Текст книги "За пеленой дождя"

– Чего тебе не хватает? – нервничал он, как только я начинала неприятную для него тему. – Тебе нужны эти вонючие памперсы или нескончаемые капризы? Если тебе мало заботы обо мне, тогда купи себе рыбок, о них и заботься. Милая, пора уже начать думать не только о своих желаниях, но и учитывать интересы близких.

Я долго обдумывала его слова. Чем больше я думала, тем больше казалось, что он абсолютно прав. Есть такие люди, которые не хотят детей, что в этом такого. Мы нашли друг друга и счастливы, зачем все портить. Больше к теме детей я старалась не возвращаться.

Став активным пользователем интернета, я подписалась на различные кулинарные сайты. Как только выпадала свободная минутка, изучала новый рецепт и приступала к его воплощению на собственной кухне. Я неплохо знала итальянскую, французскую и даже мексиканскую кухню, стараясь радовать мужа разнообразием. Он был очень рад отведать что-то новенькое. Кушал, давал оценку и уходил из-за стола, не забывая при этом целовать меня в щеку. Однажды я подумала, если вместо щеки подставить ему, к примеру, вазу для цветов или простую кастрюлю. Отчего-то мне казалось, что разницы он не почувствует. Кризис в отношениях ощущался мной все сильнее с каждым днем. Или он был только плодом моих собственных фантазий? Я пробовала поговорить об этом с мамой, но она сказала, что я бешусь с жиру. Скорее всего, она права. У других мужья пьют, бьют и не приносят в дом денег. У меня все было с точностью наоборот. Женечка не пил, никогда не поднимал на меня руку и даже не повышал голос. Деньги выдавал раз в месяц по списку, чтобы хватало на питание, коммунальные платежи и непредвиденные расходы. О чем еще может мечтать женщина? Если учесть, что на пятом году брака он продолжал называть меня милой, то меня, вообще, можно было отнести к той малой части женщин, имя которым – счастливицы. Конечно, я была бесконечно счастлива.

Однажды я заметила, как некогда густая шевелюра мужа начала редеть. Как же это было мило. Маленькое розовое пятнышко на макушке. За это я полюбила Женечку еще больше. С этой начинающейся лысинкой он казался мне до невозможности беззащитным. Я поцеловала его в отметину, мечтая, чтобы он как можно скорее полностью облысел. Тогда он точно никому не будет нужен и сможет убедиться в моей бесконечной любви.

– Что это еще за нежности? – он недовольно дернул плечом, чтобы я не мешала ему читать газету.

– У тебя на макушке лысина намечается. Это так мило.

– Что за чепуху ты несешь? – он принялся ощупывать макушку, не веря моим словам. – Нет там никакой лысины, не выдумывай. Это просто волосы немного примялись, вот и все.

– Представляешь, пройдет какое-то время, и мы станем старые. Будем гулять по парку, поддерживая друг друга. Помнишь, мы видели однажды таких стариков. Они медленно брели по дороге, держась за руки. Я бы так хотела, чтобы наша старость была такой же. А потом мы умрем в один день и даже по ту сторону жизни будем вместе.

Я так размечталась, представляя счастливый уход в вечную жизнь двух любящих людей, что слова Женечки произвели ощущение холодного отрезвляющего душа:

– Дура!

Очевидно, стареть и отправляться в другой мир он был не намерен.

⁂

– Что-то в наших отношениях не так, – жаловалась я Ирке. – Вроде ничего не изменилось, и я по-прежнему для него милая, только так тошно, что сил нет. Хочется что-то поменять кардинально. Может, мне начать с прически, как думаешь?

– Да, мать… Видать, заездил тебя твой нарцисс. Новая прическа – это дело хорошее. Говоришь, он длинные волосы предпочитает? Так нужно назло сделать их короткими, чтобы у него глаза на лоб от удивления вылезли! Встречаемся в шесть. Я отведу тебя к своему парикмахеру. Она знает толк в прическах.

