюсь к своей тачке. Мой зверь ждет меня неподалеку от особняка. Мыслями все еще с девкой рыжей. Подгорает у меня. Валить надо. Остыть.

Почти дохожу до парковки, когда наперерез мне останавливается мерс. Узнаю тачку и человека. Бурый. Зачетный гость. Поверенный Каца.

Наблюдаю, как огромная туша весьма резво выходит из салона.

Русский мужик с красным лицом, похожий на неуклюжего медведя, но это впечатление обманчиво. Неплохой мясник. Ему что пальнуть, что на толчок сходить – все одно. Под Ваней Кровавым другие не ходят. Отборное зверье.

– Здорово, Джокер.

Жму мохнатую лапу волосатого мужика. Медведь.

– Ты от босса?

– Да. Доложил уже по делам.

Прищуривается. Умный. Опасный. Такого у итальянской мафии кличут консильери. Советник.

– Хорошо. Что по нашим товарищам? – карие глаза смотрят цепко, впиваются.

– У меня инфа разная поступает, – отвечаю ровно. – За Серебряковым приставили людей. Слежка идет. Он сворачивается. Вроде в отпуск укатать хочет.

Сплевывает в сторону. Здесь все уличные, без светских закидонов, как у самого Каца. У него уже уровень другой, приходится на людях шкурку надевать, чтобы элиту не смущать воровскими темами.

– Мне этот ушлепок давно уже поперек горла встал. Глаз с него не своди. Активность эта мне не нравится. Мутит он что-то. Ребят меняй, чтобы в слежке сильно не палились и за сынком его Серого пошли приглядеть. Отчет о каждой движухе лично мне.

– Хорошо. Сделаю.

– Ну, бывай, ассасин.

Бурый идет в сторону царского дома, а я нажимаю на брелок, машина выдает характерный писк. Запрыгиваю за руль. Мягко стартую и еду в сторону южных ворот. Противоположных парадному входу. Там на трассу и в путь. Но вот когда машина поворачивает в укромный закуток, скрытый полигоном для стрельбы, замечаю странный кипиш вдали. Присматриваюсь к конюшне. Автоматом, неосознанно. У меня все на инстинктах и в этот момент замечаю рыжую девчонку, вылетающую на дикой скорости из загона с лошадьми.

Охренеть.

– Ты смотри, как в седле держится…

Глаз не могу оторвать и просто медленно отпускаю тормоза и по дороге еду за ней. Смотрю, как летит на красивой лошадке.

– Мать твою, у меня тупая паранойя.

Хмыкаю под нос, но не могу заставить себя остановиться и двигать по своим делам. Веду ее, оставаясь незамеченным. Мы уже далеко от поместья. Здесь народа нет, моя фурия скачет на своем скакуне в сторону леса как угорелая.

Девка мчит со всей скоростью и меня всего скручивает предчувствием.

– Идиотка. Хорош так гнать, животное загонишь…

Маша почти подлетает к кромке леса, там тачкой никак не пробраться, и я торможу, выпрыгиваю наружу, даже не прикрыв дверь. Бегу за ней.

Срабатывает чутье. Не хочу оставлять ее одну. Чувство тревоги гонит вперед.

Очнись, Гринвуд. Тебя совсем от телки повело.

Вижу себя со стороны гоняющим за девкой, и кажется, что с катушек тупо слетел, но я упрямо продолжаю преследование. Дыхание не сбивается. Сердце работает исправно.

Девчонка скачет в сторону ручья, веду ее. Хочу добраться до Маши. Не знаю, зачем, чтобы попасть под копыта лошади?! Да хрен его знает. Иду наперерез, срезаю путь и выполняю маневр весьма вовремя, так как лошадь встает на дыбы и с диким визгом начинает заваливаться вместе с Машей.

Сердце ударяет о ребра. Хрупкую девочку просто расплющит от такого удара.

В один прыжок оказываюсь рядом и сдираю девчонку с седла, отскакиваю в сторону, немного не успеваю убрать ногу с траектории падения лошади и получаю по голени, сжимаю зубы и в последний момент выворачиваюсь, готовый, если что, принять удар на спину. С силой зажимаю кралю в своих руках, чтобы мое тело уберегло ее.

В ноге горит огнем, скорее всего, получил рассечение от удара копытом в железной подкове. Лошадь вскакивает и ржет недовольно. Зараза. Солидарен.

Готов уже обрушиться всеми матами на рисковую девчонку, но Маша смотрит своими жгучими испуганными глазами из-под рыжих волос, упавших на лицо, и меня попускает.

– Интересный способ самоубиться, – бросаю резко, – смотрю, ты во всем оригинальна…

Сжимаю взлохмаченное рыжие бедствие в своих руках. Дрожащее. Испуганное. И все внутри напрягается сильнее, чем перед броском.

Ничего практически не весит Маша, хрупкая, хоть и с модельным ростом, но кажется стебельком: сожми покрепче и разломаешь.

Глаза в глаза смотрю.

Щека у нее пылает, поцарапана, немного приложило ее. Личико грязное. Пришлось с ней по земле прокатиться, чтобы уберечь.

Разгоряченная девочка. Вспотевшая вся. Принюхиваюсь к ней. Классно пахнет – пряно, горячо. Жилка на белоснежной шее пульсирует и веснушки на носике так и тянет слизать, почувствовать вкус солнца.

Моя девочка. Чувствую нутром, что моя она. Дурман чистый.

Грудь часто вздымается, дыхание сбито. В башке от нее такой картинки одна похабнее другой. Ну что поделать, доводит меня рыжая. Тянет к ней. И инстинкты нормального мужика заставляют реагировать.

Откидывает волосы с влажного лица, бьет меня зеленью взгляда. Стреляет на поражение, а тоном и словами совсем доводит.

– Отпусти меня! Живо! – отталкивает гадюка ядовитая, ладошками в мою грудь упирается.

Продолжаю держать на руках.

– Отпусти! – голос повышает и кулачком в плечо заряжает.

Руки сами разжимаются.

Достала!

Выполняю приказ. Хорошо, что еще не шмякнул об землю со всей силы по инерции.

На улице не спускают ударов и колкостей. Раз оскорбление без ответа оставишь и все. Станешь грушей для битья, которую старшие пацаны подвесят на ограде детдома и будут выбивать дурь палками и кусками железа. Забавляться.

До сих пор в ушах стоит визгливый каркающий смех ублюдков.

Было дело, и такое пришлось пережить.

Живучим зверенышем всегда был…