Текст книги "Оживший портрет. Роман для тех, кто хочет себя найти"

Оживший портрет
Роман для тех, кто хочет себя найти
Анна Кафа

© Анна Кафа, 2025

ISBN 978-5-0065-2541-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОЖИВШИЙ ПОРТРЕТ

экзистенциальный роман-поиск

«Это Я, не бойтесь» (Мф. 14:27)

Это был один из тех запутанных дней, когда все рассыпается: теряются мысли, расстраиваются планы… Именно в этот день я купила в антикварной лавке необычную картину, которая открыла мне себя. Но… В любой истории важна предыстория. Итак…

Я проснулась раньше Солнца, которое лениво вытягивалось своими длинными лучами из весеннего дрема. Я наблюдала, как свет растекается по одеялу, под которым, объятый все еще глубоким сном лежал… Даже не знаю, как его назвать. Любовник? Возлюбленный? Милый друг? Человек, к которому тянется моя душа, с которым мы часто спим вместе, а живем врозь.

Я смотрела на свет, на Него и было чувство, будто в свете этого невинного солнца проступила вся моя грязь. Я проснулась с ощущением, что все «не так», что это не моя постель, не мой человек, и я сама себе – не своя. Я вслушивалась в его глубокое дыхание… Мне всегда нравилось прислушиваться к дыханию мужчины, в нем есть что-то завораживающее, мужчина дышит, как скала: громко, всей своей каменной грудью, всей мощью… Казалось, что ему было хорошо, он спал. Я еле коснулась губами его уха. Он не знал, что я ухожу… Не почувствовал, он спал.

Я ухожу, а он остается. У него будет свой день, своя история, а у меня – своя… Я ухожу. Я натягиваю на ногу чулок, который тоже знает, что я ухожу, и что «так не должно быть». Что должен быть один дом, она постель, одна история. Это рассказало мне Солнце. Я проснулась. А он спит.

Мне хотелось и есть, и бежать одновременно. Я выбрала бежать. Черное платье уже было на мне, я быстро причесалась и выпорхнула на волю. Я работаю рекламным агентом, в этот день, как обычно, у меня было запланировано несколько встреч. Но мне не хотелось никого видеть, никому улыбаться сквозь слезы, поэтому я достала сотовый телефон и, сделав несколько звонков, все отменила. Я поняла, что настал день встречи с собой. В моем распоряжении были почти сутки, так как вечером нужно было забрать у бабушки моего пятилетнего сыночка – Марка.

Солнце совершенно не скупилось на свет, оно золотило автобусы, окна, крыши домов. Я решила гулять, пока не надоест, пока из головы не выветрится пыль, а из сердца – печаль и тревога. Улочка, по которой я шла, была усыпана аккуратными деревянными домиками, коваными скамейками и клумбами. В середине каждой скамейки находился своеобразный узор в виде крыльев. Я как раз проходила мимо одной из них, той, где повстречалась с Ним. Это было три года назад, так же весной. Я читала «Постороннего» Камю, когда ко мне подошел высокий мужчина и вежливо попросил подержать его лабрадора, пока он зайдет в аптеку. «Мне очень нужно попасть в аптеку, а моя собака не любит одиночества», – его просьба была так мила и необычна… Я никогда не боялась собак, а больших всегда любила, поэтому с радостью согласилась. Он вернулся, протянул руку и просто произнес: «Глеб». Я также просто ему ответила: «Агата».

Так все началось. К моменту нашей встречи у меня был один неудавшийся брак и один прекрасный ребенок. У него было двое детей, которые жили с его бывшей женой в другом городе. Мы оба потерпели неудачу, как супруги, у нас были общие раны, и, как оказалось позднее – общие интересы. Я влюбилось в его глаза – серые, твердые, глубоководные. В них хотелось нырять, смотреть, жить… Так началась наша история. Глеб был бизнесменом, его голова постоянно была чем-то занята. Ему приходилось постоянно думать, решать, отвечать, действовать. Ему нравились движение, достижения, риск, вызов. Он постоянно играл с реальностью, будто проверяя себя на прочность и, к счастью, всегда одерживал верх. Но к моменту, когда мы познакомились, его азарт к жизни сменился на какую-то апатию. Он уже знал, как быть сильным, как достигать, как управлять, как держаться на плаву. У него появилось много квартир, домов, машин, много людей, которым не было до него дела… После развода он вдруг почувствовал, что стал королем в пустом королевстве. Он один. В погоне за тщеславием и силой он не заметил, как забыл про свою жену и детей. А также свою способность радоваться, сопереживать, чувствовать, проявлять слабость, способность разбивать сердце о других. Он стал замкнут, недоверчив и презрителен. Его все больше тянуло к чему-то духовному, он стал много читать, его дом наполнился мировой литературой, философией и религиозными текстами. Именно это нас и сблизило. А конкретнее – Камю…

Вначале он немного удивился моему имени:

– Агата? – произнес он

– Да… Но не Кристи…

– А я подумал про камень агат. Он имеет какое-то отношение к имени?

– Можно предположить, что у меня каменная душа – я засмеялась.

– В таком случае, можно поинтересоваться, что читает ваша душа?

– «Посторонний»

– Камю?

– Да, – удивилась я, – а вы читали?

– Да.

– И… Как? Понравилось? – я немного сбилась, – простите редко встретишь мужчину, читающего Камю.

– Как и девушку с каменной душой.

– Пока читал, чувствовал себя посторонним самому себе и другим.

– ??? – я удивленно раскрыла рот.

– А вам?

– Он мрачен. А я люблю свет в конце тоннеля.

– Мрачен? Скорее реалистичен, он не хочет создавать иллюзии и надеяться на свет, поэтому пытается учиться жить во тьме. Без надежды. Помните, как Сизиф… Он сознательно принимает абсурд. И не жалуется.

– Вы, случайно, не литературовед?

– Нет, я строитель.

– Но без надежды на свет, мне кажется, невозможно жить.

– У честности никогда не бывает голливудской улыбки. Но зато в этом и есть ее красота.

Я молчала.

– Вот вы читали «Постороннего» к вам и пришел Посторонний, – улыбаясь проговорил он, отчего его глаза как-то тепло заблестели.

– Нет, что вы, я очень рада общению.

– Что ж, если так, и вы свободны, приглашаю вас прогуляться.

Я кивнула головой…

Наша прогулка затянулась на несколько лет. Но странно, он как был, так и оставался для меня, как в тот первый день – Посторонним. Наша связь носила очень «тихий» характер, я не знакомила его со своим кругом, а он не вводил меня в свой. Он жил один, я иногда оставалась в его особняке на несколько дней, где временно играла роль хозяйки: убирала, готовила суп, гладила рубашки… Мне нравилось это время, я чувствовала себя уютно и защищенно. Ему, как мне казалось, тоже было приятно, но когда выходной подходил к концу, я неловко улыбалась и уходила. Он никогда не предлагал, чтобы я осталась дольше, не предлагал жить вместе. Почти не интересовался моим сыном, спрашивал о нем, скорее из вежливости. И каждый раз, когда я выходила из его теплой постели, в моей душе становилось холодно. Постепенно я начинала злиться на него, хотя за что? Он ведь мне ничего не предлагал. Ни к чему не обязывал. Мы встречались, нам было хорошо и интересно… И… Все. Спросить у него: «Что дальше?» У меня не поворачивался язык. Он, наверное, бы удивился… Я боялась, что испорчу то немногое, что есть. Поэтому молчала. Наверно, это заложено в женской природе: ждать от мужчины какой-то определенности, каких-то слов.

Ему было «и так хорошо», а мне постепенно становилось «не хорошо». Я все больше чувствовала, что мы «посторонние» друг другу. Почему так? Эти мысли не раз возникали в моей голове, я их прогоняла, сбегала от них и… Не так давно я решила перестать бегать от себя. Когда грустно, я начала грустить. Когда страшно, я решила бояться. Я решила поддаться всему, что несет мне мое бытие. И вот, нечто случилось… Я всегда знала, что жизнь более фантастична, чем любая фантастика.

