Текст книги "Черно-белый танец"

– Молодой человек, в чем дело? – К нему уже спешила строгоглазая наблюдательница – та самая, что проверяла документы на входе в аудиторию.

– Ни в чем. Бумажку уронил.

– Постойте, не садитесь…

Тетка заглянула в Сенину парту, просветила взглядом его костюм, приказала:

– Снимите пиджак.

Сеня вспыхнул. На языке завертелась грубость. Абитуриенты смотрели с интересом. Кажется, они жаждали крови.

Тетка явно наслаждалась своей властью. «Ладно, властвуй… до поры!» Сеня молча снял пиджак, продемонстрировал подкладку, рукава.

– Садитесь, – неохотно разрешила гестаповка.

«Что, съела?» – внутренне усмехнулся Сеня. Все, теперь за работу. Краем глаза он видел, как Настя, под конвоем двух студентов, идет в туалет. И – как минут через десять возвращается: радостная, с просветленным лицом. И ее лист бумаги начинает покрываться знакомым бисерным почерком… «Ожила, слабачка», – порадовался Сеня. И забыл про нее – думал только о том, как раскрыть тему. И не вогнать куда-нибудь лишнюю хищницу – запятую.

* * *

Преподавательница английского позвонила Капитоновым в тот же вечер, сразу после сочинения. Разговаривал с ней сам Егор Ильич.

– Урок? Прямо завтра? Да пусть отдохнут! Лица на обоих нет.

Англичанка, кажется, начала возражать, потому что дед долго слушал, потом сказал:

– Нечего им зря трястись, говорите? Тоже, в общем, разумно…

Положил трубку, сообщил Насте и Сене:

– Завтра в двенадцать у вас сдвоенный урок, на три часа. Будете «входить в язык». Англичанка сказала, что нужно вас отвлечь – чтобы зря за оценку по сочинению не переживали. Все равно, говорит, ничего уже не изменишь…

То, что с его сочинением уже ничего не изменить, – Сеня не сомневался. Зато у Насти явно были дополнительные шансы.

После того как сочинения были сданы и народ потянулся прочь из аудитории, Сеня подсмотрел любопытную сценку.

Настя осталась за партой и на клочке бумаги торопливо написала: «По словам И. Виноградова, «Герой нашего времени» – это первый философский русский роман, в котором судьба героя и становление его характера осмысляются в категориях «добра» и «зла», необходимости и свободы».

Похоже, что это была первая фраза ее сочинения. Сеня незаметно, прячась за спинами возбужденных абитуриентов, пошел за Настькой и увидел: в коридоре к ней подошла женщина преподавательского вида. Настя сунула ей давешний клочок бумажки – и даже свою ручку.

«Простейшая комбинация, – оценил Сеня. – Сочинения – под шифрами. А Настькино теперь легко определить: по почерку и первой фразе. И авторучка теперь ее собственная – в руках нужного человека. Любую ошибку можно исправить… Да уж, честная игра. Честней не придумаешь».

Насте Сеня, разумеется, ничего не сказал. Всю дорогу к англичанке он слушал ее возбужденный лепет: «Представляешь, эти студенты со мной даже в туалет вошли! Спасибо, что в кабинку не потащились. Ну, а там я спокойненько достала шпору, быстро проглядела – и сразу все вспомнила!»

Настя благодарно посмотрела на Сеню и пробормотала:

– Спасибо, что подсказал в туалет попроситься… А то я так растерялась…

«Додумалась хоть поблагодарить», – беззлобно подумал Сеня.

…Вместо англичанки их снова встречал Эжен.

– Настенька! – явно обрадовался он. – Привет. Проходи, лапочка!

Сени будто не существовало.

– Ну, написала? Я тебя ругал. Последними словами. Весь день.

Женя принял у Насти шерстяную кофту, аккуратно повесил ее на плечики. На Сеню цыкнул:

– Куда ты свой лапсердак вешаешь?! Пальто мое помнешь.

«Английский сдам – точно ему морду набью», – решил Сеня.

Наконец в коридоре появилась англичанка. Велела сыну:

– Эжен, проводи Настю в гостиную. Поболтайте, выпейте кофе. Но говорить с ней – только по-английски, ясно? А ты, Сеня, иди со мной.

Они прошли в кабинет. Англичанка участливо посматривала на него.

