Текст книги "Семь ночей в постели повесы"

Глава 6

Еще одна запеченная в тесте устрица?

Сидони настороженно оглядела длинного худого мужчину, который сидел в вальяжной позе на парчовом диване с ней рядом, вытянув ноги на бесценный восточный ковер малинового и синего цветов. Меррик не делал ничего открыто обольстительного с тех пор, как поцеловал ее, если не считать ленивого взгляда из-под полуопущенных век, который он не сводил с нее. И все равно она не доверяла ему.

Что бы только она не отдала за хороший стул с прямой спинкой, и чем неудобнее, тем лучше. Если б она знала, что Меррик не станет беззастенчиво подсмеиваться над ней, то принесла бы дубовый стул из холла. Спина ее болела от усилий сохранять строгую позу против соблазна усесться поудобнее. Сидони подозревала, что если начнет устраиваться на мягких подушках, то закончит тем, что устроится на плече Меррика. Сидони знала, что ее чопорная поза забавляет его, но когда она в последний раз ослабила бдительность, то с ужасающей быстротой поддалась на его уловки.

После верховой прогулки он привел ее в этот султанов будуар богатых шелков и бархата. Дождь колотил в стрельчатые окна, но внутри замка царили тепло и сибаритский комфорт. Раскаленные жаровни источали тонкий приятный аромат. Этот сераль казался совершенно неуместным в мрачной средневековой цитадели, пока Сидони не вспомнила, что своеобразный декор – здешняя норма. Взять хотя бы ту зеркальную комнату наверху…

Дурное предчувствие заставило ее поежиться. Нет, она не будет думать о спальне. Это напоминает ей о том, что Меррик собирается с ней там делать.

Веки Джозефа опустились ниже, и Сидони еще на градус выпрямила спину. Он выглядел полусонным, но удивительно чутко реагировал на все вокруг, включая ее все более истончающееся сопротивление. Боже милостивый, ему незачем наблюдать за ней, чтобы убедиться в ее уязвимости. Разве не позволила она ему зацеловать себя до умопомрачения?

Меррик не упоминал о поцелуях. Сидони тоже. Но всякий раз, встречаясь с его блестящими серебристыми глазами, она вспоминала ошеломляющую интимность его языка у нее во рту.

– Незачем подталкивать ко мне еду, – проворчала она, тем не менее беря креветку с позолоченной фарфоровой тарелки.

Все тут услаждало чувства. Для девушки, которая много лет жила приживалкой у зятя – не слишком состоятельного, надо сказать, – такая роскошь была подавляющей.

– Но это же так увлекательно. – Он улыбнулся так, что ей захотелось вылить свой нетронутый бокал вина ему на голову. – Ты так восхитительно боишься, что каждая крошка на шаг приблизит тебя к погибели?

– Едой меня не подкупить, – решительно заявила Сидони. И прежде чем он успел высмеять ее неубедительное заявление, откусила кусочек запеченной креветки. – Теперь я понимаю, почему вы терпите эксцентричные манеры миссис Бивен. Какая жалость, что она забыла приборы.

Меррик отпил вина из своего бокала. Удовольствие у него на лице напомнило Сидони его выражение после поцелуя. Дьявол его забери, все напоминало ей о его поцелуе.

– Да, жаль, – проговорил он с притворным сожалением. – Есть руками – это так… примитивно.

Леди Форсайт покраснела. Он самые невинные слова превращает в приглашение к греху.

– Кстати, об эксцентричных манерах, – продолжал он непринужденно, поднимая свой бокал в коротком тосте. – Ты же не на церковной скамье слушаешь воскресную проповедь.

– Мне вполне удобно, благодарю, – солгала она.

Джозеф вонзил крепкие белые зубы в креветку.

– По крайней мере сними жакет.

Она чопорно поджала губы, пожалев, что даже деликатесам не удалось истребить его вкус. Пропади он пропадом, она будет помнить тот поцелуй до конца своих дней.

– В качестве прелюдии к тому, чтобы снять все остальное?

Глаза его весело заискрились.

– В случае, если такое желание вдруг возникнет, не обращай на меня внимания.