_________________

В то утро я вышла от него с чувством, что предаю себя. И он здесь совершенно ни при чем… Каждый предает себя в одиночку, а тот, кто оказывается рядом с тобой в одной кровати, оказывается твоим сообщником. Не всегда ближний оказывается близким. Он может быть «посторонним». Не всегда тот, кто тебя обнимает, заботится о тебе, очень часто, он заботится о себе, о том, чтобы ему было хорошо. И, когда ты исчезаешь из его объятий, он без особого расстройства продолжает обнимать вместо тебя свою подушку. Итак, мы оба оказываемся предателями, я – потому что не ценю свою душу, и отдаю себя, как вещь, и он – потому что перестал делать различие между вещью и человеком.

Что он будет делать, когда проснется? У него все будет хорошо: он вкусно позавтракает, сделает зарядку, прогуляется, почитает какую-нибудь книгу, потом займется делами. Возможно, пришлет очередное фото какого-нибудь пейзажа, или умную цитату, или смайлик. Но он никогда не спросит: как ты? Как себя чувствуешь? Как прошел день? Нужна ли тебе помощь? С ним можно беседовать на самые разные темы, обо всем, кроме того, что касается самого важного, личного. Он не готов к моим переживаниям, проблемам, боли, тревогам. У него хватает «своих забот», а от остального времени он готов получать только удовольствие.

Я вышла навстречу весне, я знала, что в этот день что-то случится, потому что больше нельзя было оставаться чужой себе. У меня не было плана и цели, я просто шла, куда несли меня какие-то внутренние крылья… И вот, мы «прилетели» в антикварный магазинчик. Я люблю места, где много старинных вещей. В них особенный запах, проглатывая который, будто возвращаешься назад: часы с кукушкой, фарфоровые куклы, книги, медали, открытки, сервизы… Эти обломки прошлого несут в себе и тайну, и печаль, и любопытство, и какое-то как ни странно тепло… В прошлом есть что-то теплое, уютное. В него можно закутаться, как в плед, и забыться. Да, иногда бывают моменты, когда хочется вынырнуть из своего бытия и на время исчезнуть. Может поэтому так много людей исчезают в компьютерных играх и сериалах.

Я растерянно разглядывала предметы, мне ничего не было нужно, я пришла не как покупатель, а как гостья из настоящего. Между нами было молчание. Предметы, как и я, хранили свою личную тайну. Я зачем-то взяла маленькую синюю чашечку с золотым ободком, подумала, как приятно пить из нее чай. Вернула ее на место и решила, что, наверное, пора уходить, чтобы не утомлять продавцов своим передвижением. Вдруг я заметила, что откуда-то мелькнул свет. Я присмотрелась… Но не поняла, что могло быть его источником. Может светильник? – подумала я, но разглядывая пространство ничего не заметила. Но свет был. Он резанул мой взгляд, это не могла быть галлюцинация. Я подошла ближе и… Вот. Вот он – Свет. Это и правда было что-то удивительное: светились глаза на холсте. Я подняла стоявшую на полу картину, она была без рамы, пыльная, с дыркой в правом углу. Портрет был совершенно неряшливый, написанный будто на скорую руку, в какой-то лихорадке. Мазки повсюду нервные, жесткие, но в месте, где глаза и переносица они вдруг обрели удивительную мягкость. Мрачная, хаотичная, серо-сине-черная гамма полотна, вдруг, как по какой-то благодати, удостаивается практически иконописного лика. Глаза и переносица выведены золотистым, блестящим цветом. Именно они светились. Я внимательно разглядывала каждую деталь работы. Фон был очень тяжелый, дисгармоничный, с задыхающимся пустырем и крестообразными палками. Работа, мне показалось, относилась к началу XX века, когда искусством завладел авангард. Дыра в углу тоже была необычной: она не походила на разрез чем-то острым, скорее, она была похожа на отверстие, оставленное пулей. Не картина, а загадка. Я всматривалась в этот удивительный лик, и вдруг ощутила, как мы похожи. Он – этот занесенный прошлым персонаж чьей-то измученной души, и я. Казалась, что этот человек растратил все до последнего, может он спился, или сошел с ума от горя, или увяз в пороке, он себя предал, за ним – пустыня. Он уже «не жилец», но, как бы он над собой не издевался, Образ Божий невозможно убить, он – СВЕТИТСЯ даже сквозь мрак, он его разрывает. Человек себя предал, но Бог его никогда не предаст. Да, картина кричала мне в уши: «Бог тебя не предаст». Со мной что-то случилось, на меня нахлынул священный ужас, я, наверное, вскрикнула, картина выпала из рук…

Я лежала на диване. Надо мной стояла испуганная женщина, похожая на Мерлин Монро в старости, и приятный мужчина с гладкой, ровной бородкой, в его взгляде было что-то золотистое, доброе, он улыбался. Я не понимала, что происходит, сон, наверное, но тут мужчина заговорил:

– Как вы? Вы упали в обморок…

Ах, вот оно что, – сообразила я. – А картина? Она была?

– А где картина? – непроизвольно проговорила я и тут же сконфузилась, – извините.

– Картина? А… Так это, видимо, картина ее так напугала, – деловито обратилась Монро к мужчине. И не мудрено, я сама ее подальше от глаз убирала, и как это она вдруг опять тут очутилась. Может студенты недавно заходили, все на свете перетрогали, они, видимо, портрет и переставили.

Я молчала, речь пока еще не совсем ко мне вернулась. Мужчина внимательно меня осматривал:

– Не ушиблись? Ирина Мироновна, будьте добры, принесите нашей гостье воды.

Я, наконец, собралась с мыслями:

– Извините, что доставила вам неудобства. Да, картина. Я впечатлилась. Сейчас все хорошо. Я бы ее купила.

Пышная блондинка, усеянная бусами и кольцами уже вернулась с водой:

– Вот, пожалуйста, – обратилась она ко мне, подавая стакан. Я в знак благодарности наклонила голову.

– Яков Федорович, – обратилась она к мужчине, – я картину уберу. Все равно она уже год стоит, пылится, никто ее не покупает. Оно и правда, кому такой ужас нужен?

– Не нужно, дорогая Ирина Мироновна, ее наша гостья хочет купить.

– Да вы что!

Мадам Монро схватилась за сердце. Я молча кивнула.

– Ну, как знаете, – обиженно произнесла Ирина Мироновна.

Я, видимо, потеряла в ее глазах всякое уважение. Она сделала равнодушное лицо и прошла в другое помещение.

Мужчина, как я предположила, владелец магазина, продолжал мягко улыбаться. Я уже совершенно оправилась и чувствовала, что нужно уходить. Мне очень хотелось его поблагодарить за теплый прием и помощь. Но мое «спасибо большое» прозвучало как-то натянуто. Он проводил меня к кассе. Картину уже упаковали, я быстро расплатилась и смущенно направилась к выходу.

– До свидания, – проронила я.

– Да, – подхватил Яков Федорович, – совсем забыл вам рассказать. Эта картина ведь очень странно ко мне попала. Я ее не покупал, как все остальное. Примерного год назад, зимой, почти перед самым закрытием, в магазин зашел мальчик лет четырнадцати. Он выглядел как-то странно, молчал, будто набирался смелости. Потом перебарывая себя выпалил: «Мне сказали, что вы картины покупаете. Хочу продать». Вид у него был суровый и нервный. Я посмотрел полотно, оно меня как бы правильно выразиться… оно меня будто «ужалило». Я все думал: откуда она у него? Странная работа, странный мальчик… Я спросил его, где он взял работу. Мальчик угрюмо процедил: «От прадедушки досталось». Мне не хотелось ее брать, но я взял, подумал, что, наверное, мальчишке нужны деньги. Дал ему запрошенные две тысячи, хотел еще расспросить, но он резко покинул магазин.

Я уже стояла в дверях:

– А чем она вас «ужалила»?

– Она будто страшная, опасная и добрая одновременно. В его глаза страшно смотреть. Как в глаза иконы.

– Спасибо.

