Текст книги "Андромеда"

Анна Маг
Андромеда

© Анна Маг, 2019

* * *

Андромеда

I

Маленькая Сона сидела на кухне и пила какао. Какао было вкусным, ароматным и обжигающим. Мама только что ушла, оставив за собой шлейф духов. Сона была одна дома, как взрослая. Правда, уходя, мама с полчаса давала наставления и строгие замечания, но Сона только делала вид, что слушает, она смотрела по телевизору «Союзмультфильм», экранизировавший мифы Древней Греции, где прекрасный Персей, отрубив голову Горгоне, освободил свою любимую и возносил ее в вечность, отдав один из своих сандалий с крыльями.

Сегодня был особенный день, тот редкий случай, когда Соне разрешили не ходить в школу, но на это была очень уважительная причина: зачет по музыке. Мама Соны, Жаннет, закончив консерваторию, преподавала вокал в музыкальном училище, и, конечно, как никто другой она понимала всю важность события. Вот только брату никакие важные причины не нужны, ему можно было все! Конечно, он ведь старший! А ей, Соне, – только в самых редких случаях. Допив какао, Сона посмотрела на часы. В 11.30 начинался зачет по фортепиано, значит, в 11 надо было выходить. Прикинув, что у нее есть еще целых полтора часа, Сона решила привести себя в порядок. Хотя мама велела позаниматься, но она и так все хорошо знает и вообще не волнуется. Сона подошла к маленькому трюмо и замерла. Она всегда застывала при виде многочисленных баночек с кремом, помад, духов, карандашей и прочих разных замысловатых предметов, известных только женщинам. А Сона кто? Она ведь тоже женщина, хоть и маленькая, хоть ей всего одиннадцать, ну и что? «И почему мама не разрешает мне краситься?» На трюмо стояла их семейная фотография, Сона рядом с папой, а брат Гарик – с мамой. Так, собственно, и было. Сона была папина, а Гарик – мамин. Видимо, существовала некая духовная близость и понимание противоположностей, а так, конечно, в семье царили мир и любовь. Мама – музыкант, обладательница прекрасного мягкого меццо-сопрано, а папа, Шахназаров Виталий Робертович, – мастер боевых искусств, ныне тренер, уважаемый и любимый всеми мальчишками в городе.

Сона отвернула фото, чтобы мама не смотрела на нее так пристально. Она взяла палитру с тенями и сделала два широких мазка на своих веках. Ей понравилось. Потом она поискала глазами тушь, плюнула туда по-взрослому и, потерев кисточкой черную лужу, принялась красить ресницы. Оглядев себя придирчивым взглядом, поняла, что чего-то явно не хватает… «Пудра!» – осенило ее. В маленькой резной баночке из слоновой кости стояла пудреница, крышечка пудреницы была в виде китайского болванчика, Сона взяла его за голову и, щедро макнув бархатную маленькую подушечку в рассыпчатую перламутровую пыль, принялась пудрить лицо. Выходило красиво, просто загляденье. Все обзавидуются, когда увидят ее. Посмотрев на себя еще раз, Сона осталась вполне довольна. Внезапно в носу сильно защекотало, и она так громко чихнула, что пудра разлетелась по всему комоду. «Мне конец!» – подумала Сона и, взглянув на часы, ахнула. Она уже давно должна была выйти, как же быстро летит время, когда наводишь красоту! Поэтому мама всегда опаздывала и вечно ворчала, что кто-то виноват. Подхватив папку, Сона взяла ключи и уже на ходу прыгала в сапоги и надевала пальто. Свежий декабрьский ветер обдувал ей лицо. Сона натянула шапку и побежала в музыкальную школу.

Город Ленинакан – один из самых древнейших городов Армении. Когда-то он назывался Александрополь и был военным городом, где прочно обосновалась сначала русская, а потом Советская армия, всегда защищавшая и стоявшая на страже границы. Так уж исторически сложилось, так повелось… Резня, войны, геноцид. После всех этих ужасов город выстоял и, войдя в состав уже советского государства, был почетно переименован в Ленинакан, то есть город Ленина. Местность отличалась обилием русских школ, город был достаточно самобытен и менее консервативен, здесь неважно, какой ты нации, а всех интересует, какой ты человек. Старинные крепости, церкви и монастыри с IV века служили укрытием от врагов.

