Текст книги "В лесу"

Анна Матвеева
В лесу

Посвящается Анне Б.

Алуся пыталась выехать из города уже битый час. Битый, убитый, бесценный час. Битый убитого везет. Можно было столько всего втиснуть в эти шестьдесят минут, но Алуся вместе с другими водителями стояла в очереди к дивной загородной жизни. Как только что-то хорошее или бесплатное – так сразу очередь. В этом смысле ничего не изменилось с советских времен, по которым так страстно тоскуют молодые люди, не ведавшие вкуса алюминиевой вилки в пельменной (а у нее, доподлинно, был вкус – куда мощнее и богаче, нежели у тех самых пельменей), не помнившие, как чавкает под ногами бурый снег в демонстрацию 1 Мая, вообще ничего не знавшие о советском времени. Флагман томящихся по нему людей – пятидесятилетний телевизионный юноша, эксперт по вопросам чулок в резинку, Будулаю и Саманте Смит, конечно, помнил былое и свои о нем думы, но Алуся флагмана не жаловала. Было в телеюноше что-то отталкивающее, прорывалась сквозь эту вихрастую питерпэнскость вполне адюльтная, карьерная старательность, а она похуже нежелания стареть и умирать.

Алуся, впрочем, тоже еще не собиралась стареть и умирать, хотя возраст ее сорокатрехлетний казался ей преклонным. Она, будьте покойны, отлично помнила и вилку, и демонстрацию, и блеск комсомольского значка на лацкане школьного пиджака. И ни капельки не томилась по тому времени.

Как говорит мама Лена, «не по чем там скучать».

Перед машиной Алуси ехал гигантский джип с трогательной наклейкой на заднем стекле. Белый круг, в нем – розовый младенец с бутылочкой во рту и надпись: «В машине – малыш». Джип двигался так неуверенно и дергано, что Алусе пришел в голову другой вариант надписи – «За рулем – малыш». Из-за этого чертова джипа еще и видно ничего не было. Малыш дернулся и встал. Алуся бросила руль и полезла в сумку за сигаретами. На пачке был записан номер телефона контрагента, с которым надо было созвониться сегодня до семи, кровь из носу.

Когда мама Лена впервые нашла у нее в сумочке сигареты, Алусе было восемнадцать лет. Мама орала на нее так, что у Алуси пошла носом кровь. Но даже с головой, закинутой назад, она сообщила, что совершеннолетняя. Имеет право.

– Конечно, – кричала мама Лена, – имеешь право не слушать мамульку! А кто тебя рожал двадцать три часа, такую красивую, а? Другая родила бы какую-нибудь каракатицу!

Другая шла по пятам мамы Лены всю жизнь, и всё-то она, болезная, делала не так, как надо. Другая не смогла бы устроиться на хлебное место в банк, купить в тяжелую пору две квартиры и дачу. Другая не стала бы сидеть всё детство с девкой – так она звала внучку Илону, имени которой решительно не признавала. Алуся назвала дочку в честь незабвенной пионервожатой, которая любила группу «Форум» и лак для ногтей «бриллиант». С розовым переливом.

Когда восемнадцать лет исполнилось Илоне, выяснилось, что она согласна избегать кого угодно, только не родной мамы. И это, удивительная вещь, Алусю тоже раздражало.

– Конечно, – язвила мама Лена, пригнутая к земле годами, но всё еще полная злой энергии и удивительных идей. – Другая девка носилась бы с парнями по дискотекам, принесла бы нам в подоле, а тебе всё нехорошо!

У Илоны тоже была «другая» – вечная несчастная спутница, обреченная на муки и страдания.

Малыш проехал два метра и снова встал. Алуся выбросила окурок в окно и стала рассматривать себя в зеркале дальнего вида.

Ничего особо интересного она там не увидела. Она и в молодости была не слишком хорошенькой, а теперь и вовсе выглядела не женщиной, но человеком. Странно, что этот человек так нравился Лангепасу. Бедный Лангепас! Наверное, уже добрался до Коротышей, открыл дверь, вдохнул аромат черемухи… Рядом – рябина, вонючая, но всё равно хорошая. Там зеленые морщинистые ладошки подорожников и жирные сочные одуванчики. Птичка, не городская, щебечет. Пищуха, может? Или зеленушка? Гаичка? Лангепас всех птиц знает. А бедная Алуся никак не выедет из проклятого города.