Ирка молодец. Я бы днями что-то обдумывала и ни на что не решилась. А она все делает на раз-два. И правильно, незачем откладывать в долгий ящик. Если бы мне хоть чуточку ее уверенности и решительности. В конце концов, мои волосы – что хочу с ними, то и делаю. Мало ли, что кто-то любит длинные. Лично я теперь предпочитаю стрижки. Как же мне было страшно менять что-то в своей внешности. Природа не слишком старалась, когда наградила меня тем, что произрастает на моей голове. С трудом отрастив волосы, я умудрялась слепить из них что-то наподобие гульки и была вроде даже довольна. И вот теперь пойти и состричь плоды моего многолетнего труда… Но раз Ирка считает, что новая стрижка внесет свежую струю в наши семейные отношения, так тому и быть. В конце концов, Иркин опыт с моим не сравнится. Что касается отношений с мужчинами – ей, конечно же, виднее.

Когда я пришла домой в новой прическе, Евгений даже позабыл напомнить, что ужин в нашей семье подается к семи. Обычно про такие вещи он никогда не забывал. Он рассматривал мое преображение, и лицо его мрачнело с каждой минутой.

– Кто надоумил сотворить с собой это? – назвать мое преображение на голове прической у него язык не повернулся. – У тебя щеки шире, чем объем волос на голове.

Он развернулся и ушел. Я же чувствовала себя гадким червяком, недостойным ни жалости, ни понимания.

Закрывшись в ванной, принялась рассматривать в зеркале свое отражение, не совсем узнавая в нем себя. Голова похожа на бильярдный шар с белым ежиком коротких волос. Разве можно при такой круглой физиономии иметь такую прическу? Горькие слезы отчаяния меня чуть не задушили. Ирка утверждала, что у меня правильная форма черепа, и я должна ее демонстрировать. При помощи двух, направленных друг на друга зеркал, я попробовала рассмотреть затылок. Может быть, он имел ту самую правильную форму. Ничего подобного. Весьма плоский затылок со стоящим на нем дыбом вихром. Как жить после увиденного – я не представляла.

Ирка утешала меня, как могла.

– Зато заметил, – пробовала она шуткой поднять мой боевой дух. – Через пару дней он привыкнет и будет воспринимать как положено. Западные женщины давно перестали обращать внимание на мужчин и живут в удовольствии, особенно не утруждая себя маникюрами и педикюрами. И поверь, все довольны.

Я очень хотела быть похожей на смелую западную женщину. Но она плохо знала моего Женечку. Даже обнимая, он ощупывал мои бока, не наросло ли там еще чего лишнего. Боясь показаться слишком толстой, я стала виртуозом, умудряясь втянуть в себя все выступающие части на теле. Расслабиться я не могла. Объятия вызывали панику, и я старалась их избегать.

После кардинального изменения внешности, я стала замечать, что муж охладел ко мне еще больше, хотя по-прежнему называл милой. Я же все больше ощущала себя страшилищем. Мама тоже была на стороне Женечки.

– Неужели так трудно сделать то, что он хочет? – пробовала она меня образумить. – Ради сохранения семьи женщины идут на всевозможные жертвы, не то что ты. Вот же наградил Бог характером. С детства была упрямой, как осел. Как только он с тобой живет. Вот допрыгаешься – найдет себе другую, тогда локти будешь кусать, да поздно.

Его мама тоже не выразила восторга по поводу моего преображения. Она говорила, что подобные стрижки некогда были популярны в местах не столь отдаленных в целях гигиены. Чтобы живность не заводилась при отсутствии должного ухода.

Ирка сказала, чтобы я не обращала внимания, мол, они в красоте ничего не понимают. Наверное, и я мало понимала, потому что моя голова, больше похожая на арбуз, радости не вызывала. Она сказала, что стильная модная прическа требует соответствующей одежды. Вечером после работы мы отправились в магазин.