Дверь захлопнулась и вот… Я вновь в настоящем. Опять иду, дышу весной, прижимаю локтем картину. Не знаю почему, но у меня вдруг сильно забилось сердце, я помню, что мне хотелось дышать и бежать… Дышать и бежать. Мне хотелось быстрей добраться до дома, чтобы рассмотреть работу. Я проходила мимо школьного двора, где подростки играли в футбол. Не знаю, что двигало мной, но я почему-то остановилась у сетки и с минуту наблюдала за игрой. Мне она казалась такой фантастичной, странной: ребята так «по-настоящему» переживали за мяч, будто от этого зависела их жизнь. Их мокрые футболки, распухшие веки, крики, напряженные мускулы… Сколько жизни отдано этой маленькой игре. Наверно, когда они делают уроки, все это исчезает, и они превращаются в статуи? А здесь… Может такая подлинная жизнь возможна, только пока длится ощущение игры?

Мои пальцы отпустили сетку, я пошла дальше. Я удивлялась своему телу, сейчас оно было таким же, как у мальчиков, раскаленным, жаждущим, стремительным. Дверь, ступени, замок. Я сбросила туфли и вместе с картиной упала на диван. Вместо того, чтобы аккуратно снять упаковку, я ее нетерпеливо разорвала. Мы были тет-а-тет: Он – явление прошлого и Я – явление настоящего. Я смотрела в его мертвые глаза, а он в мои – живые. Я умирала в нем, а он во мне воскресал. Мы были с ним близки. Теперь я понимала почему. Я с такой же разорванной душой, позади меня пустыня боли, страданий, унижений, вины, ошибок, падений… Я живу странно. У меня нет мужа, но есть ребенок, у меня есть работа, но нет дела, у меня есть тот, с кем можно хорошо провести время и ночь, но нет того, с кем можно поделиться болью, и кто проведет со мной день. У меня есть тот, с кем можно говорить, о чем угодно, только не о самом главном. И это мой мир. Я его создала. В моих глазах, так же, как и в его, еще горит свет, я все еще надеюсь, я прошу, я сижу под дверями Бога и молю о милости. Я ищу света. Мне больно. Я что есть силы обняла полотно, я его целовала, лила на него слезы. Я стала им, а он – мной. Так в моей жизни началась новая эпоха – БЛИЗОСТЬ.

Через несколько дней картина уже висела в раме в моей гостиной. Когда Марк впервые ее увидел, на его лице застыл испуг: «Мама, этому дяде очень больно?»

Я сказала, что ему «уже не так больно», что он поживет у нас на стене, мы будем каждое утро его приветствовать и говорить комплименты, и ему станет совсем хорошо. Это была шутка, но Марк воспринял мои слова всерьез и каждый день, выдумывал ему разные приятные слова. Это стало у нас общим делом, придумывать, что в этот день хорошего мы скажем нашему другу из прошлого: «тебе к лицу эта шляпа», «ты – красавчик», «у тебя очень добрые глаза», «сегодня ты выглядишь гораздо веселей», «видно, что сегодня ты хорошо спал, цвет лица посвежел» … Сыночка он не просто забавлял, ему было так жаль «дядю на портрете», что однажды он подошел ко мне и сказал: «Мама, а можешь купить еще один портрет, ему ведь, наверное, скучно одному, когда нас нет?» Вначале Марк называл его «дядя с портрета», а позднее у него появилось имя – Адам. Почему мой сын выбрал для него это странное имя с ударением на первую «а», для меня так и осталось загадкой.

Возможно, мне это казалось, но с портрета будто бы день за днем исчезала мрачность. Порой, при необычном свете солнца, он будто сиял счастьем. Через несколько месяцев я заметила, что странные кресты на заднем фоне куда-то исчезли, на меня напал священный ужас, я подумала, может мне это кажется, сняла картину, стала рассматривать, но… Они исчезли!

Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как у нас «поселился» Адам. Да, именно «поселился», у меня вдруг впервые возникло ощущение, что у нас еще один член семьи. Мы с ним здоровались, желали ему спокойной ночи, да, конечно же, с моей стороны все это было «в штуку», подыгрывание Марку, но однажды игра стала реальностью.

********

Я вернулась домой после рабочего дня. Было лето, Марка забрала на несколько дней бабушка, и теперь все вечера я проводила в компании своего молчаливого друга. В этот раз я по привычке поздоровалась с ним. Меня одолевала усталость, я чувствовала себя высохшей от жары и пребывала в ностальгическом настроении. Глеб не писал и не звонил с тех пор, как появился портрет. Я думала о нем, и, наверное, если бы не это происшествие, то, наверняка бы ему позвонила. Я сняла с себя всю одежду и направилась в ванную, но, проходя мимо портрета, в меня вдруг проникло какое-то странное чувство.

Я стояла в душе и мысленно благодарила воду, которая так ласково снимала с меня пыль и тяжесть дня, когда до моего сознания вдруг дошло: он улыбался! При этой мысли я вскрикнула и мокрая выбежала из ванны в гостиную… Все происходило в каком-то аффективном состоянии, я запомнила только отдельные фрагменты. Когда я оказалась в комнате, мои ноги мне отказали, я упала на колени. То, что я увидела, поразило меня: на стене висела рама с чистым холстом. Меня охватила дрожь, как вдруг кто-то сзади очень нежно набросил на меня халат. Сердце замерло, я повернулась – это был он и не он… Это был человек с портрета, но так похож на Глеба, что мое сознание полностью сконфузилось. Он улыбался, его глаза излучали радость, тишину и свет. Взглянув в них, я вдруг перестала бояться. Он поднял меня на руки и отнес на кровать, накрыл одеялом, и глубоким баритоном произнес:

– Не бойся, это я.

Он был из крови и плоти. Может я сплю? Может потеряла сознание? Я неосознанно трогала его руку, сжимала ее, и убеждалась в ее твердой и теплой реальности. Я даже подумала: не укусить ли его? Мои глаза, видимо, выдавали такой страх и растерянность, что он вновь решил меня успокоить:

– Я все объясню тебе. Позже. Сейчас просто спи. Ты устала. Я никуда не уйду. Я буду охранять твой сон, пока ты не проснешься.

Все это было сказано с такой проникновенностью, таким внушительным спокойствием, что я вдруг всецело ему поверила. Даже не знаю, как так получилось, но я сразу же заснула, а когда проснулась, его серые ласковые глаза были первым с чем встретился мой взгляд. Я не успела ничего сказать, он опередил:

– Агата, я хочу, чтобы ты успокоилась. Я – Адам с портрета… Так ведь вы меня назвали? Я был там, а теперь я здесь. И мне сложно объяснить тебе эту физику. Просто поверь, что это не так важно. Я расскажу тебе потом, если захочешь. Просто не бойся. Это не чудо и не галлюцинация. Я сейчас здесь с тобой, потому что ты увидела мой свет и спасла меня, а теперь моя очередь помочь тебе.

Я смотрела на него с расширенными глазами и открытым ртом, Боже, как он похож на Глеба… Я бы сказала, что это он, если бы не другая манера держаться. Я будто находилось под гипнозом и продолжала молчать. Его слова были чем-то чудотворным: они, как бальзам, проникали в душу, и я им интуитивно верила. Еще никто никогда не говорил со мной так: тихо, ласково, с властью и любовью. Я поверила в него с первого взгляда. Как только мои глаза встретились с ним, я перестала бояться жизни. Он присел рядом и дотронулся до моей руки, его ладони были теплыми, я почувствовала, как это тепло «ударило» мне в сердце.

Господи, не знаю, что это было, но впервые в жизни я почувствовала, что он никогда меня не обидит, что он «за» меня и «для» меня. Мое тело таяло, я положила голову на его плечо и добровольно отдалась его власти. Я знала, что он Тот, кто не сделает мне больно. Я превратилась в послушную, податливую куклу, я будто стала его ребром. У меня пропал голос, зрение, я погрузилась в Него и стала его плотью. Он гладил мои волосы, целовал лоб, глаза, губы и нежно шептал: «Агааата, мииилая». Я тонула в сочетании этих букв, никто не вкладывал в мое имя столько любви. Он был для меня родной: моя кровь, моя душа, я знала его вечно. Я будто пробудилась от какого-то затянувшегося дурного сна и вдруг вспомнила себя и Его. Я хотела спросить у него только одно: «Почему он так долго не приходил за мной?». Но не могла, и не нужно было, он все читал в моих глазах, в моих мышцах, в руках, обвивающих его шею… Я его ребро, он пришел за мной… Я всегда была, есть и буду с ним… Наше время – вечность. Мы не можем расстаться, мы не можем больше не встретиться, у нас только одна судьба – быть друг для друга.