– Что-то случилось? – как мог спокойно спросил по-английски Сеня.

– Произношение у тебя за этот год изменилось разительно, – похвалила репетиторша. – Даже твое ужасное «гэ» почти исчезло. Впрочем, ладно. Давай по-русски. Ты симпатичен мне, Сеня…

«Но на Настю не претендуй. Она – Эженова», – Арсений продолжил в уме ее мысль.

– Я не… – начал он.

– Не перебивай, – попросила англичанка. – Молчать умеешь? Ладно, верю – умеешь… Тогда слушай. Экзаменационные тексты уже утверждены. Тридцать билетов – тридцать текстов. Все они, в общем, простые, но есть в них подводные камни… Вот, держи. Все тридцать. Ксерокопии так себе, но разобрать можно.

Сеня от удивления аж дар речи потерял. Сидел, хлопал глазами. Англичанка, не дождавшись его реакции, продолжила:

– Каждый текст как следует проработай, разберись с грамматикой, со стилистикой, с устойчивыми конструкциями… Ты парень толковый – справишься.

– Разобраться, а потом Настю на них натаскать? – уточнил Сеня.

Взгляд англичанки затвердел:

– Я полагала, ты более догадлив. Видишь ли, конкретные экзаменационные тексты в стоимость моих уроков не входят… Но я же сказала – мне симпатичен и ты, и твои данные. И мне хотелось бы, чтоб ты тоже оказался на факультете. Я убедительно прошу тебя – никому эти тексты не показывать и никому, даже Насте, о них не говорить.

– Но как же она? Вы ведь сказали – там подводные камни. Настя сама с ними не справится!

Англичанка вздохнула:

– Ближе к экзамену ты, к сожалению, стал хуже соображать… С тобой мы больше заниматься не будем. Ни пуха тебе ни пера на экзамене. А Настю еще ждут четыре дополнительных занятия. По этим самым текстам – если уж тебе надо все объяснять.

– Спа… спасибо, – пролепетал Сеня. Кровь бросилось ему в лицо. – Но зачем? Зачем вы это делаете?

Репетиторша усмехнулась:

– Говорят, у нас – общество равных возможностей… Равных – для всех. Вот я их, эти возможности, и создаю.

…Четыре дня кряду Сеня закрывался в своей комнате и корпел над экзаменационными текстами. Англичанка оказалась права: с виду простые, тексты скрывали множество хитрых согласований времен и непереводимых с ходу конструкций. Школьный учебник за десятый класс в сравнении с ними выглядел букварем.

Настя целыми днями пропадала у англичанки. Возвращалась усталая, бледная.

– Чем вы там занимаетесь? – невинно интересовался Сеня у девушки.

– Да так… грамматику повторяем, – опускала глаза Настя.

«Интересно, стыдно ли ей? Что она – учит экзаменационные тексты, а я вроде как ничего о них не знаю? Или воспринимает это как должное? Да нет, вроде стыдно. И проболтаться ее так и тянет. Но мать и бабка, видно, строго-настрого приказали, чтоб молчала, как партизанка… Интересно, что мне поставят за сочинение?.. Пятерок, говорят, почти не бывает. Так, одна на поток – на две тысячи абитуриентов. Хорошо бы получить четверку… А если тройбан? Тогда только на английский с обществоведением надежда, надо будет их на пятерки вытягивать».

Сеня гнал от себя бесполезные раздумья, снова и снова возвращался к экзаменационным текстам. И все отчетливее понимал: взялся бы за них с налету, прямо на экзамене, – обязательно бы напортачил.

«Завалил бы я язык, если б не англичанка, – благодарно думал Сеня. – Интересно, с чего это она меня пожалела? Ну и ладно, пожалела – и пожалела. Если поступлю – подарю ей огромный букет. Пятьдесят одну розу. Дед как раз мне деньжат подослал…»

– Ты поедешь со мной оценки смотреть? – ластилась к нему Настя. – А то боюсь, что в обморок упаду.

– Да не жмись! Все у тебя ништяк, – привычно утешил ее Сеня. Встретил ее сердитый взгляд и поправился: – Ладно-ладно, все у тебя фартово!

…Листы с оценками повесили на входе высоко – с земли и не увидишь. Нужно на бордюр забираться.