Когда заходишь в магазин и продавец, смерив тебя высокомерным взглядом, как профессионал, заявляет, что твоего размера в магазине нет, мгновенно теряя интерес к твоей персоне, чувствуешь себя несколько неуютно. После того как подобное произошло в нескольких магазинах подряд, мое и без того невысокое мнение о собственной персоне упало ниже плинтуса. Можно подумать, что я единственный урод в этом городе с весом в восемьдесят килограммов. Очевидно, это было именно так. До этого я покупала себе одежду на рынках. Там меня называли красавицей, и мой размер не вызывал удивления. В глазах продавцов модных магазинов я была наподобие ископаемого мамонта. Да я и сама так себя чувствовала. Только они плохо знали Ирку. Если она чего задумала, то добьется во что бы то ни стало.

Результатом нашего похода стала короткая юбка, джемпер с большим круглым вырезом и брюки, делавшие мою фигуру похожей на квадрат. Это было лично мое мнение. Иркино было прямо противоположным. Отказать подруге, которая потратила на меня свой свободный вечер, я не могла. Кроме того, живя долгое время в Италии, она лучше разбиралась в модных тенденциях, чем такой зачуханный дремучий человек, как я. Она утверждала, что все мужчины обожают большие вырезы на женских кофточках и короткие юбки. На мое мнение, относительно полноты, уверенно заявила, что мужчины слепы. Кроме длины юбки и глубины декольте, они больше ничего не замечают. Моего мужа она также не считала чем-то выдающимся среди мужской братии.

Вечером, поедая куриные котлетки, Женечка даже не заметил моего преображения. Силясь перебороть его природную слепоту, я наклонялась как можно ниже, демонстрируя его носу всю глубину декольте. Однако он был слишком сосредоточен на чтении интересной статьи в журнале «Музыка и жизнь». В моей жизни музыка не звучала. Все же Ирка ошибалась. Мои женские чары на него действовали. Его интересы были выше коротких юбок и оголенных частей тела.

– Когда я ездил сегодня по делам, то видел похожий наряд на девушке, которая прохаживалась вдоль кольцевой дороги, – заметил он, направляясь в кабинет, чтобы отдохнуть после ужина. – Можешь позвонить моей маме, чтобы она проконсультировала тебя по поводу одежды. Милая, нельзя же надевать на себя всякую гадость.

Вместо ожидаемого взрыва эмоций и бури страстей, укрепляющих семейные отношения, я почувствовала себя хуже некуда, как в юные годы. Собираясь на школьную вечеринку, старалась выглядеть взрослой и модной. Папа, увидев плоды моего старания, сравнил меня с обезьяной. На ту вечеринку я так и не пошла. Потом, рассматривая себя в зеркало, я убедилась в его правоте. Обезьяна, она и есть обезьяна. Словам папы я безоговорочно поверила. Дети всегда доверяют своим родителям.

Я рассматривала улицу через окно кухни. Вечер был темный и неуютным. Людей почти не было. Те, что изредка появлялись, шагали бодрой походкой, подгоняемые ветром. Его завывания я слышала даже через закрытое окно. Я перевела взгляд на небо. Обычно вечернее городское небо тусклое, серое, не в силах состязаться с иллюминацией улиц и ярким светом окон. Сегодня оно было особенным. На фиолетовом фоне белые далекие звезды сияли волшебством, как на мантии чародея. Такого неба я раньше никогда не видела. А может, просто не замечала, не имея привычки стремиться к горизонту. Бывают люди, шагающие вперед с высоко поднятой головой. Вид звездного неба им хорошо знаком. Я почему-то топталась на месте, пытаясь найти что-то ценное под каблуками своих ботинок. Таким небо не открывает своих тайн. Сегодня оно решило изменить неписанным правилам и показало мне свою красоту и мощь. Что-то внутри меня подсказало, что это мой шанс, никак нельзя его упустить, потому что второго может не быть.

– Прошу, измени мою жизнь! – обратилась я к кому-то невидимому, но всесильному. – Я хочу перемен! Хочу свободы!

Мне хотелось сказать еще так много, но дверь на кухне скрипнула, и появился мой любимый. Он хотел, чтобы я заварила чай. Он даже не заметил, что я почти стала птицей, почуяв зов неба. Это была лишь моя фантазия. Только в душе еще дрожал, волнуясь, голосок надежды.