Я, видимо, заснула, а после, когда открыла глаза, тут же испугалась: «Неужели это был сон?» Я в ужасе повернула голову и… Слава Богу, он лежал рядом и все так же смотрел на меня:

– Ты не спал? – спросила я, целуя его плечо.

– Агата, милая, – он дотронулся пальцем до моих губ, – конечно нет, я здесь не для того чтобы спать, а чтобы смотреть на тебя.

– Ты, правда, не уйдешь? Ты всегда будешь со мной? – вдруг сорвалось с моего языка, чему я удивилась.

Он мягко улыбнулся, его глаза, в которые отражалась моя душа смотрели открыто:

– И да, и нет.

В мое тело закралась тревога:

– Это как?

– Я буду здесь с тобой тех пор, пока ты не увидишь себя. Потом я уйду, но мы опять встретимся. Просто знай одно: мы с тобой навсегда. Наши расставания всегда временны.

Я прекратила свои расспросы. Но он видел, что вопрос все еще мерцал в моих глазах.

– Хорошо, я удовлетворю твое любопытство и рассею тревогу, чтобы ты могла все время, которое нам с тобой отведено, просто быть собой и ничего не бояться, – он сделал паузу… Я ждала.

– Сейчас ты меня трогаешь. Мое тело, как и твое, ничем не отличается. Я, и правда, такой же живой, как и ты, я не призрак, меня увидят люди, если я выйду на улицу. И, одновременно, мое тело не совсем такое. Я могу при необходимости изменять его материю. Представь, что прошлое, настоящее и будущее находятся не в разных точках, а сразу все в одной. И все одновременно ЕСТЬ. Представь, что тебе 5 лет, 40 лет и 80 лет. И это все сейчас, одновременно. Сложно, понимаю. Дело в том, что здесь в земном пространстве наша душа «вытягивается во времени», она здесь не ЕСТЬ в полном смысле этого слова, а пребывает в становлении. Она, так сказать, не полноценна, и свою целостность она обретает, а иногда, к сожалению, и не обретает (все зависит от личности), только к моменту смерти. То есть, когда человек здесь умирает, он на самом деле переходит в другое измерение, где он ЕСТЬ, а не становится. Смерть – это переход от становления к единству. Или, по-другому. Представь, что есть литр воды, ты его пролила, и получилось множество ручейков, это твое Я в земной жизни. А смерть – это когда вся эта вода собирается в один сосуд. Поэтому человек покидает этот мир или тогда, когда соберет себя в единый сосуд, или, к сожалению, большинство покидают мир тогда, когда Господу становится очевидным, что самому человеку уже себя не собрать, поэтому он забирает их. Это погубленные души. Но их энергия никуда не девается, что с ними происходит дальше неизвестно никому.

Человек в целостном состоянии, в состоянии «я есть» не способен здесь долго находиться, только небольшое время, так как структура этого мира требует расщепления. Находясь здесь, целостные люди, например, святые, испытывают очень сильные мучения, так как их целостность постоянно подвергается атаке, поэтому они ждут перехода в иной мир. Но, если ты уже умер и обрел целостность, то после этого ты можешь передвигаться по любым измерениям, которые находятся этажами ниже твоего уровня целостности. Выше ты уйти не можешь, только по благодати или по собой миссии.

Милая моя, я могу воплощаться в любом теле в любых пространствах. Здесь на земле живут души, которым нужно подтвердить свою целостность, которая по разным причинам стала уязвимой. По сути, их цель – доказать, что они готовы быть собой. Это значит, другим языком, что они готовы быть с Богом, служить ему.

Я молчала.

– Ах, да… Он улыбнулся, – подожди, расскажу тебе про портрет.

