Текст книги "Фея белой магии"

Глава 12

Прошло, тяжело волоча ноги и опираясь на кривую клюку вымученной жизнерадостности, два часа. Лешка нас с дочкой не искал, в дверь к Салимам с требованием вернуть семью не ломился. Ну и ладно, подождем полного выкипания плохого настроения, или раздражения, или… В общем, всего того, что насобирал господин Майоров за время своего отсутствия. Пусть поест, поспит, успокоится, а потом уже идет просить у семьи прощения.

Иначе мы с ним больше дружить не будем, вот.

Первоначальный шок, вызванный из небытия диким поведением Лешки, уволокся вслед за кряхтящими часами. В роли ускорительных пенделей впервые на экране выступало наше с Таньским шутливое препирательство. Хали, опасаясь спровоцировать очередной обличительный монолог в адрес рода мужского, благоразумно помалкивал. Он даже безропотно уступил жене предмет постоянных свар – пульт от телевизора.

Хотя, казалось бы, здесь, в номере отеля, телевизоры подсматривали за людьми во всех комнатах, про дом Салимов в Швейцарии я вообще молчу, там даже отдельный кинозал есть, но война за пульт является непременной составляющей их семейной жизни. А все почему? Все потому, что Таньский и Хали терпеть не могут смотреть телевизор врозь, только вместе. Иначе им неинтересно.

Надо ли говорить, что теперь, когда подросли дети, унаследовавшие родительские приоритеты, борьба за управление телевизором обострилась.

Из комнаты, где спали малыши, послышались индейские вопли, смех, топот босых ножек, потом что-то упало, и в гостиную ворвался Денька, прижимая к груди Лелькиного любимого плюшевого мишку (кодовое имя Плюш). Разумеется, следом неслась возмущенная коварством брата девочка.

Обычно Ника, как истинная леди, всегда становится на сторону слабого, и они с Лейлой вместе восстанавливают справедливость. Но сейчас Салимы-младшие воевали один на один.

Неужели Ника еще спит? В таком шуме? Странно.

Я заглянула в комнату. Нет, дочка не спала, она стояла в кресле, придвинутом к окну, и, не отрываясь, смотрела куда-то вдаль.

– Никушонок, солнышко мое, а ты почему здесь? – Я подошла к малышке и присела на край кресла, в котором стоял ребенок.

– Мама! – Дочка оглянулась, и я едва сдержала кудахчущее «ах!».

У нашей малышки очень необычные глаза, с радужкой в форме звездочки, причем цвет радужки двойной: карий и серый, папин и мамин. Это, как оказалось, одна из отличительных черт детей-индиго.

Но сейчас на всю радужку расплылась чернота расширившегося зрачка, лишь кое-где по краям плескались остатки серого и карего. Чернота завораживала, притягивала и затягивала. Нежное детское личико моей малышки так резко контрастировало с ее взглядом, что даже у меня по спине с дурным ржанием поскакал табун мурашек.

– Мама, папе очень плохо! Ему страшно и больно!

– Лапонька моя, я заметила, что папе плохо. – Я обняла малышку за плечики и почувствовала, что она дрожит. – Ну что ты, что ты, котенок, успокойся! Папа отдохнет, поспит, ему станет лучше, и он расскажет нам, что случилось.

– Нет! – Дрожь усилилась, пальчики, с силой вцепившиеся в спинку кресла, побелели от напряжения. – Нет! Не скажет! Не захочет! Не сможет! Ему не дадут! Мама, помоги папе!

– Что за крики на лужайке? – В комнату заглянул встревоженный Хали. – Ника, ты чего буянишь! О Аллах!

– Господи!

Это уже Таньский. Они рассмотрели глаза моей дочери.

Которая в следующее мгновение потеряла сознание, я едва успела подхватить обмякшее тельце.

– Врача! Срочно!

Не знаю, как там другие мамы реагируют на грозящую детям опасность, я лично мгновенно концентрируюсь, скручиваю ужас и панику в тугой узел, прячу этот узел в дальний угол души и действую. Узел разворачивается позже, когда все нормализуется.

Перепуганный Хали выбежал из номера, Таньский терроризировала телефон, Денька и Лелька дружно ревели, забившись в угол дивана, а я перенесла дочь на кровать, положила ей на лоб смоченное холодной водой полотенце и все время проверяла пульс.

Сердечко моей малышки колотилось в грудной клетке ошалевшим воробышком, личико побледнело, губы выцвели, под глазами залегли синие тени. Тоска в моей душе росла с катастрофической скоростью.

В номер вбежал врач, за ним – Хали и перекошенный от страха Лешка.

– Что, что с ней? – Он упал перед кроватью на колени и дрожащими пальцами осторожно прикоснулся к щеке дочери. – Она жива?

– Ты что мелешь, идиот! – А еще во время стресса я злюсь. На болезнь, на свою беспомощность, на задающих кретинские вопросы – на все и вся.

К своим обязанностям приступил врач. Первым делом он постарался выпроводить всех лишних. Лишними себя признали все, кроме меня. Пришлось остаться и Хали в качестве переводчика.

Доктор, немолодой сухощавый француз, занялся осмотром ребенка. Он прослушал ее сердечко, нахмурился, укоризненно покачал головой и сказал что-то резкое. Потом в руку малышки вонзилась игла шприца, поршень медленно вталкивал какое-то лекарство, а доктор продолжал возмущаться. Хали пытался что-то объяснить, но, похоже, эскулап ничего не желал слышать.

– Хали, что он говорит? Что с моей дочерью?

– Ания, а вы ребенка дома, в Москве, обследовали?

– Разумеется. Ника с рождения находится под врачебным присмотром, как и любой ребенок. И в Германии, и в Москве ее наблюдали лучшие врачи, она абсолютно здорова. У нее даже банальных детских простуд никогда не было.

Хали перевел мои слова врачу. Тот выдал очередную грассирующую очередь.

– Он говорит, что Нику не мешало бы обследовать здесь, сейчас. Сделать ЭКГ, УЗИ и всякое такое. Ему не нравится поведение сердечка малышки, такая картина наблюдается обычно у взрослых людей после сильнейшего стресса, которого в принципе не может быть у двухлетнего ребенка.

– Почему?

– Он говорит, что эмоциональное развитие пока слишком слабое, для подобного стресса нужна взрослая душа.

– Понятно. – Ох, милый доктор, у моей крохи с рождения взрослая душа, и в этом, поверьте, нет ничего хорошего! – А что он вколол Нике? Надеюсь, ничего тяжелого?

– Нет, конечно, – улыбнулся Хали. – Это лекарство, поддерживающее сердечко, помогающее ему вернуться в норму. О, смотри, она приходит в себя!

Ника действительно распахнула глаза и удивленно посмотрела на склонившегося к ней дядю:

– Ты кто?

– Это доктор, солнышко. – Оказывается, при желании я могу телепортироваться: только что я топталась у двери, боясь помешать врачу священнодействовать, а сейчас уже сижу на краешке кровати и держу дочуру за теплую лапку.

– А зачем? – Слава богу, глаза у малышки снова стали прежними. – И почему у меня болит ручка?

– Ручка болит от укола, а укол тебе пришлось сделать, потому что ты решила поболеть, врединка мамина. – Я не удержалась и чмокнула ребенка в загорелую щечку. – И так напугала нас всех, что мама с папой чуть не умерли от страха.

– И дядя Хали с тетей Танией тоже, – улыбнулся дядя из-за плеча доктора.

Француз с удивлением рассматривал веселого и порозовевшего ребенка. Он явно не мог понять, как такое возможно.

Просто он никогда не имел дела с детьми-индиго, способными излечивать себя самостоятельно.

– А как я болела, мамс? – Дочка уже сидела в кровати любопытным сусликом. – Чихала и кашляла?

– Ты что же, ничего не помнишь?

– Нет. А где папа?

Ну, слава богу! Непонятный взрыв эмоций, вызвавший такой глубокий обморок, закончился пшиком, не оставив и следа. Видимо, малышка слишком обиделась за обедом на папу, никогда раньше не разговаривавшего с ней подобным тоном, вот ей спросонья что-то и привиделось.

Значит, все хорошо? Вроде да.

И тут, как всегда некстати, решил развязаться тот самый, туго набитый эмоциями узел. Да еще как развязался! Хорошо, что врач еще не ушел.

В общем, семейство Майоровых провело вторую половину дня довольно креативно. Точь-в-точь как в моем любимом тосте «За корпоративную креативность карловарских любителей керлинга!».

Но даже после корпоративной креативности Майоровых чрезвычайно ответственный местный эскулап не забыл о своем намерении обследовать Нику. Состояние моего подызношенного организма никаких сомнений не вызывало, все было предельно ясно – отдых, отдых и еще раз отдых.