⁂

Ирка обучала меня искусству обольщения. Мне же казалось, что для начала нужно нравится себе самой. С этим у меня явно были проблемы.

Сколько времени, сил и энергии тратила на меня дорогая подруга. Я даже предположить не могла, что она будет так болеть за меня душой. Да, мы дружили, но дружба наша носила скорее приятельский характер. Это совсем не то, что нам показывали в старых фильмах, когда за друга в огонь и в воду. Сейчас, как мне кажется, такой дружбы нет. Она, скорее всего, по интересам. Пройтись вместе по магазинам, пересечься в кафе, чтобы поделиться последними новостями. Ну, или на случай, от которого в жизни никто не застрахован. Я была горда, что моя дружба с Иркой совсем другая. Могла позвонить ей в любое время и рассказать обо всем, что наболело.

В один из дней, она примчалась ко мне на работу. Я подумала, что у нее стряслась какая-то беда, так бледна и взволнованна она была.

– Я все поняла! – крикнула она зычным голосом, что дети, которые кушали в обед молочный суп, замерли. – У него есть другая баба!

– Клавдия Борисовна, – тут же подал голос Матюша Печенкин, – а что значит другая баба?

Это был удивительный мальчик, который все слышал, во все вникал и очень любил задавать поясняющие вопросы. Очевидно, про баб он еще ничего не знал в свои пять лет, поэтому они вызывали у него большой интерес.

– Кушай, Матюша. Тетя говорит про снежных баб, которых мы с вами скоро будем лепить, – пробовала я перевести разговор на другую тему, одновременно подавая знаки Ирке, чтобы она не очень распространялась.

Дети тут же побежали смотреть в окно, в надежде увидеть снег. Но какой же снег в октябре.

Еле дождавшись тихого часа, Ирка приступила к изложению своих умозаключений.

– Я все обмозговала и пришла к выводу, что у твоего нарцисса другая баба. Иначе как объяснить полное равнодушие к такой красотке, как ты? Особенно после наших стараний.

Я провела рукой по голове, на которой начал отрастать выкрашенный в блонд ежик. Теперь с рыжими корнями он выглядел особенно привлекательно и соблазнительно. От мыслей о какой-то незнакомой бабе мне стало совсем грустно.

– Что ты такое говоришь! – возмутилась я, хотя ком в груди неприятно зашевелился. – Мой Женечка всегда дома, если не ездит на гастроли. Откуда могут быть бабы?

Ирка посмотрела на меня, как на умалишенную.

– Какие могут быть гастроли у твоего нарцисса? Он что, в Большом театре работает? Руководит там каким-то облезлым хором доходяг, вот и все его творческие дела.

Мне стало очень обидно за мужа. Конечно, Большим театром он, может быть, не руководил, впрочем, как и Малым, но работа его была очень даже нужной, и коллектив его часто приглашали для выступлений. Однако зерно сомнений она сумела заронить в моей душе.

– И как часто ваш Паганини ездит на гастроли? – не унималась Ирка.

– Раза два-три в месяц. У него нет четкого расписания. Как пригласят.

– А ты хоть раз была у него на работе? Видела его хористочек? Может, там тот еще творческий коллектив. Такого натворят, что только держись.

– Женя говорил… – начала я, но закончить не успела.

– Да мало что он там тебе мог наговорить. Вон, уши-то какие у тебя большие, вешай лапшу килограммами. Неужели ты думаешь, что он приползет домой, как нашкодивший кот и во всем признается? Так, решено, будем знакомиться с коллективом. Начнем прямо завтра, нечего откладывать.

Я хотела сказать, что завтра Жени не будет, потому что его поездка продлится еще два дня. Но Ирка уже упорхнула, оставив после себя сладкий запах духов.

⁂

Сославшись на недомогание, я выпросила у заведующей выходной. Не успела еще выпить кофе и привести себя в порядок, как примчалась возбужденная Ирка.

– Давай уже, по коням! – она выпила остаток моего кофе в чашке. – Сейчас мы выведем на чистую воду твоего голубчика.