А снизу виден только частокол черных пятнышек – двойки. И целые грядки депрессивных синих троек.

Парни лезли на бордюр молча. Только бледнели, увидев оценку.

Девочки визжали и охали.

– У меня ноги дрожат, – пискнула Настя. – Я упаду…

Сеня подхватил ее под мышки, приподнял.

– Вижу! – возликовала Настя. – «Четыре»!

– Везет же! – зашелестела толпа.

Сеня уже успел рассмотреть: зеленые четверки редки, словно подснежники в истоптанном ближнем Подмосковье.

Он осторожно опустил Настю на землю. Искренне сказал:

– Молодец! Поздравляю!

И наконец полез на бордюр сам. Увидел оценку. Не поверил глазам. Достал экзаменационный лист – сверять номер.

– Что? Что? Что у тебя? – прыгала внизу Настя.

– А-бал-деть, – выдохнул Сеня.

И закрыл лицо руками.

Сеня в тот год оказался единственным абитуриентом, кто сдал вступительные экзамены на все пятерки.

Настя получила, кроме четверки по сочинению, еще одну – по обществоведению, и тоже поступила – хватило полупроходного балла.

Дед на радостях подарил ей норковую шубу и путевку в Чехословакию.

А Сеня переплатил бешеные деньги за билет на поезд и уехал до самого первого сентября в Южнороссийск.

Глава 3

Он ненавидел Капитоновых. О, как он их ненавидел!

Сытые, самодовольные, подлые номенклатурщики.

«Смирись. Не обращай внимания. Живи, будто их нет», – советовал ему разумный внутренний голос. Но другой голос говорил, что он никогда не сможет их забыть. Они всегда были перед глазами: старик – вальяжный, усмешливый, строгий. Его жена – вертлявая, со змеиным взглядом. Их дочка – истеричка в мехах. Царьки, императоры, полубоги. За что?! За что им все это? За какие заслуги – кирпичный дом, высокие потолки? Заграничные поездки? Полный холодильник продуктов – особых, «не для народа»?! А главное – за что им приоритет? Приоритет – всегда и во всем. За что? Почему?

Только такие, как Капитоновы, ценились. Оберегались. А все остальные – миллионы простых людей – не ставились и в грош. Быдло. Винтики. Ничтожества.

Однажды он стал свидетелем аварии: черная, такая же, как у Капитоновых, «Волга» с блатными номерами протаранила «жигуленок». Осколки, кровь, покореженное железо… В «волжанке» ехала очередная партийная шишка, в «жигуленке» – простая семья, скопившая на автомобиль годами жесткой экономии.

Примчалась «Скорая». Одна.Растерянный гаишник метался вокруг врачей: «В „Жигулях“ – девочка. Ей очень плохо!»

Девочку даже не осмотрели:

– Ждите. Будет еще машина.

«Скорая» забрала партийца из «Волги» (у того и повреждений никаких не было – так, пара царапин) и умчалась, оглашая окрестности сиреной.

Вторая машина прибыла только через двадцать минут. Девочка в «Жигулях» к тому времени уже умерла.

И после этого ему советуют «не обращать внимания»?

Не дождетесь. Он отомстит им. Он сотрет с лица земли всю их породу.

Скоро. Очень скоро.

НАСТЯ

1983 год, декабрь

Первого сентября, когда Настя собиралась на первую в жизни лекцию, дед провозгласил:

– Ну, Анастасия… Теперь у тебя начинается интересная жизнь.

Но вот уже первый семестр заканчивался, а ничего интересного пока не происходило. И стоило ли так стремиться поступить на этот факультет?!

Настя снова проспала первую пару. И на вторую тоже не спешила. Валялась в постели, обложившись журналами «Семья и школа». Журналы – скучнейшие, сплошь кулинарные рецепты и советы, как изготовить детские поделки. Настя их и не читала – так, проглядывала. А мозги при этом кипели от всяких мыслей. Мысли – глупые и бессвязные. «Мещанские», – как говорит Сеня Челышев.

С какими брюками носить новую сиреневую кофточку? Как подкатиться к деду, чтобы достал билеты на «Юнону и Авось»? Стоит ли брать на ночь «Доктора Живаго» – чушь какая-то, когда книгу только на двенадцать часов дают, не успею прочесть, да и страшно: вдруг бабка или мать увидят? Разговоров не оберешься.