А вот маленькая мадемуазель чрезвычайно заинтересовала доктора. Ну пожалуйста, мадам, это займет совсем немного времени!

Я, если честно, вовсе не собиралась тратить драгоценные часы отдыха на посещение медицинских учреждений, мой ребенок абсолютно здоров, я это и без господ в белых халатах знаю. Но вмешался безумный папашка, не спускавший Нику с рук все то время, что врач возился со мной.

И когда я начала отказываться от обследования дочери, не замедлил вмешаться:

– Анна, ты что?! Что за отношение к здоровью ребенка? Завтра же утром и поедем! Доктор, договоритесь, пожалуйста, часиков на десять утра. Это возможно?

Еще бы не возможно, за ваши деньги – любой каприз.

Ближе к вечеру мне было разрешено принять вертикальное положение, и мы перебазировались в наш номер, куда Лешка заказал легкий ужин.

Спать маниакальный отец отправился в комнату дочери, чтобы, если не дай бог что…

Я, если честно, не возражала. Почему-то сегодня ложиться с мужем в одну постель не хотелось. Впервые в жизни.

В нашей с ним жизни.

Глава 13

Ненавижу просыпаться с головной болью! Нет, не с той головной болью, что дрыхнет сейчас в комнате дочери, с ним-то я как раз просыпаться люблю. Иногда – очень люблю. А вот с разрывающим черепную коробку атомным взрывом боли дружат только… Нет, даже они предпочитают другой тип боли.

Решила приподнять себя с кровати, и тут же отель качнуло, и я хлопнулась обратно. И вовсе не меня качнуло, отель! И кровать начала раскачиваться и кружиться, тоже мне, поклонница Сен-Санса нашлась! Умирающий лебедь здесь я, а не ты. И хотя на лебедушку я мало похожу (и вовсе не из-за веса, просто шея у меня нормальной, к счастью, длины), но остаться лежать подстреленной тушкой могу.

Могу, но не хочу. Так, который там час? Вот же свинство, а! Всего-то семь утра, если бы не болючий будильник, я могла бы понежиться еще часика полтора, а так… И что теперь делать? Понятно, что первым делом зажевать таблетку от головной боли, а потом?

Мое семейство, судя по тишине, еще почивать изволит, будить их не хочется. Ладно, что-нибудь придумаю, а пока надо расправиться с выматывающим фактором.

Хорошо, что аптечка хранится в тумбочке возле изголовья, не пришлось вставать с выплясывающей разухабистую «Барыню» кровати.

Зловредная боль полностью оправдала ожидания – сопротивлялась долго и упорно, цепляясь мерзкими щупальцами за все, до чего могла дотянуться, досталось даже копчику. Если честно, такого со мной еще не было. Боль казалась чужеродной, присланной откуда-то извне. Почему? Не знаю, казалось, и все.

Но не раз проверенное лекарство справилось и на этот раз. Спустя каких-то тридцать восемь минут я смогла добраться до ванной комнаты и принять душ. Поначалу меня слегка штормило, но душ смыл остатки слабости.

Так что в начале восьмого утра я была свежа, словно огурец с грядки. Именно огурец, потому что цвет лица пока был зеленоватый. А пупырышки где? А нету, мой сорт огурца гладкий, беспупырчатый.

Заглянула в комнату дочери. Так и есть – спят, да еще так уютно! Лешка закинул руки за голову, Ника закатилась папе под бочок и свернулась котенком.

Не выдержала, притащила фотоаппарат и сняла сладкую парочку. Получилось очень даже неплохо, цифровая техника не подвела. Теперь можно и вредничать:

– Эй, сони, подъем! – Между прочим, уже половина девятого, а Лешка договаривался с врачом на десять утра. Причем в десять мы должны уже быть в медицинском центре.

– Мамсик! – Моя малышка всегда просыпается с солнечной улыбкой. Когда дома все хорошо. – Доброе утро!

– Доброе утро, зернышко! Давай, поднимайся, умывайся, и пойдем завтракать. Нам ведь сегодня к доктору ехать.

– А потом – на дачу! – подпрыгнул ребенок, причем подпрыгнул на спящем папе. – Папс, вставай! Просыпайся, хватит спать, не забудь убрать кровать!

