Электронная библиотека » Анна Нимова » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 13 февраля 2016, 13:00


Автор книги: Анна Нимова


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Неизвестно, чем всё закончилось, если бы в конце спора папашу Арно не озарило.

– Впрочем, господа, если хотите, можете оставаться прямо здесь. Гостей больше не ожидается, лавки сдвинем, а тюфяки я принесу.

Предложение было воспринято с некоторой благосклонностью, и мы, наконец, начали готовиться ко сну. По требованию гвардейцев хозяин вышел во двор ещё раз проверить, хорошо ли заперты въездные ворота, а я быстро убрал остатки от ужина. После этого мы отправились за тюфяками, по дороге папаша Арно шепнул:

– Послушай, Корнелиус, ложись-ка ты сегодня в кухне. А если что – беги скорее наверх и разбуди нас с Анной.

Я молча кивнул и про себя обрадовался представившейся возможности лучше присмотреться к гостям. То ли причина тому их необычные лица, а может, незнакомый язык, но сильно будоражили они мое любопытство. Не думать о гостях я уже не мог, и, словно угадав мои мысли, папаша Арно вдруг рассердился.

– Сразу отправляйся спать, да не вздумай с ними разговаривать!

И безо всякой надобности опять дернул моё ухо.

Вдвоем мы перетащили тюфяки и расстелили их на полу, как раз посередине таверны. Однако гости посчитали, что им удобнее спать порознь. Люди со смуглыми лицами устроились у стены, а королевские гвардейцы, посовещавшись, решили спать ближе к двери. Меня это не удивило: ещё во время ужина заметил, что, хотя они и путешествуют вместе, друг с другом почти не разговаривают. Конечно, большая разница между дорожным плащом и формой королевской гвардии, – рассуждал я, – как гвардейцы кричали на хозяина, он им и возразить не посмел. С простым человеком они не церемонятся, а уж если едут вместе, значит, это особый случай. Получается, всё-таки важные господа – эти люди со смуглыми лицами, если гвардейцы приставлены их охранять. Но как они оказались в нашем лесу, в стороне от прямой дороги…

С этими мыслями я остался в кухне. Папаша Арно загасил светильники, кроме одного, как раз рядом с лестницей, было слышно, как он медленно поднимается по ступеням. Вскоре шаги затихли.

Я сидел на полу и смотрел сквозь занавесь, как дрожит и качается робкий огонек: он то расплывался, то становился совсем крошечным. Если ты не один, ночная тишина никогда не бывает полной. До меня то и дело долетали шорохи, сонное бормотание и вздохи засыпающих людей.

Наконец, почувствовав, что сам засыпаю, с удовольствием опустился на теплый пол и уже предвкушал увидеть какой-нибудь приятный сон, как вдруг послышались осторожные шаги. От движения занавесь затрепетала, потом слегка отодвинулась, и смутная тень заглянула в кухню. Сонный, я приподнялся с пола, чтобы рассмотреть вошедшего. Вероятно, он нагнулся ко мне, но не рассчитал, и в темноте наши головы едва не столкнулись. Скорее догадался, чем разглядел лицо мальчика, а потом услышал его шепот:

– Можешь дать воды?

Сон мгновенно слетел с меня, так неожиданно было услышать, что он говорит теми же словами, что и я.

*****
6

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга молча. Я пытался сообразить, должен ли ему что-то ответить или просто показать, в каком кувшине стоит вода. Так и не дождавшись ответа, мальчик продолжал тем же шепотом:

– Без воды не уснуть, от вашей свинины в горле пересохло.

И добавил:

– Как твое имя?

Вероятно, приключения того вечера подействовали так сильно, что я не удержался перед соблазном и все же вступил в разговор:

– Я думал: вы нездешние… Ты говоришь по-французски?

– Ты прав, мы нездешние, – откликнулся он. – Но моя мать была француженкой, и на этом языке я учился разговаривать… Так как тебя зовут?

– Корнелиус. А ты…

– Ансельми.

– Ансельми, – с удивлением повторил я. Никогда не слышал подобного имени.

Он говорил с непривычным акцентом, но плавная речь звучала так красиво, казалось, слова рождаются сами по себе, без его участия, и ему остается самое легкое: просто их произнести. Мой же язык был как деревянный и так беден, что завязать разговор стоило больших трудов. Сам не знаю, зачем я спросил:

– Ты много путешествовал?

– О, да! Приходилось… Когда я появился на свет, мои родители жили в Вероне, а потом мы переехали в Венецию.

Я решил умолчать, что никогда не слыхал ни о Вероне, ни о Венеции.

– А сейчас где твои родители?

Он сделал неопределенный жест рукой.

– Они уехали… Всё-таки можешь дать воды?

Стараясь двигаться как можно тише, я снял с полки кувшин.

– Мои родители живут в соседней деревне. Те другие, что с тобой, тоже говорят на французском?

– Очень плохо. Сказать по правде, они меня для того и взяли, чтобы поменьше объясняться. Так что это я при них, а не они со мной.

И тихонько рассмеялся своей шутке. Напившись, мой неожиданный собеседник опустился на пол, мне пришлось усесться рядом.

– Значит, ты из соседней деревни, а живешь на этом дворе. Сколько же тебе лет?

– Тринадцать лет и четыре месяца.

– Четыре месяца? Умеешь считать? Это неплохо. И чем же приходится здесь заниматься?

Я подумал: оказывается весьма приятно, когда к тебе проявляют интерес. Это заставило окончательно позабыть о наставлениях папаши Арно и продолжить беседу. Одно омрачало наш разговор – моя ужасная речь, позже Ансельми не упускал случая, чтобы подшутить надо мной, меня же воспоминания об этом до сих пор повергают в смущение.

– Я разношу еду, убираю со стола.

Ансельми искоса посмотрел, но ничего не ответил. Я поторопился прервать наступившее было молчание.

– А что делаешь ты?

– Я? Да, пожалуй, вроде тебя… Подношу, убираю. Конечно, я нетерпелив, но, думаю, придется заниматься этим годы, прежде чем мне доверят серьезную работу и сделают мастером.

– Мастером?

– Ну да, мастером. Как Антонио и Пьетро. И французский король прикажет своим слугам охранять меня, – он снова улыбнулся.

– Кто такие Антонио и Пьетро?

– Антонио и Пьетро ты видел за ужином – два пожилых мужчины среди нас. Они приглашены ко двору, чтобы открыть мастерскую.

Чем больше мы говорили, тем больше рождалось вопросов. Разговор велся едва слышно, а из комнаты наверху до нас долетал звучный храп папаши Арно, так что внезапное появление хозяина в кухне меня не беспокоило. Но можно ли задавать столько вопросов совсем незнакомому человеку? Я замолчал в нерешительности. Однако Ансельми разрешил мои сомнения и, удобно вытянувшись на полу, сам продолжил разговор:

– Мы выехали ещё в прошлом месяце. В Лионе пришлось задержаться, чуть не вернулись обратно. Но теперь дороги назад нет, только в Париж.

Про Париж я, конечно, знал и решился спросить:

– А что вы будете делать в мастерской?

Ансельми задумался, потом быстро поднялся и вышел, стараясь не потревожить ночную тишину. Я решил, что он совсем утомился от разговора со мной и ушел спать, однако вскоре он вернулся, держа в руках дорожную суму. Снова опустившись рядом, Ансельми размотал узел и начал перебирать вещи. Наконец, вытащив какой-то небольшой предмет округлой формы, повернулся ко мне:

– Можешь протянуть руку, чтобы на неё падал свет?

Ничего особенного в его просьбе я не усмотрел, поэтому согласился. В руках Ансельми держал нечто вроде маленькой оправы. В похожие оправы в нашей церкви вкладывали картинки с нарисованными деяниями святых; он положил мне её на ладонь, и я почувствовал прохладу, исходящую от поверхности. Взяв мою ладонь в свою руку, Ансельми глазами показал мне смотреть на оправу, а сам начал медленно поворачивать руку так, что вскоре оправа оказалась как раз напротив моего лица. Тогда я увидел, что сделана она не из дерева и не из железа, хотя такая же твердая и гладкая на ощупь. По мере того, как рука моя приближалась, поверхность оправы светлела. Для чего же может служить сей странный предмет, – удивлялся я про себя, как вдруг из середины оправы вырвался луч, а за ним… На меня отчетливо смотрели чьи-то глаза! Не нарисованные, нет, они двигались, словно живые.