«Лучше о деле думай!» – ругала себя Настя. Но о делах думать не хотелось. Не очень-то они шли, эти дела… Зачем вот было первую пару прогуливать? Ведь лекция по античке… Посещаемость – ладно, подружки обещали отметить. Но античку сдавать надо. Совсем скоро, на первой сессии. Семьдесят вопросов учить, и гору литературы перечитывать. А Настя пока только Вергилия и осилила – редкостная скучища…

Женя-Эжен называет Настю диковинным словом: «перфекционистка». «Что тебе все неймется? Татьяной Тэсс, конечно, не станешь. А статейки пописывать – большого ума не надо. Вставляй только вовремя: «Взвейся!» да «Развейся». И всех делов».

Эжен – сторонник патриархата. Уверяет Настю, что ей идут пассажирское место в машине, дорогие дубленки с опушкой и сапоги на шпильке. «Занимайся, Настенька, чем нравится, а на бирюльки тебе я сам заработаю». Женя давно намекает: дождемся, когда тебе восемнадцать стукнет – и под венец. Но венец – особенно с Эженом – тоже далеко не предел мечтаний.

Хотя кто спорит: приятно, когда он заезжает за ней в универ на новеньких синих «Жигулях»-«шестерке». Аль Бано и Рамину Пауэр по четырем колонкам слушать тоже приятно. Если бы Женя только слова песен не уродовал: «Пересчитай! Тебе недодали сорок копеек, пересчитай!» Совсем не смешно. А больше всего Настю бесило, что Эжен в ресторанах чаевые до копейки высчитывает. Да еще с таким важным видом: «По этикету полагается оставлять от пяти до десяти процентов. Но этот хмырь и на четыре процента не наработал».

Достает новенький калькулятор и отсчитывает ровно три процента от суммы. А официант посылает им на выходе снисходительно-насмешливый взгляд… Настя однажды сказала Жене высоколобую фразу – два дня ее обдумывала:

– Зря ты пытаешься насаждать западную культуру на российской почве!

А тот только расхохотался, чмокнул ее в щечку:

– До чего ж приятно иметь дело с умной девочкой!

А сама Настя и рада была бы не иметь с ним никаких дел. Но… Никакой достойной замены Эжену она пока не встретила.

Приезжие красавчики отпали сразу. И не только потому, что мать сказала: «Ты, Настя, с лимитчиками будь поосторожней…» Настя тут же, из духа противоречия, подружилась с Генкой из Камышина. И что? Генка – татарин, поступал по национальной квоте. Вступительные сдал на трояки. Одевается плохонько, живет в общаге. Но Насте на его национальность, тройки и одежду – плевать, был бы человек интересный. Только мозг у Генки тоже на троечку работает. Большой театр обозвал мракобесием, Высоцкого – актеришкой и бездарным клоуном. А сам до сих пор не научился деепричастные обороты запятыми выделять.

Москвичи, спору нет, смотрятся приличней. Только и с ними у Насти пока не ладилось.

Подругам она снисходительно говорила: «Да ну, выбрать не из кого. Ассортимент скуден». И только самой себе – по страшному секрету – признавалась: симпатичных парней уже расхватали другие. И у Насти в сравнении с этими другими не было никаких шансов… Разве мальчикам нравятся пегие волосы? Нравится, когда девушки не умеют поддержать острый разговор? Нравится танец в «две ужимки, два прихлопа» – а по-другому Настя не умела? Хорошо хоть, с «упаковкой» у нее проблем нет: дед без звука достает все, что надо. И кроссовки, и джинсы, и дутую куртку, и итальянскую косметику «Пупа». Девочки из инженерных семей завидуют. А парням на ее одежки, кажется, наплевать.

Но более всего Настю беспокоила другая проблема. Старая проблема, еще из детства. У нее по-прежнему не обнаруживалось никаких талантов. Да, в университет она поступила. Собрала в кулак все силы и всю волю. Но, видно, свои ресурсы этим поступлением она исчерпала… Никаких склонностей у нее не обнаружилось и здесь. Не считать же за талант «добротные статьи»?

Или ей просто на факультете неинтересно? Античную литературу читать скучно, а уж заучивать здоровенные куски из Гомера, как требовалось к коллоквиуму… А чего стоят дурацкие реактивы на фотоделе? А второй иностранный язык – французский?! Там с одними временами – уже умрешь, для каждого глагола свои правила.

– Скучно мне учиться, – пожаловалась Настя деду после месяца учебы.

Тот среагировал мгновенно:

– Если скучно, переводись. Туда, где интересно. Например, в МИСИ. Возьмут мгновенно.

И разразился целой лекцией: о том, как важно найти дело своей жизни. (Мама, слушавшая деда вместе с Настей, потом прошипела: «Попробуй только из МГУ уйти. Забыла, чего нам всем это стоило?!»)

Настя иногда завидовала Сеньке Челышеву. Вот уж оптимист! Ходит в драных ботинках, живет в общаге, стреляет по двадцать копеек до стипендии. И над античкой – как все, зевает, и зачет по фотоделу завалил: с препом поссорился. Но физиономия-то у него всегда довольная-а!..

* * *

Сеня балдел. Балдел от Москвы, от университета, от общаги. Если бы еще море здесь было… А то ездили в сентябре на подмосковные водохранилища: ну и убожество! Сплошной ил, до противоположного берега – рукой подать, и пахнет не солью, а болотом.

И в метро ему не нравилось. Сидят все какие-то каменные. Уткнутся в «Правду» и делают вид, что интересно. Красная площадь и улица Горького, конечно, впечатляли. Но гулять по ним, как по родной южнороссийской набережной, почему-то не хотелось.

А вот общага Сеню вполне устраивала, хотя другие кляли тесные комнатки, вонючие кухни и текущие ванны. Чего зря ныть? Все равно других вариантов нет и не предвидится. Хотя трех метров личного пространства, конечно, было маловато, и «самопроизвольный» (то горячая вода, то холодная) душ раздражал.

Раздражало еще, что вечно не хватало денег, а девчонки постоянно напрашивались в бар «Москва» и умильными глазками смотрели на ценник: «Коктейль «Шампань-коблер» – 80 копеек ». Как откажешь? Да и самому Сене коктейль нравился – не то что тошнотворный общаговский портвешок «Три семерки».

Стипуху по результатам вступительных экзаменов ему положили повышенную – шестьдесят рублей. Но даже младший научный сотрудник – и то сто двадцать рублей получает. А студенту ведь куда больше нужно, чем инженеру! И в кино, и в театр, и кроссовки, и сигареты, и девочек, опять же, прогулять…

Питанием Сеня не злоупотреблял. Покупал раз в неделю кусок «Российского» или «Костромского» – вот и готовы ужины, самые серые макароны сгодятся, если их как следует сыром засыпать. Хлеб с майонезом и колбаса (якобы «Докторская») тоже особо не разоряли. А вот походы в кафе «Оладьи» на улице Герцена постоянно высасывали деньги. Но пижонам-однокурсникам ведь не скажешь: «Не могу в «Оладьи» – капусты нет». Вот и приходилось крутиться.

Журналистикой пока зарабатывать не получалось, хотя Сеня посылал свои заметки и в «Огонек», и в «Ровесник», и в «Студенческий меридиан». Изо всех изданий пришли вежливые письма. Подписаны различными литконсультантами, общий смысл такой: «Молодец, способности есть, но публиковаться тебе рановато, совершенствуй покуда перо».

Разгружать вагоны его тоже не взяли – конкуренция, бляха-муха… Велели позже приходить, когда мышцу накачает. И почтальоном устроиться не получилось – временная прописка подвела.

А фарцевать Сеня не захотел сам (хотя предлагали) – не по нему занятие. Вот и приходилось подрабатывать совсем уж «по-черному».

На первом поезде метро он выезжал куда-нибудь на окраину, на последнюю станцию метро: «Ждановскую», «Варшавскую», «Медведково»… Главное, подальше от общаги, чтобы свои не заметили. Надевал темные очки, расправлял огромную сумку – и с упорством партизана обыскивал местные питейные закутки. Обследовал веранды в детских садах, детские площадки во дворах, школьные стадионы… Кто говорит, что все пустые бутылки алкоголики собирают – на опохмелку? Алкоголики с ранья спят. По крайней мере, утренние вылазки всегда приносили Сене не меньше трешки. А трюльника – и на кино хватит, и на оладьи с орехово-шоколадным соусом, и даже на «шампань-коблер» себе и девушке.

…Университетские девушки Сене нравились, но с поправкой. Среди них было много симпатичных, а некоторые – вообще красоты неземной, аж в дрожь бросало. Но очень уж все они – advanced, черт его знает, как это слово перевести на русский. Курят, как паровозы, пьют портвейн и пиво – и слова сказать не дают. То Камю цитируют, то Сэлинджера. А он еще на Настьку Капитонову злился, что та выпендривается! Да Настена в сравнении с ними – просто лапочка-Дюймовочка. Перекрасила бы свои пегие волосы – вообще конфетка была б.

С Настей Сеня перекидывался парой-тройкой фраз. Но пить кофе не звал. Нужен он ей со своим кофе, когда ее после занятий встречает Эжен, сын англичанки. В фирменном джинсовом костюмчике, да на синей новенькой «шестерке»! А Капитонова, царица Савская, триумфально грузится в машину под завистливыми взглядами прочих девчонок. «Нужна она мне, – думал Сеня. – Время еще на нее тратить… Да и что нового от нее можно услышать? Как здоровье у бабки Шапокляк? Спасибо, неинтересно».

Но выручать Настю Сеня продолжал – когда мог. Помогал с русским языком. По мере сил натаскивал ее по французскому. Объяснял, что, на его скромный взгляд, не ладится с ее журналистскими материалами: «Ты пишешь, будто тебя происходящее совершенно не касается. Будто стоишь у окна, смотришь на пейзаж, описываешь, а тебе на него, в общем-то, наплевать. И на людей, которые мимо проходят, и на машины, и на закат… А ты – ты во всем этом соучаствовать должна, поняла?..»

– Что же мне теперь – на завод идти? Наладчицей? – щетинилась Настя.

– Нет, конечно, – горячился Сеня. – Но ты должна поставить себя на место этой наладчицы. Представить, каково это: жить в общежитии и всю зиму ходить в осенних сапогах…

– Ладно, Аграновский, – буркала Настя. – Ерунду ты какую-то говоришь… Да еще с важным видом.

Но, может, он и говорил ерунду, а Настины статьи, как заметил Сеня, постепенно улучшились. Стали более живыми и «сопричастными».

«Я как Настькин старший брат, – усмешливо думал Сеня. – Помогаю «сестренке», подтягиваю. А она, по идее, должна за мной посуду мыть и мои старые вещи донашивать. Ну, в общагу, на посудомытие, ее не заманишь. А джинсов у нее и у самой полно – причем новых».

…Но заношенные почти до сквозных дыр «Левисы» (те самые, единственные, в которых Арсений прибыл из Южнороссийска) Настя попросила у Сени сама.

* * *

Под Новый год на факультете задумали устроить карнавал. Секретарь комитета комсомола предложил – сколько, сказал, можно одними капустниками да дискотеками обходиться?

На первом этаже повесили грозное объявление: «Без карнавальных костюмов на новогодний вечер вход воспрещен». И преподаватели немедля стали жаловаться на «упавшую дисциплину» – девчонки лекции напролет обсуждали, кто в каком наряде придет.

Безусловное лидерство захватили «принцессы». Самый простой вариант для первокурсниц. Берешь выпускное платье (обычно длинное и пышное). Нашиваешь на него пару пелеринок-оборок, клеишь из фольги корону – и готова принцесса. А еще можно у замужних сестер свадебное платье выпросить, раскрасить гуашью – и вообще получится даже не принцесса, а просто королева!

«Можно еще Пеппи Длинныйчулок нарядиться! И Арлекиншей! Или лисой Алисой!» – щебетали девчонки.

«Принцессы из меня уж точно не получится, – решила Настя. – Настоящей принцессе нужны царственная походка и надменность во взоре. Увы, не обладаем-с».

И она решила одеться Гаврошем. Или хиппи. Видела она этих хиппи на Калининском проспекте и в стеклянном кафе на улице Кирова, и очень ей их костюмчики показались…

Замысел свой Настя держала в тайне, а то на факультете народ ушлый, идею мигом сопрут.

Настя попросила у Арсения стертые до ниток джинсы. Прорвала пару потертостей до откровенных дырок. Излишек длины отчекрыжила ножницами – и подшивать срез не стала. Зато вышила штанины разноцветными цветочками. Специально наблюдала за редкими хиппарями. Подметила, что основные элементы их костюма чрезвычайно просты. Вязаную полосочку на лоб – так называемый хайратник – можно связать самой. Фенечки-браслеты из бисера тоже плетутся элементарно. А «ксивник», нагрудный пакет для паспорта, ей даже изготавливать не надо – дед недавно фирменный из Франции привез.

Костюм дополнили кеды, разбитые на школьных уроках физкультуры, и непонятного цвета футболка, которую Настя откопала на антресолях. Гаврош-хиппи был готов.

Бабушка чуть в обморок не упала:

– Настя? Ты что-о, с этими выродками… с хиппарями связалась?

– Нет, бабуль, – терпеливо отвечала Настя. – У нас на факультете костюмированный бал.

На разговор заглянула мама, скептически осмотрела наряд:

– Фу. Ничего другого придумать не могла? Хоть бы принцессой нарядилась – вон, выпускное платье в шкафу висит!

– У нас полкурса – принцессы.

– Вот они и найдут себе принцев, – постановила мама. – А ты стенку подпирать будешь. Смотри, хотя бы Женечке в таком виде не показывайся. И штаны с собой запасные возьми, а то в такой рванине и в милицию заберут.

В общем, «положительный настрой» был создан… и на факультет Настя ехала с большой опаской. Может, и правда все смеяться начнут?

Но хипповско-гаврошистый костюм имел бешеный успех. Принцессы-близнецы окружили Настю плотной толпой, разглядывали джинсы, щупали фенечки, просили примерить хайратник. Парни – все, как один, выряженные пиратами, – просили позволения засунуть руку в прорванные в джинсах дырки. А инспектор курса, одетый Ломоносовым, отозвал Настю в сторонку и строго сказал:

– Молодец, молодец, Капитонова… Я оценил. Но надеюсь, это просто шутка, и ты не перенесешь этот костюм в… м-м… обычную жизнь?

Настя, довольная оглушительным резонансом, ринулась в новогодний бал. Она загадала: если костюм пройдет «на ура» – значит, мечта ее сбудется.

Мечта заключалась в синеглазом Валерке со второго курса.

Валера нравился ей давно. Сначала Настя в него заочно влюбилась – прочитала его передовицу в факультетской газете. И ничего вроде особенного, просто мысли о визите в Россию американской школьницы Саманты Смит. Но почему-то прямо в глазах щипало, когда Настя читала «об обычной девчонке – оказывается, такой же, как и мы все». А уж когда ей этого Валеру девицы показали, Настя и вовсе «поплыла». Какие глаза – огромные, с грустинкой… Фигура даже лучше, чем у мускулистых дурачков из видика. Одна беда – вокруг него всегда плотный кокон поклонниц. Девицы как на подбор. Все высокие, длинноногие, блондинистые… Куда до них Насте!

«Но карнавальная ночь срывает все маски!» – весело подумала она.

…Валера нашелся на втором этаже, у перил мраморной лестницы. Подле него вилось несколько однотипных красоток – разумеется, одетых в костюмы принцесс. «До чего же они одинаковые, – снисходительно подумала Настя. – Будто из инкубатора. Из инкубатора пустоголово-толстогубых блондинок».

И Валера, и его принцессы посмотрели на нее с интересом. Настя расслышала реплику: «Костюмчик – обалдеть!»

«То-то, гражданки принцессы! Это вам не к выпускным платьям оборки пришивать. Прямо сейчас к нему подойти или все-таки белого танца дождаться?»

Пока Настя раздумывала, к ней подскочил Арсений Челышев. Одет он был, как все парни, пиратом. Но в отличие от прочих капитанов Бладов, ему пиратский костюм был к лицу. Тельняшка сидела как влитая, и видно было, что пятна мазута на ней не камуфляжные, а заработанные на утлых моторках, в честных схватках с морями-океанами.

– Привет, Гаврош! – радостно сказал Сеня. – Не могу сказать, что тебе идет эта рвань, но забавно. И с выдумкой.

– Настоящим журфаковцем стал, – отметила Настя.

– Это почему?

– Да потому. Только у нас так умеют – скажут, и не поймешь: похвалили тебя или обругали.

– Но тебе правда не очень-то идет этот стиль! – разгорячился Арсений. – Обноски какие-то… Я бы знаешь как тебя нарядил? Юнгой! Белые брючки, белая курточка, матроска с лентами… Хочешь, привезу тебе из Южнороссийска? У нас на рынке такой костюм купить можно. Шмоньковцы продают.

– Это еще кто? – фыркнула Настя.

– Пацаны из мореходного училища. Все, заметано! Только бы размер твой найти… Не знаю, есть ли у них такие маленькие.

– Ладно, модельер… вези, – милостиво разрешила Настя. Ее хорошее настроение сегодня никто не испортит! Даже Арсений со своими горе-комплиментами.

Настя с трудом дождалась, когда начнутся танцы. Пока шли быстрые, вместе со всеми топталась в кругу, пела в общем хоре: «Во-от! Новый по-во-рот! Что он нам не-сет? Пропасть или взлет?!»

«Машину времени» перебивали выкрики: «С Новым годом! Ура-а!» И Настя тоже вопила: «Happy new year!!!» А сама никак не могла дождаться медляков. Нет, не будет она сегодня подпирать стенку! Мама, как обычно, ее принижает…

И точно, едва заиграл машино-временевский «Костер», к ней сквозь толпу пробился верный Арсений:

– Потанцуем, прекрасный Гаврош?

Эх, был бы на его месте Валера!

– Потанцуем… капитан Флинт.

Настя вполуха слушала Сенину болтовню. Задумавшись о своем, пару раз наступила ему на ногу – повезло Арсению, что кеды у нее мягкие.

Но вот наконец и белый танец объявили.

К Сене тут же подскочила вертлявая Наташка (очередная принцесса):

– Позвольте, господин пират?

Польщенный Сеня кивнул Насте и заскользил в Наташкиных объятиях. Настя подняла глаза и увидела, что она стоит как раз рядом с Валерой и его длинноногими поклонницами.

«Карнавальная ночь срывает все маски!» – повторила про себя Настя.

И улыбнулась своему принцу:

– Потанцуем?

Валерины принцессы приняли напряженные позы. А сам Валера мазнул по ней равнодушным взглядом. Настя с ужасом увидела: глаза его – мутные, зрачки – крошечные. Пьяный? Или того хуже – под наркотиками?!

Но отступать было некуда.

– Ну, потанцуем? – дрогнувшим голосом повторила она.

– Отвали, замарашка, – небрежно процедил Валера.

И отвернулся от нее к своим принцессам.

* * *

Настя не помнила, как очутилась на первом этаже, в туалете. Как срывала с себя ненавистные хипповские фенечки. Как топила в унитазе мерзкий хайратник. Ей еле удалось выбраться из драных джинсов – руки дрожали, ноги подкашивались. Голову разрывало: «Ненавижу! Гад! Сволочь!» Перед глазами стояло равнодушное лицо Валеры и снисходительно-сочувственные взгляды его прихлебательниц.

Настя натянула черные брючки и свитер – спасибо бабке, все-таки сунула ей в рюкзачок нормальную одежду… Вышла из кабинки. Долго полоскала лицо ледяной водой. Волосы мокли, холодные струи текли за шиворот. «Простужусь. Воспаление легких. Потом туберкулез. И хорошо. Хорошо! Умереть, покончить со всем! И никого из них больше никогда не видеть!»

Ненавижу их всех: и маму с бабкой – вот ведь накаркали про ее карнавальный костюм! И Сеньку-пирата ненавижу – он тоже ее рванью назвал. А особенно мерзкого Валеру с его пустыми глазами. «Да я… Да я все деду скажу! Он ему устроит! Дед что угодно может! Его скоро в ЦК выберут! Он этому Валере такое устроит! Эта скотина вообще из университета вылетит!»

Настя почувствовала, что на глазах снова проступают только что смытые слезы. Нет, надо бежать, пока в туалет никто не пришел. Куда вот только – бежать? Ладно, главное – отсюда. Прочь с поганого факультета.

Настя вышла из туалета, пробилась сквозь толпу ряженых и вышла в морозный вечер.

У памятника Ломоносову однокурсники давили водочку.

– Настька! Дуй к нам! Мишка «андроповку» наливает!

Настя никогда раньше не пила водки. Ну вот, как раз самое время начать! Она решительным шагом приблизилась к памятнику: