Текст книги "Путешествие в Сиам"

– Мэм! Мэм!

Я повернулась и увидела, что король подзывает меня. Я низко поклонилась ему и вышла в дверь. Сестра первого министра кинулась за нами. Дергая меня за платье, в крайнем возбуждении она потрясала пальцем мне в лицо и кричала:

– Май ди! Май ди! [43]43
   Май ди! Май ди! (тай.) – Плохо! Плохо! (Прим. автора.)


[Закрыть]

Всю дорогу назад – в лодке, на улице, – до самой двери в наши комнаты, вместо ее забавного «Доброе утро, сэр» я слышала только «май ди».

Но короли, если они не безумны, подобно другим рассудительным людям, по зрелом размышлении пересматривают свои решения. Его Золотоногое Величество вскоре раскаялся в своем самодурстве и некоторое время спустя принял мой ультиматум.

Глава VII
Мраморные залы и рыбные прилавки

Что ж! К этому времени я уже полностью осознала все особенности своих обстоятельств. Дворец и его очарование, упрямый деспот, непробиваемый первый министр – все это были не фантазии колдовской ночи, а суровые факты моего повседневного бытия. Аполлионы [44]44
   Аполлион (то же что Аваддон) – ангел-истребитель, ангел смерти.


[Закрыть] языческого мира, которым отважились бросить вызов лишь храбрые сердца одинокой женщины и ее любящего сына.

Я глубоко сожалела о том, что покинула Малакку, где жила в относительном благополучии, и в конце концов попросила о встрече с кралахомом, объяснив ему (через его секретаря мистера Хантера), что поселиться в стенах Большого дворца для нас с сыном не представляется возможным и что он связан словом чести обеспечить мне те условия, какими меня соблазнили покинуть Сингапур. По крайней мере, мне удалось заинтересовать первого министра, и он любезно согласился выслушать меня. Мои возражения относительно дворца в качестве места проживания и одновременно работы, как мне показалось, он счел вполне обоснованными и пообещал похлопотать за меня перед Его Величеством, сказав, чтобы больше я ни о чем не беспокоилась, ибо он все устроит как надо.

Миновало еще несколько дней. Я ждала, ведя монотонное существование под крышей дома первого министра – давала уроки сыну, изучала сиамский язык, наносила визиты доброй Куньинг Пхан и терпеливо сносила шумные вторжения моих личных врагов из гарема, которые налетали на нас, как саранча, и редко уходили без добычи, выпрашивая у меня какие-нибудь безделушки. Но дела постепенно делаются, даже в Сиаме, и вот однажды утром я получила долгожданную желанную весть: король смирился с моим требованием поселиться вне стен дворца, для меня подобрали дом, и человек, который проводит меня туда, уже ждет.

Мы быстро оделись как для прогулки по городу и, выйдя из комнат, увидели мрачного недоброго старика в выцветшем красном мундире с блеклой желтой окантовкой, которому не терпелось отвести нас в наше новое жилище. По пути мы встретили Его Светлость. В лице министра читалась насмешка, но смысл ее я поняла уже потом. В тот момент его выражение я восприняла как очередную головоломку, на разгадывание которой я не имела ни времени, ни таланта. С чувством животрепещущего облегчения я следовала за нашим провожатым, в ком, измученная отчаянием, я видела надежду на обретение дома, где можно уединиться.

Мы устроились по-восточному, под высоким неровным деревянным навесом в длинной изящной лодке. Мое платье и мой внешний вид крайне забавляли десятерых гребцов, сидевших на веслах. Наш провожатый жевал бетель [45]45
   Бетель – растение рода Перец, его листья используются как тонизирующее средство. В Юго-Восточной Азии и Индии бетель жуют с гашеной известью и кусочками семян пальмы катеху. (Прим. ред.)