Говоря по правде, ей было жарко. Тяжелый жакет для верховой езды кололся через муслиновое платье. Наверное, глупо было прятать свое тело, когда он уже видел каждый его дюйм, но после тех откровенных поцелуев Сидони отчаянно нуждалась в защите. Чтобы охладить воздух и его взгляд, она глотнула вина. Он поднялся, чтобы наполнить тарелку с буфета, и допил свой бокал.

– Мне достаточно, – быстро проговорила Сидони, но Меррик ее словами пренебрег и наполнил бокал.

– Попробуй вот это. – Он опустился перед ней на колено и протянул маленький ореховый квадратик, политый каким-то сиропом.

Диван был таким низким, что, когда он встал на колено, глаза их оказались на одном уровне. Сидони попятилась.

– Отодвиньтесь.

– Какая ты нервная, tesoro. – Он неодобрительно пощелкал языком. – Я так стараюсь вести себя как паинька. Если я пообещаю не целовать тебя, ты перестанешь дергаться?

– Я…

Он улыбнулся и поднес сладость к ее губам. Она собралась было протестовать, потом с низким стоном одобрения закрыла глаза.

– Бог мой, что это?

– Я попробовал это в Греции. И настоял, чтобы миссис Бивен научилась это готовить. – Он мягко прижал бокал Сидони к ее губам, заставляя сделать глоток.

Она открыла глаза. Он наклонился близко, слишком близко.

– Нечто настолько восхитительное должно быть греховным.

– Сидони, Сидони – маленькая пуританка.

Она пальцами отщипнула еще кусочек сласти. Она же не комнатная собачка, чтоб есть у него с руки.

– Вы были в Греции? – Сидони откусила еще кусочек – пряная сладость больше не ошеломляла, но была невообразимо вкусной.

– Ты думаешь, что вежливая беседа будет удерживать меня в рамках?

Желание узнать что-нибудь о нем было соблазнительнее любой сладости.

– Я живу надеждой.

Он медленно отстранился.

– Мой девиз.

Она вздохнула, наполняя легкие воздухом. Ее облегчение, однако, испарилось, когда он поднял ее ногу к себе на колени.

– Что вы делаете?

Он крепко держал ногу, не позволяя шевельнуться.

– Устраиваю тебя поудобнее, cara. – Пара ловких движений его умелых рук – и он снял с нее потертый полуботинок.

– Это не очень хорошая идея, – запротестовала Сидони, когда он стащил и второй сапожок и отставил его в сторону, рядом с собратом.

Джозеф поглядел на ее заштопанный чулок с явным неодобрением. Глупо было обращать на это внимание, но ей стало стыдно за это свидетельство бедности. Дрожащими руками она одернула юбки, прикрывая ноги.

– Полагаю, вы привыкли к размалеванным шлюхам, щеголяющим в шелках и кружевах.

Его губы дернулись.

– Размалеванные шлюхи? У тебя бурное воображение. – И он поднял ее юбки почти до колен.

Резко наклонившись вперед, Сидони схватила его за руку. И поняла свою ошибку, когда жар от его ладони растекся по ноге.

– Мистер Меррик! Вы не смеете раздевать меня!

– Только чулки, cara.

– Разрешение снимать с меня нижнее белье выходит за рамки нашего соглашения. – Она вырвалась и попыталась встать, однако мягкий диван сильно затруднял это, казалось бы, простое действие. Когда же она наконец поднялась, неуклюжая, как захмелевший медведь, это ей не помогло. Меррик схватил ее за руку и резко потянул. Охнув, она некрасиво плюхнулась обратно на подушки.

– Опять играешь адвоката, dolcissima? – спросил он.

– Красивыми итальянскими словечками не скроешь гадких намерений.

Она ожидала очередной насмешки, но он просто отклонился на пятки и снова схватил ее ногу. Провел ладонью вверх до колена и обратно.

– Не гадких, нет.

Жар от его прикосновения проник сквозь нитяные чулки, и пальцы ног подогнулись. Она никогда не считала свои стопы и лодыжки особенно чувствительными, пока Меррик не предпринял свое нежное исследование. Кожа ее пылала. Сердце колотилось от головокружительной смеси страха и возбуждения. Рука непроизвольно поднялась расстегнуть жакет, прежде чем она сообразила, что он неправильно это истолкует.