Кто-то из наших друзей подарил Нике говорящие часы, дочка мгновенно выучила все незатейливые рекомендации ходиков и с энтузиазмом делилась ими с окружающими. А если учесть, что в данный момент каждое слово сопровождалось подпрыгом, папе пришлось-таки проснуться:

– Ника, перестань, ты меня совсем расплющишь! – Он улыбнулся, но как-то вяло, неохотно.

И все остальное наш папа проделывал так же снуло: в душ не пошел, ограничился чисткой зубов и бритьем, завтракал совсем плохо – расковырял вилкой все блюда, в итоге толком не поел, выпил только кофе. Со мной почти не разговаривал, общался в основном с дочерью.

Ничего себе! Это ОН решил обидеться? Ладненько, я потерплю, но мстя моя будет иезуитски-изощренной, я с тобой, дорогой мой муженек, еще разберусь! Когда снова станешь адекватным и прекратишь корчить из себя сноба.

Причем самой запущенной стадии снобизма. Это когда одних друзей – Салимов – нехотя приветствуют легким кивком, скользя взглядом над их головами, а с другими – Левандовскими – отказываются разговаривать по телефону, ничего толком не объяснив.

Разумеется, мне тут же перезвонила возмущенная Алина:

– Майоров что, перегрелся? Или зазвездить решил на старости лет? Что за тон?

– Ох, Алинка, я сама ничего понять не могу, Лешку словно подменили. Со вчерашнего дня с ним невозможно общаться. А тут еще Нике вчера плохо стало, она даже сознание потеряла, представляешь?

– Господи, девочка моя! – переполошилась подруга. – Может, тепловой удар, вы ее на солнце не передержали?

– Нет, ну что ты. Врач, который ее осматривал, настоял на более подробном обследовании…

– Анна! – выглянул из машины Майоров. – Хватит трепаться, мы опаздываем!

– Совсем сдурел! – Алина, естественно, услышала этот командный рявк. – Ничего, Анечка, не переживай, мы через неделю приедем и вправим ему мозги коллективно.

– Договорились. Все, мне действительно пора.

– Обязательно мне перезвони, когда Нику обследуют, мы будем волноваться. Обещаешь?

– Обещаю.

Я захлопнула крышку мобильника и села на заднее сиденье, рядом с дочкой. Сидеть же рядом с обнаглевшим вконец свином не хочу и не буду.

Медицинский центр, рекомендованный отельным врачом, находился совсем недалеко, при желании до него можно было добраться пешком. Вот только желания такого не было – несмотря на относительно ранний час, июльское солнце Сан-Тропе жарило с несвойственным гламурным особам энтузиазмом. А в машине сушила кожу кондиционированная прохлада.

Как и следовало ожидать, вердикт местных эскулапов, стоивший довольно внушительную сумму, полностью совпадал с заключениями и немецких, и московских врачей – ребенок АБСОЛЮТНО здоров. С чем мы вас, дорогие мадам и месье Майоровы, и поздравляем!

Между прочим, Лешка удивил меня в очередной раз – оказалось, что за несколько дней пребывания на Лазурном Берегу мой муж научился пусть и коряво, но общаться на французском языке! Видимо, набеги с Хали на ближайший супермаркет совершались исключительно с образовательной целью, а все остальное – так, бонусы.

– Ну что, Никушонок. – Лешка присел на корточки перед сосредоточенно пачкающейся мороженым (купленным в качестве поощрения за безупречное поведение новобранца на боевом задании) дочкой, – а теперь – на дачу? Там такая горка в бассейне, м-м-м! Класс! Я сам хотел прокатиться, но не поместился.

– Чуть ребенку горку не сломал, – по-старушечьи проворчала Ника, я не выдержала и хихикнула. – И ничего смешного, мамс! Или ты тоже полезешь?

– А можно?

– Извини, – тяжело вздохнула девочка, – но нет.

– Почему?

– Застрянешь.

Ржет он еще, наглец!

– А вот мы сегодня и проверим, кто там застрянет. – Я сегодня сама суровость, даже брови взъерошила (нет, не насупилась, супом я брови не кормлю). – Поехали, папа, показывай свои владения.

– Наконец-то! – Боже мой, сколько радости! Можно подумать, что сбылась его заветная мечта! – В машину, девчонки, нас уже заждались!

– Кто это нас заждался? – неприятно трепыхнулось сердце.

– Не кто, а что, – подмигнул Лешка. – Дом, деревья, кусты, бассейны, пляж – дальше перечислять?