[Закрыть], стоя перед навесом. Выглядел он еще более зловещим, нежели прежде. Мы высадились у королевского павильона, фасадом обращенного к реке, и нас повели кружным путем по длинной неровной дороге. Пройдя через двое ворот, мы вышли на городскую улицу, где, судя по отвратительным запахам, располагался рыбный рынок. Нещадно палило солнце, нас окутывали духота и пыль, раскаленная земля обжигала ноги. Мы уже испеклись, задыхались от жары, когда наш провожатый, остановившись в конце этой ужасной улицы, подал знак, чтобы мы поднялись вслед за ним по трем разбитым кирпичным ступенькам. Из кармана своего выцветшего мундира он достал ключ, вставил его в замочную скважину и распахнул дверь. Мы увидели две маленькие комнатушки без окон. Ни кухни, ни уборной с ванной. Рядом с домом – ни клочка тени. Ничего не скажешь, «роскошное» жилище для английской гувернантки, приехавшей служить королевской семье Сиама!

И как красиво обставлено! Как изысканно убрано! В одной комнате на изодранной грязной циновке стоял отживший свой век безногий стол на опорах из двух стульев со сломанными подлокотниками – товарищей по несчастью. В другой – дешевая китайская кровать, большая, занимавшая все помещение. А матрас! Матрас – словно из больницы для прокаженных!

Мой словарный запас сиамских слов был невелик, но усвоила я их хорошо. С благодарностью вспомнила выразительное восклицание сестры первого министра, когда та бранила меня. И с ее многозначительным «май ди! май ди!» я повернулась к посланнику короля, взяла ключ, который он с глупой улыбкой протягивал мне, подхватила на руки сынишку, сбежала со ступенек и быстро пошла прочь – куда угодно, лишь бы подальше от этой мерзкой халупы. Остановилась, когда вдруг оказалась в самой гуще толпы полуголых мужчин, женщин и детей, с любопытством таращившихся на меня. Мне сразу вспомнилось мое приключение на мосту, когда я столкнулась с толпой отребья в цепях, и потому, охотно приняв помощь своего оскорбленного провожатого, я поспешила убраться подальше из этих гнусных окрестностей. Всю дорогу до дворца первого министра наш провожатый смотрел на нас с ехидной улыбкой – то ли извинялся, то ли злорадствовал. Благополучно доставив нас до места, он, все так же улыбаясь, снова отбыл, к нашему огромному облегчению.

Я прямиком отправилась к кралахому. Тот встретил меня сдержанной пытливой улыбкой, которая не могла не вызвать раздражения. В резких выражениях я сообщила ему через переводчика все, что думаю о предложенном мне жилище.

– Ничто не заставит меня поселиться там, – добавила я.

– Но ничто не мешает вам остаться там, где вы живете сейчас, – ответствовал Его Светлость c демонстративно холодным цинизмом.

Я поднялась с низкого сиденья, которое заняла, чтобы чувствовать себя более непринужденно, беседуя с кралахомом, поскольку тот сидел на полу. Не без труда обретя дар речи, заявила, что мне не подходят ни его дворец, ни та развалюха на рыбном рынке, и потребовала, чтобы мне и моему ребенку предоставили отдельное пристойное жилье в респектабельном районе. Мой гнев Его Светлость только позабавил. Надменно улыбаясь, он поднялся и откланялся, сказав напоследок:

– Не волнуйтесь, рано или поздно все образуется. – И удалился во внутренние покои.

У меня болела голова, пульс скакал, в горле ощущалось жжение. Изнуренная, отчаявшаяся, я проковыляла в свои комнаты и почти неделю пролежала там в горячке, днем и ночью мучимая жуткими видениями и кошмарами. Биби и добрая Куньинг Пхан заботливо ухаживали за мной, приносили восхитительно холодную воду c ароматом жасмина, которой поили меня и увлажняли мои виски. Когда мне стало лучше, я взяла за руку добрую языческую леди и, поглаживая ее мягкую ладонь, попросила – частично по-сиамски, частично по-английски – походатайствовать за меня перед мужем в том, чтобы нам выделили приличное жилье. Она погладила меня по голове, потрепала по щеке, словно беспомощное дитя, и обещала сделать все, что от нее зависит, одновременно умоляя, чтобы я проявила терпение. Но какое уж тут терпение! Я при каждой удобной возможности донимала Его Светлость разговорами о своем будущем пристанище и своих обязанностях, объясняя ему, что жизнь, которую я веду под его крышей, для меня невыносима, хотя я очень благодарна дамам из его гарема за внимание, заботу и участливость. С того времени непоколебимый кралахом был исключительно обходителен со мной. Тем не менее, когда, от случая к случаю, я поднимала этот больной вопрос, он с лукавой улыбкой вытряхивал пепел из трубки и отвечал:

– Да, сэр! Не волнуйтесь, сэр! Не нравится здесь, живите на рыбном рынке, сэр!