Пусть Джозеф и стоял на коленях на полу, но его оценивающий взгляд отнюдь не был просящим. Напротив, он бросал ей вызов послать осторожность к черту и открыть то, что знал он, но не знала она.

– Сними его.

– Вы чересчур торопитесь, мистер Меррик.

Пальцы его прочертили еще один сложный узор от лодыжки до колена.

– У нас всего неделя, мисс Форсайт. Крылатая колесница времени и все такое.

Внезапно его неумолимая напористость показалась невыносимой. Меррик искушает ее отринуть все, во что она верит, в обмен на чистейшее удовольствие его прикосновений. И ради этой полуулыбки, приподнимающей уголки губ. На глазах у нее выступили слезы.

– Пожалуйста, перестаньте. – Она с трудом узнала свой сдавленный голос. – Бога ради, я вас прошу.

Он нахмурился и поднял руку.

– Сидони, я не пойду дальше.

– Вы только так говорите, но поступаете иначе. – Она торопливо прикрыла ноги юбкой. – А я, как дурочка, поддаюсь на ваши уловки.

Джозеф в беспомощном отчаянии воззрился на Сидони. Каждая секунда в ее обществе разжигала его страсть. Он не настолько глуп, чтобы не видеть, что это влечение взаимно. Может, она и говорит «нет», но щеки ее пылают от возбуждения. И он не мог забыть, как всего несколько часов назад она отвечала на его поцелуи. Теперь, когда спина ее потеряла свою холодную чопорную одеревенелость, она полулежала как одалиска. Одалиска в изысканном жакете для верховой езды. Сидони должна была бы выглядеть нелепо, однако выглядела неотразимо.

Он стиснул зубы и призвал на помощь все свое самообладание. Непреодолимое желание провести пальцами вверх по этим стройным ножкам до заветного местечка горячило кровь. Но с каждым шагом, что она делала навстречу капитуляции, ее неуверенность возрастала. Если он надавит на нее слишком сильно, она сбежит, несмотря ни на что.

Обещание большей награды заставило его отпустить ее ноги. Сидони тут же подняла их и поджала под себя, спрятав от него подальше.

– Ты же знаешь, что я намерен соблазнить тебя.

– Знаю, – отозвалась она сиплым голосом, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Он попытался убедить себя, что слишком стар и циничен, чтобы находить этот детский жест трогательным. – Я всегда презирала людей, которые позволяют страсти сбить их с пути.

Джозеф сел на пол и оперся спиной о диван рядом с ее согнутыми коленями.

– А теперь ты находишь, что страсть – безжалостная госпожа.

Доносящийся до Меррика нежный аромат девушки терзал его. Он не мог сидеть так близко, не дотрагиваясь до нее. Джозеф повернулся, положил локоть на диван и завладел ее рукой. К его удивлению, она не убрала руку.

– Подобающее наказание за то, что считала себя невосприимчивой. – Голос ее понизился. – Все мужчины, которых я знала, были презренными. Мой отец, слабый и алчный, не допускал иного мнения. Он был не способен ни на доброту, ни на любовь. Хоть он и не бил маму, его тирания превратила ее в ничто, и она все таяла и таяла, пока не умерла, когда мне было двенадцать.

– Сожалею. – Он сказал это совершенно искренне.

Женщинам семейства Форсайт ужасно не везло с мужчинами. Да и связь Сидони с Джозефом Мерриком не принесет ей добра.

– Отец постоянно винил маму за то, что произвела на свет двух бесполезных девчонок.

Картина несчастливой семейной жизни, которую она нарисовала, была удручающей.

– Но ты же не виновата.

Сидони пожала плечами с безразличием, в которое Джозеф не поверил.

– Только раз он выразил удовлетворение своей дочерью – когда Уильям сделал Роберте предложение. Лорд для простой мисс Форсайт? Даже захудалый, несколько сомнительный лорд считался триумфом. Наша семья не была влиятельной, и хотя приданое у Роберты было изрядное, ее нельзя было назвать богатой наследницей.

