Текст книги "Дневник Петра Николина – ученика иркутского егеря Кузьмы Даниловича Хмелева"

Дневник Петра Николина – ученика иркутского егеря Кузьмы Даниловича Хмелева
Анна Коваль

© Анна Коваль, 2017

ISBN 978-5-4490-0254-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

699 год от второго сотворения мира. 15 марта. 16 часов пополудни

Читал книгу деда Кузьмы. Разделы, касающиеся лесных нимф, кикимор и русалок. После изучения книги снова ловил в шкафу Небоську и отвечал на дедовы вопросы о самарских водяных чертях. Дед Кузьма требовал полного ответа – такого, какого, обычно, требуют от поступающего на Императорские московские курсы егерей. Пришлось отвечать, хотя после ночной охоты на лесное Заморочило очень хотелось спать.

Вкратце ответ деду Кузьме звучал так (дед Кузьма установил правила, по которым все его вопросы и свои ответы я должен тщательно фиксировать в своем дневнике) – водяной самарский черт размером не превышает черта лесного, но существенно отличается устройством и формой своих рогов. Рост взрослого водяного черта – 1,5—1,8 метра, еще 1,2 метра приходится на мощный хвост со здоровенным костяным утолщением на конце, здорово смахивающим на еловый шишак.

Рога у самарского водяного черта так близко сходятся друг к другу, что, кажется, будто растут из одного места. Ежегодные рубцы или годовые кольца ясно видны.

Следует также упомянуть об оренбургском карликовом водяном черте, который меньше самарского водяного черта раза в два, но в сто крат его злее. От одной, весьма кратковременной встречи с ним у меня остался длинный шрам на груди и постоянные издевки деда Кузьмы, который не уставал насмехаться надо мной и говорить, что тогда, при встрече с оренбургским чертом я походил на жука, наколотого иглой на деревяшку. Собственно, виноват во всем был я один – не предпринял нужные меры предосторожности, полагающиеся при охоте на подобных нечистиков, за что и поплатился двумя своими ребрами и частью легкого.

699 год от второго сотворения мира. 21 марта. 10 часов утра

В соседней деревне Выдрино сбесился очередной домовой и дед Кузьма, вызванный усмирять «волосатого пьяницу», взял меня с собой. Путь был не близкий, и пока мы доехали, меня успели основательно утомить заунывные вопли лесных изнытей и заморочило. Дед Кузьма на эти пронзительные завывания, визги, стоны и хрипы не обращал никакого внимания и даже успел ненадолго вздремнуть. Мне же он спать запретил и велел следить за выдринским мужиком, правящим выдринской же тарантайкой, сказав, что вопли заморочило сводят некоторых людей с ума и они способны завезти себя и своих попутчиков в гибельную трясину Черницовых болот.

Мужичок оказался крепким и с катушек не съехал, только сделал пару лишних кругов вокруг Чернецова болота и получив от меня увесистый тычок в спину, быстро пришел в себя и доставил спящего деда Кузьму и меня в целости и сохранности в деревню. У меня же от этих воплей целый день кружилась голова и дрожали руки, отчего я плохо сплел отводное чучелко для бешеного домового и получил нагоняй от деда Кузьмы.

Отругав меня как следует и обозвав безруким лентяем, дед Кузьма сам сплел отводное чучелко и мы отправились к тем людям, к которым нас вызывали. Там, прямо посреди двора, огромный домовой, нажравшийся где-то кислых щей и оттого впавший в бешенство, сцепился с таким же огромным банным чертом.

Черт налетал на домового, бил его своими рогами и проворно отскакивал. Домовой ревел и крушил деревянный забор, долбил ведром по земле, скреб когтями бревенчатую стену бани (оттого банный черт и выскочил наружу), с размаху прыгал на резное крыльцо избы, отчего оно жалобно скрипело и трещало.

При виде меня и деда Кузьмы домовой перестал ломать крыльцо, опустился на свой толстый лохматый зад, уставился на нас, оскалил желтые кривые клыки и оглушительно заревел. Ревел домовой до тех пор пока не охрип (где-то внутри избы, скорее всего в подполье – там горазды прятаться в таких случаях деревенские) раздался испуганный детский плач, женское визгливое причитание и хриплая мужская ругань (деревенские мужики не видят не чего зазорного в том, чтобы прятаться вместе с бабами и детьми, считая что разбираться со сбесившимися дворовыми нечистиками обязаны именно министерские егеря, которым они каждый год платят Десятину)

Проревевшись, домовой помотал лохматой башкой и принюхался. Из открытого сарая вылезла потревоженная его ревом глотиха и неторопливо направилась через двор к широкому лазу, прорытому под забором. Этим лазом по весне пользовались многие дворовые нечистики, в числе которых была и глотиха. Глотиха неторопливо шествовала мимо домового, ее длинный полосатый, похожий на кошачий, хвост тащился по земле. Домовой хрюкнул, алчно клацнул зубами и попытался придавить хвост глотихи лапой. Глотиха остановилась, зашипела как рассерженная кошка, выгнув при этом спину, украшенную серыми мраморными разводами, ее пасть широко распахнулась и оттуда вывалился длинный красный горловой мешок. Он то сокращался, то увеличивался до размеров футбольного мяча. Домовой заинтересовался этим странным предметом и протянул к нему лапу.

Однако подцепить когтями его домовой не успел, мешок вдруг лопнул сам, окатив домового едкой, исходящей паром кислотой. Домовой пронзительно завизжал, отчаянно затряс башкой и кинулся тереться мордой об землю, оставляя на ней куски кожи и пучки жестких коричневых волос.

Пока домовой выл и катался по земле, глотиха важно прошествовала через двор до забора, нырнула в лаз и была такова. А так как стояла ранняя весна, то через месяц-другой можно было ожидать что также важно, как и ушла, глотиха вернется из лесу в сопровождении обширного выводка розовых (чем-то похожих на крошечных поросят) маленьких глотих.

Пока дед Кузьма выманивал со двора домового (успевшего полностью регенерировать, то есть отрастить новую кожу и длинную шерсть), мне удалось как следует рассмотреть банного черта, оказавшегося помесью водяного самарского черта и обыкновенного деревенского банника. Данный банный черт несколько выше и сильнее своего московского собрата и ничем не уступает ему в кровожадности – при недолгой голодовке способен впадать в некое исступление и грызть от ярости стены и пол бани. В обычном же состоянии нападает в основном на лесных крыс и мелких хищных нечистиков, нередко заползающих из леса в деревню.

Вообще, следует заметить, что иркутские банники отличаются от московских более длинным узким рылом, двумя рядами острых плотоядных зубов, которые не стачиваются у банника даже в самом преклонном возрасте и длинными витыми рогами, которыми банник пользуется не так часто, в основном только тогда, когда схватывается с добычей, превышающий размер обычной лесной крысы (1,2—1,4 метра).

Как-то выдринские мужики даже рассказывали что их банники не боятся задирать речных глездалок, обитающих в местной реке. Эти глездалки невероятно огромные – отъелись еще при прошлогоднем наводнении, когда в реке утонуло стадо коров и теперь представляют собой гигантских речных нечистиков чем-то похожих на морских кальмаров, достигающих размеров в 10 и более метров! Рекорд для подобного вида нечистиков не побитый даже министерскими лаболаторными глездалками, выведенными по проекту «С» («Супернечисть»).

Как не хотелось мне отпроситься у деда Кузьмы сбегать на речку посмотреть местных глездалок-рекордсменок, я не на минуту не забывал о нашем деле, тем более что оно затягивалось и сбесившийся домовой, то и дело обуреваемый приступами бешенства, оглушительно ревя и роняя из широко раззявленной клыкастой пасти клочья пены, принимался носиться по двору, крушить забор, выворачивать из земли вкопанные бревна, к которым привязывали только что купленных и еще не объезженных диких кострюков, пяточников и мордашей. Иногда домовой останавливался, вздрагивал, скулил и облизывался, а затем вскидывал голову вверх и выл жутко и пронзительно.

Деда Кузьму вой домового не испугал. Он ловко перегнулся через забор и метнул свое отводное чучелко в домового. Чучелко перелетело через весь двор и стукнуло домового по его огромной широколобой башке. И хотя чучело было сплетено из соломы и почти ничего не весило, домовой захрипел, закатил глаза и рухнул навзничь, словно его долбанули по башке тяжелой свинцовой чушкой.

699 год от второго сотворения мира. 10 апреля. Ранее утро

Два часа ловил в шкафу деда Кузьмы Небоську. Помогал мне в этом нелегком деле Мутяня – новый домовой деда Кузьмы, целиком залезший в шкаф и оглушительно ревевший там не менее 15 минут.

После такого полновесного «сеанса оглушения» из шкафа стали вываливаться почти полностью оглохшие домашнии нечистики деда Кузьмы – платяные крутилки, охапники и изушники.

И если крутилки, то бишь платяные недомоли, были мелкими и невзрачными, или, как сказал дед Кузьма «не отъевшимися» (поди —отъешься, когда в шкафу из одежды только задубевший дождевик и кирзовые сапоги), то охапники оказались отменными – крупными, с длинным упитанным туловищем, с удлиненной мордой, с редкой в иркутской области окраской – пепельно-серой, испещренной яркими белыми и оранжевыми пятнами.

Изушников же набралось целых восемь особей – стройных созданий с тонкими конечностями, удлиненной головой, высоким лбом и огромными глазами. Изушники являются наиболее малоизученным видом деревенских нечистиков. Никто не знает, почему изушники то разводятся в больших количествах, то почти полностью исчезают, почему предпочитают жить то в подвале с темными, то есть норными нечистиками, то на чердаке с летающими нечистиками, а то и в шкафу с недомолями. Почему зимой в самый лютый мороз выбираются из избы на улицу и проводят там целую ночь, сплетясь лапами и хвостами, почему иногда их шерсть из серой становится белоснежной или наоборот, угольно – черной.

Кроме охапников, недомолей и изушников в шкафу деда Кузьмы никого не оказалось. Небоська, по словам деда Кузьмы, весьма внушительная и немолодая особь, разучившаяся как следует прятаться, должна была быть обнаружена мной еще на прошлой неделе, но кроме ее нескольких длинных шерстинок (по которым можно было с уверенностью сказать, что Небоська действительно старая и почти полностью поседевшая особь) я ничего не обнаружил.

Сильно расстроенный я сел отвечать на «Приблизительные экзаменационные вопросы», которые дед Кузьма специально выписал из Егерского Министерства. Экзамен в этом году, как сказал дед Кузьма, ожидается сложный. На нем будет присутствовать не менее пяти высших министерских чиновников и еще более двух десятков мелких чиновников. Вопросов будет, как всегда, не менее трехсот и на каждый из этих вопросов, экзаменуемый должен дать «полный, исчерпывающий ответ».

Я полистал толстую пачку «Приблизительных экзаменационных вопросов» и не глядя вытянул один из листов. На нем значились следующие вопросы:

– Куда впивается своей жертве безглазый заболотник? (В заплечье, в крестец или в поясницу?)

– Где речные булдырники устраивают ночную лежку? (На льду, настывающем у берегов в заморозки, в прибрежной воде или на заплеске?)

– Как выглядит заморочило лесное и заскорузлик заплечный? Кто из них любит прятаться в орешнике и подвывает по ночам?

– Как вы предполагаете вести себя с Ночным возилкой? (Покормить его хлебом, напоить водой или забросать грязью?)

– Знаете ли вы места ночевок знобышей и умеете ли вы на глаз определять размер специального носка-карпетки пригодного для поимки той или иной особи знобыша? (Камышового, болотного, лесного).

– Умеете ли вы читать следы песчаной Мозжухи и знаете ли на какую приманку можно заманить песчаную Можзуху в ловушку?

– Способны ли вы определить, где в платяном шкафу прячется Небоська и способны ли вы поймать ее за прихвостье с первого раза?

– Как отзывается на манок Радужный круглыш и Крошутка синехвостый и какой из этих видов нечистиков умело маскируется под лесных перекатунчиков и кучерявок?

Ничего трудного в этих вопросах (за исключением вопроса о Небоське) не было, поэтому я принялся записывать ответы сразу на чистовик – в особые «пробные» экзаменационные листы, которые для меня припас дед Кузьма.

На первый вопрос я написал следующий ответ: Заболотник безглазый чаще всего впивается человеку в поясницу, так как имеет низкий рост и большой горб из-за которого дотянуться до более высоких мест на теле человека ему весьма проблематично. Заболотник нападает на человека редко, больше сидит в болоте и по ночам громко чвакает. В случае же нападения заболотника на человека – у последнего почти всегда случается эпилептический припадок, длящийся от 3 до 8 часов либо человек впадает в ступор. Если в это время не ввести человеку особую сыворотку, он превратится в заболотника.

Наиболее часты нападения заболотников на людей во время наводнений – на низменных территориях смешанных лесов лиственных пород и в тех местах, куда редко заходят министерские отряды егерей-охотников, отстреливающие наиболее опасные виды диких нечистиков.

Можно также сказать, что известны случаи, когда некоторые, по словам деда Кузьмы «оригиналы», а по-моему так просто – дураки, заводили заболотников в своих садах и парках, вместо сторожевых псов. Конечно, для этого нужно было развести приличную сырость – например, круглые сутки не выключать поливочную систему или устроить какой-нибудь неглубокий водоем, а проще – вкопать в землю огромную емкость и наполнить ее гнилой болотной водой.

Сторож, конечно, из заболотника неплохой. Стоит слуху об этом нечистике, поселившемуся на территории того или иного помещичьего особняка или городской дачи, пойти по округе, как воры, всех мастей и категорий, обходят эту дачу или особняк стороной, но случалось и так, что даже хорошо выдрессированный и натасканный заболотник, не обращал никакого внимания на ораву воров и разрывал в клочья собственного хозяина.

Написав о заболотнике, я вышел на улицу подышать свежим воздухом. Небо уже начинало светлеть, ночные нечистики потихоньку расползались по своим норам – осинники, покидающие свои норы к полуночи и заявлявшиеся на крестьянские огороды воровать сладкую морковь и репу, уже уползли в ближайшую осиновую рощу, в которую местные бабы ходят собирать грибы.

Зеленолицые Потешники, (Потеши) хохотавшие всю ночь напролет на высокой крыше двухэтажного дома купца 1 гильдии Иващенко Никифора Терентьевича, не давали спать его красивой и весьма дородной супруге Матрене Ильиничне, отчего Никифор Терентьевич (почетный гражданин стольного града Москвы!) не единожды за ночь выходил на улицу и ругал Потешников последними словами, заставлял своего холопа Митяя пугать нечистиков особыми трещотками и пугалищем – толстопузым страшилищем, одетым в старую рубаху Никифора Терентьевича, в его старые же штаны и картуз и вооруженным морковным ружьем —пукалкой.

При виде пугалища Потешники бесновались пуще прежнего – истерично хохотали и визжали, носились по крыше, показывали Никифору Терентьевичу и его холопу свои длинные языки и срамные места, едва прикрытые редкой зеленой шерстью.

От подобного зрелища Никифор Терентьевич багровел лицом, топал ногами и приказывал палить по нечистикам из настоящего боевого ружья, подаренного ему на 50-летний юбилей другими почетными гражданами стольного града Москвы – купцами 1 и 2 гильдии Перепелкиным Иваном Силычем и Кузькиным Павлом Григорьевичем.

Дюжий холоп с большим рвением принялся палить по Потешникам, вдребезги разнося дорогую красную московскую черепицу. Потешники на выстрелы не обращали никакого внимания.

Я знал, что для того чтобы изгнать Потешников, достаточно поймать одного из них и выкупать в ивовом, осиновом или липовом корыте. Корыто должно быть окрашено матурой (красным красильным корнем), а затем сожжено в печи. Причем жечь корыто надо на Зимнюю Матрену – 9 ноября, ровно в полдень.

Купание в корыте – не единственный способ избавления от Потешников, есть еще и Надолбы – вкопанные в огороде столбики из той же осины, ивы и липы, к которым привязывают мешок с черствым караваем. Отчего-то, съев этот каравай, Потешники всей стаей покидают деревню и не возвращаются в нее, пока Надолбы не сгниют или не будут кем-то выкопаны из земли.

699 год от второго сотворения мира. 14 апреля. 10 часов утра

В прошлые субботу и воскресенье, мы с дедом Кузьмой проводили вакцинацию деревенских нечистиков у старой барыни Глинской Евдокии Евлампиевны (прозванной за «добрый нрав» крестьянами Ведьмой). Барыня недолюбливала нечистиков, называла их лиходеями приблудными, адскими тварями и отродьем подколодным, на которое не стоит тратить драгоценную вакцину. Но тратиться все-же ей приходилось, так как на руках у Егермейстера Трофимцева Романа Евстигнеевича (крепостного крестьянина Глинской, обученного на Высших Министерских Егерских курсах), специально прибывшего из Иркутска, было монаршее постановление, из которого значилось, что все бояре обязаны следить за здоровьем «нечистых тварей» и не допускать мора, который может перекинуться и на крепостных крестьян, имеющихся у Глинской в количестве не менее 1500 душ.

Барыня непрерывно ругалась. Досталось от нее всем – Егермейстеру, деду Кузьме и даже тем нечистикам, которых крестьяне приводили во двор для вакцинации. Вскорости, от громких недовольных воплей Глинской, нечистики стали артачиться и отказывались заходить во двор к деду Кузьме и даже вырывались, поэтому выход со двора, где дед Кузьма и я проводили вакцинацию, затянули волчьими тенетами и поставили опытных тенетчиков с дубинками улавливать вырвавшихся нечистиков и водворять их назад.

Несколько нечистиков смогло-таки выскользнуть и из волчьих тенет и из рук опытных тенетчиков. Эти нечистики, как сказал дед Кузьма «ушли увертом». Первым из таких нечистиков был облачник – белесовато-серое бесформенное существо, заявлявшее о своем недовольстве гулким, подобным удару колокола, звуком. Облачник как туман просочился сквозь тенета и был таков.

Вторым сбежавшим нечистиком был колтыножка – полупрозрачное существо очень напоминающее огромную ящерицу. Голова у колтыножки покрыта гладкой чешуей. Туловище вытянутое, приплюснутое, достигает 1,5 и даже 2 метров в длину, не считая длинного (более 1 метра в длину) хвоста. Одна нога колтыножки (обычно задняя, но иногда, бывает и передняя) короче другой, из-за чего нечистик сильно хромает. Однако хромота не мешает колтыножке весьма проворно бегать и прыгать, а также становиться полностью невидимым, в тот момент, когда колтыножка сильно напуган.

Про колтыножку Глинская сказала, что этот нечистик «является выродком того самого адского логовища, в котором наверняка зародился сам Дьявол» и швырнула в него своим тяжелым, купленным в Москве, костяным веером. Веер угодил колтыножке в голову и рассек на ней несколько красивых полупрозрачных гладких чешуек.

Этого хватило для того, чтобы тихий и не злобивый нечистик впал в истерику и забился в руках деда Кузьмы как припадочный, а затем извернувшись, выскользнул его из рук враз сделавшись невидимым. Тут ни дед Кузьма, ни егермейстер Трофимцев, ни опытные тенетчики с увесистыми дубинками ничего не смогли поделать и нечистик ушел на волю, напоследок пронзительно по-заячьи что-то проверещав.

– Дармоеды!.. Шелкоперы! – взъярилась Ведьма. – Дух бы из вас вышибить, трусливые бездельники!.. Упустили хромоногое отродье!.. А ведь за него деньги плачены – целый сребреник!.. А ну, немедля словить этого выродка и поставить перед очи мои!

– М-м, м-м, – замычал дед Кузьма, зная, что словить колтыножку сейчас никак нельзя, так как нечистик сильно испуган и наверняка забился в такую глубокую нору, из которой вытащить его живым не представляется никакой возможности.

– М-м, – вторил ему егермейстер Трофимцев почесывая в затылке и стараясь не смотреть на Глинскую.

– Вот как вы сполняете барское повеление, ироды треклятые! – завизжала Ведьма топая ногами и размахивая своим посохом.

Лицо Глинской в этот момент сделалось настолько красным, что и Егермейстер Роман Евстигнеевич и дед Кузьма стали опасаться, как бы с пожилой барыней не сделался апоплексический удар.

– Шельмецы окаянные!.. – завопила Ведьма раздухарившись окончательно. – Дуреломы!.. Сребреник просрали!.. Да я вам за это… – тут Глинская метнула свой посох в Егермейстера Трофимцева с такой силой, что он, пролетев через весь двор воткнулся в гнилой забор и едва не повалил его.

– Сильна матушка!.. Сильна!.. – льстиво забубнил приказчик Митрофан, как черт из табакерки появляясь перед впавшей в бешенство Глинской с большим хрустальным кувшином, доверху наполненным каким-то розовым напитком. – Вот, лучше испей своего любимого клюквенного кваску…

– Цыц, Митрошка! – прорычала осатаневшая старуха, взмахом руки выбивая из рук Миртофана кувшин с квасом. – Не до тебя мне теперь!.. Видишь – суд над шельмецами вершу…

– Верши – верши, матушка! – Митрошка согнулся перед Ведьмой еще ниже. – Ты – наша кормилица и поилица, тебе и суд над нами вершить…

– И свершу! – старуха все еще тяжело дышала, но уже помаленьку начинала успокаиваться. Ее красное лицо постепенно начинало розоветь, сурово нахмуренный лоб разглаживался.

– Вот тебе и посошок… – приказчик, посеменив к забору, с трудом и не без помощи нескольких, трясущихся от страха тенетчиков вытащил из гнилых досок, тяжелую медную палку, которая в прямом смысле сломала не одну егерскую спину и с поклоном вложил ее в руку Глинской.

– Мой сребреник… – продолжала бормотать Глинская. – Сребреник…

– Вот, матушка, ваш сребреничек! – Митрошка с готовностью вытащил из своего кармана и протянул Ведьме тяжелую серебряную монету.

– Изловил что-ли? – все еще не веря своим глазам поинтересовалась Глинская, пробуя на зуб сребреник

– Изловил-изловил, матушка! – как китайский болванчик закивал головой Митрошка, не понимая о чем речь. – Всех изловил!

– Кого «всех»? – брови Ведьмы снова стали угрожающе сходиться у переносицы

– Ну, всех… – замямлил Митрошка, чувствуя, что вот-вот завалит свое победное выступление и получит от Ведьмы на орехи.

В этот момент мне удалось сделать Митрошке несколько условленных знаков, увидев которые тот тут же отрапортовал Глинской:

– Изловили всех нечистиков!

– И этого хромонога окаянного изловил? – поинтересовалась все еще хмурящаяся Глинская

– И его изловил! – Митрошка усиленно тряс головой. – Посадил в клетку, заковал в кандалы…

– Прижми язык! – осадила Митрошку Глинская. – Нешто он у тебя совсем бескостный? Так и мелет, так и мелет вместо того, чтобы слушать барыню и сполнять все ее повеления.

– Только прикажите, матушка! Враз все исполню! – с готовностью забубнил Митрофан, помогая Ведьме встать со своего трона и медленно направиться к выходу со двора, где барыню дожидалась роскошная карета, запряженная парой гнедых.

– Брешешь, кобель брехливый! – настроение у Глинской стремительно улучшалось

– Не брешу, матушка! Не брешу, кормилица ты наша! – изливался медовой лестью Митрошка.

– А ну как я велю достать мне с неба Звезду вечернюю? – старуха, садящаяся в карету, хихикнула.

– И Звезду вечернюю для вас достану, матушка… – не моргнув глазом пообещал Митрошка, залезая вслед за Глинской в карету

– Ну смотри у меня, шельмец, если брешешь…

– Не брешу, кормилица, не брешу…

Последние слова Митрошки потонули в визге и хрипе барских лошадей, рванувших карету с места и пытающихся сцапать зубами любого, кто окажется у них на пути. Не раз перепадало от них и дворовым нечистикам.

Дед Кузьма и Егермейстер Роман Евстигнеевич, притаившиеся чуть поодаль, облегченно выдохнули

– Бешеная баба! – выдохнул дед Кузьма трясущимися руками раскуривая свою трубку.

– И лошади у нее бешеные! – согласился с дедом Кузьмой Егермейстер Роман Евстигнеевич, утирая со своего лба обильный пот

– Хорошо Митрошку вовремя вызвали! – дед Кузьма блаженно выпустил из ноздрей дым.

– Хорошо! – снова согласился егермейстер осторожно поводя левым плечом, который Ведьма ему изувечила своим медным посохом во время прошлой вакцинации. – Только содрал, гад, дорого…

– Что ж поделать, – вздохнул дед Кузьма, – коли только он может Ведьму утихомирить.

– Утихомиришь ее! – фыркнул Трофимцев и с жалостью посмотрел на меня. – А зря ты мальчонку с собой в кабалу потянул, – проговорил он. – Надо было только тебе одному Кабальную подписывать…

– Одному! – дед Кузьма затянулся и выдохнув облако дыма горько проговорил. – Меня никто не спрашивал с кем идти в пару в егеря к Глинской. Там был список, а в списке имена и фамилии. Так вот напротив моей фамилии стояла его фамилия, – дед Кузьма кивнул головой на меня. – И Глинская не была против, чтобы одному из ее егерских холопов было всего четырнадцать лет…

– Тебе надо было воспротивиться, – Трофимцев упрямо гнул свое. – Сказать, что тебе этот малец не подходит, что в пару ты желаешь взрослого егеря.

– Говорил я, – отмахнулся от Трофимцева дед Кузьма. – Да только у министерских разговор короткий – не подходят условия, ищи другие способы Послужить Отечеству, хоть на Запретные территории птицей вольной отправляйся…

– На Запретные территории! – ахнул Трофимцев выпучивая глаза. – И куда ж конкретно?

– В сторону монгольских степей, – ответил дед Кузьма.

– На погибель верную! – глаза у Трофимцева выпучились еще сильнее

– На нее самую! – дед Кузьма мотнул головой.

Мне было велено сбегать в лавку за чем-нибудь.