Сона бежала что было сил. Шапка слетела набекрень, папка била ее по ногам, но девочка не замечала этого, она очень боялась опоздать. Она торопилась и ругала себя вслух:

– Вот тупица бестолковая, как ты могла о времени забыть?! Бестолочь! Попадет от мамы! Сама виновата!

Сона влетела в музыкальную школу красная, запыхавшаяся и неопрятная. Юбка перекосилась набок, волосы торчали дыбом и, главное, макияж – он стал похож на боевую раскраску воина индейского племени.

– Сона! – громко крикнула, свесившись с перил, Мария Степановна. – Сона, где тебя носит, несносный ты ребенок?

– Я здесь, здесь! – на ходу снимая пальто и поправляя волосы, девочка уже взбегала на ступеньки.

Здание было наполнено звуками музыки, доносившейся из разных классов. Мелодии разные, несвязные, и все вместе это превращалось в какофонию.

– О господи! Что это с тобой? Ты понимаешь, что в таком виде только в цирк можно идти? Причем выступать, а не смотреть!

Сона обиженными преданными глазами уставилась на своего педагога. Она обожала молодую Марусю, как за глаза называли ее все дети. Мария достала платок и принялась оттирать размазанные глаза и щеки.

– Если спросят, скажи – плакала, поняла? Горе мое, давай. После Арминэ ты играешь.

Сона подошла к классу и замерла. Там за дверью разливался Моцарт, унося на улочки Вены в далекий Золотой век.

– Ну, давай. Готова? – Сона кивнула и вопросительно посмотрела на свою любимую Марусю. – Не-е-е-т, я не пойду, – замотала головой та. – Не могу, когда мои играют. Я жду тебя здесь. – И, легонько подтолкнув девочку, плотно закрыла за ней дверь, чтобы не слышать.

– Сона Шахназарова, 5-й класс, фортепиано. Ученица Марии Степановны Волковой.

– Проходите, пожалуйста, Сона. – И завуч, председатель комиссии, уважительным жестом указала на черный рояль, который, распахнув огромное крыло, ждал полета. Ждал, чтобы унести всех в прекрасный мир музыки.

Сона сделала шаг, но не поняла, что происходит, ее ноги отказывались слушаться. Она не могла сдвинуться с места и в испуге посмотрела на комиссию. Те, в свою очередь побелев от ужаса, держались за стол и тоже не могли понять, что происходит. Уже отыгравшие зачет дети вскочили с мест, но тут же попадали, словно какая-то невидимая рука сильно толкнула их. Ходуном ходили стены, и куда-то к окну поехал рояль. Сона только успела прижаться к косяку двери, и мимо нее в сантиметре упала огромная люстра. Всего с полсекунды казалось, что утихло, и педагоги, подгоняя детей, устремились к выходу, но не успели, как вновь еще сильнее, еще с большей силой загрохотало все вокруг. Сона оказалась как бы внутри окруживших ее педагогов и детей.

В 11.41 одиннадцатого декабря 1988 года произошло сильнейшее землетрясение, самое мощное и жестокое, которое могло быть. Всего за 30 секунд оно унесло тысячи жизней, сделало несчастными огромное количество людей, стерло с лица земли школы, детские сады, дома. 25 тысяч смертей за полминуты.

Но вот все стихло. Вроде остановился пол, перестали двигаться стены, рояль пробил окно и замер, словно не смог взлететь. С улицы повалила густая плотная пыль – и тишина… Зловещая тишина, словно больше не было города, страны, вообще ничего. Словно больше не было планеты Земля. Кто-то из педагогов толкнул дверь, и все ахнули: за ней была улица. Половина здания рухнула, и только лестница, спасительная лестница вниз оказалась рядом. Учителя, торопливо подталкивая детей, стали сбегать по ступенькам.

– Скорее, скорее, дети, на улицу! Быстро!

– Мария Степановна! – кричала Сона. – Маруся! Где моя Маруся! – Сона рыдала и оглядывалась по сторонам. – Это война, да? Это война? На нас скинули бомбу американцы?

– Нет, девочка, это землетрясение! Скорее!