– Сомнения в моем происхождении уничтожили брачные перспективы Уильяма. – Джозеф не скрывал своего удовлетворения.

– Роберта стала для Уильяма последней надеждой. Его первоначальные амбиции были куда выше. Но ни один магнат не отдаст дочь за человека, который в любое время может быть лишен наследства.

– Однако же он не был лишен наследства.

– Нет, не был.

Джозеф ждал, что она продолжит, но Сидони молчала. Он с любопытством поднял глаза. Она сидела, опустив взгляд на свои колени, и ее сочные губы несчастно кривились. Интересно почему? Вчера вечером она не преминула назвать его ублюдком в лицо. Эта сентиментальная реакция на его скандальное происхождение казалась нехарактерной.

– Не бойся задеть мои чувства. Я привык к тому, что я изгой. У меня были годы, чтобы примириться с незаконнорожденностью.

Догадалась ли она, что он лжет? А он, разумеется, лгал. Его незаконнорожденность – рана, которая никогда не затянется. Когда она наконец посмотрела на него, в ее карих глазах не было насмешки. Напротив, они, как никогда прежде, не выдавали никаких чувств.

– Должно быть, это… нелегко, когда ты рос наследником, – неуверенно проговорила Сидони и, к удивлению, сжала его руку, словно предлагала утешение.

– Давняя история, tesoro. Какой смысл ворошить старое? – Его взгляд остановился на ее восхитительных губах. – Уверена, что не позволишь мне поцеловать тебя?

– Я должна быть благоразумной.

– Благоразумие – переоцененная добродетель, amore mio.

Она взглянула на него с сомнением.

– Не вам судить о добродетели.

– Добродетель – мой враг. Я изучил ее от и до.

Меррик наблюдал, как она лихорадочно пытается придумать какую-нибудь уничтожающую реплику, и решил выручить ее.

– А как тебе удалось улизнуть из Барстоу-холла?

– С помощью Роберты.

– И все равно, какой-нибудь опекун наверняка должен был забаррикадировать садовую калитку от влюбленных деревенских парней, соперничающих за внимание прекрасной Сидони.

– Уильям стал моим опекуном с тех пор, как шесть лет назад умер отец, – ровно проговорила она.

Всякое желание улыбаться оставило Джозефа. Ужасное подозрение заползло в душу.

– Боже милостивый! Только не говори мне, что этот мерзавец бьет и тебя тоже.

– Джозеф, вы делаете мне больно.

– Я – неуклюжий медведь, – пробормотал он, расслабляя руку, стискивающую ее ладонь. – Если он ударит тебя, я этого гада на кусочки порежу.

– Уильям никогда не бил меня. – Она погладила его по щеке, впервые прикоснувшись к нему по собственной воле. В глазах Сидони он увидел мягкость, которой не замечал раньше, даже когда целовал ее.

– Почему? Что его останавливает?

И все же, глядя в это прекрасное лицо, которое выражало силу, равно как и привлекательность, Джозеф догадался почему. Он был далек, чтобы наделять своего грязного кузена совестью или стыдом, но под ясным взглядом Сидони, возможно, даже Уильям находил в себе какую-то крупицу чести.

– Мы по большей части живем отдельно. – Она помолчала, и ее прежняя необъяснимая неловкость вернулась. – Я веду хозяйство в Барстоу-холле на те жалкие гроши, что он присылает. К тому же там всегда найдется бумажная работа для такого синего чулка, как я. Недавно я каталогизировала библиотеку Уильяма.

Она говорила неохотно, хотя Джозеф не мог понять почему. Нельзя сказать, чтобы тема была больной, а она нервничала, рассказывая о своей жизни с Уильямом и Робертой, почти так же, как когда Джозеф дотрагивался до нее.

– Что-нибудь интересное?

Она избегала его взгляда.

– Ваш отец перед смертью забрал все ценные книги.

Жизнь ее, судя по всему, была нелегкой. И одинокой. Но он заставил себя улыбнуться.

– И что же стало причиной этой внезапной библиофилии моего кузена?

– Уильям продает то, что осталось, разумеется. Наверняка вы знаете, как близок он к банкротству. Последнее из того, что еще уцелело от приданого Роберты, ушло на очередной прожект, связанный с какими-то изумрудными копями в южных морях.

