Текст книги "Любовь холоднее смерти"

– Почему нет? – сказал он. – Это безумно интересно, я бы и сам взялся, но ты же понимаешь, работа все время отнимает.

Неожиданно Лида почувствовала нечто вроде укола ревности. Он бы взялся?! Он, прочитавший только «Оливера Твиста», да и то в детстве? Не знающий и сорока слов по-английски (как его ни натаскивала жена, Алеше с трудом натянули тройку в дипломе). Значит, ему думается, что дописать «Тайну Эдвина Друда» – самый загадочный, странный и непредсказуемый роман Диккенса – пустяк?! И ее поразило, как горяча оказалась эта обида – едва ли не первая обида на мужа.

– Знаешь ли… – натянуто сказала она, отодвигая пустую чашку. – Это весьма специфическая работа.

– Чем же? – Алеша не заметил ее раздражения и спокойно продолжал пить чай.

– Диккенс умер, едва успев написать половину романа. – Девушка в сердцах принялась убирать со стола, муж едва успел спасти от нее свою чашку и сухари. – Нигде в его бумагах не было найдено указаний на то, как дальше развернется сюжет. Ничего нет, представь! Белое пятно! Он поставил перед собой новую задачу – закрутить совершенно ошеломляющую интригу, которая оставит с носом всех, кто попытается раскрыть ее прежде, чем дочитает книгу до конца! Его всегда упрекали за то, что он плохо держит сюжет, что его развязки слишком предсказуемы – чуть ли не с середины романа ясно, чем он окончится. И вот Диккенс решил создать тайну, которую никто не сможет раскрыть вплоть до последней страницы!

– Получился бы классный детектив. – Алеша достал сигарету. – Значит, его упрекали за слабые сюжеты?

– Вот именно. – Лида чуть остыла. – Говорили, что в описании бытовых сцен он достиг совершенства, но это все, за что его следует ценить как писателя. А еще утверждали, что он не умеет искусно раскрывать факты, которые на протяжении романа держал в тайне. Вот он и поставил перед собой абсолютно новую задачу – создать непредсказуемый сюжет, тайну, которую никто не сможет разгадать на полпути! Нет, это безумие – закончить «Эдвина Друда»! Многие пытались это сделать, и у всех получились разные версии!

– Серьезно, были попытки? – все больше удивлялся муж.

– Около десяти. – Лида отодвинула в сторону поднос с грязной посудой. Она, как всегда, вымоет ее позже, когда обитатели коммуналки уйдут с кухни к своим телевизорам. Она будет стоять у ржавой, засаленной раковины с плюющимся краном, а муж будет ее охранять, потому что на кухню может зайти весьма неприятный тип – еще нестарый, брюхатый сосед, который вечно щеголял в сатиновых трусах до колен и проявлял к маленькой девушке слишком живой интерес.

– Вот оно что, – пробормотал Алеша, аккуратно давя окурок. – То есть ты будешь не первая… Тогда тебе нужно написать так, чтобы это отличалось от предыдущих попыток. Сложно…

– Да нет! – снова разгорячилась она. – Нужно написать так, чтобы это было… Было правдой! Тем, что хотел написать сам Диккенс!

В тот вечер они больше не говорили об «Эдвине Друде». Лида чувствовала, что еще немного – и она сорвется, хотя и не понимала, почему такая отвлеченная тема довела ее чуть не до истерики. Ночью она осторожно ворочалась на костлявом диванчике, подминала кулаком пружину, которую считала личным врагом, пыталась согреть спиной холодную стену – отодвинуться было невозможно, мешал спавший с краю Алеша. И впервые, лежа рядом с мужем, думала о другом молодом человеке. О юном, смешливом и легкомысленном джентльмене, которому жизнь казалась забавной игрой, приятной прогулкой… Которого никто не воспринимал всерьез, пока он не исчез – в склепе, во тьме, в ненаписанной части романа.