По правде говоря, ни на какую воду никого выводить я не хотела. После вчерашнего разговора с подругой не спала всю ночь, представляя, что будет, если ее предположения окажутся правдой. Смогу ли я жить с Женечкой после этого? Но то, что без него не смогу – это точно. Так зачем мне такая правда? К чему может она привести? Я даже хотела позвонить Ирке и попросить, чтобы мы никуда не ходили. Но она приехала сама. Как зомби, натягивала я джинсы на свой толстый зад. Ну уйдет от меня муж, а дальше-то что? Кому я нужна? Разве Ирке хорошо одной? Нет, поэтому и носится по моим делам, вместо того чтобы заниматься своими. Я так жить не хотела.

Мямля и переминаясь с ноги на ногу, пыталась заявить Ирке свой решительный протест. Но то ли звучал он слабо и невнятно, то ли, оглушенная громом справедливого возмездия, она его не услышала.

Разглядывая через троллейбусное окно спешащих по улице прохожих, мне показалось, что я увидела Женю. Он перебегал дорогу с магазинным пакетом в руках. Я протерла глаза, благо что не пользовалась косметикой. Мужчина, похожий на мужа, бесследно исчез. Мираж на нервной почве – больше предположить было нечего. Ирке о своем видении не сказала, боясь, что она раскричится на весь троллейбус. Потом стыда не оберешься.

Троллейбусная остановка так и называлась «Дворец профсоюзов». Мне хотелось, чтобы вдруг не открылись двери или случилась еще какая-то проблема, мешающая узнать то, чего знать мне ой как не хочется. Остановку объявил приятный женский электронный голос, двери открылись, и мы оказались на улице.

– Ирка, послушай, – начала я свою песню. – Не хочу я ничего знать, пойдем отсюда.

– А я хочу! – Ирка резко выдернула свою руку из моей. – Сколько можно быть тряпкой, о которую вытирают ноги.

Я шла за ней, мало что соображая. У входа на вахте сидел серьезный пенсионного возраста дяденька в усах. Увидев нас, он насупился, отложил недоеденный бутерброд и, кряхтя, вышел из будки. Удивительно, время словно остановилось. Нет уже Советского Союза, профсоюзы тоже имеют весьма условный статус, а дворец стоит, как и раньше, и охраняет его точно такой же дедок, как и лет тридцать назад. А еще говорят, что машины времени не существует. Зайдешь в такое вот заведение – и моментально оказываешься в конце восьмидесятых годов прекрасного двадцатого века.

– Вам чего? – без излишней любезности поинтересовался суровый страж и покосился на надкушенный бутерброд. Опасаясь, как бы его не унюхала местная кошка.

– Видите ли, – приступила Ирка к объяснению, видя мою нерешительность, она ткнула пальцем прямо мне в грудь, – это жена руководителя хора.

– А мне-то чего? – ехидно хмыкнул дедок и, поправив ус, направился обратно в свой закуток.

Видя такую ситуацию, Ирка не нашла ничего лучше, как ухватить его за рукав. Суровый страж обернулся, и она, сотворив на своем лице скорбную гримасу, прохлюпала, утирая мнимую слезу:

– У него маму в больницу отвезли с инфарктом. Совсем плоха старушка.

Вздрогнув всем телом, Ирка зарыдала. Мне было не очень понятно, почему рыдала она, а не я. Как-никак мама мужа приходилась родственницей мне. Наблюдая великолепную постановку, рот мой сам собой расползся в улыбку, что не очень соответствовало моменту. Но дедок оказался человеком чувствительным и на такие мелочи внимания не обратил. Исполненный сочувствием он не только пропустил нас внутрь, но и проводил до репетиционного зала. Поблагодарив и дождавшись, пока он скроется из виду, мы заглянули в зал, где проходила репетиция. Одного взгляда на хористок было достаточно, чтобы чувство ревности угасло в зародыше. Самой юной из них было минимум лет семьдесят. Облаченные в расписные сарафаны и самоцветные кокошники, певицы широко раскрывали рты и, сверкая золотыми зубами, старательно выводили: «Таганка, те ночи полные огня. Таганка, зачем сгубила ты меня…»

Слушать о том, как в стенах Таганки погибли юность и талант, не хватило сил, и Ирка захлопнула дверь. Все же дослушать песню нам пришлось. Не то бабскими, не то детскими голосами хор причитал так выразительно, что его наверняка было слышно даже на улице.