– Мой кузен никогда не отличался деловым чутьем.

Она бросила на него неодобрительный взгляд.

– Незачем показывать свое превосходство. Вы же знаете, что на все эти безрассудства его толкает стремление состязаться с вами.

– Если бы он жил по средствам, когда получил титул, то мог бы вполне комфортно существовать в Барстоу-холле.

Джозеф намеренно не говорил правды. Уильям – самый настоящий змеиный клубок зависти, чванства и хвастовства. Он бы никогда не принял тихую жизнь деревенского сквайра, в то время как его незаконнорожденный кузен ворочает такими делами.

– Я бы и сама с удовольствием позлорадствовала над неудачами Уильяма, если бы моей сестре и племянникам не приходилось влачить жалкое существование вместе с ним.

– А как насчет твоего жалкого существования? Тебя заботит только судьба Роберты и ее щенков?

Она вскинула голову.

– Через два месяца мне исполнится двадцать пять. Опекунство Уильяма закончится, и по отцовскому завещанию я получу содержание. Оно небольшое – плутократ вроде вас посмеялся бы, – но это позволит мне обрести независимость от зятя с его прихотями. У меня есть планы на будущее: завести свой дом и обучать бедных девочек, чтобы они могли устроиться в жизни.

Мысль о Сидони, работающей школьной учительницей, показалась ему ужасным расточительством, но он понял, что лучше этого не говорить. Меррик уловил в ее глазах воинственный блеск, когда она объявила об этом непривлекательном плане.

– Меня удивляет, что Уильям не выдал тебя замуж, если у тебя уже есть приданое.

– Я не шутила, когда говорила, что никогда не выйду замуж.

Что бы ни разглядела Сидони в его улыбке, ее это смутило, и она попыталась отодвинуться. Он ей не позволил. Его начала преследовать пугающая фантазия: он никогда ее не отпустит.

– Не все мужья такие, как Уильям. Или как твой отец.

Она печально улыбнулась одними губами.

– Но это чистейшее везение, не так ли? По закону муж имеет полную власть над женой. Я слишком ценю свои суждения, чтобы пожертвовать ими ради кого-то другого. И нет никакого выхода – контракт связывает до самой смерти. Замужняя женщина ничем не лучше рабыни.

– В Олмаке бытует иное мнение.

Она пожала плечами:

– Шесть лет я жила на содержании Уильяма и видела его похвальбу и грубость. Даже при том что приданое моей сестры было его единственным средством существования. Незамужняя, я не буду зависеть ни от кого, кроме себя самой.

– А разве ты не хочешь детей?

– Но не ценой свободы.

Он нахмурился:

– Ты выбрала столь одинокий путь. А как же любовь?

– Любовь? – Сидони выплюнула это слово, как что-то кислое. – Вы удивляете меня, Меррик. Не думала, что вы признаете такое понятие.

– Поразительно, не правда ли?

Он ждал какого-нибудь ироничного комментария, но она промолчала. Возможно, из-за этого молчания он приподнял завесу горькой правды, которую никогда никому не говорил.

– Я не дурак. Я видел любовь. Отец любил мою мать до самой смерти. Сердце его было разбито, когда он потерял ее. И оно разбивалось снова и снова, когда свет называл ее шлюхой.

Проклятье! Он сказал слишком много. Открыл слишком много. Джозеф понял это, когда увидел побелевшее от горя лицо Сидони. Всю жизнь он выживал в одиночку, полагаясь только на себя. И все же эта не свойственная ему доверительность лишь усилила неотразимое обаяние Сидони в его глазах.

Ему следует помнить, что изоляция обеспечивает безопасность, какими бы привлекательными ни были мягкие карие глаза и женское сочувствие.

Глава 7

Когда Сидони в тот вечер вошла в холл, Меррик поднялся со своего троноподобного стула во главе стола. На нем были сюртук и шейный платок, и выглядел он так, что мог бы украсить собой любую лондонскую гостиную, если не обращать внимания на ужасные шрамы на лице. Неудивительно, что он воспринимает жизнь как своего противника. Он дорого заплатил за все, что имеет, и все же самая глубокая рана осталась. Его объявили незаконнорожденным. Ничто не может это изменить. Ничто, кроме того знания, которое она скрывает и не может открыть, не подвергнув опасности людей, которых любит.

Его горечь, когда он говорил о своих родителях, все еще оставалась в душе Сидони, хотя он тут же осознал, что был слишком откровенен. Меррик вернулся к роли приятного, пусть и несколько язвительного собеседника, которого она время от времени видела с тех пор, как приехала в замок.

Погода удерживала их весь день в доме, и леди Форсайт с удовольствием обследовала библиотеку замка. Но его лицо сейчас предостерегало: он снова тот хищный соблазнитель, который напугал и разозлил ее вчерашним вечером.

Сидони до смерти надоело бояться. Напрягшись, она зыркнула на него.

– Разве вам не нравится мое платье? – резко спросила она, вскидывая голову.

– А тебе?

– Я никогда в жизни не носила такой одежды.

Он уже заказал для нее и получил несколько платьев из Сидмаута. Сейчас Сидони была в темно-зеленом, которое миссис Бивен подогнала по ее фигуре.

– Могла бы поблагодарить.

Она поглядела на него отнюдь не благосклонно.

– Полагаю, словесного выражения признательности будет достаточно.

Он театрально поморщился.

– Бог мой, мисс Форсайт, вы подозреваете у меня скрытые мотивы?

– Едва ли скрытые.

Она стояла, замерев, пока он неспешно приближался к ней.

– Повернись.

– Я вам не игрушка.

В его улыбке был намек на коварство.

– О, еще какая, carissima.

– У этой игрушки имеются шипы, – прорычала Сидони, не шелохнувшись.

– Я буду обращаться с тобой осторожно. – Он неспешно обошел вокруг нее, и это разглядывание длилось, казалось, целый час. Разрази его гром, даже воздух вокруг него вибрировал. – Очень мило. – Он шагнул ближе, чтобы расправить кремовое кружево, окаймляющее позорно низкий вырез.

С ужасающей быстротой ее сосок затвердел. Оставалось надеяться, что он этого не заметит.

– Платья неприличные, – чопорно проговорила Сидони. Дорогой шелк тек по ее телу, как вода.

– Но красивые.

Она метнула в него еще один испепеляющий взгляд. Глаза Джозефа сверкали тем нечестивым блеском, которому, как она уже знала, не стоило доверять.

– Признайся, платье чудесное, и ты выглядишь в нем великолепно.

– Оно предназначено для куртизанки.

Он фыркнул:

– Что ты знаешь о куртизанках, невинный ягненок?

Она прищурилась:

– Знание о куртизанках не является достоинством.

– Метко подмечено. – В его улыбке сквозило довольство. – И все же ты надела это платье.

– Миссис Бивен забрала мое муслиновое.

– Должно быть, ей нужна тряпка для уборки.

Она и сама не знала, почему спорит. Кто стал бы возражать против наряда настолько стильного? И хотя шелк льнул к телу, платье не вызвало бы недоумения ни в одном из лондонских салонов. Особенно на леди, которая уже давно не дебютантка.

– Ни одна респектабельная женщина не надела бы это платье.

Он провел пальцем по ее щеке, оставляя покалывающий след.

– Но, amore mio, ты больше не респектабельная женщина. Ты – любовница чудовища.

Девушка покраснела и отвернулась.

– Пока нет.

Пленительные морщинки вокруг его глаз собрались от смеха, который всегда согревал ее от макушки до кончиков пальцев, несмотря на все, что она знала о нем.

– Пока? Ей-богу, ты даешь надежду.

– Надменная свинья!

Он отодвинул от стола тяжелый дубовый стул. Она неохотно подалась вперед. Может, он и походил на дремлющего тигра, глядя на нее с собственническим блеском в глазах, но ей не стоит забывать, что он все равно опасен.

Его губы слегка дернулись:

– Расслабься, Сидони. Я не собираюсь набрасываться на тебя за ужином.

Вместо того чтобы занять стул хозяина дома, он сел напротив, потянулся за графином с кларетом и налил два бокала. Рубиновое кольцо поблескивало в свете свечей. Сегодня оно не напоминало ей о крови. Оно заставляло думать о страсти, чего она отчаянно не желала.