Город ее никогда не отпускал – точно как Илона. В юности Алуся это ценила: падала в объятья городу, как в воду на знакомом пляже. Спиной могла упасть – и город не подводил, держал ее своими домами, дворами, протянутыми руками всех своих памятников…

Лангепасу можно, конечно, позвонить, но Алуся старалась общаться с ним через телефон только в самых крайних случаях. Боялась засветить номер перед Илоной и перед мамой Леной. А еще ей не очень нравился голос Лангепаса – по телефону он звучал всегда встревоженно, заботливо. Будто Алуся не любовница ему, а дочь.

Хватит с нее собственных родственников. И дочь у Лангепаса есть своя, Шашенька. Балованная девица двенадцати лет с грудью третьего размера. Алуся терпеть не может Шашеньку, но вслух, конечно, умиляется и дает советы по воспитанию. Хотя ей ли давать советы? Илона – инфанта инфантильности. При этом вкусы у дочери вполне взрослые, с барственным уклоном. Любит вип-залы в кинотеатрах, вкусные рестораны и модные бесполезные штучки, ради которых Алуся и фигачится на работе так, что оценили бы разве что в концлагере. Арбайт махт фрай. Щас прямо, как сказала бы Алусина подруга Мура.

Мама Лена тратиться на девку не желает – она любит делать эффектные жесты в сторону малознакомых людей и дальних родственников. Спасибо, что квартиру им подарила, двухкомнатную брежневку, тридцать два метра, планировка «расческой», второй этаж. Алуся путем немыслимо сложных обменов выстроила цепочку с участием семи человек из четырех стран мира и объединила потом это жилье с комнатой, которая осталась после размена и развода. Это был один из первых ее успехов, заря риелторской карьеры.

Малыш на джипе наконец прибавил скорости – оказывается, под мостом столкнулись сразу три, как выражалась мама Лена, «транспортных средства». Мама какое-то время проработала в ГАИ, ушла капитаном и не позволяла смеяться над анекдотами про коллег. Пусть они даже бывшие. Однажды призналась, что работу в милиции выбрала из-за формы – она была ей точно под цвет глаз. И мужчин вокруг много, на выбор! Но долго не выбирала, начала жить с папашкой. Рассказывала, как он глянул на новорожденную Алусю и махнул рукой:

– Девка как девка. Пусть живет.

Сам едва ли не сразу после этого перевелся в Кострому. Это имя Аллу волновало с детства – оно было похоже на вкусное слово «бастурма», а еще оттуда приходили таинственные «элементы», превращавшиеся в отрез ацетатного шелка или польские мягкие туфли с «дырочками». «Элементы» папашка платил аккуратно, но только до той поры, пока дочке не исполнилось десять. После десяти – как отрезало. Ни бастурмы, ни Костромы.

Другая бы, разумеется, подала в суд, но мама Лена, как сказала бы Мура, возвысилась над ситуацией. Пристроилась к хвосту желающих получить финансовое образование, довольно быстро растолкала всех в этом хвосте и пробилась прямиком к тепленькому месту в банк, а там уже расселась вольготно. И не сдвинуть ее было с места, как молот Тора, жаль, что мама Лена не знала, что это за молот. А может, и не жаль.

Алусю она доучила до десятого класса, сдала, как багаж, в пединститут и, получив через пять лет с дипломом, пристроила на работу в лучшую городскую школу. Детей ей в класс выбирали придирчиво, как устриц к столу гурмана.

– Вот еще замуж бы надо ее выдать, – озабоченно шепталась мама Лена вечером с иконами. У них были особые отношения и сложные взаимозачеты – мама вроде бы обещала сделать что-то, если иконы справятся. И они свою часть договора выполнили – во дворе школы Алуся познакомилась с молодым человеком, который вначале расстроился, что она ученица, а потом обрадовался, что учительница. Звали его экспериментальным именем Радий.

– Некрасивая девочка, но с определенным шармом, – сказала мама Радия, преподавательница техникума Инна Марковна.

Радик решил, что это одобрение, и женился.

Жили с Инной Марковной. Алуся рада была сбежать от мамульки, которая недавно нашла у нее в сумочке презервативы и так кричала, что соседка пришла с вопросом:

– У вас всё нормально, Елена Максимовна?

– Ты так кричишь, мама, будто они использованные, – дерзко, при соседке, сказала Алуся. Она не хотела больше быть багажом, который сдают и получают.

Мама чуть не задохнулась ужасом, соседка – восторгом.

– Ты! Да как ты смеешь! Смотри у меня! – закричала мамулька, и тут Алуся выдала ей любимую шуточку Радика:

– Сама у себя смотри!

Мама Лена пошла пятнами, соседка была в экстазе, почти неприличном, как у святой Терезы Авильской.

Вот поэтому они с Радиком жили у Инны Марковны. Квартира полный метр, в приличном состоянии, девяносто шесть квадратов, три комнаты, большая кухня и абсолютно бесполезный коридор. Сейчас Алуся уже насмотрелась таких квартир в разных исполнениях, но эти длинные коридоры поражают ее, как прежде. Единственное их предназначение – чтобы ребенок катался на трехколесном велосипеде, от входной двери до санузла. Раздельного.

– Ты катался здесь на велике, признайся? – донимала Алуся Радика. А Инна Марковна встречала ее с работы, стоя вдали неподвижно, как небоскреб в конце проспекта.

– Голодная? – спрашивала она и, не слушая ответа, шла в кухню разогревать свои странные блюда. Рисовые котлетки. Тыквенную кашу. Фрикадельки из пшена. Мама Лена, та готовила крепко и справно, и втайне Алуся скучала по ее голубцам, как по живым людям. Но Инна Марковна и Радик были вегетарианцами. Инна Марковна вообще была слегка ушиблена по части животных, выхаживала раненых голубей, не разрешала убивать тараканов, а с котом, пожилым и серьезным, у нее имелась просто какая-то мистическая связь. Когда Инны Марковны не было дома, кот ходил за Алусей по пятам и наблюдал, что она делает. А потом, вполне возможно, докладывал хозяйке.

В целом она была вполне милая женщина.

За мостом дело пошло на лад, машины не стояли, а ехали, и вскоре развиднелся нужный сверток с трассы. Две деревни, дорога через поле, село Коротыши, проселок, душистая черемуха, вонючая рябина. Машина мягко ткнулась носом в земляной бугорок.

– Паркуемся по звуку, как в Париже?

За спиной Лангепаса красиво, как на картине, стояли сосны – будто специально собрались. В ожидании Шишкина.

В небе грохотнуло. Алуся отцепила ремень дрожащей рукой, незаметно понюхала свое плечо – вспотела в пробке. Как быстро человек пачкается и потеет!

Лангепасу нравилось, что Алуся пахнет живым человеком, а не парфюмерной клумбой, как его жена. Он всегда вначале обнюхивал ее и потом хватал так жадно, как будто тоже наскучался по мясу, а она была котлетка маминого производства. Лангепас не был вегетарианцем. Без мяса у него тут же портилось настроение – как уральская погода. Без мяса и без Алуси.

Он потащил ее к себе в машину – она даже не успела вернуть на место ремень безопасности. Ремень свисал черной змеей до самой травы. Уж какая там безопасность! Черная змея ползла мимо и думала – что ж вы делаете, люди, а впрочем, дед рассказывал, вас для того и придумали.

Через полчаса пара автохтонов прошла мимо двух припаркованных транспортных средств, не заглядывая в окна. Приличные люди не интересуются тем, что делают в лесу другие приличные люди. Коротышинские автохтоны отличались особенно хорошим воспитанием – они даже в грибную пору держались в стороне от черного «ниссана» и красной «хонды».

Гром грянул так решительно, словно сцене не хватало звука, – и это было очень кстати. Финальная песня.

– К тебе нельзя привыкнуть, – шепнул Лангепас, и тут Алуся случайно, но довольно чувствительно толкнула его ногой. Потому что из соседней машины донеслось разъяренное телефонное пение. Илона. – И к этому я тоже не привыкну, – сказал любовник значительно более холодным голосом.

Алуся хлопнула дверцей. Втянула в машину намокший ремень. Дождь плакал по капле, как обиженный ребенок, который еще не решил, стоит ли использовать ресурс по полной.

– Мамулечка, – застонала Илона. – Мне только что показалось, что ты звонила. А я не успела подойти. Ты где, мой хороший?

«В лесу», – подумала Алуся, но вслух сказала:

– Квартиру показываю. На Ботанике.

– Хорошая квартира? – Илона устраивалась поудобнее в кресле, Алуся видела ее перед собой: девушка с прямой спиной и напуганным личиком сидит в кресле. С пультом в руке.

– Нормальная. Илон, я работаю. Перезвоню.

Лангепас вышел из машины. Красивый, подумала змея, возвращаясь в гнездо тем же маршрутом. Не буду жалить такого красавца, хотя надо бы. Разъездились тут. Лангепасу померещилось шуршание в траве, но тут очень кстати для змеи раздался новый небесный треск.

– А что это за звуки? – заволновалась Илона.

Лангепас курил с удовольствием, хотя пепел уносило ветром и листья шумели так, что даже самый непонятливый догадался бы, что сейчас начнется такой дождь, которого в Коротышах не помнили с прошлого года. Старая бабка из крайнего дома с грохотом закрыла ставни, даже собаку в дом пустила, хотя собака к такой милости не привыкла и долго отказывалась ее принять.

– Это ремонт у соседей. Стучат и сверлят.

– А, – успокоилась Илона. – Ну ладно, ты мне перезвони, как уйдешь оттуда. И купи, пожалуйста, орешков – по двести грамм кешью и кедровых. Целую, мамулечка.

– Как ты чудесно врешь, – сказал Лангепас.

Он опустил сиденье, Алуся упала назад – будто в объятья города, который никогда не подведет. И даже слова не успела сказать. Дождь в это время заливал водопадом окна, так что можно было не опасаться, что кто-то увидит эту земную, змеиную любовь. И кому было видеть? Хорошо воспитанные коротышинцы смотрели по телевизору вечного юношу – он рассказывал о том, как люди жили на нашей земле в далекие советские времена. Собака в крайнем доме иногда подвывала ему в такт, старая бабка всхрапывала, а юная внучка косилась на нее с раздражением. В этой семье всё было гармонично и правильно, как в рекламном ролике про бульонный кубик.

Губы Лангепаса были мокрые и красные, как мясо. В машине тоненько плакал случайно залетевший сюда и обезумевший от жары комар.

Ребенок в машине, вспомнила Алуся.

– Может, ты голодный? – спросила она невпопад.

– Скоро опять проголодаюсь, – ответил Лангепас.

Дождь разошелся, рыдал, как Илона над фильмом «Титаник». Алуся гладила лицо Лангепаса, удивлялась, какой он красивый.

В школе, в ее отборном и единственном пятом «б» учился мальчик несказанной красоты, но девочки этой красоты не видели. Детство – слепо, поэтому счастливо. Потом Алуся видела этого мальчика взрослым мужчиной – теперь девицы липли к нему, как комары к разгоряченному, влажному телу. Он даже по Алусе скользнул не сомневающимся взглядом – поманю, прибежите как миленькая. Не исключено, что прибежала бы.

Алуся была тогда Аллой Аркадьевной, классным руководителем и учителем русского языка с литературой. Но это не мешало ей выпивать с Радиком и его приятелями чуть не каждую ночь. Инна Марковна плотно закрывала за собой дверь спальни, а по нужде пробегала мимо них испуганной, как девушка.

– Знаешь, что про нее говорят? – спросил однажды друг Радика, не вспомнить сейчас, как звали. Инна Марковна только что прошелестела мимо и хлопнула дверью. И кажется, придвинула к ней тумбочку. Алуся огляделась по сторонам, муж ушел курить на балкон. Послушаем историю. – С Марковной совсем плохо.

– В смысле? Болеет?

Друг мерзко хрюкнул.

– Можно и так сказать. Перед каждой сессией выбирает себе жертву. Мальчика. Красивого. И только когда он окажет ей услуги интимного свойства, только тогда группа будет допущена к экзамену.

– Дурак! – сказала Алуся. Она обиделась за Марковну, хотя и не любила ее никогда. Всё равно, придумывать такое про женщину – гадко.

– Это муж твой дурак, – разозлился сплетник, но тут вернулся Радик с балкона, и все быстро переключились. Они тогда легко переключались – как современные телевизоры. А к старым, рассказывает телеюноша, надо было подходить и крутить колесико с выступами.

Самое гнусное, что сплетни про Марковну ходили и после того случая, к Алусе они прилетали отовсюду. Но поскольку сама она ни разу не видела свою свекровь в объятиях молодого красавца, то верить им так и не научилась.

Потом, когда они уже развелись, но еще не разменялись, Алуся заглянула к Радику поговорить насчет Илоны. Поразило, как обветшал дом и какой стала Инна Марковна. В черной шелковой «комбинации» – так назывался этот исторический бельевой предмет – она бродила по дому, застывая во всех углах. На Алусю она посмотрела, не узнавая, потом расплылась жуткой улыбкой и погрозила пальцем:

– Плохой мальчик!

Через год ее не стало. А те истории до сих пор гуляют по городу – как страшилки для юношества.

…Наутро после выпитого Радик крепко спал, он не работал в полном смысле слова, зато играл в группе на басу.

– Бездельник, – заклеймила его мама Лена почти сразу, как увидела. Алуся отмахнулась. Мама Лена купила тогда дом в деревне, восемь соток сельскохозяйственного экстаза. Копала, полола, удобряла – всё сама. Алуся и Радик поначалу приезжали к ней на выходные, но мама быстро забраковала зятя: – Работу не подпрашивает, только курит да спит.

Алуся тоже любила курить и спать. Но каждым утром, с понедельника по субботу, шла в школу, в пятый «б». С похмелья ее неудержимо тянуло на диктанты.

– Откройте тетради, – распоряжалась она, не глядя в сборник. Дети обожали Аллу Аркадьевну, послушно застывали с поднятыми, как копья, ручками. – Диктант! Название…

Алуся открывала сборник, ей хотелось кофе и сигарету. Представляла, как сладко спит сейчас Радик, – юркнуть бы к нему под одеяло, обнять… Тогда у них еще всё было, это после рождения Илоны муж вдруг отменил всяческую близость. В один день, просто взял – и отключил эту функцию. Всё прочее осталось – посиделки, разговоры, даже на концертах он всегда искал ее взглядом со сцены. Но всё остальное – извините, это не к нему. А ей было, между прочим, двадцать четыре года.

«Так, пожалуй, и до Инны Марковны недалеко, – думала Алуся. – Я бы тоже сейчас не отказалась от красивого мальчика, или просто от мальчика».

Она пыталась говорить с мужем, пробудить в нем чувства, как советовали в журналах, – в ход шли килограммы кружевных трусов, чулки с поясами, но Радик не сдавался. Теперь он не может, теперь она – мать.

Твою мать. Можно было догадаться. Когда Илоне исполнилось пять, Радик ушел к одной из засценных девиц – убогая версия американских группиз, но эта была свеженькая, как только что выловленный пескарик. И умеет кстати сказать: «Звук отстойный, басов вообще не слышно». Алуся с Илоной переехали в ту самую брежневку, и тогда же Алла Аркадьевна уволилась из школы.

– …Написали слово «диктант»? Пасечникова, ты меня слышишь? Отлично. Теперь заглавие.

Черт, в этом сборнике тексты без заглавий. Не тот взяла. Ну ладно, выкручусь, – думала Алуся, листая страницы. Вот! Небольшой текстик. Начинается со слов «В лесу…»

– Заглавие «В лесу».

Дети корпят, выводят каждую буковку. Похмельная учительница читает дальше, а там, о ужас, больше нет ничего ни про какой лес.

– В лесу берет начало речка Каменка. Маленький ручеек течет, изгибаясь, среди берез и осинок, превращаясь в мощную бурную реку.

К счастью, ученики не задумываются, при чем тут лес. Они любят свою учительницу и верят ей. Она взрослая, она никогда не ошибается. Когда Алусю спрашивали, есть ли у нее любимчики в классе, она честно отвечала: «Я их всех одинаково ненавижу».

«Как бы я хотела взять где-нибудь свое начало и течь, изгибаясь», – тоскливо думала Алуся.

– Проверьте работу и сдайте. Пасечникова, собери тетради. До свидания.

Она отпускает учеников на двадцать минут раньше, не думая ни про этих чужих детей, ни про собственную дочь Илону.

А маленькая Илона сидит дома с бабушкой. Точнее, они обе в саду – так мама Лена зовет свои сотки, засаженные всем, что только может родить суровая уральская земля. И она рожает, куда бы делась. У мамы Лены всё растет крупно и кучеряво – даже малина у нее размером с воробьиную голову. А помидоры какие! Огурчики! Патиссоны! Соседка по поместью, интеллигентная женщина в предпенсионной фазе, за-вистливо поджимает губы, глядя, как колосится чудо-огород. Маленькая Илона бродит по дорожкам между грядками и канючит, просит маму.

– Другая бы посовестилась, – жалуется мама Лена вслух, так что ее слышат не только Илона и соседка, но даже иконы в доме. – Приехала бы к девке. А она опять где-то шляется. Лучше бы я парня родила, честное слово!

Алуся, вдохновленная удачным финтом с квартирами, пристроилась в фирмочку, которая помогала ей с оформлением. Сначала сидела на телефонах, потом начала сама искать клиентов. Научилась всяким тонкостям, обсуждала несущие стены, перекрытия, трубы и соседей. Мура, директор фирмочки, стала потом близкой подругой и доверенным лицом Алуси. Вместе они открыли собственную риелторскую контору. Алуся в шутку предлагала назвать ее «Черная роза», но Мура юмор не оценила. Имя фирма получила в честь любимой хозяйкиной собаки – «Елизавета».

– Лучшие риелторы получаются из бывших учителей и врачей, – говорила Мура. – Базовое образование плюс знание человеческой психологии.

Алуся считала, самое важное – понять, чего хочет человек. Почему съезжает с насиженного места, расстается с родными тараканами, рыдающими от близкой разлуки, и переезжает в чужой район, где даже собаки во дворе лают иначе? Найди ответ на этот вопрос – и дело сделано.

…Дождь шел так долго, что, если бы он был человеком, уже давно дошел бы куда нужно. Лангепас задремал, Алуся же вдруг начала волноваться, а как они отсюда выедут. На повороте к Коротышам глубочайшая яма, Лангепасов джип ее даже не заметит, а вот Алусина «хонда», скорее всего, не справится. Будет беспомощно газовать. Надо будить милдруга и выезжать. До семи – звонок контрагенту, а еще магазин, орешки для Илоны и заехать к Муре вечером. На часах уже пять.

– Просыпайся, красавец, – ласково сказала Алуся. Лангепас вздрогнул, прижал ее к себе. Как вдруг раздался телефонный звонок – на сей раз не Илона, с облегчением подумала Алуся. Шашенька.

– Папочка, приезжай скорее. Я болею. Мама говорит, надо купить лекарство.

Мама громко подсказывала нужные слова, это было слышно даже Алусе. Вот стервь! У самой что, ноги не ходят?

Изобразила она, конечно, совсем другое – сочувствие, заботу. Нахмуренный лоб, поджатые губы. Даже перестаралась, кажется. Лангепас секунду смотрел на нее, а потом сказал в трубку:

– Перезвоню из аптеки, ждите!

Алуся познакомилась с Лангепасом четыре года назад. У нее была клиентка с Севера, а это особая порода. Время северяне ощущают совсем иначе – оно у них идет медленнее, и поэтому они всюду опаздывают. Желания у них зато меняются значительно быстрее, чем у тех, кто живет ближе к нам. Им показываешь квартиры, одну за другой, ходишь по подъездам, а они вдруг говорят:

– А что, Алла Аркадьевна, может, нам дом посмотреть?

И начинается всё снова, потому что дом – совсем другая история.

Клиентка, которую вела Алуся, была из Сургута. Дама с мощным бизнесом и уверенным в себе бюстом. Алуся показывала квартиры, одну за другой, бахилы уходили десятками, по ночам снился шелест газет, которые хозяева стелили под ноги, но клиентке ничего не нравилось. Наконец, Алуся достала туза из рукава – имелся у нее один вариант, который они с Мурой держали про запас. Очень уж капризная была хозяйка:

– Ко мне без детей, пожалуйста.

– В смысле? – переспрашивала Алуся.

– Ну какой тут еще смысл может быть, женщина? Дети пусть дома остаются, нечего таскать их ко мне.

Противная тетка, но квартирка у нее была загляденье. Воплощенная мечта сургутчанки. Единственный минус – в этом доме были очень высокие подоконники. И зеркала почему-то висели высоко, словно для баскетболистов. Алуся представила себе, как мелкокалиберная хозяйка прыгает перед зеркалом с помадой, и рассмеялась. Где-то в комнате заклекотала птица в клетке.

– Снимайте всю одежду. И обувь тоже, – командовала хозяйка. Губы у нее от злости давным-давно съехали набок.

Сургутчанка, к которой Алуся, несмотря ни на что, уже прониклась всей душой, глянула на нее искоса и спросила:

– А парик оставить можно?

Они хохотали в подъезде еще минут пятнадцать после того, как хозяйка выставила их прочь. Алусе-то должно быть не до смеха – больше предложений в агентстве не было.

И в этот же самый вечер позвонила Мура, сказала, что в том же доме, где живет тетка с птицей, выставили квартиру на продажу. Идентичной планировки, и окна во двор, как хотела сургутчанка. И подоконники нормальные. У квартиры два хозяина, братья – один живет в Лангепасе, другой в Полазне.

«Наши люди, – подумала Алуся. – Хорошая аура в приложение к хорошей квартире».

– Завтра с нами свяжется контрагент, – зевнула Мура на прощанье и отключилась.

Алуся при слове «контрагент» загрустила. С ними всегда больше проблем, чем с клиентами. Каких уж только она не повидала…

И наутро действительно был звонок:

– «Елизавета»? Здравствуйте. На проводе Лангепас.

– Приятно познакомиться, Алла.

Правда, оказалось приятно. И знакомиться, и работать, и не только. Сургутчанка уже через два месяца получила документы на квартиру и попросила Алусю помочь ей с вывозом чужих вещей. Брат из Полазны вообще не приехал, брат из Лангепаса получил деньги и даже не зашел в дом, где жили его родители и он сам в далеком детстве.

Алуся попросила симпатичного контрагента (про себя она звала его исключительно Лангепас – это подходило ему больше родного имени) оказать ей услугу – разделить расходы по вывозу пополам. Он не только согласился, но и сам приехал помогать, с грузовой машиной и двумя молчаливыми парнями, почему-то в пиджаках, как у похоронных агентов.

– Они и есть похоронные агенты, – любезно пояснил Лангепас.

Ангелы смерти с трудом выволокли из дома пианино «Элегия» – клавиши у него были старые, в шрамах, похожих на послеродовые растяжки. Потом вернулись за креслами, шкафом, столом. В комнате оставалось всё меньше вещей. И всё больше возможностей.

– Дальше мы сами, – сказал Лангепас, и похоронные, взяв мзду, отбыли прочь.

– Агентство «Врата в рай», – прочитала Алуся надпись на борту машины. Курила у окна, смотрела, как уезжает старая мебель. Лангепас подошел сзади, обнял ее так, что она забыла, как дышать.

Потом они разбирали стенные шкафы, увязывали в пачки старые журналы, ветхие бумаги. Никому не нужные характеристики, результаты медицинских анализов, письма. Книги были сложены стопками – технические словари, Ленин, «Домашнее приготовление тортов, пирожных, печенья, пряников, пирогов» и случайно загулявший с этой компанией Лев Николаевич Толстой.

– Лев Николаевич Толстой учил добру народ простой, – процитировал Лангепас.

– Над седой равниной гор гордо реет Максим Гор, – отозвалась Алуся.

– Только не говори мне, что и ты в юности красила досочки со стариком Букашкиным.

– Что ты! Я рисовать вообще не умею. Зато люблю смотреть, как рисуют другие. А еще у старика Букашкина однажды пропала губная гармошка, и он подумал на меня.

Лангепас развел руками.

– Ты вошла в историю. А гармошку-то правда стащила?

– Нет. Но я тебе признаюсь, был случай, я украла в ресторане десертную вилочку. Очень уж она была красивая.

– Кстати, о вилочках. Давай закончим с этим разором.

Лангепас открыл очередной стенной шкаф, оттуда водопадом хлынули бумаги, тетради, фотоснимки, открытки, журналы – совсем уже несусветной старины.

Алуся подняла с пола древний журнал «Модный свет», из него выбежал недовольный таракан. Риелторы тараканов не боятся.

– «Модные осенние и зимние шляпы делаются из плюша, – читала Алуся вслух, пока Лангепас паковал журналы стопками. – Из больших круглых фасонов в моде, кроме Рубенса, Вандика, Гэнсбороу и Монсиньоре, и особенно “иезуитская шляпа” со смело отогнутыми полями». «Майский жук из стекла в моде для украшения бантов и шляп; иногда он просто накалывается на шляпу, без банта и цветов, так – без всякой видимой цели». – Как думаешь, это антикварная ценность?

– Безусловно. Надо связаться с владельцами. Но если ты хочешь прихватить парочку в придачу к той вилочке и гармошке старика Букашкина…

Алуся треснула Лангепаса пыльным журналом по голове:

– Я не брала гармошку! Сколько можно повторять! Смотри, здесь открытки. Старые.

Открытки были ровно столетней давности. «Открытые письма», точнее сказать. В этом была определенная смелость – отправлять открытой почтой признания, приветы и прощания. Большая часть адресована некой m-lle Худобедовой, проживавшей в Санкт-Петербурге.

«Дорогая Белочка, я от тебя не получила открытки, но считаю своим долгом написать тебе. Вероятно, очень уж тебе весело, что нас позабыла, но надеюсь, что еще напишешь, и напишешь подробнее, где бываешь, что делаешь и как тебе нравится всё окружающее. Здесь нет ничего интересного, чтобы написать. Крепко целую тебя.

Бабуся».

Имя отправителя – Изабелла Тиграновна Спандунянц.

Лангепас тоже забросил работу, листал вместе с ней журналы и читал открытки до ночи. Илона позвонила раз пятьсот, мама Лена прислала целый пук злобных смс. Но им было не до собственных живых родственников – куда интереснее с мертвыми чужими. Кругом роились тени. Полноватая женщина в шляпе, с трогательными усиками – Изабелла Тиграновна, тоскующая без любимой своей Белочки. Неловкий Юрий Глебович, признающийся в любви одной открыткой и требующий прислать «полотенцы» в другой.

«Милая моя ненаглядная голубушка Белочка! Солнышко мое пресветлое! Царица моя любимейшая! Была сначала маленькая надежда увидеться с тобою сегодня. Всё думал, вот-вот Ты придешь. Все свои глаза проглядел, поджидаючи Тебя. Теперь уже 1/2 девятого, Ты не придешь. Думал, что в окно поглядишь, но нет тебя. Белла милая! Я буду лучше, я буду стремиться быть всегда достойным Твоей любви.

Твой весь навеки, любящий тебя без конца.

P.S. Милая! Пишу в лавочке против Финл. вокз. Очень неудобно писать. Не обижайся поэтому на поправки».

Еще были Серафима Худобедова, которая «без гроша, но держит фасон», и Оль-Оль, вынужденная уехать в Томск и отказаться от женских курсов, но, подумать только, желает юной Худобедовой много смазливых поклонников. А Евгений Чириков? Студент в мышлении поздравляет Белочку с Великим днем ее ангела и желает ей встретить еще много таких дней. А также передает свое «стремление к ихнему вниманию Анне Петровне и Володе».

Открытки были не рисованные, а с подкрашенной фотографией на обороте. Тогда это было модно – прислать не рисунок, карточку. У красавиц-моделей сплошь темные кудри и пухлые шейки.

Лангепас читал вслух журналы:

– «На гигиенической выставке охранения здоровья женщины был выставлен тесемочный аппарат для придерживания торчащих ушей у маленьких детей».

«Слуг должно приучать к тому, чтобы они одевались не слишком небрежно, не слишком нарядно, отнюдь не позволять им вмешиваться в разговоры, или разговаривать между собой в вашем присутствии, или отвечать знаками, или в грубом тоне».