– Пойдем уже, – канючила я, радуясь в душе, что никаких хористочек, претендующих на моего Женечку, в коллективе не наблюдалось.

Ирка была настроена не столь оптимистично:

– А ты не задавала себе вопрос, на какие гастроли мог уехать руководитель хора без своего коллектива?

При этом она так на меня посмотрела, что холодный пот, взявшийся не пойми откуда, потек по моей спине. Почувствовав в ногах слабость, я прислонилась к стене.

Отстрадав в застенках Таганки, хор принялся за поручика Голицына, а потом перешел к более бодрой «Дубинушке».

– У Шаляпина как-то лучше получалось, – вздохнула я.

Ирка только махнула рукой и вновь сунула физиономию в приоткрытую дверь.

– Бабульки расходятся, – почти пропела она от радости. То ли от того, что мы больше ничего не услышим из их репертуара, то ли что сможем, наконец, все выяснить.

– Слушай, может, у них есть второй состав, он и укатил на гастроли? – я хваталась за соломинку.

– И третий состав, и четвертый, – издевалась Ирка над моим предположением. – Это же круче, чем в свое время «Ласковый май». Бабки нынче уходят, как горячие пирожки. Олигархи на корпоративах желают слышать ни тимберлейков всяких, а хор старушек, поющих про Таганку. Популярность просто зашкаливает. Позвольте спросить, вы деньги предпочитаете в швейцарских банках хранить или из-под огурцов?

Я и сама понимала глупость моего предположения. Скорее, это был крик отчаяния.

Дождавшись, когда веселые жизнерадостные старушки покинут зал, мы отправились беседовать с их дирижером.

– Стукнет мне восемьдесят, тоже буду петь в хоре, чтобы так же радоваться жизни. Сейчас она меня почему-то не слишком радует, – буркнула Ирка.

Я же еще раз удивилась. Казалось, она больше меня переживает мою семейную драму.

Поздоровавшись с приятной женщиной средних лет, Ирка вновь представила меня и приступила к допросу.

– А что, Евгений Аркадьевич сейчас не работает?

– На этой неделе он работает с вечерней группой хора, – сообщила сухонькая тетенька, буравя нас глазами. – Вы, как жена, должны об этом знать.

Я только кивнула в ответ.

– А разве он не на гастролях? – вновь встряла Ирка на правах друга семьи.

– Деточка, какие у нас могут быть гастроли? Обычно нас приглашают выступить в Доме ветеранов, иногда на городских праздниках. В лучшем случае сельскохозяйственный кооператив попросит выступить на каком-нибудь празднике урожая. Я говорю в лучшем потому, что там, помимо того что накормят, дадут что-то из собранного. Мы существуем за счет государственной поддержки. Девушки наши сами костюмы шьют, вышивают опять же сами. А вы говорите гастроли. Я бы посоветовала вам больше интересоваться делами мужа, а не шастать по парикмахерским и салонам, – она выразительно посмотрела на мой блондинистый вихор. – Тогда мужья меньше будут ездить на гастроли.

Мир для меня рухнул. Зачем, ну зачем я послушала Ирку и потащилась выяснять правду! Кому теперь нужна она! Скрыть невозможно ни своих эмоций, ни разведывательную деятельность на работе мужа.

Обнявшись, мы рыдали навзрыд. Так мы и брели к выходу, пугая редких встречных. Дедок на вахте, увидев наши распухшие лица, совсем приуныл.

– Все так плохо? Померла, чо ль, старушка?

– Все померли, – сообщила Ирка, всхлипывая.

– Вот горе-то, – принялся креститься и одновременно плевать через плечо дед, хотя у самого в углу красовалось революционное знамя цвета кумача.