Сделав глубокий вдох, чтобы успокоиться, Сидони поднесла бокал к губам. В подвале Уильяма были лишь кислые молодые вина. Это же вино на вкус дорогое и запретное. Тепло казалось лишь слабым отголоском того жара, который зарождался в Сидони, когда она смотрела на Меррика, не сводящего с нее взгляда. Сегодняшняя доверительность, хоть и дарованная неохотно, усилила невидимую связь между ними.

Сидони попыталась вернуться в прозаический мир, пусть даже в мир превосходной еды, роскоши и мужчины, каждое слово которого обещало соблазн.

– Расскажите мне о своих путешествиях…

Джозеф тихонько открыл дверь спальни, прикрывая рукой свечу.

После того как Сидони оставила его с бренди, он надолго задержался в библиотеке, поднявшись на балкон, как будто пребывание в десяти футах над землей могло изменить его видение все более усложняющегося положения. Решение наставить Уильяму рога было легким – легче некуда. Решить же, как поступить с Сидони Форсайт, оказалось не так-то просто. Он попытался отвлечься от мыслей о ней, ожидающей наверху, но какую бы книгу он ни открыл, строчки расплывались перед глазами, и он видел только ее – прекрасную женщину.

Женщину, которая теперь спит под пологом его кровати.

Зеркала предъявили множество копий высокого мужчины в алом халате. Лицо его было неясным, но после стольких лет ему едва ли требовалось напоминание о его уродстве.

И все же Джозеф не мог избавиться от привычки заполнять спальню зеркалами. Он начал это еще в юности, когда его самые язвительные любовницы насмехались над его уродством, пока он забывался в пароксизме страсти. Тогда он поклялся, что ни одна женщина больше не увидит его таким уязвимым. Позже он нашел иные способы отвлекать своих любовниц, но к тому времени уже начал получать мрачное удовольствие от постоянного напоминания о своем изуродованном лице в сравнении с красотой пылкой партнерши.

Меррик не мог понять, почему его шрамы не пугают Сидони? А должны бы, черт возьми! Даже люди, знающие его давно, не могут смотреть на него спокойно. С самого детства шрамы сделали из него парию, нечто отвратительное, чего следует избегать. Странно, что на эту очаровательную девственницу его безобразие не произвело привычного впечатления.

Сквозняк вынудил его войти. Он тихо прикрыл дверь. Сидони не пошевелилась. Удивительно, как спокойно она чувствует себя в его постели. Спит доверчиво, как ребенок в детской.

Он медленно приблизился к ней. Настало время поднять ставки в их состязании. После чудесных утренних поцелуев он отступил, давая ей возможность перевести дух. Мало-помалу Сидони перестала подпрыгивать, как ошпаренная кошка, всякий раз как он оказывался рядом.

Его игра в результате вылилась в приятное времяпрепровождение. Беседа была не тем, чего он обычно хотел от женщины. Он хотел одного и только одного – мгновения полного забвения, когда он погружается в мягкое теплое тело. Но в этом, как и во всем остальном, мисс Форсайт спутала ему карты.

Меррик, не отрываясь, смотрел на нее, свернувшуюся клубочком в его постели в бледно-палевом пеньюаре. Ночь была холодной, но он не настолько наивен, чтобы полагать, будто именно поэтому она легла одетой. Нет, глупая красавица думает, что бархат защитит ее.

Джозеф осторожно стащил свой халат с плеч. Обычно он спал голым, но в качестве уступки ее скромности надел рубашку и шелковые брюки. Он задул свечу и потихоньку забрался под одеяло, стараясь не дотронуться до нее.

– Джозеф? – пробормотала она, повернувшись в его сторону.

Сердце Меррика екнуло от ее готовности принять его присутствие. От звука своего имени, произнесенного этим сонным голоском, он сделался твердым как камень. Глаза ее оставались закрытыми, а сочные губы мягко изогнулись. Будь он романтиком, то мог бы вообразить, будто она счастлива, что он рядом. По крайней мере, мисс Форсайт не вскочила с воплями.