«Землетрясение. Это когда трясется земля?» – Сона пыталась вспомнить, что они проходили по географии, но не могла. Наконец, выбравшись на улицу, все стали оглядываться. Но улицы не было. Были развалины. Еще через несколько минут стали доноситься стоны, потом крики, потом обезумевшие люди начали носиться и в истерике выкрикивать имена. Сона оглядывалась и не могла сообразить, в какую сторону идти. Она не понимала, где теперь ее дом и как туда добраться. Внезапно она вспомнила, что бабушка живет в соседнем дворе. Сона перелезла через огромную плиту и, в тонкой белой нарядной блузке и юбочке, пошла в густую пыль. Она карабкалась, спрыгивала, царапалась, больно ударялась, но ничего не чувствовала – ни декабрьского холода, ни пронизывающего ветра. Она просто шла, понимая, что бабушкиного дома уже могло не быть, как и сотен других домов. Навстречу бежала женщина с растрепанными волосами, она кричала и звала кого-то. Сона повернулась и увидела, что у нее оторвана икра ноги, и тяжелые, алые пятна крови капают на пыльную землю. Но женщина, видимо, не чувствовала ничего, у нее был шок.

Пройдя еще немного, Сона заметила яркую шляпку красного «грибка» детской песочницы, только он теперь лежал на земле, словно пестрая цыганская юбка. Девочка поняла, что пришла. Потому что такой гриб был только в бабушкином дворе. И Сона помнила его с тех пор, как только начала что-то соображать. Толпились какие-то люди, и вот он, бабушкин дом. Сона обрадовалась и изо всех сил закричала:

– Бабушка! Ба-а-а!

В это время люди подбежали к ней, Сона слегка качнулась и, уже падая в чьи-то надежные руки, увидела родные лица. Она улыбнулась и потеряла сознание.

Семья Шахназаовых – те редкие счастливчики, которых не раздавило горе. Но они еще не знали об этом. Каждый из них – отец, мать и брат – бежали что было сил. Бежали, если было возможно, и пробирались через завалы плит, разрушенные здания и груды камней. Практически одновременно все встретились у подъезда. Их «сталинка» стояла словно крепость.

– Отец! – громко закричал Гарик. – Папа, мама, вы живы?

Мать, побелевшая, словно мел, не верила глазам. Она села на бетонный парапет и тихо произнесла:

– Сона… Где она?

– В школе? – спросил отец таким же шепотом. Они переглянулись.

Гарик, как старшеклассник, учился в другой, находящейся на противоположном конце города спецшколе с уклоном в точные науки.

– Мы с папой за ней. Мама, не ходи в дом.

– Да, ни в коем случае. Сиди здесь, Жанна, умоляю.

Она смотрела невидящим взглядом:

– Найдите мне ее. Найдите мне мою девочку. Все соседи стали сбиваться в небольшие группы. Надо было идти на помощь. Брали все, что могло сгодиться: ломы, топоры, арматуру. Женщины рыдали. Соседка подошла к Жанне и тронула ее за плечо.

– Жанна, наши дети погибли. Школы больше нет.

Жанна повернулась и не могла понять, кто это.

– Жанна, Жанна, ты слышишь меня? Моей Лены и твоей Соны больше нет. Нет! – она трясла ее за плечо и рыдала. Нет, выла, как раненый зверь.

– Вы кто? – тихо спросила Жанна. И вдруг поняла, что это ее соседка по лестничной площадке Наташа.

Наташа. Молодая и веселая Наташка, их девочки учились в одном классе. Только теперь ее нельзя было узнать. В один миг она превратилась в старуху с черным от горя лицом и белыми всклокоченными волосами.

– Наташа, Наташа… Откуда ты знаешь? – закричала надрывно Жанна.

От ужаса, от всего того, что случилось, она забыла, что Сона сегодня должна была сдавать зачет в музыкальной школе, она забыла, как утром сварила дочке какао, заплела косы, забыла, как строго-настрого наказала не опаздывать…

– Я видела.

– Что? Что ты видела?

– Я видела, что школы больше нет. Почти все погибли.

Жанна вскочила и побежала что было сил. Оставшиеся 200 метров, увидев развалины школы, упала на колени и поползла. Здание уже оцепили, и первые спасательные отряды, сгруппированные из добровольцев, потихоньку разгребали камни. Каждые 15 минут все затихали и прислушивались. Вот донеслись стоны. И все дружно бросились спасать чью-то жизнь. Одну. Хотя бы одну, ведь это так много. Жанна увидела, как к ней бежит муж. Она встала и молящим взглядом просила только одно, чтобы он сказал: их девочка жива, а еще лучше, что все это – сон.

– Ты зачем, зачем пришла, Жанна? Соны сегодня не было в школе! Не было!

– Не было… не было… Я вспомнила! У нее зачет! Зачет в музыкальной школе! Какая я дура!

Но появилась надежда. Добравшись до музыкальной школы, они увидели, что здание разрушено наполовину, и там тоже начались работы. Вот кто-то закричал:

– Воды! Принесите воды!

Жанна увидела, как мужчины доставали тело. Это был женский силуэт в нежном кремовом платье.

– Жива! Жива! – закричали обрадованные люди.

– Маруся… – прошептала Жанна. – Маруся! – уже кричала она. – Где Сона?

Но Маруся не слышала ее. Она была без сознания. А ее правая нога превратилась в кровавое месиво.

– Носилки! Носилки! – кричали спасатели.

Уже потихоньку разбивались лагеря с первой медпомощью, воду грели в ведрах, прямо на улице, как во время войны. Тела делили на живые и мертвые. Действовали сообща, будто знали, как. У человека включается защитная реакция, ставится блок, чтобы не сойти с ума, чтобы не потерять рассудок.

– Может, Сона у бабушки? – догадался Гарик.

Они подхватили оцепеневшую Жанну. «А вдруг?»

В этот же день, вечером, отец, Гарик и дед пошли в отряд добровольцев, как тысячи других мужчин, которые могли быть хоть чем-то полезными. Пока не прибыли техника и профессиональные спасатели, они голыми руками при помощи простых примитивных подручных средств пытались найти и вытащить пострадавших.

11 декабря люди потеряли или обрели друг друга. Те, кто выжил, считают этот день своим вторым днем рождения, и никто никогда в жизни не забудет, что пережил в эти тридцать секунд.

В этот же день семья Соны решила, что не останется в своем городе. Еще раз пережить такое никто бы не смог. Они еще не знали, что Спитак практически стерт с лица земли, а Кировакан разрушен так же. Что еще много-много лет не заживет эта рана, поломавшая жизни и судьбы.

Шло время, Сона выросла. После 8-го класса пошла в музыкальное училище. Гарик уехал в Москву и поступил в университет. Мечта семьи навсегда покинуть город пока не могла осуществиться, потому что грянули 90-е, и страны больше не было. Теперь все предстояло создавать заново. Заново рождались новые государства, независимость и законы, гимны, и опять мы строили новый мир.

Мать по-прежнему преподавала в училище. Зарплата крошечная, но зато надежный и стабильный доход, хоть искусство еще было кому-то нужно. Сона стала студенткой, но в свои пятнадцать она оставалась еще совсем ребенком. В отличие от грудастых не по годам взрослых ровесниц, Сона бегала в кедах, играла в футбол и каталась на велосипеде. Все свободное от игры на фортепиано время она проводила на улице с мальчишками. С девчонками-однокурсницами, важными и толстопопыми, она общий язык не нашла.

Занятия в училище заканчивались примерно к трем-четырем часам. Сона редко дожидалась мать, та работала на две ставки, тянула подготовительные курсы, потому что очень нужны были деньги. Даже такие небольшие.

Осень выдалась теплой, бархатной, щедро раскрасив деревья золотой краской, замерла, будто сама любовалась содеянным. Дни стояли чудесные, и домой идти совсем не хотелось. Сона, окончив занятия, сидела в небольшом сквере напротив, грызла сочное яблоко и разбирала новую партитуру по хору: «Gaudeamus lgitur…» – старательно бубнила она гимн студентов всех времен. К концу декабря должен был состояться отчетный концерт. Внезапно раздался треск, скрип, тарахтение, и черные выхлопы повалили из подъезжающего автомобиля. Если это чудо вообще можно было назвать таковым. Мало того, что цвет неопределенный, но и сама модель вообще неизвестного происхождения. Однако сидевший за рулем молодой парень чувствовал себя вполне уверенно.

– Эй, Сона, привет!

– Эй – зовут свиней, – Сона дернула носом и опять уткнулась в партитуру. Тем не менее, парень вышел, низко дурашливо поклонился и произнес:

– Мадмуазель Сона, прошу вас простить меня за столь легкомысленное обращение. Впредь это не повторится.

– Так-то лучше. – Сона с хрустом откусила яблоко, и его сок брызнул наглецу прямо на очки.

– Д-а-а-а, ну и манеры у вас…

– Не нравится – проезжайте мимо, я вас не звала.

– А мама сказала мне, что Сона очень красивая и воспитанная девушка. Ну вот с первым я согласен, а со вторым – никак.

– Да вы кто вообще? На НЛО своем приехали и мешаете мне заниматься! – вспыхнула Сона.

– Разрешите представиться: Гурген. Я сын дяди Сашика и Ануш. Мы жили в доме напротив, в одном дворе. Не узнала?

– А-а-а… – протянула Сона, начиная припоминать. – Вы уехали тогда в Ереван на несколько лет после землетрясения…

– Да. – Гурген снял очки и смущенно добавил: – Вот я тоже будущий врач, решил пойти по стопам родителей. Тогда, после всего, что случилось, я понял, что это самая нужная профессия.

– А моя что, ненужная?

– И твоя нужная! Музыка тоже лечит. Душу. А я буду лечить мозги. – Они рассмеялись. – Поехали покатаемся?

– А она не развалится?

– Ну я же доехал на ней из Еревана.

И они покатались. До самого позднего вечера. Сона не заметила, как стемнело. Гурген подвез ее к дому, и только у подъезда она увидела отца, который нервно курил.

– Папа! – крикнула Сона. – Я сейчас тебе…

– Домой! – резко оборвал он ее.

Сона поплелась к подъезду, понимая, что сейчас ей и от матери попадет.

– Здравствуйте, дядя Виталик, – смущаясь, Гурген протянул руку.

– Здравствуйте, – сухо ответил отец и, развернувшись, пошел вслед за дочерью.

– Какой я дурак! – Гурген хлопнул себя по лбу.

Соне влетело. Нет, конечно, ее никто не колотил, но сцены лежащей словно на смертном одре матери хватило. Отец носился с каплями и воспитывал.

– Ведь знаешь, что еще брат в Москве, – за него голова болит. Ты нас добить хочешь?!

– Что такого? Это же Гурген, сын тети Ануш, они же напротив жили. Вы знаете их!

Мать с отцом переглянулись.

– Нет, ну ты хоть мозги иметь должна? Сообщить нам, где ты и с кем.

– Простите, – виновато пискнула Сона. – Я не заметила, как стемнело.

Уже в кровати, когда все улеглись, оставшись сама с собой наедине, она могла четко признаться, что Гурген ей понравился. Быть может, впервые в жизни она посмотрела на противоположный пол. Не как на друга или соседа, а что-то дрогнуло у нее внутри. И это «что-то» не давало уснуть, а заставляло улыбаться и мечтать.

Утром весь дом проснулся от криков, битья посуды, ругани и прочего шума, сопровождающего самый настоящий скандал. Вначале никто не мог понять, из какой квартиры доносился этот гвалт.

– Это она! Она гулящая! Шлюха! Змея! – с соседнего балкона, словно вражеские знамена, летели разноцветные вещи, включая нижнее белье.

– Угомонись! Такой позор! Вся улица уже знает! – сосед Рубэн пытался затолкать буйную дочь Сюзи назад в квартиру.

Виталий вышел на подмогу. Их балконы разделяла живая изгородь винограда.

– Что у вас стряслось?

– Моя сестра! Сестра! Спит с моим мужем!

– Да замолчи ты! Она не понимает, что говорит. – Рубэн пытался улыбнуться, хватал дочь за руки и, практически, вносил назад в комнату. Но та вырывалась, кричала и снова, выглядывая на балкон, горланила что было силы.

– Пусть все знают этот позор! Моя сестра шлюха! Люди добрые! Пока я в ночную смену работаю в больнице, она развлекает моего мужа в моей же кровати. Дура! Кто тебя теперь замуж возьмет? Думаешь, он? Да? Этот никчемный иждивенец? – она захохотала, как гиена, и харкнула, словно хотела избавиться от всех и вся. Словно хотела выплюнуть весь этот позор и всю боль, которая собралась в груди. Внезапно, видимо, иссякнув, Сюзи зарыдала и упала на пол.