Мы заливали горе в ближайшей пивнушке. Я хотела заказать что-то сладенькое, типа ликера. Но, Ирка сказала, что горе заливают исключительно водкой. Выпив по паре рюмок, мы немного расслабились. Мне захотелось спать. Вообще, сегодняшняя история виделась не такой уж трагической через алкогольную призму. В конце концов, ничего конкретного мы не узнали. Мало ли, на какие гастроли уехал мой муж. Та женщина, которая руководила сегодня хоровым пением, в чем-то была права. Я не очень много интересовалась делами мужа. Когда я задавала ему вопросы о работе, он отвечал односложно, даже с раздражением. Мне казалось, что они ему неприятны. Для себя я решила, что работы ему и так хватает, а дома он хочет просто расслабиться. Поэтому лишних вопросов старалась не задавать. Теперь оказывается, напрасно. От собственных мыслей меня отвлек пристальный взгляд подруги. Ирка разглядывала меня так, словно видела впервые.

– Я где-то понимаю твоего нарцисса, – она налила себе еще рюмку. – Скучно ему с тобой. Вечно ходишь кислая, никакой нет в тебе энергии. А мужику что надо? Чтобы все горело, чтобы жизнь ключом била.

Слышать такие слова было обидно. Я понимала, что Ирка хочет мне добра и так сильно переживает, что не может сдержаться. Однако стоило признаться, что она права. Мне самой частенько бывает от себя скучно. Посмотришь в зеркало, и такая тоска берет.

⁂

Как я попала домой в тот вечер – не помню. Хорошо, что следующим днем была суббота, иначе пришлось бы опять выдумывать какую-то болезнь, чтобы не ходить на работу. Пить хотелось страшно. Осушив три большие кружки воды, облегчения я не почувствовала. Постояла под прохладным душем – малость отпустило. Голова была настолько тяжелой, что держать ее навесу оказалось невозможно. Я плюхнулась на диван, водрузив на голову мокрое полотенце. Нужно сказать, что подобный алкогольный угар я переживала впервые. Зато мне стало совершенно понятно, почему народ глушит горе алкоголем. Пережив похмелье, прежние проблемы кажутся мелкой неприятностью, о которой и вспоминать не стоит. Я уснула с полотенцем на голове и проснулась от собственного храпа.

Зеркало в ванной отразило опухшую физиономию не первой свежести, настолько помятую, что проступившие морщины можно было пощупать пальцем. Я испугалась, что вмиг состарилась и из моей кожи испарился весь коллаген, превратив ее в печеное яблоко. Потом до меня дошло, что спала уткнувшись лицом в подушку. Ее складки и отпечатались на моей физиономии. Хорошо, что Женечки не было дома и он не стал свидетелем расцвета моей привлекательности.

К вечеру он должен возвратиться после гастрольной поездки. Для себя я решила, что никаких выяснений и допросов проводить не буду, несмотря на требование Ирки. Она советовала припереть изменщика к стенке неопровержимыми доказательствами его вранья. Советовала устроить скандал со всеми его проявлениями, включая битье посуды, выбрасывание телевизионного пульта и отрывание рукавов рубашек. Она сказала, что мне будет легче, когда я выпущу пар. Но скандалить я не любила и не умела. Глупо бы я смотрелась, отрывая рукава у рубашек, которые мы вместе покупали в дорогих магазинах. И как бы потом узнала, кто убил любопытную секретаршу в новом сериале, если бы выбросила пульт от телевизора. Но самой главной причиной молчания был страх потерять Женю, потерять смысл моей жизни.

В холодильнике было шаром покати. Кроме того, не было свежего хлеба, а Женечка любил на завтрак мягкие булочки. Он разрезал вдоль одну из них и густо намазывал маслом. На одну половинку он клал сыр, а на другую – клубничный джем. Первой он съедал ту, что с сыром. Это была нижняя часть булочки. Верхнюю, самую пухлую половинку, посыпанную маком или сахарной пудрой, откладывал на потом, чтобы после завтрака во рту сохранялся приятный вкус клубники. Еще он говорил, что последнее воспоминание самое главное, поэтому оно должно быть наиболее приятным. Я знала все его привычки и желания. Он понимал это, как и то, что за долгие годы, проведенные вместе, я старалась все предугадать и исполнить. Мне казалось, что он ценит. Только не показывает это…

Хорошо, что осенью темнеет рано. Можно было не опасаться испугать кого-то своим цветущим видом. В ближайшей булочной я купила свежий хлеб и какие-то мелочи, чтобы приготовить ужин. Обычно Женечка приезжал после девяти, поэтому времени было достаточно. Я неспешно брела по дорожке, представляя себе, как пройдет наша встреча. Ловила себя на мысли, что больше всего боюсь, чтобы он не узнал о нашей с Иркой разведывательной деятельности. Почему я согласилась пойти с ней и расспрашивать его сотрудников? Если любишь человека, то надо ему доверять, а не шпионить по кустам. Самое ужасное, что, несмотря на собственный стыд за совершенный поступок, мужу я не очень-то и верила. Я напоминала себе страуса, который в предчувствии опасности закапывает голову в песок, чтобы не сильно огорчаться. Может так оно и правильно. Если нельзя ничего изменить, то незачем и убиваться. Ком в груди поворачивался, причиняя почти нестерпимую боль.

Возле подъезда я остановилась, чтобы вытащить из сумки ключи. Поставив магазинный пакет на скамейку, шарила внутри сумки, пытаясь нащупать металлический брелок. Дурацкие эти сумки в виде мешка. Там и слон с легкостью сможет уместиться, а вот обнаружить в ней что-то – дело почти безнадежное. На крыльце, возле самой двери, ведущей внутрь подъезда, нервно прохаживалась какая-то женщина. В каждом ее движении сквозила нервозность, но остановиться она не могла. Пока я копалась, она ни секунды не оставалась в покое. Наши глаза встретились. Она остановилась. Ее черные глаза впились в меня, что я физически почувствовала их силу. Стало нехорошо, и я присела на край скамейки. Не зная этой женщины, я поняла, что пришла она ко мне.

– Вы Клава? – спросила она, сделав шаг навстречу, не решаясь подойти ближе.

Я кивнула. Во рту пересохло, голос пропал. Медленно она спустилась со ступенек крыльца и подошла к скамейке.

– Скажите, вы жена Евгения Аркадьевича?

Мне показалось, что она бы многое отдала, если бы я отрицала это. Но я снова кивнула. Она опустилась на скамейку рядом и закрыла лицо руками. Внезапно выпрямилась и уставилась на меня полным решительности взглядом.

– Вы здесь живете? – она обернулась и указала на мой подъезд.

Я подтвердила, а она криво усмехнулась.

– А я живу на параллельной улице в паре кварталов отсюда. От вашего дома до моего можно дойти минут за двадцать.

Странный разговор. Мало ли, кто где живет. Какое мне дело до этого. Однако внутренний голос твердил с завидным постоянством, что мне очень даже есть дело до всего, что происходит.

– А вы меня не знаете?

– Нет, – ответила я, вглядываясь в незнакомое лицо. Определенно, я видела ее впервые. – Откуда вы знаете моего мужа?

– Вашего мужа, – повторила она с горечью. – Он такой же ваш, как и мой.

Я пыталась сглотнуть образовавшийся во рту сухой комок, но подавилась и закашляла.

– Зачем он вам? Чтобы тешить свое самолюбие и эгоизм? Я знаю, что вы больны и жить вам осталось немного. Обещаю, что мы с Женей будем вас навещать. Я хорошо готовлю и полы помыть смогу. Мы вас не бросим, – она теребила ручки сумки с такой интенсивностью, что могла запросто их оторвать.

Если бы сейчас передо мной приземлился космический аппарат и из него вышел инопланетный гражданин, это произвело бы на меня меньшее впечатление, чем то, что я слышала. Может быть, я все еще сплю, и это ужасный сон? Незаметно я ущипнула себя за ногу. Незнакомка сидела рядом, осыпая обещаниями заботиться обо мне.

– Не очень понимаю, что происходит и кто вы такая, – прошептала я.