– Не надо. Трогай, извозчик!

Дорога к вилле томно изгибалась среди буйной зелени. Впрочем, что это я, откуда тут буйство? Зелень была очень цивилизованной, подстриженной лучшими стилистами Франции.

Море, словно верный пес (где ты, Май!), бежало следом. Оно изредка пропадало за деревьями или домами, но потом снова выныривало и весело подмигивало солнечными всплесками на волнах.

А вот и тот самый новострой. Или новодел? В общем, только что вынутые из упаковки виллы, сверкающие своей новизной. А еще – безупречностью линий и форм. И оград. И дорожек. И всего-всего.

Здесь действительно было очень красиво. А когда мы вышли из машины, грянул приветственный хор цикад.

– Ну, и как вам здесь? – А гордости сколько в голосе, словно лично руководил строительством.

– Мило.

– И это все, что ты можешь сказать?

– Пока да. Мы же стоим у ворот виллы, они, ворота, конечно, красивые, но хотелось бы ознакомиться с тем, что они скрывают.

– Тебе понравится, не сомневайся, – как-то странно усмехнулся Майоров. – Ну что, пойдете внутрь пешком или въедем на машине?

– На машине! – решила за всех Ника и полезла обратно в прохладу салона. – Тут очень жарко!

– Правильно, малыш, – поддержал решение дочери папа. – Тем более что участок у нас немаленький.

Участок и в самом деле был размером с княжество Лихтенштейн. А сколько на нем росло деревьев, просто парк! И как только строителям удалось сохранить всю эту красоту?

Причем очень ухоженную красоту, на территории и сейчас возились несколько человек. Стрекотала газонокосилка, вдоль ограды прохаживалась охрана, два человека чистили бассейн, а вон еще трое… Да сколько же их здесь?!

– Леша, ты что, уже прислугу нанял?

– Они шли в комплекте с виллой. – Майоров остановил машину у самого крыльца.

– Что значит – в комплекте? Ну и шуточки у тебя! И почему они все чернокожие? Это что, хлопковая плантация? Может, и хижина дяди Тома есть? – Медленно, но верно нарастала злость.

– Выходите. – Опять этот шелест змеиных кож в голосе!

– Ника, поехали-ка обратно в отель. – Я повернулась к дочери и захлебнулась приготовленной гневной речью.

Глаза малышки снова налились чернотой, личико побледнело и осунулось. Казалось, она вообще не дышит – маленькая статуя, с невыразимым ужасом смотрящая в одну точку.

Хотя эту тушу сложно было назвать точкой.

Из дома нам навстречу, торжествующе ухмыляясь, шел месье Паскаль Дюбуа собственной отвратительной персоной.

Лешка подошел к нему, встал на колени и склонил голову:

– Я доставил их тебе, хозяин.

Часть II

Глава 14

– Мадам!

Пронзительный женский голос настойчиво звал какую-то мадам, хотя, вполне возможно, рекламировал духи Жан-Поля Готье.

Татьяне лень было даже голову повернуть, чтобы посмотреть на кликушу. И охота этой тетке горланить в такую жару? Если мадам до сих пор не отозвалась, то возможны три варианта:

а) ее здесь нет;

б) она глухая;

в) она в анабиозе.

А если кликуша с резким противным голосом притащила на пляж духи, то это даже забавно. На пляжах Черноморского побережья бывшего СССР разносят пирожки и вареную кукурузу, а на Лазурном Берегу Франции – духи. Тоже, наверное, в ведре, накрытом не очень свежей марлей.

Философские размышления госпожи Салим были прерваны довольно бесцеремонно – ее потрясли за плечо и прокаркали прямо в ухо:

– Мадам!

Опаньки, оказывается, мадам – это она. И какой из вышеперечисленных вариантов выбрать? Анабиоз? Или «меня здесь нет»?

И вообще, что за панибратство? Трясти себя за плечо госпожа Салим позволяла только друзьям. Хотя в случае с Анютой дело вряд ли ограничится плечом, та всю душу вытрясет.

Татьяна сняла солнцезащитные очки и медленно повернулась к обнаглевшей кликуше:

– Это вы мне?

– Да!

Ах ты ж, боже мой! Да ведь это явно соотечественница, причем не из Швейцарии, там госпожа Салим живет с семьей, но гражданство у нее российское. И дорогих россиян она узнает везде.