Приглушенно вскрикнув, я отшатнулся. Колдовство! Колдовство, колдовство!! Оправа выпала из моих рук, и Ансельми едва успел подхватить её, прежде чем она покатилась по полу. Я бросился к дальнему углу кухни. Учили же меня, почему я, глупый, пренебрег советами старших! Вот до чего может довести непослушание, только что мы чуть не вызвали самого дьявола, что бы я сказал на это папаше Арно! Рот мой сам раскрылся, я хотел кричать, позвать на помощь, пока страшный дух не успел окончательно проникнуть в наш дом.

Кто-то бросился ко мне и изо всех сил сжал мою голову. Принимая его за разбушевавшегося духа, я отчаянно вырывался, когда заметил, что это всего лишь Ансельми пытается удержать меня от крика. И, хотя с виду он был не намного выше и такой же худой, явно он оказался сильнее и смог заставить меня молчать.

Увидев, что кроме нас двоих в кухне больше никто не появился, я понемногу успокоился. Однако наша борьба наделала шуму. Стало слышно, как за занавесью кто-то ворочается. Храп из комнаты папаши Арно оборвался, и, несмотря на пережитый ужас, я почувствовал, что появление в кухне хозяина или кого-то из гостей принесет новые неприятности. Видимо, Ансельми тоже не жаждал встретить своих товарищей, и, не сговариваясь, мы забились в самый угол, тесно прижавшись друг к другу, стараясь успокоиться и даже дышать беззвучно.

Странное чувство охватило меня тогда. Мне казалось, что однажды мы уже сидели вот так, и знаю я Ансельми очень давно. Хотя родились мы и жили далеко друг от друга, незримая связь существует между нами, и связаны мы ей словно старший и младший брат. Его ладонь всё ещё сжимала мой рот, но сила ослабла, и я чувствовал, как тепло руки согревает моё лицо. Мне захотелось повернуться и вот так же приложить руку к его щеке, но я не осмелился это сделать.

Прошло какое-то время, прежде чем все шорохи улеглись. Наконец, я решился взглянуть и смутился, встретившись с его глазами.

– Я так и думал, что раньше ты не видел ничего подобного, – шепнул он мне.

– Что это было? Что? Какое-то колдовство, да? Где тебя научили колдовать?

– Ну что ты, какое колдовство… Мы называем это – зеркало. Обычное зеркало. Его делают в Венеции, чтобы каждый, кто захочет, мог в нем видеть самого себя. А французский король пожелал иметь такую мастерскую в Париже. Он и пригласил итальянских мастеров.

– Так вы из Италии?

– Я же говорил: мы выехали из Венеции. Но вообще-то об этом никто не должен знать, пока мы не доберемся до Парижа.

– Почему это тайна?

Ансельми пристально смотрел на меня.

– Я сам удивляюсь, что не боюсь говорить с тобой… Но я спокоен: тебе некому рассказать, а если и скажешь, кто тебе поверит.

Слова его – чистая правда: вряд ли когда-нибудь решился заговорить об этом с папашей Арно.

– Ты хочешь сказать, что я видел там себя? То есть это были мои глаза?

– Ну, конечно, а ты их не узнал? Хотя, что тут удивительного – ты так испугался. Но это было твое лицо, уж поверь мне.

Раскрыв ладонь, он посмотрел теперь на оправу, сперва задумчиво, но взгляд его постепенно менялся, а глаза смотрели так внимательно, словно видели что-то особенное, недоступное другим.

Страх и любопытство попеременно терзали меня, что говорить, старость мудра и предусмотрительна, а в юности любопытство всегда берет над нами верх – я оказался не исключением. Но что тут может быть опасного, если Ансельми так спокоен, и тишина по-прежнему окружает нас? И если сам французский король желает иметь сей предмет, что тогда может быть предосудительного?

– Можешь показать ещё раз, Ансельми?

С недоверием я опять смотрел. Как в такой крошечной оправе может поместиться моё лицо? Я видел в ней то маленькое, чуть оттопыренное ухо и светлые волосы, торчащие над ним, то сжатые губы. Я приоткрыл рот, и губы в оправе слегка раздвинулись! И впрямь колдовство, как такое может быть… Пробовал улыбнуться – и в ответ получил такую же неуверенную улыбку. Нахмурил лоб – и на лбу в оправе проявились черточки. Под ними двигались глаза – как бы я ни поворачивал оправу, они неотрывно смотрели на меня.

Ансельми молча наблюдал за моими гримасами. Потом поднялся.

– Ладно, уже совсем поздно, а утром рано вставать…

Неохотно я протянул ему оправу, и снова почувствовал тепло руки Ансельми, когда его пальцы слегка задели мои. Хотелось попросить его не уходить, но я лишь спросил напоследок:

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать скоро.

И, помедлив, добавил:

– А ты наблюдательный, Корнелиус.

*****
7

Удивительно, но в ту ночь я заснул сразу после его ухода. И странные сны явились ко мне: лежа на жестком полу, я грезил, как вокруг распускается сад, и цветы в нем на невиданно длинных стеблях то высились каждый на своем месте, то начинали кружиться, раскачиваясь и выгибаясь, их лепестки вихрем летели над моей головой. Цветы умели разговаривать, склоняясь, шептались между собой, но я ничего не разобрал, кроме своего имени.

Потом увидел двух девушек, похожие, словно сестры, совсем крохотные, они носились наперегонки друг за другом, и голоса их перекликались, только что совсем близко и вскоре едва слышно, где-то вдали. Во сне мне показалось, что это племянницы хозяина, я окликнул их, но когда они подбежали, понял свою ошибку: их лица оказались совсем незнакомы. Тонкие невесомые фигурки почти растворялись в воздухе, а глаза ласково и безмятежно смотрели на меня. Застенчиво я стоял с ними – ранее такие создания никогда мне не являлись.

Одна из девушек протянула руки, словно приглашая в свою забавную игру, и вдруг её глаза стали расти, меняться, пока не превратились в глаза Ансельми, такие же огромные, черные, со множеством отраженных огней, пляшущих в каком-то безудержном веселье. Девушка грубо схватила меня за плечи и принялась что было сил трясти…

– Оставь, оставь, я не сделал ничего дурного, – вскричал я и… проснулся.

За плечи, стараясь разбудить, держала мамаша Арно.

– Ну же, Корнелиус, ты совсем разоспался… Вставай скорее, господа хотят ехать, надо посмотреть, что там с лошадьми.

Не вполне проснувшись, я поднялся с пола. Перед глазами пробегали обрывки сна, но я не мог разобрать, что только снилось мне, а что действительно случилось прошлой ночью. Многое из того, что наполнило мою память за последний день, не соответствовало жизни, которую я привык вести, а потому казалось невозможным.

Проходя через таверну, я поискал глазами мальчика, но не нашел: то ли он вышел, то ли ещё спал. А может, он мне привиделся? За столом сидели двое пожилых мужчин – один из которых успел набросить плащ – и такие же заспанные, как я, королевские гвардейцы. Если всё остальное – сон, тогда действительно со мной происходит что-то неладное. Мне стало не по себе.

На дворе было морозно и темно, солнце ещё дремало на самом краю неба. Что-то зашуршало под ногами, приглядевшись, я рассмотрел остатки соломы, сначала не догадался, как она могла попасть на двор ночью, а потом вспомнил: мы ведь переносили тюфяки. Надо же, я и не заметил, как из них сыпалась солома, будет теперь папаше Арно чем занять меня утром пораньше.

Я прошел к лошадям, когда же взялся за ручку, чтобы открыть дверь в стойло, на мое плечо опустилась чья-то рука. От неожиданности я сильно вздрогнул, оглянувшись, увидел Ансельми.

– Видел, как ты вышел и решил пойти за тобой.

Я же не нашел ничего лучше, чем сказать:

– Почему ты так решил?

Ансельми усмехнулся.

– Не думаю, что иначе нам удалось бы с тобой попрощаться, уж больно хозяин твой суров. А знаешь, я решил, что оставлю его тебе.

И в руку мою легла знакомая оправа. Значит, это был не сон – я почувствовал на душе облегчение.

– Только спрячь хорошенько и никому не показывай. А то отберут да тебя же поколотят. Я и сам раньше никому не говорил, что оно у меня есть. Просто вчера хотел рассказать, что мы будем делать в Париже, но без него ты бы не понял.

– А как же ты сам? – только и смог я спросить.

– Ну, я же буду работать в мастерской, наверняка мне что-нибудь перепадет.

Всё-таки я в нерешительности держал оправу в руке. Очевидно, превратно поняв мои сомнения, Ансельми поспешил объяснить:

– Ты не думай ничего плохого, мне его подарил один из мастеров, с которым довелось работать. На самом деле, на нем трещинки и для продажи всё равно не годилось, вот я и выпросил у мастера. Только осторожно обращайся: оно хрупкое, легко повредить. Слава Богу, вчера удалось поймать, когда ты выпустил его из рук, а то наверняка бы разбилось.

Я осторожно сжал ладонь.

– Из чего же оно сделано, если так легко разбить?

– Это долго объяснять, милый. Могу только сказать: как ни старались придать ему большую твердость, оно пожелало остаться таким, как ты его видишь, и мы бессильны против этого. Но многие, среди них – ваш король, готовы заплатить за него большие деньги, так что береги получше.

Я переводил взгляд с зеркала на Ансельми.

– Почему ты хочешь оставить его мне?

Его рука снова коснулась моего плеча.

– На счастье, как у нас говорят, просто на счастье. Пусть оно принесет тебе много счастья, Корнелиус.

И, повернувшись, он быстро зашагал к таверне. Я едва успел спросить:

– Скажи ещё раз, как ты его называешь?

– Зеркало, – не останавливаясь, ответил он мне.

*****
8

После завтрака гости, расплатившись, отправились в свой путь. Я стоял возле двери таверны и видел, как последний всадник выехал за ворота. Не могу сказать, что мне стало грустно, нет, скорее, я был задумчив. За один день со мной приключилось столько, сколько не случалось за все годы жизни, но волнение не просто улеглось, а уступило место размышлению.

Когда совсем рассвело, я принялся собирать солому со двора, и у меня появилась возможность подумать о произошедшем. То, что Ансельми назвал зеркалом, я завернул в тряпицу и держал за пазухой, стараясь придумать, где его можно лучше спрятать подальше от чужих глаз. Двигаться приходилось осторожно, да ещё надо было придерживать зеркало рукой, чтобы не выскочило наружу. И каждый раз, когда я дотрагивался до него, в моих ушах звучал голос: Пусть оно принесет тебе много счастья, Корнелиус…

Кому-то будет трудно поверить, но смысл этих слов для меня тогда был не совсем ясен, я не знал или не понимал, что такое счастье. Счастлив ли я, проводя свои дни на дворе папаши Арно? У меня есть родители, крыша над головой, скромная еда – можно ли назвать это счастьем? Мне доводилось видеть нищих, таких истерзанных и грязных, что самая добрая душа не решалась дать им ночлег, да и сам я при их виде с содроганием закрывал глаза, бормоча: Несчастные… Мои хозяева по-своему добры ко мне, можно ли сказать, что я счастлив с ними? Однажды кузнец в нашей деревушке до полусмерти забил подмастерье, когда тот так ловко подковал лошадь, что бедное животное захромало… Самым страшным наказанием у папаши Арно до сих пор была тяжелая затрещина, значит, мне повезло и в этом. Так какого же счастья можно ещё пожелать? У меня пока нет собственных денег, но только по причине малолетства хозяин отдает мой скудный заработок отцу. Да и папаша Арно как-то обмолвился: если я буду хорошенько с ним трудиться, то со временем он передаст хозяйство в мои руки, ведь не вечно они смогут работать с женой… Может, в этом и будет мое счастье? Однако я смутно сознавал, что в пожелании Ансельми говорилось о чем-то ином.

Не найдя ответа, я всё-таки загрустил и, чтобы хоть как-то отвлечься, стал вспоминать подробности прошлой ночи, мгновение, когда увидел Ансельми, как мы сидели с ним в кухне, как держал в руках зеркало… Отчего я так испугался?

Не могу сказать, что уж совсем никогда не видел своего лица раньше. Собираясь в деревню, племянницы хозяина прихорашивались, глядя в ведро с водой, там же при желании мог увидеть себя и я, и ничего особенного в этом не было. Но, сказать правду, в отличие от девиц, у меня никогда не появлялось желание заглядывать в зыбкую мутную воду. Мне нравилось рассматривать чужие лица, и верно Ансельми это подметил, иначе почему он назвал меня наблюдательным. Лицо всегда расскажет правду, хотя бы ты и видел человека в первый раз. Я уже тогда догадывался: по лицу можно узнать, что за человек перед тобой, в каком он настроении и даже чем он занят. Наши страсти, радости и скорбь, гнев, ненависть найдут свое собственное место на лице, и если рано или поздно мы забудем о них, знаками своими они напомнят о себе каждому, кто на нас смотрит. Окружающие могут знать о нас много больше, чем мы сами, встречал же я на дворе такие лица, что хотелось креститься вслед его владельцу, а тот в свой черед был уверен, что за слащавой улыбкой не видно, какие гнусности у него в голове.

Возможно, меня смутило что-то в собственном лице? Вот ведь как получилось: подсмеивался над чужими лицами, а о своём ни разу не задумался… Думал, что и так всё про себя знаю. А выходит, знаем мы лишь отчасти, и сколько можно нового открыть, взгляни мы на себя. Может, присмотревшись внимательно, я смогу найти в нём ответ на мучившие вопросы, – решил, наконец, и почувствовал себя увереннее.

Весь день я носил зеркало на груди, не подыскав для него более подходящего места. И хотя мысль, что можно столь близко и отчетливо рассмотреть себя, заставляла волноваться, достать зеркало не решался: хозяева могли увидеть меня с ним в самое неподходящее время. Оставалось только с нетерпением ждать… В первый раз я ждал чего-то, и день тянулся нескончаемо.

Поздним вечером я сидел в кухне. Дождавшись, когда папаша Арно с женой улягутся спать, осторожно вынул сверток и, немного робея, достал зеркало. Как и прошлой ночью поверхность засветилась, отражая свет, неровные пятна расплывались по краям, но уже не вызывали во мне испуга, я спокойно продолжал рассматривать. На этот раз зеркало не казалось холодным, пробыв целый день на груди, как моя маленькая частица, оно хранило тепло моего тела.

Наконец я поднес зеркало к глазам, пытаясь различить в нем лицо, но, сколько ни старался, видел только по отдельности кончик носа, глаза или изогнутые над ними брови… Некоторое время я рассматривал каждую черточку, всё это вызвало во мне скорее удивление. Я так и не понял, почему король готов платить за сей предмет много денег.

Устав от бесполезного занятия, я опустил руку и решил спать, а завтра просто закопаю это самое зеркало в землю подальше от беды, но, взглянув в него напоследок, уже не смог отвести глаз.

Ансельми не открыл мне маленький секрет о том, что зеркало отражает лишь часть предмета, находясь в непосредственной близости от него, а если мы хотим наблюдать весь предмет, следует отодвинуть зеркало на некоторое расстояние. Случайно проделав это, я всё же добился, чего искал, и теперь завороженно смотрел на своё отражение. И правда в том, моё лицо действительно было мне мало знакомо.

Что я мог сказать в то мгновение о мальчике, который так напряженно смотрел на меня из глубины? Наверно, мне он казался беззащитным, а в чертах его была видна детская слабость. В остальном же это было ничем не примечательное лицо. Жизнь ещё не успела оставить на нем сколько-нибудь заметных следов или отметин. Увидев такое лицо единожды, вряд ли ваша память сохранит надолго эти глаза, рот, волосы… Но в тоже время, было в этом лице что-то трогательное.

Не осознавая, я провел рукой по поверхности зеркала, как будто пытаясь защитить мальчика от превратностей, что могли бы ему грозить… Губы его шевелились, словно он разговаривал со мной, и я вдруг почувствовал желание ответить, или, по крайней мере, как-то выразить свое приветствие.

Немудрено, что за эти три года окружающие почти не замечали тебя, – сам того не желая, я заговорил с ним. Чем больше я смотрел, тем ближе он мне становился, будто у меня появился первый друг.

Сколько раз в это зеркало вот так же вглядывался Ансельми, искал ли он в нем скрытое или ему просто хотелось взглянуть на своё лицо, как хочется этого сейчас мне. Зеркало словно притягивает, я не в силах отвести взгляд… А ведь Ансельми очень красив, – подумалось вдруг. Пожалуй, самый красивый из тех, с кем мне довелось встретиться. Почему же его лицо кажется таким привлекательным? У него выразительные глаза, послушные волосы, так и хочется их растрепать, но не только это, не только… А мог бы кто-нибудь назвать моё лицо красивым? С сомнением я покачал головой, мальчик в зеркале ответил мне тем же.

– И ты согласен со мной, – тихонько шепнул ему.

Я старался рассмотреть лицо то с одной, то с другой стороны, а поверхность всё время переливалась, рождая новые формы, и мальчик в зеркале уже не казался таким напряженным, черты приобрели заметную мягкость. В этом ли разгадка Ансельми, – думал я, вспоминая, что лицо его могло казаться усталым или улыбалось, но напряжения, заставлявшего черты искажаться, в нём заметно не было.

Некоторое время я просто смотрел в глаза отражению, когда почувствовал, что утрачиваю ощущение реальности. Казалось, грань между мной и мальчиком постепенно растворяется, ещё немного – мы или превратимся в одно целое, или, наоборот, окончательно отделимся друг от друга и станем жить каждый по-своему. Голова тяжелела, сильно хотелось спать. Опасаясь, как бы не заснуть с зеркалом в руках, я опять плотно обернул его и вернул на прежнее место. Может, завтра придумаю, где буду хранить, – последнее, что пронеслось в голове, прежде чем я погрузился в сон.

*****
9

– Новая беда с тобой, Корнелиус, откуда взялась эта сонная болезнь? – ворчала мамаша Арно.

По утрам меня стало невозможно добудиться. Обычно, заслышав шаги хозяев, я поднимался и выходил из кухни. Теперь же им приходилось меня долго расталкивать, прежде чем я с трудом садился, пытаясь вырваться из остатков сна. Отнюдь не прекрасные видения служили тому причиной. Даже не причиной, а скорее, виной, как вы правильно догадываетесь, стало зеркало. Я не пропускал ни одного вечера, чтобы посмотреть в него, и засыпал далеко за полночь. А иногда доставал и днем, если был уверен, что хозяев нет поблизости. Лучшего места, кроме как у себя за пазухой, я для него не нашел, да уже и не мыслил, чтобы без него остаться.

Сам не мог понять, как и почему так сильно к нему привязался. В младенчестве я не знал особых игр, и, возможно, наблюдение в зеркале стало для меня своеобразной игрой в юности, тем более что присутствие собственного отражения вызывало ощущение, что в этой игре ты участвуешь не один. Это ослабило чувство одиночества, а на его место пришли воспоминания об Ансельми.

Каждый назвал бы нашу встречу мимолетной, случайной, но иногда довольно и мгновения, что бы прочертить след в душе человека. Ансельми легко удалось проделать такое с моей душой, что скрывать – теперь я думал о нём чаще, чем о своих родителях, и то, что я владею вещью, долго ему принадлежавшей, рождало в душе приятное ощущение некой сопричастности. Мы были далеко друг от друга, но, казалось, зеркало связывает нас воедино, даже несколько раз ночью мне снился один и тот же сон, как вглядываясь в зеркало, на месте собственного отражения я нахожу лицо Ансельми. Сны вызывали беспокойство, и в то же время было в них нечто сладостное. Проснувшись однажды после такого сна, я неожиданно почувствовал, как моя жизнь немного изменила цвет. Хотя она по-прежнему оставалась однотонной, вместе с холодным серым в неё вошел какой-то другой, более теплый оттенок.

Глядя в зеркало, поначалу просто наблюдал за собой. Но мысли об Ансельми не давали покоя, и, в какой-то мере неосознанно, я начал ему подражать. Внешность поначалу захватила меня. Я обдумывал, есть ли возможность сделать моё лицо чуточку приятнее, чтобы быстрый взгляд незнакомца мог хотя бы недолго задержаться на нём. Даже нечто вроде тщеславия проснулось во мне, захотелось уметь привлекать, как это мог делать Ансельми. Однако вскоре занятие сие наскучило, и я было совсем его забросил, как в один из вечеров заметил некоторую странность.

Я уже был научен и, прежде чем заглянуть в зеркало, аккуратно устраивал его на небольшом выступе в стене, при этом в зеркале отражалось не только лицо, но был виден кусочек, принадлежавший печке, а также выщербленная полка со старой посудой. В тот вечер моё внимание привлекло, что если в зеркало смотреть мельком, то просто увидишь лицо. Но если вглядываться и при этом замечать не только себя, но и окружающие предметы, на поверхности словно отражается некая реальность, и ты лишь её часть.

Отражая человека и предметы рядом, зеркало не просто точно передавало их черты и формы, а словно старалось показать, как они относятся друг к другу. И в то мгновение зеркало сумело мне подсказать: дело не только в самом лице, но и в жизни, которая нас окружает. С возрастающим удивлением я смотрел на то, что осталось за спиной. Если бы эти стены не были такими грязными от бесконечной стряпни, а посуда такой убогой, может, и моё лицо не казалось бы столь невыразительным. Меня эта мысль ошеломила.

Той ночью я заснул совсем под утро, раздумывая, как хрупкая поверхность может гораздо лучше отразить жизнь, чем видят её наши глаза. Снова и снова сквозь полумрак, висевший в кухне, я принимался рассматривать покоробленные стены, облупившийся угол большого стола, расставленные на нем блюда… Одни и те же предметы, как их мало и какие они незначительные! Сколько раз я уже всё это видел, но никогда не задумывался, что они занимают немалую часть моей жизни и меня самого. Пройдет ещё несколько лет, и они, верно, станут от меня неотделимы, как вот эта рука, на которой сейчас удобно покоится моя голова. Окружающие предметы служат мне, но столько вокруг всего – и ничего достойного, что удержало взгляд, – думал я. Хотел бы я провести все свои годы – уж не знаю, сколько мне отведено – среди этих старых, наполовину изломанных вещей?

Этот итальянский юноша – почти мой ровесник, а столько повидал и знает, конечно, он многого добьется в Париже, я же должен томиться в забытом всеми углу. Мне представилось, как одним днем Ансельми, будучи важной персоной при короле, проезжая поблизости, случайно вспомнит обо мне и решит свернуть на наш двор. Лицо его сохранит удачливость и довольство, моё же утратит последние отблески, и здесь Ансельми встретит увядший старик, которого будет невозможно узнать, а сам он никогда не признается: я и есть тот самый мальчик, что сидел с тобой вот в этой кухне много лет назад… От этой мысли я даже вскрикнул, так горестно стало на душе, но, как мог, старался успокоиться, поминая слова хозяина: мысли наши могут послужить хорошей ловушкой для дьявола. Ночь отлична ото дня, так и жизнь днем выглядит иначе, чем нам видится ночью, не стоит поддаваться страхам, – уговаривал себя и решил при случае ещё раз проверить, о чем говорило зеркало.

Случай сам нашел меня на следующий день. На дворе закончился запас хвороста, и папаша Арно велел собрать перед обедом в лесу, сколько могу донести. Я сложил небольшую охапку, но перед тем, как вернуться, достал зеркало и внимательно вгляделся в него. С поверхности смотрело дрожащее от холода лицо, губы сложились в узкую полоску, а уголки глаз печально опустились. И если ночью меня окружала измазанная копотью стена, то теперь над головой висело унылое небо с такими же грязными разводами, оттуда то и дело срывались хлопья снега. Попадая на лицо, они мгновенно таяли и неровными дорожками текли по щекам. Зеркало тоже намокло, казалось, само отражение плачет. Зрелище было столь безрадостное, что едва забытое ощущение пустоты болезненно толкнулось в груди, и я поторопился спрятать зеркало, дабы не разразиться уже настоящими слезами.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации