Текст книги "Круглые кубики"

Анна Мосьпанов
Круглые кубики

Посвящается моим родителям Ирине и Давиду Бегун и любимому мужу Михаилу Мосьпанову

Глава 1
Я и Я

– Доктор, мне приснился страшный сон. Извращенный, я бы сказал.

– Что же вы видели во сне? Описать сможете? По возможности максимально подробно, чтобы я мог составить четкую картину происходящего.

– Доктор, там был секс.

– Ну, дорогой мой, секс – это не так плохо. Кого вы видели во сне? Женщину с мужчиной?

– Нет.

– Мужчину с мужчиной? Ну что ж, бывает. В конце концов, многим из нас присущ латентный гомосексуализм.

– Нет!

– Тогда я могу предположить, что вы видели женщину с женщиной. Или даже это было трио? Не стесняйтесь, мой дорогой, со специалистом нужно быть предельно откровенным.

– Да нет же, нет! Я не видел ничего подобного. Ничего из описанного вами.

– Вы меня озадачили. Не томите, расскажите, кого же вы все-таки видели. Кто там был?

– Я и Я.

Понимаю, вы сейчас решите, что я сумасшедшая. Или экзальтированная тургеневская барышня. Или сумасшедшая экзальтированная тургеневская барышня, что совсем плохо. Но, с другой стороны, если с самого начала лицемерить и выставлять себя эдаким «бабомолотом», могучей колхозницей, зачем-то спрыгнувшей с постамента у ВДНХ назло матери-прародительнице скульптору Мухиной и сбежавшей от всех бед в Германию, то что ж это будет потом? Ничего хорошего не будет.

Так что приходится признать, что я – слабая, впечатлительная, порой страдающая от собственных фантазий и переживаний девушка, которой – это важно – снятся сны. Самые разные. Иногда рваные, как рассыпавшиеся листки отрывного календаря: здесь какой-то кусок из января зацепился за март и зачем-то потянул за собой сентябрь следующего года. Там – воскресенье 1979 года плавно перешло в понедельник 1996. Иногда – концептуальные и сложносочиненные, как фильмы любимого Педро Альмодовара.

Безумие, страсть, мистика, ненависть, зависть – и все это щедро полито соусом моих собственных фантазий и нереализованных желаний. Такие слоеные пирожки – очень хочется съесть, но совершенно не знаешь, каковы последствия для фигуры. Иногда меня посещают документальные сновидения – просто хронологическое воспроизведение событий прошедшего дня, недели, месяца. Всякое бывает.

Но такие выходки подсознания, как сегодня ночью, – это впервые.

Как-то давно мне уже снился подобный сон. Но я его толком не запомнила. Что-то такое уже мелькало. А сегодня… Накануне я легла в районе часа ночи. И перед этим весь вечер работала. А утром же вставать в 6.30. Мужа отправлять – жизни спасать и души человеческие врачевать. Сами понимаете, какая на мне ответственность лежит. Потом еще самой работать цельный день. Короче говоря, легла я с ощущением, что нужно не проспать и успеть тысячу дел.

И вот снится мне сон, что у меня не один муж, а два. Абсолютно одинаковых. То есть у мужа моего есть брат-близнец, о котором я узнаю совершенно случайно и именно сейчас, спустя энное количество лет совместной жизни. И снится мне, что моя основная проблема – это каким-то образом их различить. И что ходят эти двое чудесных мужчин исключительно в одинаковой одежде, живут почему-то оба в моем доме. Точнее, в нашем доме. Дом-то – один на всех. И работают оба в одной и той же клинике по утрам, а вечером занимаются одной и той же частной практикой.

А надо сказать, что муж мой – доктор. Не просто доктор – доктор-психиатр. Это весьма важный момент, наложивший определенный отпечаток на нашу семейную жизнь, образ мыслей и круг общения. Не в том плане, что сапожник без сапог, хотя кто его знает…

Ладно, я о чем рассказывала… О сне. О двух моих мужьях. И оба работают врачами-психиатрами.

Так вот, два славных человека совершенно не мешают мне заниматься работой, разделяют мои увлечения, изучают вместе со мной иностранные языки, ходят на выставки, играют в теннис, и… как-то все очень гармонично идет.

Про секс не спрашивайте. Не видела я его во сне. Врать не буду, чего не было, того не было. Но, судя по всему, все у нас было хорошо, без фанатизма и без драм, иначе я бы запомнила.

И вот одна только беда. Различить их мне никак не удается. А один, зараза, не может есть киви. Аллергия у него. А другой может. На самом деле киви не могу есть я, но это к делу не относится. И еще что-то там один из них не ест, а другой ест. Что-то такое очень банальное. Примитивное. Типа картошки. Не запомнила, что именно.

И я все время боюсь этого одного отравить. Просто какой-то навязчивый страх, сжимающий горло и портящий мне ежедневные кухонные вахты. А других проблем вроде как и нет совсем. Причем вообще – и денег полно, и жизнь устроена и налажена, и друзья чудесные, и жена-красавица вечером на шею обоим бросается. Эдакая картинка из учебника по домоводству образца 1956 года. То есть тот факт, что в доме два совершенно одинаковых мужика живут, мне как женщине, жене, гражданке и полноправному избирателю не мешает. А вот киви – это да, это проблема. Это вам не Гамлет. Это серьезно.

Да, так вот. Теперь, собственно, цимес.

Проснулась я еще до будильника от телефонного звонка. Телефон звонил и звонил. Было очень рано. Я, мало того, что не успела проснуться, еще и споткнулась об деревянную лошадку, которую забыл у нас сын моей подруги, и мысленно обматерила обоих наглецов.

Это ж надо! Двое здоровых мужиков в доме и не могут порядок навести, лошадку с дороги убрать, ту-ды их в качель! Включить свет, чтобы не биться об углы, мне в голову не пришло.

Звонили из клиники. Срочно.

– Извините за беспокойство. Это доктор Фишер, дежурный врач. А можно вашего мужа к телефону? У нас очень серьезная проблема. Я понимаю, что еще рано и звонок домой – это крайний случай, но, поверьте, я бы не стал беспокоить без необходимости.

– Не стоит извиняться, – говорю в полусне. – Сейчас я позову. Вам какого?

– Простите? Я вас не расслышал.

– Вам какого именно доктора? – говорю чуть громче. – У меня их два. Вы скажите, какого именно, и я немедленно разбужу. И не переживайте, пожалуйста. Мы привыкли.

– Э-э, простите, фрау… Боюсь, я вас не совсем понимаю. Это номер Михаэля, психиатра, верно?

– Совершенно верно, – отвечаю, – только здесь живут два психиатра. Поэтому я и спрашиваю…

– Простите за беспокойство, – полушепотом говорит человек и вешает трубку.

И вдруг меня как ушатом ледяной воды окатывают. Медленно и необратимо наступает осознание того, что это был сон. А сейчас – явь. И что я только что совершила преступление.

Полупроснувшийся мозг склеивает из обрывков сна жуткую картину. Там умирает какой-то больной, и нужно его спасать, и для постановки дифференциального диагноза – привет доктору Хаузу! – срочно необходим мой муж.

Без него, без моего мужа, – хана! Больной истечет кровью прямо на операционном столе, его даже некому зашить-заштопать (это особенно актуально в психиатрии). А тут – я с просьбой выбрать одного из докторов согласно прейскуранту. И нет бы, дурочка, скидки какие предложила или сказала бы: «Возьмите обоих! Мне для хорошего дела ничего не жалко». Так ведь нет. Начала торговаться. Подло, низко и совершенно безвкусно. Ах, вам какого подать? Вам левого или правого? Вам завернуть или так донесете?

Любой бы смутился от такого отношения. Любой человек. Что уж говорить о дежурном враче, который сутки отстоял на ногах, спасая человеческие жизни. Он. Он… Немедленно всплывают все когда-либо слышанные клише о ночных дежурствах.

Он выпил литры кофе и наполнил плохо промытую пепельницу с отколотым краешком дурнопахнущими бычками. Вопреки всем угрозам, кричащим с сигаретных пачек, всем этим страшным черным словам, написанным шрифтом для слабовидящих на белом фоне. Он работал на износ и ни на секунду не забывал о высшей ценности – жизни пациентов. Он… Моя фантазия разыгрывается, эмоции набирают оборот, а пафос зашкаливает.

Он… доктор… врачеватель… к утру, дрожащими руками набирая незнакомый номер, надеялся только на одно – на квалифицированную помощь друга и коллеги. И что же получил в ответ? «Вам какого?!»

Пристыженная и раздавленная, я побрела назад в спальню. Муж уже проснулся и испуганно смотрел на меня:

– Кто звонил? Мне показалось, телефон. Что-то с родителями?

– Нет, с тобой. Это звонили из клиники.

– Что им было нужно? Ну понятно, я. А что случилось-то? Почему ты меня не позвала?

Нужно было что-то объяснять. А как скажешь, что я была не уверена, кто рядом со мной – первый или второй, и какой именно им нужен.

– Понимаешь, – захожу издалека, – мне снилось, что вас двое. Ты и еще один.

– Ага, – веселится муж, еще не понимая, что я натворила, – я понял. Намек на то, что нужно трудиться за себя и за того парня. Мика, ну возраст же, что поделаешь. Придется искать дублера.

– Ну, типа того. И дежурный врач попросил позвать тебя. А я… я была не уверена, что ты – это ты. Точнее, в моей голове ты, который здесь, в спальне, – это был второй муж. И я хотела узнать, кого позвать.

– Так я и есть твой второй муж, – медленно говорит он. И так пристально-пристально смотрит на меня. Вот так, наверное, и ставится пресловутый дифференциальный диагноз.

– А первый где же? – тупо спрашиваю я, понимая, что мозг сейчас взорвется. Тарантино нужно снимать свои шедевры в моей спальне. Он на декорациях сэкономит, а я недорого возьму.

– Я понятия не имею, где твой первый муж, впрочем, так же, как и ты, – раздраженно отвечает супруг, собираясь укладываться. – Какое это имеет значение сейчас, спустя много-много лет? Это ж ты от него ушла, не я. Откуда мне знать? Он что, объявился?

– Нет, ты не понял. – Я соображаю, что несу полный бред, но остановиться уже не могу. – Я спросила твоего коллегу, того дежурного врача… Он хотел поговорить с тобой. То есть с одним из вас. И я спросила, кого ему позвать – тебя или первого мужа. Я же не могу знать. Я вас и так-то различить не могу, а уж спросонок-то… Ну как, как я могу узнать, кто передо мной, вот скажи? Руки, волосы, носы – все одинаковое. А ему, коллеге твоему, нужна была срочная консультация. Кто-то там умирал. Спасать надо было.

Фразу «это был безумный сон про близнецов» я произнесла уже в закрытую дверь. Муж понесся звонить в клинику и объяснять, что… Я не знаю, что он им там сказал.

Вернулся он через некоторое время со словами: «Тебе там не тройняшки случайно снились? Там как раз рук не хватает. Твое безумие будет в цене».

Глава 2
Мика, Мишка и Мишель

Вот так и живем. Конечно же мне досталось. Но не так чтоб сильно. Как только меня пытаются приструнить, я сразу же объясняю ему, супругу, что коль уж он не может справиться с одной отдельно взятой штатной единицей в ячейке общества, то как именно собирается управлять целой клиникой, которую в самое ближайшее время намеревается открывать? Начинать надо с малого и отрабатывать приемы управления персоналом в сложных, приближенных к боевым условиях.

Это обычно сразу же охлаждает праведный гнев будущего крупного медицинского функционера и одновременно дает сладкое, ни с чем не сравнимое осознание того, кто в доме хозяин. Этой маленькой хитрости – всегда создавать у мужчины ощущение, что именно он руководит процессом, – меня научила бабушка. Я обязательно расскажу о ней. Только чуть позже. Иначе вы запутаетесь в моих многочисленных родственниках и не сможете уследить за причинно-следственными и фамильно-интимными связями, имеющими отношение к нашей семье.

Мы обязательно дойдем до бабушек и дедушек, до мам и пап, до коллег и друзей. Обещаю. Просто, как вежливый человек, предпочитаю сначала представиться сама.

Итак… Вот попробуй-ка расскажи о себе. Понятия не имею с чего начать. Наверное, с имени. Оно у меня очень необычное. Меня зовут Микаэла. Вот так вот, ни больше ни меньше. Не Таня, не Катя, не Аня, не Света. Понятно, что в моем классе, где было три Оли, четыре Тани, две Ани и всего одна Настя (сейчас можно начинать приблизительно прикидывать дату моего рождения, главное – определить, в каком же году имя Настя было редким и экзотическим), я была эдакой жар-птицей. Инопланетянкой. Практически Аэлитой, только нос с горбинкой.

Впрочем, это некоторое лукавство. Нас, инопланетянок, было три. Что, согласитесь, совсем немного для элитной школы с углубленным изучением английского языка и зашкаливающим количеством детишек полномочных, временных поверенных и примазавшихся к ним из Внешторга. Практически дыша в затылок и наступая на пятки, в одном ряду со мной стояли белокурая длинноногая латышка Инга (о, как я мечтала в двенадцать лет иметь такие вот льняные локоны с нежными завитками в районе уха) и армянка Лилия.

Ингу потом отобрали в секцию спортивной гимнастики. Инга. Латышка ли? Может, и литовка, не помню уже. Точно на «л». Лиля вот была стопроцентной армянкой, а про Ингу не уверена. Но как бы то ни было, именно ее – гибкую и удивительно пластичную – выбрали из всех девочек и пригласили заниматься. В школу олимпийского резерва, во как.

Я своими ушами слышала, как учительница физкультуры Лариса Евгеньевна, адепт правильного питания и здорового образа жизни, говорила своей ближайшей подружке Нине Сергеевне, математичке, о том, что из Инги выйдет толк. Эти прибалты просто созданы для спорта. Высокие, мускулистые, длинноногие.

– Лишь бы не испортил кто на сборах, такую красотку, – с недобрым хохотком добавила Лариса Евгеньевна, отшвыривая недокуренную сигарету и нервно оглядываясь, не видит ли кто-нибудь из учеников. – Сама знаешь, Нинка, как оно бывает. Там, в пансионатах, на базах спортивных, мальчики и девочки вместе живут. Кто к кому после отбоя пошел – не уследишь. Впрочем, ты-то как раз не знаешь. Ты у нас задачник Сканави штудировала, пока я для страны золото добывала. Не добыла, да. Теперь прыгаем через козла. Ладно, бросай давай и пошли. Холодно. – И, по-девчоночьи легко перепрыгнув через хлипкий заборчик, учительницы побежали к главному входу.

Забор этот отделял «смокинг плейс» – излюбленное место сбора местных хулиганов, используемое учениками, да и, чего греха таить, учителями школы для тайного приобщения к запретным забавам, от непосредственной территории элитной московской спецшколы. Почему «смокинг плейс»? Да все просто. Школа-то английская, и учится не шелупонь всякая. Оттого и название вкусное. Заграничное, немного вызывающее и чем-то даже запретное. Как замусоленные страницы одного на всех «Плэйбоя», каким-то чудом выкраденного кем-то из учеников у отца и спрятанного здесь же, «на смокинге», глубоко под лавочкой в беседке. Знают только свои.

И был для всех наших пацанов в этом особый, ни с чем несравнимый кайф. Чтоб прийти, раскурить пахитосочку – «„Стюардесса“, чё? Классные сигареты» – и на девочек заграничных полюбоваться. Обсудить-посмаковать во всех деталях: «А эта-то, рыженькая. Ничего так. Бедра, ножки. И размер третий, наверно. А может, и четвертый. Хороша девка! Эх, я б…» И тощенький длиннорукий восьмиклассник – сын второго секретаря посольства СССР в одной из стран Юго-Восточной Азии (для Европы папа анкетой не вышел) хоть на пять минут чувствовал себя приобщенным к миру сверкающих рекламных вывесок, загадочного напитка под названием «виски» (у отца в серванте видел) и такой недоступной, завораживающей западной жизни.

Вырасту – буду как папа. Только по уму все. Чтоб МГИМО и потом сразу в партию. Да фигня, что не будет скоро никакой партии. Партия будет всегда! И чтоб потом в приличную страну. Никаких там этих – из соц. блока. Никаких Болгарий и Венгрий. Нет уж, дудки! Начать бы с Бельгии. Или там с Голландии. А потом, глядишь, и до Елисейских полей можно доковылять. Хоть за плугом, хоть на танке. Лишь бы туда…

Такие вот незамысловатые и в то же время вполне конкретные мечты были почти у каждого посещавшего в разные годы «смокинг плейс». Это оно и было – знаменитое нейро-лингвистическое программирование совершенно конкретных карьерных шагов в одной отдельно взятой беседке. Только не знали школьники конца 80-х таких слов. Какое там программирование? Нейро-чего? Не было такого. Но каждый твердо знал, где оно – счастье, и как туда дойти. Так вот все просто в пятнадцать лет. Эх, вот бы в сороковник такими же навыками обладать. Цены б нам всем не было.

Да. Так вот, Инга.

Инга и впрямь была красоткой. Такая маленькая Грета Гарбо. Но типаж, только типаж. Первое впечатление. А присмотришься – и удивительно так становится, не по себе как-то. Элегантность и порочность одновременно. Бывают такие девочки, которые даже в цыплячьем этом возрасте умеют выглядеть женщинами. Полноценными взрослыми женщинами, владеющими всей премудрой наукой кокетства и обольщения, всеми этими переливами взглядов и жестов. Но обольщения не элегантного, тонкого, с полунамеками и придыханиями, а прямолинейного, портово-кабацкого.

Казалось, надень на нее сетчатые чулки, белую собранную по вороту хлопковую блузку с глубоким вырезом и узкую юбку, обтягивающую начинающую оформляться попу, и всё – ни один двуногий в бескозырке и клешах не устоит. Еще и поножовщину устроят. Таких, с червоточиной, прикрытой нежным пухом невинности, очень любят.

Даже не любят – шалеют от них. Любят потом других совсем – пышненьких, пухленьких, чтоб пироги, пельмени и дома чисто. И женятся на них же. А от таких как она – с ума сходят. Так, чтоб швырнуть где-нибудь в темном углу на барную стойку и чтоб в глазах темно. Была бы черненькая – ну вылитая Кармен. Эдакий ген порочности в ней был. А так – Инга. И было-то девочке лет двенадцать-тринадцать тогда.

Инга действительно успешно занималась гимнастикой и даже ездила на какие-то городские соревнования, потом на республиканские, а потом сгинула. То есть не буквально, конечно, сгинула, а – всякое болтали – говорят, какой-то тренер, лет на двадцать старше. Говорят, судить его даже хотели. Но якобы не смогли подкопаться. Он вроде бы какую-то чемпионку вырастил и еще нескольких готовил к пьедесталу. Как именно готовил – не разглашали, но сделать ничего не смогли. А может, и не хотели.

А эта дуреха влюбилась в него со всей противоречащей ее холодному прибалтийскому происхождению страстью и… Да кто сейчас знает, что там было. Вроде бы аборт, хотя всякое могло быть. Спорт кончился, жизнь нормальная так и не началась. На встрече выпускников кто-то рассказывал, что видел ее в Таиланде – в каком-то баре. Может врали. От нас-то она ушла лет в тринадцать или четырнадцать. Как на сборы начала ездить, так и ушла.

А Лиля… Про Лилю нечего сказать. Не помню ничего. Была она маленькой, неказистой и совершенно неинтересной. Тот случай, когда все «на троечку». И внешность, и характер, и оценки. Только имя – имя хоть как-то выделяло ее из безликой толпы кать, тань и оль.

Но разве могут Инга и Лилия сравниться с Микаэлой? Микаэла – это было что-то уж совсем из ряда вон. А таких, инопланетных, из общего ровнехонького строя выбивающихся, не любят. Еще как не любят. Ну да ладно, это отдельная история. В детстве меня беспрестанно мучили вопросами о происхождении странного, совершенно не женского имени. «Мама небось мальчика хотела, Мишку? А родилась ты?» «Микаэла – это из какой же страны имя? Что-то иностранное? Это какой же нации ты будешь?»

Самую оригинальную версию выдвинула моя новая подружка Танька в первый день знакомства в пионерском лагере «Знамя Ильича», недалеко от Калуги. Меня туда сослали на весь июнь. И я была очень обижена на родителей. Одна, никого знакомых, а тут еще Танька со своими идеями. У твоей мамы, говорит, в молодости был сердечный друг. Михаил.

Так и сказала, представляете? Сердечный друг. А девочка-то из Калужской области, из фабричных.

Откуда в Калужской области сердечные друзья – до сих пор удивляюсь. Есть у меня, правда, предположение. Танька рассказывала, что ее отец играл в местной самодеятельности. В ДК им. Циолковского. Так и сказала. Важная такая. В Калуге, говорит, все Циолковскому посвящено. И в области тоже. Он, говорит, наш, местный. Работал здесь и умер здесь же. Земляк. Вот, может, оттуда, из самодеятельного театра и пришло это непривычное, выбивающееся из общего лексического ряда выражение.

Ну вот, Танька и предположила, что у мамы был сердечный друг Михаил. И она его запомнила. А потом вышла замуж за папу и, чтоб оставить в сердце память (в ней точно было что-то артистическое, в этой курносенькой нескладной белобрысой Таньке), назвала дочку Микаэлой.

– Сценарии бы тебе для театра, подруга, писать, – сказала я тогда.

– В театре пьесы, а не сценарии, – сурово поправила меня Танька. – Сценарии – это в кино. Вот помяни мое слово, я права. Спроси мать как-нибудь на досуге невзначай. Авось и всплывет какой Михаил.

Я обозвала Таньку дурой, и больше мы к этому разговору не возвращались. Она необидчивая была, эта провинциальная девочка Танька.

Да, Микаэла.

На самом деле всё намного интересней. Мои родители были ярыми поклонниками творчества Микаэла Таривердиева. Очень популярный композитор был в те времена. Это тот, который написал музыку к «Семнадцати мгновениям весны». И «Король-Олень» и «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен!» – это все фильмы с его музыкой. И весь цикл фильмов о резиденте. Ах, какой Жженов был красавец в «Ошибке резидента»! Настоящий западный мен. Элегантный как черт. С портсигаром и в пиджаках роскошных. Не чета нашим комбайнерам с кудрявым чубом и в спецовке. Сегодняшние дети и не знают таких картин, а тогда это был взрыв. Событие.

Эти фильмы тогда смотрели все. Буквально все. Жизнь останавливалась, когда показывали очередную серию про Бормана и Штирлица. Папа рассказывал историю, как у них на работе два сослуживца были влюблены в одну коллегу. И соревновались за нее не на жизнь, а на смерть. И устраивали друг другу всякие провокации и подсиживали друг друга, чтобы только соперник выглядел не лучшим образом в глазах пассии. Как-то раз даже чуть не подрались.

Но однажды их сослали в командировку. Черт-те куда, в Амурскую область. И там, в глуши, запертые вечерами в одной комнате (такая вот шутка неудачная), – куда идти после смены на заводе? Кругом тайга, – они вместе смотрели «Семнадцать мгновений весны». И переживали за героев, и предугадывали дальнейший ход событий, и страдали. Приехали мужики в Москву лучшими друзьями. Какая там дама сердца, когда тут великая сила искусства. Дама была быстро забыта, а молодые инженеры, сплотившиеся на почве обычной, такой понятной мужской солидарности – нет, не друг к другу – к Штирлицу! Сколько там лет он не видел жену? – дружили потом долгие годы. Семьями.

Короче говоря, Таривердиев был невероятно знаменит. И решено было назвать мальчика – а ждали, конечно же, мальчика – экстравагантно и с некоторой долей снобизма – Микаэлом. А тут я. Ну невелика беда. Пусть будет Микаэла.

Самое интересное, что мне передалась эта наследственная любовь к Таривердиеву. Помню себя стоящей на огромном венском стуле и поющей песню из только-только вышедшего тогда кинофильма «Ирония судьбы, или С легким паром!». Вокруг много-много гостей, счастливый смех, молодой дедушка, хвастающийся всем своей талантливой внучечкой. И я пою.

Этот фильм уже тогда показывали каждый Новый год, и, конечно же, мои родители, как, впрочем, и все население огромной и по-своему не самой плохой страны, его обожали. И Мягков, и такая элегантная Барбара Брыльска – а волосы как необычно завиты, не по-нашему, концами вовне, а не вовнутрь, – и голос Пугачевой. И композитор – конечно же, Таривердиев! А теперь Микаэла нам споет. Давай, Мика!

Дома меня звали Микой. Дедушка, когда сердился, называл полным именем, а так – только Мика. Мика, Микочка, Микуша. Папа иногда называл Мишкой, но мама на него шикала. «Это ж девочка, ну как ты можешь?!»

В школе пытались было перекроить меня на Эллу. Элла – сокращенное от Микаэла. А то что это за имя такое – Мика? Как кличка у дворняги. Но я быстро объяснила – даром что пигалица, из-за парты не видно, – что я Мика. В крайнем случае Микаэла. Но уж никак не Элла. Нашли Эллочку-людоедочку. Это папа возмущался, когда я ему рассказала. Кто это такая, мне было неизвестно, но я навсегда запомнила, что ко мне это не относится.

Так и была Микой. В старших классах школы, да и потом, в университете, приходилось объяснять всем новым учителям и преподавателям, что это за имя. Что Мика – это не кликуха, а всего лишь сокращение.

Самое интересное началось в Германии. В русском загранпаспорте я так и была записана – Mikhaela. Но мне не нравилось. Написанное латинскими буквами, имя совершенно теряло свою прелесть и самобытность и превращалось в обыденное немецкое женское имя Michaella. Там мне один чиновник и сказал – рано или поздно, когда будете получать немецкий паспорт, уберете нечитаемое «к» и станете Михаэлой. Популярное имя, между прочим. Я была против. Когда всю жизнь чувствуешь свою избранность, как-то не с руки становиться рядовой Михаэлой, которых здесь пруд пруди. А чего не Гретхен какой-нибудь сразу? Чтоб уж сразу в дамки, а?

А потом я встретила своего будущего мужа. Я тогда жила с другим человеком. То есть не с тем, самым первым, бывшим мужем, а с другим. Сложно все. Но дело не в этом. Нас подвели друг к другу.

– Я, – говорит, – Миша. Михаил. Или Михаэль, как здесь говорят. Вот когда паспорт буду немецкий получать, стану Михаэлем уже на законных основаниях. А вас, милая барышня, как величать?

– Отлично, – говорю, – Миша. Будем знакомы. Очень-очень приятно. Я, в принципе, тоже Миша. Микаэла. Так что не тушуйся. У нас уже как минимум общее, одно на двоих, имя.

Он сначала опешил от такой наглости, но потом быстро сориентировался.

– Ну и славно. Так и будем с тобой жить теперь. Михаэль и Микаэла. Фильм «Валентин и Валентина» помнишь? А у нас ремейк будет.

Ну и как-то быстро все произошло. Я потом расскажу. Если коротко, то так и стали жить вместе через пару месяцев. Михаэль и Микаэла.

А потом подоспело время получать немецкое гражданство. То есть не так чтоб сразу – много лет прошло. При получении немецкого паспорта можно сменить имя на более благозвучное. И вот тут я все же выпендрилась. Решила, что теперь я буду Мишель. Вот так вот! А он пусть остается Микаэлем, если ему нравится. Михаэлем то есть. Должны же у нас быть хоть какие-то отличия. Не, отличий до чертиков, но мне хотелось почему-то, чтоб Мишель. Что-то такое французское мне слышалось в этом имени. Круассан, нуар, будуар, Мишель. Мне нравилось. И шло очень, да.

А он у меня действительно стал Михаэлем. Типа, благозвучнее.

Но по утрам, принося завтрак в постель, все равно зовет меня Микой. Микочкой. А вот если я что-то натворила, тогда Мишкой. И я его – Мишкой. Поэтому на окрик «Миша!» где-нибудь в русскоязычной компании мы поворачиваемся до сих пор синхронно. Кто его знает, кого они имеют в виду. Мы оба Миши, так уж вышло.