Текст книги "Прозвище: Вилка"

Воскресенье, 4 июня

Правдивый факт дня: бесподобное притягивает бесподобное.

Однажды папа мне сказал:

– Если когда-нибудь ты полетишь на самолете, обязательно возьми с собой страуса.

– Зачем? – спросила я. Я уже привыкла, что папа у меня необыкновенный, но все равно он не перестает меня удивлять.

– Это будет твоей гарантией. Понимаешь, Вилка, статистическая вероятность того, что твой самолет разобьется, весьма мала. Тебя скорей задавит машина или покусает бешеный пес, и все-таки такая вероятность существует.

Звучит ужасно, правда? Особенно из уст собственного папы. Но вы не забывайте, что он у меня страховой агент, а у них специфический юмор – довольно черный. Или скорее коричневый. Коричневый юмор – это когда все думают, что человек шутит, а вообще-то он говорит на полном серьезе.

– Есть теория, – на полном серьезе продолжил папа, – что в разбившемся самолете загрузка всегда меньше, чем обычно на этом рейсе. Люди опаздывают, заболевают, теряют билеты или просто вдруг отказываются от поездки.

– Правда, что ли?

– Даже есть такая поговорка, – радостно кивает папа. – «Если самолёт забит, значит, точно долетит»! Но проверить это никак не получается, такие данные авиакомпании обычно не разглашают.

– А при чем здесь страус?

– При всем! – папа воздевает палец к потолку. – Вероятность того, что страус погибнет, разбившись на самолете, равна почти нулю. Так что всегда бери его с собой, не прогадаешь.

– Но у меня нет страуса.

– Да? – рассеянно переспрашивает па-па и, надев вместо своей бабушкину шляпу, уходит на работу.

Еще несколько дней после того разговора я не могла спать. Мне все мерещилось что-то, мерещилось. В основном это были разбивающиеся самолеты и бешеные псы, кусающие меня за ногу. Бабушка пела мне на ночь колыбельные, которые не помогали, а потом вышибала меня медвежьей дозой детского снотворного. Неизвестно, как долго бы все это тянулось, если бы однажды папа с видом заговорщика не преподнес мне страуса. Он купил его в «Детском мире». В страуса была встроена погремушка, а на этикетке написано: «Детям от 0 лет». Мне было шесть, но все равно это помогло. Кстати, я вам обещала рассказать про день рождения, так что слушайте.

Это было ужасно. Просто тихий ужас, а не веселая вечеринка в кругу подруг. А все опять из-за Пашки. Математическая вероятность того, что он найдет нас в том кафе, была даже меньше, чем у страуса в самолете. Но вы просто не знаете Пашку! И я его, оказывается, тоже не знала.

Он в меня влюблен. Это я вчера окончательно поняла. Вернее, это мне Танюся сказала.

Мы сидели с ней и с Ирочкой в кафе. Без бабушки! Без папы! Даже не в кафе, а в настоящем ресторане. Я была в джинсах, в футболке с Билли Айлиш и накрашенная. Видела бы меня сейчас бабушка. Просто я до этого переоделась в туалете. Платье с бантом и гольфы сняла, а волосы распустила. Ухо у меня еще не прошло – пульсировало, как после школьной дискотеки, но я решила не обращать на него внимания. В туалете висела всего одна лампочка, а по стенке полз таракан. Было сумрачно, как в каком-то триллере, и я не очень видела себя в зеркале. Красилась я на ощупь, но девочки все равно отпали, когда я вошла в зал. Танюся сказала, что я похожа на Беллу Хадид, а Ирочка – что на инопланетянина. А двое мужчин за столиком у окна, когда меня увидели, сразу отвернулись и стали глядеть на улицу.

Сначала все было просто супер. Я разворачивала подарки, читала открытки, а девочки пели по-английски «С днем рождения тебя!». Танюся мне подарила рюкзак с Гарри Стайл-сом, а Ирочка блокнот и постер – тоже с ним. Им обеим больше нравится Фогель, но тут я согласна с бабушкой: ему не хватает мужественности. Бабушка, конечно, немного по-другому сказала, с присущей ей прямотой:

– Глиста в скафандре.

Но девочкам лучше про это не знать, а то они совсем перестанут с ней здороваться. Они ее и так уже избегают.