Портрет, который ты купила, это мой портрет. Вернее – автопортрет. Я рисовал себя сам в 1923 году. Ты была тогда со мной. Я находился в жутком состоянии, близком к помешательству. Я мнил себя художником, пил, запустил все дела. Ты была рядом. Страдала, просила пожалеть себя и тебя. Было совсем все плохо, наш сын только пошел в школу, в стране разруха… Ты стала ходить в храм и просто молчала. Однажды я напился и меня сильно избили. Еле живого привезли домой. Я помню, как ты сидела рядом, как целовала мои руки, как просила Бога, чтобы он меня простил и оставил жить. Я тогда увидел, что ты хотела умереть за меня, и в этот момент моя душа наполнилась любовью к тебе и воскресла. Ты меня спасла. Понимаешь? Я умер у тебя на руках. Но я умер воскресшим, целостным. Все это было в другом измерении. Ты, моя голубка, ты моя милая… Я понимаю, ты думаешь, как это возможно? Неужели ты жила тогда, умерла, и теперь живешь вновь? Нет… Просто у нашей души есть несколько сюжетов, которые она проигрывает. В 23-м году была ты, и сейчас все та же – ты… И между этими годами в вечности нет никакой разницы, ты одновременно можешь существовать в разных временах и проигрывать разные сюжеты.

В настоящем сюжете ты запуталась, и я решил вмешаться. Да, душа моя, мы можем оттуда влиять на тех, кого любим, но для того, чтобы нам сюда прийти, нужна какая-то вещь, насыщенная энергией. Это должно быть что-то, во что вложили душу. Такой вещью стал мой портрет.

Мне сложно тебе это объяснить, но мы одновременно проживаем разные сценарии.

Ты предаешь себя, когда не ценишь. Не разрушай свое достоинство. Я видел, с какой болью и печалью ты шла от своего мужчины. Когда тебе больно, у меня болит ребро. Тебе в этом мире ничего не нужно делать, кроме одного, слушать свое сердце, ценить себя, любить себя. От любви к себе просыпается любовь к другим. Многие люди никого не любят только по одной причине, они убивают свою личность. Как я. Они ненавидят себя и бессознательно себя калечат. Бог не прощает их, потому что они глумятся над образом Бога, который находится в них. Чтобы быть собой нужно быть свободным, поэтому все зависимые люди – это те, кто ненавидит себя.

Я пробуду с тобой три дня, дальше мне не позволит тело.

Он прижал мою голову к своей груди, я слышала его сердце… Мне стало страшно, что он уйдет… Но я больше не спрашивала. Просто молчала, обнимала, целовала. И, как это ни странно, мне не хотелось ему ничего говорить, ни о чем рассказывать, было ощущение, что он все про меня знает, хотелось только наслаждаться его присутствием. Наконец, я смогла подняться с кровати:

– Я не знаю, какой аппетит у призраков, а я хочу есть. Ты ешь?

Он рассмеялся:

– Могу поесть за компанию. А так потребность в еде у меня отсутствует, но мне нужно пить.

– Тогда давай позавтракаем, вернее пообедаем, уже почти два часа дня, а вечером погуляем, можем выпить вина. Как ты думаешь?

– Милая моя, ты все еще не поняла: я думаю так же, как ты. Между мной и тобой нет никакой разницы, мы единое целое, только у нас разные функции. Твоя главная функция – хотеть и радоваться. Поэтому хочешь гулять – идем гулять, пить вино – значит, пить вино… Радуйся, любовь моя.

Я приготовила омлет и бутерброды с семгой. Мы сидели друг напротив друга, я ела и одновременно не отпускала взгляда с Адама. Я только сейчас обратила внимание на его одежду: на нем была темно-синяя рубашка и джинсы Galliano, он был одет дорого и современно. Мне это показалось странным: призрак в Galliano. Когда мы закончили трапезу, Адам достал из кармана старинные часы на цепочке, он взглянул на них нахмурив брови и убрал обратно.

– Что это за часы? – полюбопытствовала я.

– Это часы из другого мира. Они показывают мне время, на которое мне нужно ориентироваться, поэтому я посмотрел.