Апатичность и равнодушие этих людей удручали неимоверно. Терпением я никогда не отличалась, посему sang-froid [46]46
   Sang-froid (фр.) – хладнокровие.


[Закрыть] неторопливого министра меня безумно раздражало. Не теряя собственного достоинства, я делала все, чтобы привести его в ярость, но на мои попытки разозлить его он реагировал с полнейшим безразличием, и это тем более бесило, потому что он не притворялся.

Миновало уже более двух месяцев. Охваченная безысходностью, я погрузилась в изучение восточной культуры, находя удовольствие в том, что отвечаю кралахому его же оружием – пренебрежением. Он, со своей стороны, как будто вовсе не ведал о нашем существовании. Но как-то после полудня, к моему удивлению, Его Светлость удостоил меня визитом, похвалив мои успехи в освоении местного языка и мое большое сердце – чи яй, как он выразился. Его Величество крайне рассердило мое поведение в связи с домом на рыбном рынке, сообщил он и добавил, что нашел для меня занятие. За это я так сердечно поблагодарила его, что он изумился, заметив:

– Сиамские леди не любят работать. Они любят играть, любят спать. Почему вы не любите играть?

Я заверила его, что очень даже люблю играть, когда к тому расположена. Но в настоящий момент я не склонна развлекаться, потому как жизнь во дворце для меня утомительна, да и от Сиама в целом я тоже устала.

– Всего доброго, сэр! – только и сказал он в ответ на мою откровенность, как всегда загадочно улыбаясь.

На следующее утро в мои покои пришли десять сиамских юношей и одна девочка. Юноши были единокровными братьями, племянниками и прочими родственниками кралахома, девочка (ребенок девяти-десяти лет) – их сестренкой. Разумеется, я встретила этих несчастных детей без всякой надменности, а с искренней благодарностью, как утешение и благотворное наказание.

Миновал еще один месяц. Его Величество по-прежнему не давал о себе знать. Но личность первого министра начала вызывать у меня живой интерес. С каждой нашей встречей я все больше приходила в замешательство. Было очевидно, что все, кому случалось так или иначе общаться с ним, одновременно боялись и любили его. От кралахома исходила аура некоей пассивной доброжелательности, что он, вне сомнения, сознавал и использовал как свое оружие. Как ему удавалось добиваться беспрекословного послушания и полностью контролировать народ, которым он правил отнюдь не жесткой рукой, а небрежно, как бы играючи, для меня оставалось загадкой. Однако его влияние и авторитет проникали во все уголки этого обширного, но пока еще неразвитого королевства – явление, которое медленно, но верно отпечатывалось в моем сознании. Я была всего лишь идущим мимо путником, издалека обозревающим широкую равнину человечества, но прекрасно видела, что эта земля методично возделывается рукой одного хозяина.

Глава VIII
Наш дом в Бангкоке

Оскорбленная, расстроенная, я распрощалась с долго лелеемой надеждой на обретение своего дома и без всякого энтузиазма посвятила себя повседневной рутине – изучению сиамского языка и преподаванию английского. И чем же увенчались все мои романтические мечты и горделивые устремления, побудившие меня согласиться на место гувернантки королевской семьи Сиама? Увы, двумя убогими комнатушками в халупе на краю бангкокского рыбного рынка! Меня не вдохновляла даже надежда на то, что я буду способствовать совершенствованию умов интересных детей, образование которых было вверено моим заботам. Я больше не находила в себе свежих сил и мужества, с каждым днем отчаивалась все сильнее и чувствовала себя все менее годной к выполнению простой задачи в рамках возложенной на меня миссии.

В то утро, когда я уже с глубочайшей болью в сердце готова была смириться, в мои комнаты без всякого предупреждения явилась добрая Куньинг Пхан. Она сообщила, что для нас наконец-то подобрали относительно сносный дом. Словами не описать, какой восторг я испытала при этой сладостной новости, с каким ликованием принялась благодарить вестницу. Мгновенно позабыв про свои обиды и горести, я обняла сына и осыпала его поцелуями. Лишь когда поступил приказ о моем переселении, я в полной мере осознала, сколь унизительна и оскорбительна была та жизнь, какую я вела во дворце первого министра. С невыразимой радостью я последовала за единокровным братом кралахома к нашему новому дому. Мунши вел за руку моего сына. Миновав несколько улиц, мы ступили в огороженный стеной двор, заваленный битыми кирпичами, камнями, известью, строительным раствором и прочим мусором. С одной стороны к стене примыкало высокое закоптелое здание какого-то склада, с другой – низкая дверь вела к реке, и в дальнем конце стоял дом под сенью нескольких красивых деревьев, склонявших свои ветви над верандой. Вполне живописный уголок. Правда, войдя в дом, мы увидели невообразимую грязь. Бедняга Мунши остолбенел от ужаса.

– Должно быть, это рай, – предположил он, когда мы только-только отправились к своему новому дому, который сам великий визирь подарил мемсаиб [47]47
   Мемсаиб – почтительное обращение к замужней европейской женщине на Востоке.


[Закрыть], желая удостоить ее чести. Теперь же Мунши проклинал свою судьбу и на чем свет поносил всех визирей. Я повернулась посмотреть, кому он адресует свои причитания, и увидела еще одного магометанина. Тот сидел на полу, внимая Мунши с выражением благоговейного почтения. Эта картина напомнила нам с сыном наш прежний дом, и мы оба от души рассмеялись. Осматривая новое жилище, мы насчитали в нем девять комнат. Некоторые нам показались вполне приличными и просторными. Ванная и кухня были оборудованы современными удобствами (правда, в восточном стиле). Было ясно, что мыло и вода помогут навести порядок и сделать дом пригодным для жилья. Биби и Луи, вдохновленные, быстро положили конец стонам Мунши, попросив, чтобы он, взяв себе в помощь своего восхищенного друга и двух китайцев-кули, принес воды. Однако ведер не было. Я дала Мунши несколько долларов, и он с мусульманским смирением, покоряясь каждому новому повороту судьбы, отправился искать необходимую утварь. Брат кралахома уселся на перила веранды и, устроившись поудобнее, надзирал за происходящим. Мой сын в своем «фартучке», желая быть полезным, в радостном возбуждении выскочил на улицу. А я села и принялась обдумывать план уборки.

С чего начать? Хороший вопрос. Здесь была сущая помойка: грязь, самая разнообразная и мерзопакостная, скопилась в огромных количествах – смотреть страшно. Эти авгиевы конюшни словно напрашивались на то, чтобы за их очистку взялись со всей дикарской свирепостью. Внезапно я встала, грозно тряхнула головой, глядя на брата первого министра, который с веранды уже переместился в комнату. Прошествовав через разбитую дверь, я повесила шляпу и накидку на ржавый гвоздь, сменила свой опрятный полутраурный наряд на старый халат и принялась яростно рвать гнусную дырявую циновку, своими язвами оскорблявшую и без того загаженный пол.

Вскоре вернулся Мунши со своим новым другом. Они принесли с полдесятка ведер, но вместо кули их сопровождала миловидная сиамская леди, миссис Хантер, жена секретаря первого министра. В помощь нам она привела своих рабов и принесла для пола несколько рулонов свежей душистой китайской циновки. Как же быстро грязь была вычищена, хлам выброшен, и замызганные комнаты засияли как новенькие! Метлы обнажили пол, который был погребен под слоем вековой пыли, побелка затушевала кровавые пятна от бетеля, которым были заплеваны стены.

Мунши, явно отведав дешевой подделки под ширазское вино, теперь в слезливом настроении сидел на крыльце, горюя по своему дому в Сингапуре. Я решительно отправила его на поиски Биби, кроватей и коробок. Брат кралахома исчез, наверняка испугавшись метел.

Свежая душистая циновка; стол – не слишком низкий, чтобы смотреться изящно, не слишком высокий, чтобы быть полезным; пара кресел, создающих уют; пара серебряных подсвечников, привлекающих своей безыскусной оригинальностью; изрядная коллекция хороших книг; пианино – вместилище музыки, – только что извлеченное из дорожного контейнера; удобная детская кроватка, льнущая к своей более широкой «матери»; в окно льется солнечный свет, золотом разукрашивая комнату, привнося в атмосферу дома нотки радости и веселья.