Ну и. Мы заказали алкогольные коктейли. Но вместо «Кровавой Мэри» официант принес нам клюквенный морс. На Танюсин резонный вопрос: «Вы что, перепутали заказ?», он ответил, что ничего он не перепутал, и долго смотрел сначала на Танюсю с Ирочкой, а потом на меня. Я испугалась, что сейчас он потребует у нас паспорт, и быстро перевела разговор на другую тему (все равно мне с антибиотиками нельзя). Я заказала сосиски! Обожаю сосиски с пюре из концентрата! Но бабушка лучше умрет, чем позволит мне это съесть. Однажды она рассказала историю, после которой я еще больше влюбилась в сосиски. Про драгоценный перстень. Когда бабушка была маленькой, она тоже очень их любила, в те стародавние времена сосиски считались в бабушкиной семье деликатесом. Однажды маленькая бабушка нашла в сосиске золотой перстень. Конечно, она сразу отдала его маме, моей прабабушке. Они продали его и купили квартиру в новостройке и диван (перстень оказался старинный и очень дорогой). Но с тех пор бабушка даже глядеть не может на сосиски, потому что кроме перстня, в той сосиске был еще палец. Причем мужской.

Ирочка заказала то же, что и я, а Танюся – лобстера. Просто потому, что она у нас такая необычная. Увидела в меню лобстера и сразу соблазнилась. Я моментально вспотела. Я мысленно пересчитала деньги в кошельке и поняла, что на лобстера нам точно не хватит. Но как сказать об этом лучшей подруге, которую ты в первый раз в жизни пригласила в ресторан? Никак, особенно учитывая Танюсин сварливый характер и «тройку» по математике. Поэтому я решила ничего ей пока не говорить, а потом что-нибудь придумать.

Танюся носит две косички. Звучит мило и даже романтично, но на самом деле это делает ее похожей на викинга. Она у меня крупная. А Ирочка – наоборот – худющая, как палочник. Это такое насекомое, похожее на веточку от дерева. Сидит себе на деревянном стуле – с интерьером почти слилась. Она мечтает стать моделью, поэтому почти не ест – только в таких исключительных случаях, как сегодня. А на большой перемене сосет палочку от мороженого, которое я до этого съела.

Я сидела и рассматривала цветы в вазочке на столе. Танюся сказала, что они пластиковые, а я думала, что живые – просто они завяли. Но Танюся настаивала на своем. Она даже понюхала цветочки и попробовала их жевать.

– Точно пластиковые.

Мне не хотелось с ней спорить, потому что я уже заметила тех парней. Их тоже было трое. Им было лет по восемнадцать, наверное, но они все равно пили морс. Они сидели совсем близко, метрах в двух – и тоже нас заметили. Они стали периодически на нас поглядывать и улыбаться. Особенно улыбался один – кудрявый, в очках. Он был похож на моего папу, а у нас с мамой вкусы одинаковые.

Сразу стало в кафе интересней! Даже потолок как будто порозовел, а увядшие цветы в вазочке воспряли духом. Ведь не сосиски же есть мы сюда пришли.

Мы с девочками по очереди сбегали в туалет посмотреться в зеркало и распределить парней. Мне сразу достался очкарик, а Танюся с Ирочкой никак не могли поделить между собой блондина. Но потом Ирочка сдалась. Мы вернулись за столик и завели светскую беседу, изящно попивая при этом морс. Беседовали мы, конечно, о погоде. Кроме погоды ничего больше не идет на ум, когда на тебя так смотрят из-за соседнего столика.

– Сегодня жарко, – сказала Танюся и стала грациозно обмахиваться меню. – Душно просто невероятно!

Оно было в деревянной обложке, поэтому, если честно, выходило у нее не очень грациозно. Я все боялась, что Танюся случайно ударит по голове сидящую рядом Ирочку.

– Кажется, скоро пойдет дождь, – нараспев сказала Ирочка, и тут обе уставились на меня.

А на меня вдруг нашел ступор. Я понимала, что подруги и те парни за столиком ждут от меня чего-то. Потому что все вдруг разом замолчали. Чего-то такого! Необыкновенного, прекрасного и одновременно остроумного. И чтобы все это было про погоду. Но я молчала, и со мной молчал уже весь ресторан. Перестали греметь ножи, звякать бокалы, свистеть у чайников свистки на кухне, и даже бармен убавил громкость у телевизора. Все в предвкушении смотрели на меня.

– Мммм, – выдавила я наконец и уставилась в окошко, чтобы только не видеть лица подруг. И все это замершее вокруг меня тоже не видеть.

Вообще, я люблю смотреть в окна – там все время разная картина. Например, в один день лужа, а в другой – уже нет. Или вон зонтик с попугаем, как сейчас.

– Зонтики – как праздники на ножках, – вдруг сказала я и опять посмотрела на того парня в очках. Интересно, я ему нравлюсь? Если честно, с трудом могу себе это представить. Я и себе-то нравлюсь только в исключительных случаях.