Сидони пробормотала еще что-то сонно-вопросительное, и под шум проливного дождя за окнами он услышал, как зашуршали простыни, когда она пошевелилась. Звук был восхитительно чувственным, напоминающим скольжение кожи по коже.

Джозеф напрягся, ожидая, что она пошлет его к чертям, но она снова погрузилась в сон. Быть может, и его приход ей приснился? Он надеялся, что это так. Более того, он надеялся, что сон этот был приятным.

Закрыв глаза, Джозеф призвал свой сон. Прошлой ночью ему почти не удалось поспать, а сегодняшняя лихорадка сдерживаемого желания совсем его измотала. К несчастью, сон не шел к нему. Близость Сидони терзала. Легкий нежный запах. Намек на жар, заполняющий тщательно рассчитанное пространство между ними. Осознание, что если он чуть пошевелит рукой, то дотронется до нее.

Губы его искривились в улыбке, когда он устремил взгляд в зеркало наверху. Это будет длинная ночь…

Сидони неохотно выбиралась из чудесного сна, наполненного теплом и безопасностью. Да поможет ей бог, она лежала, прильнув к Меррику, словно это единственное на свете место, где ей хотелось бы находиться. Рука его лежала на ней, обнимая. Сердце Сидони от страха совершило кульбит – от дремотной вялости не осталось и следа. Как могла она так спокойно, так мирно спать рядом со своим мучителем?!

Впрочем, надо радоваться, что он спит, и ничего больше. Определенно следует быть признательной и за то, что он не голый. Меррик растянулся на спине, а она лежала у него на груди, и тонкий батист рубашки был единственной преградой между ее щекой и его кожей.

Рассвет только-только наступил. Слабый свет окаймлял задернутые портьеры золотом. За ночь непогода, должно быть, стихла.

Ее первым побуждением было бежать, покуда Меррик не проснулся и не обнаружил, что она так удобно расположилась для соблазнения. Сидони напряглась, чтобы высвободиться из его объятий, но потом взглянула на его лицо, и любопытство, даже более сильное, чем страх, овладело ею. Не сдвигая обнимающей руки, она медленно приподнялась, чтобы видеть его грудь и лицо. Понаблюдать за ним без его ведома было настоящей роскошью.

Сидони знала: как и большинство людей, во сне он выглядит уязвимым.

Но оказалось не так.

Угловатые скулы оставались резкими. Любой, кто увидел бы эти решительные черты, счел бы их обладателя не иначе как разбойником. Темная утренняя щетина на скулах и подбородке усиливала это впечатление.

И его шрамы.

Отпечаток зла, которое Сидони просто не в силах была постичь. Больно было смотреть на эти следы страданий. Она посочувствовала бы любому раненому существу, но с Мерриком ее реакция была более личной, чем просто сострадание, сильнее, чем негодование. Слухи умалчивали о том, где произошло нападение. По тому, что он вчера сказал, она догадалась, что в юности он путешествовал вместе со своим ученым отцом. Быть может, он получил свои увечья в каком-нибудь глухом переулке Неаполя или Кадиса?

В безмолвном утешении она положила руку ему на грудь, которая под ее ладонью вздымалась и опадала с каждым его медленным вздохом. Такая поза создавала головокружительную интимность. Интимность, которая подрывала оборону находящейся в осаде девственницы.

Волей-неволей взор ее скользнул к его рту. Расслабленный, он выражал абсолютную чувственность. Неудивительно. С первого же взгляда на него, вальяжно развалившегося, как большой кот, в своем массивном кресле и попивающего вино, она распознала в нем мужчину, высоко ценящего физическое удовольствие. Незнакомая тяжесть угнездилась в животе, когда она представила, как он сосредоточится на ней, когда придет время.

Если оно придет…

Святые небеса! Неужели она уже допускает его победу? Но она не может ему уступить. Дело ведь не только в риске потерять девственность, хотя ей совсем не хотелось допустить обнаружения ее грехов светом или зачатия ребенка вне брачных уз. Куда сильнее убежденность, что, если она капитулирует, это подорвет все то, что поддерживало ее последние трудные годы и должно было привести к самостоятельному плодотворному будущему.