«Жив или умер? Это знал только сам Диккенс. Последователи и критики утверждали разное. Эдвин умер – предательски задушен своим дядей, погребен в чужом склепе, тело сожжено известью, чтобы не осталось никаких улик. Нет, предполагали другие: он жив – чудесным образом спасся и скрылся в Лондоне, под защитой опекуна своей невесты. А были и те, кто утверждал, будто Эдвин в гриме, в парике, под чужим именем вернулся из Лондона в родной городок, чтобы собрать улики против своего убийцы. Кто прав? Жив или умер?»

…Алеша всегда вставал на час раньше жены. Он сам варил себе кофе, намазывал большой бутерброд и потихоньку одевался, стараясь не разбудить Лиду. Та в это время блаженно раскидывалась на освободившейся части постели и, как правило, просыпалась от звонка будильника, когда комната была уже пуста. Но на этот раз она проснулась оттого, что муж теребил ее плечо:

– Открой глаза! Проснись!

– Что?! – Она задохнулась, испуганно приподнялась на локте.

– Ты сейчас такое говорила! – также тревожно продолжал муж. – Напугала меня! Что – снился какой-то кошмар?

– Я говорила во сне? – Девушка силилась проснуться окончательно, но какая-то смутная тень еще мелькала перед глазами, иногда затмевая реальность. – Что именно?

– Ты стонала: «Буря, дождь… Старуха узнала его на кладбище!» И еще что-то, только я не разобрал. Все твердила про какую-то старуху и лицо какого-то отца.

– Да, мне снилась старуха. – Лида окончательно пришла в себя. – Никто и не задумался, почему она так испугалась, впервые увидев Эдвина!

– Что?!

– Извини. – Она встала, торопливо накинула висевший на гвозде халат. В комнате стоял ледяной холод, в оконное стекло бросался октябрьский дождь. – Что-то нехорошее приснилось. Что-то не то…

Через два дня, тщательно все обдумав, она взяла у Светы адрес издательства. И еще через день подписала договор, в котором указывалось, что она, Никитина Лидия Павловна, в дальнейшем именуемая «Автор», обязуется предоставить в издательство рукопись, условно именуемую «Продолжение ‘‘Тайны Эдвина Друда’’», не позднее тридцать первого декабря сего года. И взяла аванс.

…И тот, кто наугад берет с полки книгу, неуверенно открывает ее и после коротких колебаний все-таки начинает читать, иногда выбирает для себя больше, чем просто развлечение на вечер…

Глава 2

Она вернулась из института позднее обыкновенного. Света пригласила ее в маленькое кафе неподалеку, и девушки провели целый час за чашкой кофе, обсуждая планы на будущее.

– Везет тебе, – сказала Света, задумчиво размешивая сахар ложечкой. – Я бы так хотела пожить отдельно от родителей! Хотя бы полгодика! Ты не представляешь, как они меня достали!

– А ты не представляешь, как иногда надоедают эти съемные квартиры, – в свою очередь пожаловалась Лида. – Но эта, кажется, самая лучшая. Такая прекрасная комната, совсем как после ремонта. Большая, окна в сквер, мебель в порядке. Да и хозяйка довольно симпатичная. Помогала таскать вещи, представляешь?

– И всего за сто долларов, – сокрушалась Света, обращаясь к своей чашке. – Такие деньги я бы как-нибудь отыскала. Слушай, а может, у твоей хозяйки найдется другая комнатка для меня?

Лида задумалась. Вчера она не успела осмотреть квартиру как следует, но у нее создалось смутное впечатление, что в коридор выходило еще несколько дверей.

– Может, и найдется, – неуверенно ответила девушка. – Кажется, квартира большая… Хотя, если это коммуналка, комнаты могут принадлежать соседям.

– Спроси ее, ладно? – умоляюще сказала Света. – Было бы здорово жить рядом, представляешь?

«Представляю, – подумала Лида. – Скоро настанет пора писать курсовые, сдавать диплом, а тебе нужен кто-нибудь, кто перепечатает, а то и поправит все это. И этот кто-нибудь – я. Всегда я».

Нельзя сказать, чтобы Светлана безжалостно эксплуатировала подругу. Напротив, эта рослая, смуглая и резкая в движениях особа оказывала маленькой Лиде некоторое покровительство. Например, несколько раз одалживала деньги, когда парочка оказывалась на мели. Приносила из дома редкие книги, которые невозможно было достать в институтской библиотеке. Иногда помогала ценным советом – как в последний раз, когда нашла для Лиды работу. Но эта помощь предлагалась не совсем бескорыстно. Взамен Лида оказывала ей сотни маленьких, как будто незначительных услуг, которые тем не менее ложились ей на плечи тяжким грузом. Переписывала экзаменационные билеты и конспекты. Меняла для Светы книги в библиотеке, жертвуя обеденным перерывом между лекциями. Перепечатывала ее курсовые, на экзаменах передавала под партой свои шпаргалки, чтобы Света имела возможность списать. Это было нечто вроде мягкого рабства, которое почти незаметно со стороны, никем не осуждается, да собственно, ничего дурного в себе и не заключает… Но разорвать такие цепи намного труднее, чем любые другие, – именно потому, что они незаметны.

– Как твой роман? – осведомилась Света, дымя пятой по счету сигаретой. Она курила почти не останавливаясь, даже выходила для этого посреди лекций. Может, поэтому ее кожа приобрела странный, желто-восковой оттенок, а под глазами лежали коричневатые тени. – Дело идет?

– Я еще не начинала, – призналась Лида, морщась от дыма. – Никак не могу решиться…

– Чего же ты тянешь? Сдавать к Новому году. Купила бы себе подарок, они ведь заплатят!

– Да я не тяну, просто думаю, с чего начать. Понимаешь, когда этот загадочный мистер Дэчери выясняет, что старуха-наркоманка почему-то ненавидит Джаспера, он решает, что это важная улика и…

Света остановила ее резким движением сигареты – на стол посыпался пепел:

– Не рассказывай мне эту чушь!

– Чушь? – изумилась Лида. – Но на этом кончается первая половина романа…

– Я этот роман терпеть не могу! – огрызнулась та.

– Ты… Почему?! – Девушка не находила слов от удивления. Они со Светой вместе учились на отделении художественного перевода, и она знала, что та с великим пиететом относится к классической английской литературе. И даже считает себя ее знатоком.

– Потому, что он не закончен, – бросила Света все с тем же презрительным видом. – Для меня любой незаконченный роман – это мусор.

– Только потому, что ты не знаешь конца?

– И поэтому тоже. И не только поэтому. – Она глубоко затянулась, и Лида снова прищурилась от дыма. – В любой незаконченной вещи есть что-то досадное, раздражающее. Как будто тебя завлекли, наобещали с три короба, а потом обманули. Да какого черта я должна читать то, что даже ничем не заканчивается? Когда я узнала, что какое-то издательство желает закончить «Эдвина Друда», я так смеялась!

Неожиданно она встала, оставив в пепельнице все еще дымящийся окурок. Накинула пальто – щегольский английский «дафл-кот» цвета морской волны с золотыми пуговицами. Небрежно поцеловала подругу в щеку. Губы у Светы всегда были сухие и колючие, помадой она не пользовалась.

– Увидимся в понедельник, – сказала она, укладывая в сумку сигареты и зажигалку. – Счастливая ты – сейчас начнешь обустраиваться на новом месте! Я серьезно говорю – разузнай насчет второй комнаты!

И она ушла. Лида проводила ее взглядом, потушила сигарету в пепельнице. Допила свой кофе. На душе у нее было как-то смутно. Она знала, что Света приезжает в институт на новеньком зеленом «Рено», который отец подарил ей три года назад к двадцатилетию. Но еще ни разу подруга не предложила ее подвезти, хотя иногда, во время своих скитаний по Москве, Лида жила совсем неподалеку от нее. Она чувствовала, что та относится к ней слегка свысока, мирилась с этим, но иногда спрашивала себя: нужно ли это терпеть, не стоит ли возмутиться? Была еще одна причина, из-за которой общество Светы иногда ее тяготило… Но Лида старалась об этом не вспоминать.

Но кое-что беспокоило девушку еще сильнее. Света была права – нужно торопиться, чтобы закончить рукопись к новогодним праздникам. Двухсотдолларовый аванс был уже истрачен, из него они с мужем и уплатили за новую комнату. Конечно, деньги не бог весть какие, и Лида могла бы их вернуть… Но для бюджета маленькой семьи это стало бы настоящим ударом. И потом – оставалась надежда, что в издательстве предложат ей новую работу, если она успешно завершит эту. «В мае я закончу институт, и тогда прощай московская регистрация, прощай стипендия, льготный проезд и тысячи других вещей! Что мы будем делать? Поедем к его родителям в Ростов? Или…»

Но о том, чтобы привезти мужа к себе домой, Лида даже думать боялась. Два года назад в одном из писем она робко сообщила матери о том, что вышла замуж. Написала, что они с мужем сняли комнату, дала номер телефона. Ответом был гневный звонок матери. Прежде всего она поинтересовалась, москвич ли муж. Узнав, что нет, спросила, чего ради Лида затеяла всю эту чепуху. Были ли они в ЗАГСе? Опять нет?

– Понятно, – подвела итоги мама. – Этого я и боялась, когда ты уезжала учиться. Лишь бы вырваться из дома, а там трава не расти! И парень твой тоже хорош! О чем он думает?! Нашел себе девчонку на время и успокоился!

– Только не говори бабушке! – попросила девушка, уже проглатывая слезы. – И папе тоже!

– И не собираюсь, – бросила та. – Ты меня очень разо-чаровала, Лидочка. Очень! Когда я прочла письмо, то сперва обиделась, почему меня не позвали на свадьбу. Сейчас понимаю почему. Не реви, что уж теперь реветь! Вернешься домой с младенцем – еще не так наплачешься!

Лида подавила всхлип, постаралась как можно ласковее попрощаться и повесила трубку.

…Нет, домой возвращаться она не хотела. Об этом и думать было страшно. Значит, придется ехать в Ростов. Входить в чужую семью, шумную, незнакомую, со своими обычаями и порядками. А она так любит тишину и покой! Будет ли у них, по крайней мере, свой уголок в доме, где обитает несколько поколений Свирских? Семья Алеши жила вовсе не в шикарном особняке – на фотографиях Лида видела низенький, длинный белый домик, затененный вишневыми деревьями. Алеша очень любил этот дом, родился в нем и вырос, часто вспоминал… Но для Лиды, коренной обитательницы тесных квартир, такая полусельская жизнь была бы тяжелым испытанием.

А если допустить, что ей повезет и она сможет зарабатывать деньги, тогда… Они постараются скопить определенную сумму, найдут в одном из маленьких подмосковных городишек крохотную квартирку и поселятся там. У них будет свой дом! Свой собственный!

Девушка допила кофе и застегнула куртку.

* * *

Муж еще не возвращался, как сообщила ей Вера Сергеевна.

– В третий раз поехал за вещами, – сказала она, когда Лида заглянула на кухню с чайником. – Ставь сюда, конфорка свободна. Ты что такая расстроенная?

«Разве она вчера обращалась ко мне на ‘‘ты’’?» – растерялась Лида. Впрочем, ее почти все называли фамильярно – уж слишком по-детски она выглядела.

– Я не расстроенная, просто устала. – Мокрый чайник зашипел на сильном пламени горелки. Лида убавила газ. – После института я всегда стараюсь поспать пару часиков.

– Да уж, – согласилась хозяйка. – Я и сама страшно выматывалась, когда училась.

– А где вы…

– Бауманский.

«У нее такая неприятная привычка перебивать. – Лида отошла к раковине. – А какой на ней сегодня халат! Бывает же такое… Наверное, безумно дорогой!»

На халат в самом деле невозможно было не заглядеться. Он ловко сидел на статной, только чуть расплывшейся фигуре Веры Сергеевны, оставляя открытыми ее белую шею и пухлые, обнаженные до локтя руки. На скрипучем черном атласе извивались цветы, змеи, драконы, да чего там еще не было вышито! Какое-то безумие ярких красок и сложных узоров, но Лида не могла не признаться – халат невероятно подчеркивал эффектную внешность своей хозяйки. Длинный черный пояс из крученого шелка дважды обвивал плотную талию. Пышные кисти на его концах свисали чуть не до колен.

– Только вот работать почти не пришлось, – продолжала тем временем Вера Сергеевна, помешивая в кастрюльке жидкий овощной суп. – Вышла замуж, пришлось сидеть дома.

– Наверное, дети помешали? – поинтересовалась Лида. Она задала этот вопрос из чистой вежливости – семья и карьера хозяйки ее не интересовали.

Но реакция ее потрясла: та резко развернулась к ней с поднятой в руке суповой ложкой, не обращая внимания на то, что капли бульона падают на роскошный атлас. Казалось, она собирается ударить ложкой свою квартирантку.

– При чем тут дети?

– Извините, я…

– Никаких детей у меня нет, – так же резко продолжала хозяйка. – Разве я о них упоминала?

Лида снова сделала попытку извиниться, и опять была грубо оборвана:

– Не понимаю, почему некоторым людям не дают покоя чужие дела!

– Но я вовсе не хотела вас обидеть, – умоляюще заговорила Лида. Она была в отчаянии от того, что коснулась больной для хозяйки темы. Не хватало снова оказаться на улице из-за одной-единственной оговорки! – Я случайно спросила! Извините!

Вера Сергеевна смотрела так пристально, будто старалась прочитать ее тайные мысли. Но убедившись, что девушка искренне расстроена, немного смягчилась и, отвернувшись к плите, снова погрузила ложку в суп. И почти спокойно проговорила:

– Никаких детей у меня нет, и мужа тоже больше нет. Я теперь совсем одна, если это тебя интересует.

На этот раз Лида не посмела даже рта раскрыть.

– Остались кое-какие знакомые, и все, – продолжала та. – Работать не могу – возраст уже не тот, да и вообще, я давно забыла все, чему училась. Тут ты права, детка, муж хотел, чтобы я сидела дома. Но не из-за детей. Он просто был такой… – И с непередаваемой иронией закончила: – Хозяйственный! Посмотрел бы он сейчас на эту квартиру! Раньше здесь нигде ни пылинки не было, паркет сверкал – я сама его натирала, каждую пятницу. Да-да, милая, натирала все восемьдесят с лишним квадратных метров!

Лида подумала, что эту полезную, хотя и утомительную привычку хозяйка давно оставила. Возможно, сразу после того, как потеряла супруга. Дубовый паркет выглядел серым и тусклым из-за скопившейся годами неоттертой грязи.

– К нам приходили гости и восхищались порядком. – Ложка остановилась в супе, женщина неподвижным взглядом уставилась в стену, словно хотела усилием воли завернуть газовый вентиль на засаленной трубе. – Три большие комнаты, коридор, кухня, ванная – все сияло, хоть сейчас фотографируй… Все начищено, отполировано, мебель стоит по струночке… – Она тряхнула черными растрепанными волосами, будто отгоняя какое-то видение: – А я все это ненавидела! Ты, может, удивляешься, что квартира так запущена?

Лида запротестовала. Она сказала, что такой чудесной комнаты, как сейчас, они с мужем никогда еще не снимали, да и квартира в целом запущенной не выглядит. И кухня и ванная – все в полном порядке!

– Ну разве что паркет, – осторожно добавила она. – Но это мелочи.

– Значит, мне только кажется, что везде грязь, – пробормотала та, глядя на девушку. – По сравнению с тем, что было раньше…

Сняв кастрюльку с плиты, она поставила ее в сторонку, остывать. И, не говоря больше ни слова, удалилась к себе в комнату.

Лида сняла с газа вскипевший чайник и тоже ушла к себе. «Она немножко странная, но совсем не злая, – с облегчением думала девушка, усаживаясь пить чай. – Отходчивая, слава богу! А то я уж перепугалась… Где бы мы теперь были? Ее даже можно пожалеть – муж умер, детей не было, живет совсем одна. А кажется, Вера Сергеевна все-таки пьет. Лицо опять все опухшее, и руки подрагивали, я видела. Такая слабая, безвольная дрожь, как у закоренелых алкоголиков».

Эта дрожь была ей знакома с детства – приходилось наблюдать ее у отца. Впрочем, не часто – тот запивал не больше двух раз в год. Во хмелю был тихим, приветливым, пожалуй, милым. Никогда не ругался и не пытался кого-то избить. Много не пропивал – мать Лиды говаривала, что муж никогда не сопьется окончательно, жадность ему помешает. Когда у отца случались запои, он внезапно начинал обожать дочь – занимался с нею, рассказывал какие-то истории, охотно рассматривал ее рисунки и слушал первые, беспомощные стишки. Когда запой кончался, отец снова становился замкнутым, молчаливым и, как казалось девочке, чужим человеком. Иногда, в самом раннем и наивном возрасте, Лида желала про себя, чтобы папа пил всегда.

Алеша вернулся, когда чайник был еще горячий. За день он так вымотался, что теперь с трудом шевелил губами. На работе он взял отгул.

– Все забрал, до ниточки, – отчитался он перед женой. – Но твою желтую кастрюлю Марья Ивановна не отдала. Сказала – это ее.

– Она врет! – возмутилась Лида. – Совсем новая кастрюля пропала!

– Ладно, я не захотел связываться. Купишь другую. – Алеша медленно, устало расстегивал куртку. – В метро такие толпы, с сумками не протолкнешься. И я все время ждал, что меня заметет патруль. Слава богу, никто не обратил внимания.

– В самом деле, – расстроилась Лида. – Тебе не нужно было таскаться с сумками без регистрации… Это обращает внимание…

– Дело сделано, значит, все в порядке. – Он уселся к столу. – Ну, вот мы и дома!

Жена взглянула на него ласково и снисходительно. Она трудно привыкала к перемене мест, на каждой новой квартире поначалу чувствовала себя неуютно. Но сейчас не могла не согласиться – это место и впрямь походило на настоящий семейный дом.

Она на скорую руку приготовила бутерброды и пообещала, что завтра сделает настоящий обед – первый обед на новом месте.

– Пожалуй, решусь на голубцы, если ты не против.

– Еще бы я был против. – Алеша, смеясь, уничтожал бутерброды. – Это единственное, что у тебя прилично получается.

Девушка засмеялась:

– Тебя дома избаловали, а я отдуваюсь! Только не начинай рассказывать, как потрясающе готовит твоя мама!

– И не собирался. – Он схватил последний бутерброд. – Ты сделаешь голубцы, я куплю шампанского, и мы угостим нашу хозяйку.

Лида запротестовала. Она не считала, что шампанское подходит к такому прозаическому блюду, да и мысль о совместном застолье перестала ей нравиться.

– Тебе всегда нужна компания, – сказала она. – А ей, может, хочется побыть одной!

– Она и так живет одна. Ей же скучно!

– Не думаю. Иначе давно бы нашла какой-то выход. Могла бы и замуж выйти во второй раз.

Она коротко поделилась с мужем тем, что узнала сегодня на кухне. Тот подумал и согласился:

– Конечно, если она так странно себя ведет, звать ее не стоит.

И, сменив тему, спросил об институте. Какое-то время они говорили о том, что ждало Лиду в самом ближайшем будущем – зимняя сессия, сдача диплома, государственные экзамены. Алеша смотрел на вещи просто – если существуют экзамены, надо же их как-то сдавать. Он заверял, что ничего страшного и сложного тут нет. Лида же, напротив, боялась экзаменов до обморока, как некоторые люди боятся пауков, темноты и зубных врачей. Училась она отлично, тщательно готовила все билеты… Но входя в аудиторию, где на столе лежали нарезанные полоски бумаги и сидел преподаватель, она едва держалась на ногах от какого-то ледяного, тошнотворного ужаса.

– Ты вообще трусиха, – небрежно говорил Алеша. – Если бы Светка не вела тебя каждый раз за ручку, ты бы и до дверей аудитории не дошла! Кстати, как она поживает?

Лида отмахнулась:

– Замечательно! Только, как всегда, чем-то недовольна. На этот раз – опять родителями. Спрашивает, нет ли у нашей хозяйки свободной комнатки для нее. Представь, какая это будет прелесть – жить с нею рядом…

– А что? Тогда бы она возила тебя в институт на своей машине.

– Ты наивен! За эту услугу мне пришлось бы оказать тысячу других. Ну нет, спасибо! Даже если бы Вера Сергеевна сдавала еще одну комнату, я бы нипочем не сказала этого Светке!

– Кстати, почему она ее не сдает? – задумчиво проговорил Алеша. – Это не коммуналка, я сегодня выяснил. Имеет полное право…

Сегодня у него была возможность ознакомиться с планировкой квартиры. Вскоре после того, как Лида ушла в институт, хозяйка тоже куда-то исчезла. Молодой человек обследовал коридор, пару раз больно ударившись о трехколесный детский велосипед, предательски выставлявший педаль из-за вешалки. В коридор выходило семь дверей. По левую руку располагались нежилые помещения – кладовка (до отказа набитая каким-то неприглядным барахлом), ванная и кухня.

– Архитектор небось считал туалет венцом творения, поэтому поместил его в конце коридора. Чтоб в глаза бросался!

По правую руку от входной двери располагались комнаты. Первая дверь (запертая) вела в комнату хозяйки. Дальше следовала комната, которую теперь заняли жильцы. А следом, в самом конце коридора, была еще одна дверь. Она тоже была заперта, и, судя по слою пыли на замке, в нее давно не заглядывали.

– Я уверен, что это жилая комната, – сказал Алеша. – И судя по тому, на каком расстоянии находятся наши двери, она тоже большая.

Лиду это сообщение не заинтересовало. Она была очень даже рада тому, что Вера Сергеевна не пускает других жильцов. «На ее месте я бы тоже не стала устраивать из квартиры коммуналку, – подумала девушка. – Может, ей не нужно больше ста долларов в месяц. Хотя вряд ли… Интересно, на что еще она существует, если не работает?»

В тот вечер они больше не вспоминали о хозяйке. Та, уйдя в свою комнату, больше не показывалась. За стеной было так тихо, что казалось, в квартире осталась только молодая пара.

Алеша, немного отдохнув, начал разбирать вещи. Лида хотела было ему помочь, но муж прогнал ее к столику у окна:

– Садись и пиши! Ноябрь на носу, а ты до сих пор даже не начинала! Опять испугалась?

– А ты как думаешь? – страдальчески спросила она, снимая чехол с машинки. – Это будет похуже экзамена.

– Докажи, что ты творческая личность! – подбадривал ее супуруг. – В конце концов это просто окончание романа.

«Да, проще некуда. – Девушка распечатала пачку бумаги, заправила два листа, проложенные копиркой, и передвинула каретку. – Самое главное – забыть, что дописываешь за Диккенса. Тогда бы я справилась. Но беда в том, что этого-то и нельзя забывать…»

Когда она беседовала с редактором издательства, тот посоветовал ей максимально приблизиться к стилю оригинала. Это-де необходимо, потому что создаст дополнительный эффект. Лида и сама понимала, что «Эдвина Друда» невозможно написать современным языком, пусть даже самым литературным. Но сымитировать язык Диккенса?

– Я не могу петь, как Мария Каллас, танцевать, как Плисецкая, и рисовать, как Сальвадор Дали, – хмуро сказала она Алеше, вернувшись домой. – И писать, как Диккенс, тоже не смогу.

«Я могу имитировать язык и стиль Диккенса сколько угодно, но это будет нелепо. – Она смотрела на чистый лист с какой-то неприязнью, как будто это он был во всем виноват. – В самом лучшем случае, нелепо. И современному автору никогда не поймать естественного тона девятнадцатого века. Это всегда будет грубой подделкой, самого дурного пошиба. Первый же мало-мальски начитанный человек сразу увидит кучу ошибок. Графиня будет выражаться или слишком витиевато, или чересчур вульгарно. Аристократы начнут беседовать на языке водевильных «благородных» персонажей, на котором нормальные люди никогда не изъяснялись. Горничная будет одета, как хозяйская дочь, хозяйская дочь – как мещанка, к подъезду неизбежно подкатит экипаж такого фасона, который войдет в моду только через пять лет, и все это будет ложью, грубой и наивной, как раскраска вокзальной проститутки…»

– Опять задумалась? – донесся из шкафа голос Алеши. – Ну давай же, вперед! Ты ведь призналась, что все обдумала!

– О господи! – Лида зажала уши и гневно обернулась: – Не понукай меня, я не лошадь! И так плакать хочется!

В шкафу с грохотом обрушилась пустая вешалка. В тот же миг показалось покрасневшее лицо Алеши. Он выпрямился, отряхнул колени и подошел к жене. Та уставилась на пустой лист.

– Плакать? – раздельно произнес он. – Тебе так не хочется этим заниматься?

– Мне хочется… – тихо ответила она. – Но я боюсь. Я не могу написать первую строчку. Это для меня…

– Поставь-ка чайник, – неожиданно попросил муж. – И завари свежий чай, а то уже никакого вкуса не осталось.

Лида с готовностью ухватилась за эту отсрочку. Она и впрямь чувствовала себя как преступник, которому уже объявили смертный приговор, отклонили все апелляции, но так и не сказали, в чем будет заключаться казнь. «Зато я знаю, когда она состоится, – думала девушка, отворачивая кран и набирая воду в чайник. – Тридцать первого декабря».

Она зажгла газ, вылила старую заварку и, прохаживаясь по кухне, ожидала, когда закипит вода. Время от времени она останавливалась и глядела в окно. Оно выходило во двор, и смотреть там было особо не на что – разве на снег, медленно танцующий под колпаком зажженного фонаря. Но девушку завораживало это белое скольжение хлопьев и необыкновенная, глубокая тишина, которая установилась в квартире. «Наверное, тут очень толстые стены, – подумала она. – Дому лет пятьдесят, так что неудивительно…»

Не успела она удивиться тишине, как из коридора донесся какой-то легкий дробный звук – приглушенный и удивительно знакомый. Лида обернулась – в дверях никого. Она выглянула из кухни, но темный коридор оказался пуст. Прямо перед ней была запертая дверь третьей комнаты. Девушка машинально провела пальцем по филенке: «Да, пыли предостаточно. Вера Сергеевна и впрямь не утруждает себя уборкой. Что это был за звук? Вроде стрекота или…»

Все выяснилось, когда она внесла в комнату чайник с кипятком. Алеша с довольным видом поднимался из-за ее рабочего стола.

– Первый абзац я тебе написал, – сообщил он, отнимая у жены чайник и ласково подталкивая ее к окну. – Теперь, если дело не заладится, грех на мне.

– Ты написал? – воскликнула она. – Ты же не читал «Эдвина Друда»!

– Большое дело!

Девушка наклонилась над машинкой и прочла: «Жив или умер? Кто из друзей Эдвина еще продолжает задаваться этим вопросом? Найдется ли сердце, сохранившее его образ неприкосновенным? Иные сердца похожи на постоялые дворы – они всегда к услугам тех, кому вздумается в них поселиться, в них тепло и уютно, в очаге пылает жаркий огонь, и милая хозяйка уже торопится вам навстречу, перебирая ключи в корзиночке у пояса; но разве станет эта честная женщина плакать, проводив гостя за порог? Его забудут тотчас, как явится другой. Есть сердца, подобные зеркалам, – в них приятно подолгу глядеться (ибо кто из нас, признаться начистоту, не любит общества себя самого, будь мы даже не молоды, не богаты и не красивы?), но стоит отойти – и зеркало сразу о нас забывает. Нашлось ли в целом свете преданное сердце, в котором Эдвин остался жив?»

– Господи Боже! – вырвалось у изумленной читательницы.

– Плохо? – Алеша перечитывал текст через ее плечо. – Я что-то напорол?

– Господи… – повторила Лида, поворачиваясь к мужу и заглядывая ему в глаза. – Ты написал то… что нужно! И так, как нужно! Я бы сказала, что отрывок скорее похож на Теккерея – его язвительность, понимаешь? Диккенс вовсе не язвителен, желчи в нем нет. Но в общем, замечательно!

Автор был польщен. Он смотрел на лист бумаги со смешанным выражением удовольствия и деланной скромности – будто кот, которого ласково чешут за ухом, а тот притворяется, что ничего об этом не знает.

– Я старался не касаться сюжета, потому что знаю его только с твоих слов, – пояснил он, почти застенчиво отводя взгляд. – Написал только то, что думал… Не о твоем Эдвине Друде, а вообще… О людях. А стилизации у меня всегда получались.