Его очки вдруг радостно сверкнули, вновь загремели ножи и бокалы, а наша беседа полилась рекой.

И вот, когда, казалось бы, все стало складываться прекрасно, когда кудрявый парень просто уже весь светился от счастья, глядя в мою сторону, появился он. Пашка. С той самой минуты все пошло кувырком.

Но вы про Пашку еще ничего не знаете.

Он – сталкер. Но не потому, что он хорошо ориентируется на местности, а потому, что везде ходит за мной. Буквально по пятам. Стоит мне выйти из дома – и я сразу на него натыкаюсь. В магазине, на улице, в трамвае, в поликлинике, в библиотеке. А однажды я встретила его в перинатальном центре, когда возила котлеты и сок двоюродной сестре. Пашка сидел в очереди на УЗИ, в плотном ряду беременных женщин. При этом он делал вид, словно здесь, в этой очереди, он сидит не первый день, тут он уже свой в доску. Он даже надел бахилы на кроссовки, а в руках крутил номерок из гардероба. Пашка притворялся, что не замечает меня. Якобы он увлечен беседой с женщиной в трико. Кажется, она была на девятом месяце беременности. Я встала в уголок и прислушалась. Пашка рассказывал о том, как правильно дышать во время родов. Мне надоело смотреть, как он пудрит несчастной мозги, я подошла к ним и сказала:

– Пашка, хватит за мной следить.

И знаете, что он сделал? Знаете, что сделал этот несчастный Пашенций? Он претворился, что видит меня впервые! Я, было, возмутилась, но очередь сразу приняла его сторону – мерзавец успел ее обаять. Беременные стали махать на меня руками и кричать «Кыш! Кыш!», словно я какая-нибудь курица. А одна беременная пригрозила мне полицией, а потом еще кулаком. В общем, мне пришлось ретироваться. Я даже котлеты от огорчения забыла передать.

А еще он слушает тяжелый рок. Все эти дждждж-тудудуду-джджджи! У меня от таких звуков сразу ломается голова. Бабушка однажды посмотрела концерт Пашкиной любимой группы «Рамштайн» – случайно, она диски перепутала – и сказала:

– Белые люди, а как нецивилизованно неистовствуют!

Там музыканты на сцене друг об дружку разбивают гитары. Пашка говорит, это оттого, что в их песнях глубокие эмоциональные миры. Они очень, на самом деле, ощутимые, но у меня почему-то никак не получается их ощутить.

Но надо сказать, при всей своей эксцентричности Пашка очень умный. Он самый умный в нашем классе, хотя и двоечник. Но папа говорит, что оценки вообще ничего не значат для жизни и что среди двоечников обычно попадаются самые гениальные личности. Я с ним согласна. Согласна и нет. Сама я отличница. И даже если бы я сильно захотела стать двоечницей, у меня бы все равно не получилось. Потому что я не люблю расстраивать. Я радовать люблю! А бабушка и наша классная Тома сильно расстроятся, если я вдруг начну хватать двойки.

И вот, этот безумец – рябой и красный, как спелая садовая клубника, – стоял сейчас перед нашим столиком, загораживая мне своей щуплой-щуплой спиной очкарика. В руках он держал какой-то смутно знакомый мне пакет. И тогда я решила действовать его же методом. Я притворилась, что впервые его вижу.

– Мальчик, тебе чего? – спросила я на голубом глазу, пиная под столом Танюсю и Ирочку.

Они тоже учатся в нашем классе и Кузина отлично знают. Кузин – это Пашкина фамилия.

– Ты что пинаешься? – взвизгнула Ирочка и сразу побледнела. Наверное, в этот момент Танюся пнула ее еще сильней.

– Отойди в сторону, мальчик, – сказала догадливая Танюся и посмотрела на него, как будто он, не знаю, бесшеий монстр из космоса! – Ты нам тень на стол отбрасываешь.

Краем глаза я заметила, что очкарик как раз вытянул шею. Он даже подобрался весь и привстал на цыпочки. Наверное, чтобы ему лучше было видно, что тут у нас творится. «Какая у него все-таки шея! – успела подумать я. – Просто лебединая».

Но Пашка на нас не обиделся, он не из таких. Кузин сразу все понял. Раскусил, так сказать, наш коварный план. Он просто взял и водрузил на стол свой пакет. Я решила, что это, видимо, подарок, а от подарков все-таки отказываться неудобно, даже в такой ситуации. Поэтому я выдавила из себя полусантиметровую улыбочку и заглянула внутрь.

Все у меня внутри оборвалось. Висело-висело на тоненькой ниточке, а потом – БАЦ! – и оборвалось.

– Ты в туалете забыла, – громко объявил Пашка на весь ресторан.

– Это не я. Ничего я в туалете не забывала! – сказала я. – Меня вообще там не было.

– Ну-ка, ну-ка, – сказала Танюся и сразу полезла в пакет.

Вот она медленно тянет к нему руку. Вот ее пальцы с накладными ногтями касаются шуршащего целлофана. Вот она уже просовывает их внутрь… Все это неторопливо происходило у меня на глазах, как в какой-то замедленной съемке. Еще минуту-другую и Танюся, а с нею весь белый свет узнают, что лежит в этом проклятом пакете с дурацким зайцем!

Этого я допустить не могла. Потому что там лежало мое платье с бантом. Розовое. И еще гольфы.

Это платье бабушка купила в прошлом году. Мне оно сразу понравилось, розовое мне к лицу. Но когда я показала платье Танюсе, она сказала, что точно такое же, вот точно с таким же пятном на груди (бабушка его так и не вывела до конца), ее мама позавчера отнесла в комиссионку. Там покупают вещи бедные люди.

– Вы бедные? – прямо спросила Танюся и жалостливо посмотрела на меня.

Я сказала, что нет, и Танюся мне не поверила. Потом она еще несколько дней носила мне в школу бутерброды с колбасой, пока я не попросила ее больше этого не делать.

Теперь сами понимаете, что я никак не могла позволить, чтобы мой пакет с зайцем был раскрыт. Поэтому я вырвала его из Танюсиных рук и ВЫШВЫРНУЛА!

Куда я его вышвырнула, я сама не поняла. У меня было какое-то светло-молочное помутнение перед глазами.

– Что вы себе позволяете?! – раздался оглушительный женский крик.

Это кричал наш официант. Он почему-то лежал на полу между нашим столиком и столиком тех парней, а рядом с ним лежало что-то розовое. Я решила, что платье, но нет.

Это был Танюсин этот… как там его… лобстер.

Все сразу вокруг зашумело, запричитало, заворочалось, к официанту подскочили какие-то люди в коричневом, Танюся с Ирочкой расплакались и побежали в туалет, парень в очках куда-то делся (блондин с брюнетом тоже), а Пашка почему-то оказался вдруг за нашим столиком.

Он сидел на стуле напротив меня и улыбался, как дурачок. А потом он достал из кармана спичечный коробок и вложил мне его в руку.

Что было дальше, даже вспоминать не хочется. Сосисок с пюре мы так и не поели, потому что нас выдворили из кафе. Лобстера, кстати, тоже, хоть Танюся и порывалась соскрести его с пола и унести домой в одноразовом контейнере. Но заплатить мне все равно пришлось. Вернее, пришлось нам – напополам с Кузиным. Но я сказала, что обязательно потом ему отдам. А он сказал, ладно, и проводил меня до дома.

Вот.

PS: А в спичечном коробке оказалась курица. Не живая на этот раз, а из зеленого камушка. Пашка ее вырезал, когда в январе был на море. Вот из-за этой курицы Танюся и решила, что он в меня влюбился. Хотя у подъезда Кузин заявил, что я сама курица натуральная.

Четверг, 8 июня

Правдивый факт дня: лизнуть свой локоть невозможно анатомически.

Можно много узнать о жизни, наблюдая за курицами. Я ем тушеную печень в сметане и наблюдаю за Васей. Она скачет на одной ноге по кухонному полу. Как по минному полю. Это куриная привычка – результат тяжелой жизни на птицефабрике имени «50-летия СССР». Но Вася уже оттаивает, слава богу. Раньше она из коробки днями не вылезала. А ела только опилки, которыми бабушка посыпает землю в горшках. Выбиралась по ночам и клевала, бедолага.

– Может ее конфетками покормить? – предложил папа.

– Не надо, еще подавится, – осторожничаю я. Мне совсем не жалко конфет, мне для Васи вообще ничего не жалко. Просто я ее жалею. Бабушка говорит, жалость – низменное чувство. Она говорит, что папа женился на маме из жалости, и вон что из этого вышло. А я считаю, что женились они по обоюдной любви. Они же, глупые, не знали, что придется им жить вместе с бабушкой.

У нее любимый цвет – серый. Потому что немаркий. У бабушки, если шкаф откроешь, все-все серое: платья, юбки, кофточки. А в самых торжественных случаях (например, на свадьбу моей двоюродной сестры) бабушка надевает любимый костюм из серого кружева на подкладке и всегда производит в нем фурор. На прошлый день рождения папа подарил ей книжку «Пятьдесят оттенков серого», и бабушка обрадовалась! Думала, это что-то о моде для пожилых. Но потом мы эту книжку отнесли в «Уличную библиотеку» – такой деревянный шкаф на улице Горького.

Серый, конечно, не самый интересный цвет в мире, прямо скажем, зато он гармонирует с тучами. Бабушка – это туча, думала я, когда была маленькая. Грозодож-девая. Сначала она молча пухнет, шурует туда-сюда по кухне, как по небу, цвет и силу набирая, кастрюлями звякает. Потом в ней что-то КАК сверкнет, КАК загрохочет! И прольется дождем, после которого все в доме вновь зацветет и запахнет озоном.

Вот такая у меня бабушка. Я ее люблю! Люблю и боюсь одновременно.

– Опять не ешь? – спрашивает она.

– Не ем я печени, – задумчиво отвечает папа, глядя в пространство между холодильником и стеной.

– Это еще почему?

– Мне кажется, она живая. Если долго на нее смотреть – она ползает по тарелке, медленно-медленно.

Зря это папа сказал. Сейчас начнется. Бабушка не любит, когда на тарелке остается еда.

– Давай я за тебя доем, – шепчу ему на ухо.

Но папа не слышит. Он мыслями где-то. В отличие от меня, он бабушку совсем не боится. Хотя она может мокрым полотенцем замахнуться. Я вижу, как бабушка начинает расти, увеличивается в размере – скоро лампочку на потолке заденет макушкой. Но тут раздается телефонный звонок, и папа уносится вдаль. Вернее, в свою спальню, где стоит домашний телефон.

– Опять ЭТА звонит, – поджимает губы бабушка.

– Откуда ты знаешь? Может, не она.

– Я все на свете знаю, – чеканит бабушка и идет в коридор. Сейчас она тихонько возьмет трубку параллельного телефона, приложит к ней носовой платок и, как шпионка из голливудского фильма, будет подслушивать. А мобильник у папы как всегда разряжен – ему даже не перезвонить.

Да, бабушка у нас все знает, все видит. Она как рентген. Однажды папа купил с рук подержанный принтер со встроенным сканером, а у него не было руководства пользователя. Так бабушка две недели подряд нажимала на разные кнопки, пока не поняла, как он работает.

– Бабушка, подслушивать нехорошо! – шепотом кричу я ей вслед. Надо было крикнуть погромче, чтобы папа в спальне услышал.

Я быстренько доедаю папину печень, то есть говяжью (худеть я решила со следующего понедельника), наливаю себе чая с пирогом и жду. Что-то сейчас будет. Обычно после звонков библиотекарши в нашем доме наступает минута молчания. Это бабушка обижается. Иногда минута может длиться часами, реже – сутками, но такое тоже было один раз. Это когда бабушка узнала (из подслушанного разговора), что библиотекарша взяла квартиру в ипотеку и хочет теперь, чтобы папа переехал к ней жить.

– Только через мой хладный труп! – сказала на это бабушка. Причем прямо в трубку, прямо через носовой платок – в ухо ни о чем не подозревающей библиотекарше.

Она, кстати, до сих пор думает, что это были помехи на линии. Не может поверить в то, что родная мама ее возлюбленного подслушивает чужие телефонные разговоры. Вообразить себе такого не может! Интеллигентная женщина. У нее дома живут две кошки и лабораторная крыса, мне папа рассказывал.

И тут на кухню входят папа с бабушкой – причем одновременно. Они садятся за стол напротив друг друга и не глядят друг на друга. Я понимаю: что-то произошло. Случилось что-то! Между ними сгусток энергии шурует, злой-презлой. И мне становится жутко. Обычно они сразу начинают ругаться.

– Ну что, допрыгались, голубцы? – наконец говорит бабушка, и я вижу, что у нее дрожат руки. Наверное, от бессилия. Бабушка против любви бессильна, это понимает даже сама бабушка. А голубцами она почему-то называет голубей.

– Ну почему сразу голубцы? – виновато выводит папа.

– Да потому что мозга у тебя в голове, как у голубца! У Васьки и то больше!

Услышав свое имя, Вася высовывается на секунду из коробки и говорит: «Квох!». А меня вдруг пронзает страшная догадка. Папа с библиотекаршей допрыгались, и это может значить лишь одно.

Не мне. И не бабушке. Не нам катать коляски в утреннем тумане!

А БИБ-ЛИ-О-ТЕКАРШЕ!