– Пойдем, пойдем, моя хорошая… Дайте ей капель! – прокричал Рубэн в квартиру. Отдав дочь в руки жены, он вышел на балкон. Виталий молча курил.

– Видишь, сосед, – помолчав, выдохнул Рубик, – вот до какого позора я дожил. И, главное, все это будут обсуждать. Вон, смотри, уже вещи подбирают. Стыд. Лучше бы я умер.

– Все пройдет, – сказал Виталик, выдыхая густой дым. – Вам разъехаться надо. Нельзя теперь жить вот так. Как в глаза друг другу смотреть?

Седьмого октября у Соны день рождения. Уже за день все кипело, шкворчало, дымилось. Из духовки, словно по волшебству, вынималась золотистая пахлава. Каждый ромбик искусно был украшен орешком. Доносились такие ароматы, что сбивали с ног уже в подъезде. И все-все знали, что в семье Шахназаровых праздник – шестнадцатилетие Соны. В гостиной был накрыт стол, мама разрешила достать кружевную скатерть, вышитую бабушкой вручную. А это делалось только в особых случаях. Но разве это не тот самый?

Были приглашены девчонки с курса, которые, по словам Соны, «не совсем с протухшими мозгами», бабушка с дедушкой, конечно, соседи (куда без них?). А вот еще про парочку гостей Сона умолчала. Не то чтобы боялась, что не разрешат, – не хотела лишних разговоров. Этой парочкой были Гурген с матерью. После первого неудачного свидания он приезжал только к училищу, кататься больше не предлагал – боялся отцовского гнева. А зачем портить отношения с будущими родственниками?

Сона определенно запала ему в душу. Еще тогда, в детстве, когда она словно пацанка гоняла мяч и не боялась синяков. Он, конечно, был постарше ее, но всего-то на четыре года. И первое чувство в себе сумел разгадать. Да, она ему нравилась. Сначала как младшая сестра, а потом все больше и больше, но то землетрясение заставило родителей уехать в Ереван. Привозили много тяжелых именно в столичные больницы, где было оборудование и хороший квалифицированный персонал. В них, как в знающих и опытных хирургах, очень нуждались, а потом и вовсе предложили остаться. Тогда это оказалось кстати. Тем более, что возвращаться было некуда.

Сона крутилась перед зеркалом. Уже девушка, но еще с еле уловимыми детскими чертами. Та же хрупкость, но с намеком на женственность. Еще осталось совсем немного подростковой стеснительности, но уже переходящей в женскую скромность. Сона пока не знала этого и не умела пользоваться своей красотой. Она только училась и подолгу изучала себя в зеркале. Мать стояла у входа в комнату и тайком наблюдала за своей девочкой. Ей, как никому, было известно, что еще через пару лет Сона превратится в роковую красавицу.

– Мама! – Сона резко повернулась, заметив в зеркале мать.

– Что, нельзя полюбоваться на тебя?

– Вот, полюбуйся, прыщ вскочил, и прям на носу.

– Это значит, что в нашу девочку кто-то влюбился. – Жанна, чмокнув Сону, открыла маленькую коробочку. В ней тут же засверкали две золотые бабочки.

– Какие красивые сережки!

– Это от нас с папой. На память.

Сона тут же надела их на свои маленькие ушки, и бабочки, словно живые, запорхав крыльями, уселись на нужное место. В это самое время раздался звонок. И началось…

Договорились все и сразу, чтобы весело и шумно. Папа уже открывал коньяк, и они с дедом смаковали, жмурясь от счастья, что вся их семья была вместе. Что сегодня они могут отметить день рождения Соны, веселясь от души. Ведь, однажды пережив весь тот ужас, уже навсегда запомнишь его и не сможешь не оценить такой бесценный дар – жизнь.

– А Гарик приедет? Он же обещал.

– Гарик очень хотел, но приедет на каникулах. – «Если мы сможем отправить ему денег на билет», – подумала Жанна, но промолчала.

– О! Еще гости! – обрадовалась Сона звонку.

Пришли Гурген с матерью. Жанна приветливо усадила их за стол. Виталик благосклонно налил немного коньяка – верх расположения. Сона заметила это и расплылась в улыбке.

– Это хороший парень, и семья что надо, – подмигнул дед.

Виталик вздохнул: ничего не поделаешь. Еще пару лет, и Сона упорхнет из родительского гнезда. Эта быстро замуж выскочит. Таков закон жизни, природы, человечества. Сидели долго и душевно. Сона играла на фортепиано, ей иногда подпевали или просто слушали. Расходиться не хотелось.

После дня рождения Гурген как бы легализовался. Он пару раз в неделю приезжал из Еревана и подвозил Сону домой. Два часа езды туда и обратно. Да он бы пешком прошел! Но тоже учился и ждал дни, когда мог пораньше уйти с лекций, чтобы поехать в Ленинакан к своей Соне. Все знали, но делали вид, что не замечают, с каким упорным постоянством Гурген приезжает за ней. А что делать? Не запретишь же? Да вроде серьезный парень и ничего такого не позволяет. Шли месяцы. С приходом весны и обострением чувств, впервые поцеловав Сону в машине, Гурген озвучил свое желание жениться. Решили поговорить с родителями. Дождавшись позднего вечера, чтобы все были дома, Гурген трясущейся рукой позвонил в дверь. Сона стояла рядом, словно впервые собиралась переступить порог родного дома. Хотя у нее имелись ключи, они ждали распахнутую дверь. Словно символ, словно дорогу в свою самостоятельную взрослую жизнь. Открыл отец с каменным лицом, он был какой-то поникший, словно уменьшился в росте.

– Дед умер.

Сона закрыла лицо руками и зарыдала, уткнувшись в грудь отца.

– Чем я могу помочь? – растерянно спросил Гурген.

– Ничем. Езжай домой. Нам нужно побыть с семьей.

Перед Гургеном закрылась дверь. Из квартиры раздавались рыдания. То затихали, то нарастали с новой силой. Постояв еще несколько минут, он спустился вниз. Был теплый весенний вечер. Зажигались первые звезды – холодные и яркие, неся свое сияние через миллионы световых лет.

Гурген по-прежнему забирал Сону с учебы. Разговор на тему «хочу жениться» постоянно возникал у обоих. Но они понимали, что сейчас говорить с отцом просто не имело никакого смысла. В данный момент обязательно будет отказ. А чувства бурлили. Сона прижималась к Гургену, сама себя отрывала от него и шла домой. Юность, горячая кровь и первые сильные чувства. Руки жили отдельной жизнью, гуляли под одеждой, открывали новые тайны. Сона краснела, но ничего не могла с собой поделать. Поправляя растрепанные волосы, она отнимала от себя нежные любимые руки и, возложив их на руль, командовала: «Поехали». Катались везде. Потому что не хотелось идти домой. Не хотелось расставаться. Хотелось быть вместе, двадцать четыре часа познавать друг друга, тонуть в ласках, поцелуях и нежности. Хотелось любить, как пить при сильной жажде.

Возраст – как река, берет начало из истока. Слабого и робкого ручейка. Перерастает, перерождается, набирает силу, знания, опыт, кипит, бурлит, проходит пороги, отбрасывая или принимая опыт. Запоминая или отвергая уроки жизни. Превращается в мощный поток. И вот она, зрелость – море. Море побед. Море ошибок, море друзей, море чувств. Но все это еще очень далеко. И Сона лишь в семнадцати метрах от ручейка – вчерашний ребенок.

– Сона, – как-то решился Гурген. – Я тебя украду.

– Как это? – раскрасневшаяся пылкая Сона сидела на переднем сиденье после жаркого поцелуя, и его лицо было так близко. Его любимое лицо. – Укради.

– Прямо сейчас! – твердо заключил Гурген. – Поедем в Ереван ко мне домой. И все. Кто нам уже сможет помешать или возразить?

– Я согласна. Я не хочу ждать. Ничего не хочу ждать. Хочу замуж за тебя.

– Любимая…

Они решили даже не заезжать домой. А зачем? Чтобы передумать или найти ненужный предлог? Нет. Красть так красть. Ленинакан – Ереван. Два часа счастья. Они смеялись и громко слушали музыку. Навстречу им открывались горы, теплый ветер ласково трепал волосы, и все было здорово: их идея, их дерзость, любовь, кураж, азарт.

– Проходи, – тихо сказал Гурген, слегка подталкивая Сону. – О, родители еще не пришли. Наверное, сложный случай. Они как уходят ни свет ни заря, так и приходят к ночи. Спасают жизни. Что поделать? – И он нежно обнял Сону.

Она заглянула ему в глаза и спросила:

– А ты уже спас кого-то? Ну хоть разок? – И она зажмурилась, словно боялась услышать «Нет» и разочароваться. Ей очень хотелось гордиться ИМ. ИМ, своим любимым.

– Конечно!

Сона тут же засияла, словно солнечный лучик:

– Кого?

– Я спас котенка. Снял его с дерева. Вот с этого. Идем покажу. – Он подвел ее к кухонному окну, напротив которого, бесцеремонно раскинув широкие ветки, цвел каштан. – Вот с этого самого дерева.

Сона рассмеялась.

– А что? Разве кошачья жизнь не в счет?

– Конечно, в счет. – И Сона чмокнула его в щеку. – Я есть хочу.

– Это я мигом! – Гурген распахнул холодильник, но, кроме куска засохшего сыра и пары помидоров, там ничего не нашлось.

– Ерунда! – махнула рукой Сона. – Давай все это добро, и еще пару яиц прихвати.

Через несколько минут на сковороде шкворчала яичница с помидорами, а сверху тягучей массой расплывался сулугуни.

– Ничего себе! – присвистнул Гурген. – Ты еще и готовить умеешь…

– А как же?

Они с аппетитом съели все прямо со сковороды.

– Слушай, Гурген, а вдруг твои будут против?

– Сона, ты меня любишь?

– Конечно.

– И я тебя. А это главное. А против они или нет – совсем не важно. Куда денутся? Никто не захочет разговоров. Сами договорятся с твоими, и все. Пойдем в комнату, я устал.

Сона с интересом рассматривала семейные фото. Вот родители Гургена совсем молодые. Вот он, их мальчик – маленький толстенький карапуз. Она легла на диван, и глаза сами собой закрылись. Гурген прилег рядом и обнял ее. Ее – свою любимую Сону. Он украл это сокровище у родителей, но ничего себе не позволил. Он готов жениться и нести за нее ответственность всю жизнь. С этой мыслью Гурген заснул, нежно положив руку на хрупкое тельце.

Надо ли объяснять, что творилось в этот момент в Ленинакане дома у Соны? Жанна обзвонила всех однокурсников. Никто Сону не видел. Ученики Виталия, молодые ребята, спортсмены-дзюдоисты, прочесали весь город вдоль и поперек. Особенно старался Арам. Но Соны словно след простыл. Как могли, гнали от себя все недобрые мысли. И решили подождать еще пару часов до заявления в милицию. Не хотелось предавать дело огласке и поднимать шум – мало ли что.

Ануш с мужем пришли домой к полуночи. Устало скинув с себя ненавистные туфли, она села в кресло в коридоре.

– Гурген, наверное, спит уже. Завтра выходной, хоть отдохнем. Поставь чайник, я сейчас переоденусь, и что-нибудь перекусим.

Сашик кивнул, аккуратно сложил обувь и зашел в гостиную. В сумерках было заметно, что на диване спит их большой мальчик, почти мужчина. Отец тихонько прикрыл дверь и вышел.

– В гостиной заснул. Пойдем чай пить. Я в буфете успел пирожки купить.

– Вот это здорово! Я сейчас могу только чашку ко рту поднести, не более.

Пока они хлопотали на кухне, послышались тихие робкие шаги. Затем шум воды в ванной – и снова робкие шаги. Совсем не похожие на увесистые шаги Гургена. Ануш приоткрыла дверь в кухню и замерла. В коридоре, словно застигнутая врасплох, стояла Сона. Босая, заспанная, помятая.

– Добрый вечер, – робко сказала она.

– Сашик… – только успела вымолвить Ануш.

– Я вам сейчас все объясню.

– Гурген! – громко закричала Сона.

Гурген вскочил, растрепанный и заспанный, ничего не понимающий. На него пристально смотрели три пары глаз, жаждая объяснений.