Я самозабвенно трудилась до заката, пока веранду не исчертили длинные тени от косых лучей заходящего солнца. Потом появилась довольная Биби. Она принесла суп и лакомства, приготовленные с помощью какого-то бомбейца. Луи сладко посапывал в пустой комнате, где в благоуханной чистоте его внезапно сморил сон. Лицо и руки у него были чумазые, как у любого здорового энергичного мальчишки. Я торжественно перенесла сына на его мягкую постель, пригладила волосы, а затем переоделась в свое королевское одеяние из сиреневого муслина, приготовившись царствовать в собственном дворце.

Я стояла и с улыбкой озирала свое маленькое великолепие, а в памяти теснились далекие картины прошлого. Мягкие теплые колени, на которые я любила класть голову; красивое, задумчивое, одухотворенное лицо, полнящееся любовью; глаза, чей глубокий спокойный свет никогда не омрачала тень недоброжелательности; губы, ласково напевавшие песни о далекой счастливой земле; ощущение уюта, надежды, силы, смелости, торжества, покоя, той идеальной гармонии, которая происходит от незыблемости веры, безусловной веры ребенка в могущество родной матери.

Я крепко обняла сына, разбудив его набожными обещаниями, которые выразились в поцелуях. Биби, суп, чайник, свечи, чашка, преданная Бесси – все улыбались.

* * *

Едва мы закончили наш первый пир – торжество по случаю обретения славной независимости, – как на веранде появился гадкий старик, водивший нас на рыбный рынок. Все в том же изношенном мундире с выцветшей желтой окантовкой он глупо хмыкнул в знак приветствия, скривил губы в непонятно что означавшей усмешке и довел до нашего сведения приказ Его Величества, требовавшего, чтобы я сейчас же пришла в школу.

Неустрашенные, мы умышленно посидели еще немного за нашим знаменитым завтраком, затем встали и приготовились следовать за механической старой обезьяной. Луи на прощанье ласково обнял Бесси, и, оставив Биби охранять дом, мы пошли за стариком. Нас ждала та же самая длинная узкая причудливая лодка. Под такое жгучее солнце, пожалуй, побоялись бы выходить даже сипаи [48]48
  Сипаи (на яз. хинди, перс. – букв. «воин, солдат») – наемные солдаты в колониальной Индии (XIII–XX вв.), вербовавшиеся из местного населения в армии европейских колонизаторов (порт., франц., англ.).


[Закрыть]. По голым спинам кряхтящих гребцов, боровшихся с сильным течением, текли ручейки пота. Мы высадились у знакомого (королевского) павильона. Крытая галерея, тянувшаяся вдоль его фасада, выдавалась в реку. Ее многоярусная крыша служила укрытием и одновременно соединяла разрозненные дряхлые части конструкции, представлявшей собой древнее сооружение. Было заметно, что отдельные участки крыши недавно ремонтировались и фронтоны были обновлены, а вот шаткие колонны постанывали, словно протестуя против этого архитектурного анахронизма, который держал на своих обветшалых плечах слишком много молодых голов.

Глава IX
Наша школа во дворце

Примечательно, что вообще-то в Сиаме отношение к образованию пренебрежительное, но в империи едва ли найдутся мужчина или женщина, которые не умеют читать и писать. Сиамцы – тщеславный народ, но они не фанатики и по природе своей люди не поверхностные. Думаю, недалек тот день, когда под влиянием идей просвещения и в силу своего желания не только внимать европейцам, но и перенимать их обычаи и привычки, они поднимутся до высот великой нации.

Язык этого народа развивается, его грамматический строй совершенствуется медленно, но верно. Как и многие восточные языки, поначалу он состоял преимущественно из односложных слов, но с укоренением заимствований из пали и санскрита сформировались и многосложные слова. В сиамском языке весьма своеобразные местоимения и частицы, идиом мало, и они достаточно примитивные, метафоры используются незамысловатые. В отношении особ королевской крови, титулованной знати и сановников лексика разнообразна до чрезмерности, и вообще к лицам высокого статуса принято обращаться особым витиеватым слогом; повторение слов и фраз скорее приветствуется, нежели возбраняется. Афористичная краткость и строгость отражают чистоту духа сиамского языка, наделяя его достоинством и красотой, но в том, что касается орфографии и грамматики, стандартов не существует, каких-то универсальных правил очень мало. Каждый сиамский писатель придерживается собственных норм правописания, и то, что является пуризмом в понимании одних, другие воспринимают как жаргон или неграмотную речь.

Сиамцы пишут слева направо, без заглавных букв, без пробелов и знаков препинания между словами, так что весь абзац, как в древнем санскрите, представляет собой одно длинное слово.

 
…Влачится раненой змеей [49]49
   «That, like a wounded snake, drags its slow length along» – строчка из поэмы английского поэта Александра Поупа (1688 –1744) «Опыт о критике» (An Essay on Criticism, 1711 г.).


[Закрыть].
 

Материалами для письма служат либо тростниковая палочка и местная темная бумага, либо перо (оно из латуни или железа; с одного конца, которым пишут, заостренное, с другого, которым стирают, плоское) и обработанные специальным образом пальмовые листья.

Во всех уголках империи грамоте – читать, писать и считать – мальчиков учат священнослужители. В каждом монастыре есть библиотека с относительно стандартным набором книг. Более ценные книги гравировались золотом на пластинках из слоновой кости или на подготовленных для письма листьях пальмиры. Края листов украшали позолотой или яркими цветами.

Литература Сиама представлена главным образом религиозными текстами. «Камаракья» (Буддийские обряды) – книга, предназначенная исключительно для священников, и, соответственно, как и другие литературные источники винаи [50]50
   Виная – свод правил и распорядка буддийской монашеской общины (сангхи), зафиксированный в канонических произведениях (Трипитака).


[Закрыть], она малоизвестна. В ней содержатся основные положения нравственных норм буддизма и, per se  [51]51
   Per se (лат.) – сам по себе, как таковой, по существу.


[Закрыть], с точки зрения литературных достоинств этот канон совершенен, в чем сходятся во мнении все писатели, в том числе самые суровые критики. Спенс Гарди, миссионер-уэслианин [52]52
   Уэслианин – член Нонконформистской церкви, выросшей из евангелистского движения, начатого английским священнослужителем Джоном Уэсли (1703 –1791).


[Закрыть], говоря о входящем в книгу тексте под названием «Дхаммапада» [53]53
   По сути, «Дхармна» – «Стезя закона». (Прим. автора.)


[Закрыть], который изучают в школах при монастырях, признает, что ни один языческий писатель не сумел бы создать произведение более нравственное по своей чистоте, нежели сборник заповедей, составленный на основе этого труда.

Ученик Королевской школы

Месье Лабулэ [54]54
   Эдуард Рене Лефевр де Лабулэ (1811–1883) – франц. писатель, ученый, правовед, педагог, публицист и политический деятель. Член Французского института в Академии надписей и изящной словесности с 1845 г. (членом Французской академии он никогда не был).


[Закрыть], один из выдающихся членов Французской академии, в газете «Деба» [55]55
   «Journal des Débats Politiques et Littéraires» («Газета политических и литературных дебатов») – влиятельная французская консервативная газета XIX–XX вв. Выходила в Париже в 1789 –1944 гг.


[Закрыть] за 4 апреля 1853 года о произведении под названием «Дхармна Майтри» (Закон милосердия) пишет следующее:

«Непостижимо, как люди, не ведающие откровения, сумели взмыть так высоко и приблизиться к истине. Помимо пяти великих заповедей – не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги, не бражничай, – здесь особо оговариваются все возможные пороки: лицемерие, гнев, гордыня, подозрительность, алчность, злословие, жестокое обращение с животными. В числе похвальных добродетелей упоминаются не только такие, как почитание родителей, забота о детях, подчинение власти, благодарность, умеренность в периоды процветания, смирение и стойкость в час испытаний, спокойствие во все времена, но также такие добродетели, не известные ни одной языческой системе нравственных устоев, как умение прощать оскорбление и отвечать добром на зло».

Все добродетели, говорят нам, происходят от майтри, а майтри можно обрести только благодаря милосердию и любви.

«Я, не колеблясь, перевожу «майтри» словом «милосердие», – пишет Бюрнуф [56]56
  Бюрнуф, Эжен (1801 –1852) – известный французский ученый-востоковед, внесший значительный вклад в расшифровку древнеперсидской клинописи, крупнейший исследователь буддизма середины XIX века.


[Закрыть] в комментариях к своему переводу «Лотосовой сутры», – ибо «майтри» обозначает не только понятие дружелюбия или чувство особого расположения человека к себе подобным. Оно выражает то всеобъемлющее чувство, которое вдохновляет нас к тому, чтобы проявлять доброжелательность ко всем людям и иметь постоянное стремление помогать им».

К этому я могу лишь присовокупить слова Бартелеми-Сент-Илера [57]57
   Бартелеми-Сент-Илер, Жюль (1805 –1895) – французский политический деятель и ученый, переводчик трудов Аристотеля.


[Закрыть]: «Я, не раздумывая, готов добавить, что, не считая Иисуса Христа, среди основателей религий нет фигуры более чистой, более трогательной, нежели Будда. Он вел безгрешное существование, постоянно проявляя героизм, соответствующий его убеждениям. И, если учение, что он превозносит, ложно, деяния его безупречны. Будда – олицетворение всех тех добродетелей, которые он проповедует: это самопожертвование, сострадание, неизменное благорасположение, искренность и честность. В возрасте 29 лет он оставляет двор короля, своего отца, становится нищим и ревностным поборником веры. Шесть лет он проводит в затворничестве и медитации, формулируя свое учение. Потом более полувека распространяет его силой слова и убеждения. Умирает он на руках своих учеников с безмятежностью мудреца, который всю свою жизнь исповедовал благое и знает, что обрел Истину».

Еще один текст, столь же священный, но более мистический – «Парджика», – читают в храмах за закрытыми дверями исключительно высокопоставленные священнослужители – и только тем приверженцам, которые посвятили свою жизнь монашеству.

Есть «Праджана Парамита» (Совершенствование разума, или Трансцендентная мудрость) и другие произведения глубокомысленной философии. Сутра «Лалита Вистара», повествующая о жизни Будды, ценится как авторитетный источник, в котором описываются наиболее примечательные события из биографии великого реформатора. В сутре «Садхарма-пундикара» («пундарики» – на цейлонском языке), «Белый лотос благой дхармы», события из жизни Будды представлены в форме легенд и сказаний.

Малоизвестная «Ганда-Веюха» состоит из удивительных по красоте молитв, в том числе благодарственных, а также восхвалений Совершенства Бесконечного и Незримого Буддой Шакьямуни. «Нирвана» – популярный трактат, в котором рассказывается о конце телесного существования – среди буддистов считается произведением редкого достоинства.

Но самые важные положения теологического учения, исповедуемого сиамским духовенством, можно найти в священных текстах под названием «Тантры» и «Калачакра», то есть Циклы Времени, Материи, Пространства, – возможно, аналог санскритского символического слова «Ом» (Круг). Двадцать два тома посвящены исключительно мистике и тайным религиозным обрядам.

В библиотеках монастырей много трудов по теории и практике медицины, но очень мало книг по истории. В тех немногих, что сохранились, содержатся жизнеописания сиамских правителей, образы которых, как ни странно, ассоциируются с джиннами и героями индуистской мифологии. Как и первые историки Древней Греции и Древнего Рима, сиамские писатели обязательно перечисляют все приметы, знамения и пророчества, связанные с описываемыми событиями. Есть также несколько переведенных трудов по китайской истории.

Покойный король слыл авторитетом во всем, что касалось религии, законодательства и традиций. Он был знаком с трудами Пифагора и Аристотеля.

Сиамцы питают необычайную любовь к драматическому искусству, а также ко всем формам поэзии. В произведениях преобладает лирическое начало. Сочинения обычно подразумевают инструментальное сопровождение. Театрализованные представления в основном музыкальные, сочетают в себе элементы оперы и балета: монотонное пение, сопровождаемое вялыми невыразительными танцевальными движениями. Иногда в них вставляются диалоги. Излюбленные темы – отрывки из индуистских текстов об аватарах, эпосов «Рамаяна» и «Махабхарата» или из сиамских легенд о богах, героях и демонах. Все творения сиамской литературы пронизаны мифологией, которой также щедро приправлены исторические и научные труды, произведения искусства, речевое общение, суждения, любые теории.

Этим коротким беглым очерком о сиамской литературе я стремилась подготовить читателя к знакомству с особенностями английской классической школы в королевском дворце Бангкока. В Сиаме все школы, литературные общества, монастыри, даже фактории, все интеллектуальные и прогрессивные предприятия любой направленности принято открывать в четверг (Ван Пра Хат), потому что этот день посвящен богине Мудрости (индуистской Сарасвати). И вот в четверг, на который было назначено открытие моей школы во дворце, одна из королевских барж доставила нас на другой берег реки Менам. На пристани меня встретили девушки-рабыни. Они провели меня ко дворцу через ворота Пату Сап (Врата Знаний) и сдали с рук на руки амазонкам. Те в свою очередь поручили другим ожидавшим рабыням сопроводить нас в павильон или, точнее, в храм, посвященный женам и дочерям Сиама [58]58
   Ват Кхун Чум Манда Тай – храм Матерей Свободы. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Уединенность этого прибежища в окружении апельсиновых и пальмовых деревьев внушала удивительное ощущение умиротворения. Мы прониклись святостью этого места, пока стояли в ожидании среди высоких позолоченных колонн храма. С одной стороны находился алтарь, богато украшенный самыми любопытными и ценнейшими дарами искусства, какие только можно встретить на Востоке. Мы увидели покрытую позолотой кафедру, с которой священники ежедневно отправляли службы, а рядом – украшенный изысканной резьбой ствол древнего дерева Бо [59]59
   Священное дерево, под которым Гуатама беседовал со своими учениками. (Прим. автора.)


[Закрыть], макушку которого венчала богиня Мудрости.

Пол этого прекрасного храма был выложен яркой мозаикой из мрамора и драгоценных камней, но золоченые колонны, возлежащие на них фризы и свод, украшенный позолоченными арабесками, создавали эффект строгой целостной гармонии.

В центре храма стоял длинный стол с изящным резным орнаментом и позолоченные стулья. Присутствовали король, самые благородные придворные дамы и несколько верховных священнослужителей, среди которых я увидела – в первый раз – Его высокопреосвященство Чао Кхун Саха.

Его Величество принял меня и моего маленького сына со всей благосклонностью. После небольшой паузы он негромко хлопнул в ладоши, и мгновенно нижний зал заполнили рабыни. Король что-то сказал, ему поклонились, и слуги рассеялись. Но очень скоро они вернулись. Одни несли коробки с книгами, сланцевыми пластинами, ручками, карандашами и чернилами, другие – зажженные свечи и вазы с белыми лотосами, которые поставили перед золочеными стульями.

Король подал знак, и священнослужители затянули песнопение из «Праджана Парамиты» [60]60
   Совершенствование разума, или Трансцендентная мудрость. (Прим. автора.)


[Закрыть], а потом взрыв музыки возвестил о приходе принцев и принцесс – моих будущих учеников. Они шли в порядке убывания по возрасту. Первой шествовала принцесса Йинг Ю Вахлакс («Перворожденная среди женщин»). Она пала ниц перед королем-отцом, и остальные последовали ее примеру. Я восхищалась красотой кожи девочки, изяществом ее фигуры, приглушенным блеском ее задумчивых глаз. Король ласково взял дочь за руку и представил меня ей, сказав просто:

– Английская учительница.

Она поприветствовала меня безмолвно, с полнейшим самообладанием. Взяла обе мои руки, склонилась, коснувшись их лбом. Затем, по велению короля, вернулась на свое место по правую руку от него. Точно так же один за другим поприветствовали меня остальные дети короля. Музыка прекратилась, и Его Величество произнес краткую речь:

– Возлюбленные мои дети, вы будете посещать английскую школу, а значит, вам придется учить английские правила приветствия, обращения и этикета. И каждый из вас будет волен сидеть в моем присутствии, но только если сами того захотите.