Теперь понятно поведение кликуши. Что чаще всего отличает соотечественников за рубежом? Катастрофическое отсутствие хороших манер и тотальная передозировка плохих. Безусловно, встречаются и вежливые, воспитанные люди, особенно в последнее время, когда заграничный отдых смогли себе позволить не только захлебнувшиеся дурными деньгами скороспелые олигархи с олигархинями, но и так называемый средний класс.

Однако сейчас перед Татьяной стояла, раздраженно притопывая перепедикюренной ножкой, та самая скороспелая. Вернее, жена или подруга такого, искренне полагавшая, что все, у кого нет в гараже трех «Мерседесов» и парочки «Бентли», – человеческий мусор, с которым особо церемониться не стоит.

Возраст дамочки просматривался с трудом, погребенный под гигантской суммой наличных, вбуханных во внешность. Все было при ней: силикон, лифтинг, пирсинг, искусственный голливудский оскал и, разумеется, бриллианты везде, где только можно, – в ушах, на шее, на пальцах, в пупке. Это, между прочим, отличительная черта подвида скороспелок – брюлики на пляже.

– Мадам, вы… Черт, как же это? – перешла на родной язык кликуша. – Забыла! Дурацкий язык! Почему они тут не говорят по-русски?

Татьяна продолжала смотреть на дамочку с легким удивлением, сообщать о том, что она-то как раз говорит, не стоило. Ведь потом не отвяжешься, а эта особь ей откровенно не нравилась.

– В чем дело? Что вам нужно?

– Мадам, я хотеть… э… знать… э… я видеть… э, – видимо, мозг красотки не привык к столь интенсивным нагрузкам и завис.

Последовала длинная и затейливая фраза на языке Пушкина и Есенина, но с гордостью русской поэзии общими были только междометия. После чего дамочка куда-то унеслась, вздымая песок, словно безумный дятел Вуди Вудпекер. Татьяна не удивилась бы и дикому воплю Вуди.

Ровно через семь минут кликуша вернулась, волоча за руку низкорослый лысенький пузатенький кошелек. Мужа, видимо, или бойфренда.

– Вот, вот, эта фифа тогда была в компании Майорова, я тебе точно говорю! Спроси у нее!

– Ну пупочка! – Обалдеть, они что, и в самом деле так называют своих женщин? – Неудобно ведь, это же явно не тетка с Черкизовского рынка, здесь тебе не Москва, к незнакомым людям приставать не принято.

– И что? – разозлилась пупочка. – Плевать мне, что тут принято, а что нет! Ты обещал, что на мой день рождения купишь Майорова! А потом оказалось, что у него вся осень расписана по гастролям!

– Дудусик! – Главное, не ржать. – График гастролей Майорова тут совершенно ни при чем, он в принципе больше не поет на частных вечеринках.

– Не поет там, где мало предлагают, а ты дай ему миллион, он и запоет!

– Сколько?! – Глазки кошелька попытались сбежать от хозяина, выкатившись из орбит. – Ты с ума сошла!

– Ах вот так, да? – Прелюбопытное зрелище – кобра с силиконовым капюшоном. – Тебе жалко? Хорошо, пусть так. Тогда я уеду, сегодня же уеду!

– Ну что ты, что ты! – вспотел кошелек. – Ладно, я расспрошу про Майорова, но уверяю тебя, ты ошиблась.

– Ничего подобного, я его видела! Они сидели за столиком в углу: он со своей женой-простушкой, эта фифа с потрясным красавчиком и три огрызка лет двух-трех. Вот спроси, спроси.

– Ну хорошо. Мадам, – кошелек подошел к Татьяне поближе, – прошу прощения, мадам!

– Что угодно вашей подруге? – так, добавим в голос нотку раздражения. – Она уже приставала ко мне, мямлила что-то. Мы разве знакомы?

– Простите, мадам, просто моя жена, она, м-м-м, немного порывиста и не всегда может сдерживаться…

– Переходите к сути, наконец!

– Да-да, конечно. Понимаете, мадам, моя жена видела вас позавчера в ресторане, вы обедали в большой компании.

– Допустим, и что с того?

– Так вот, моей жене показалось, что с вами за одним столом сидел Алексей Майоров, известный российский певец.

– Кто? – Татьяна с максимально искренним недоумением посмотрела на собеседника.

– Алексей Майоров.

– Понятия не имею, кто это. Позавчера мы с семьей обедали в компании наших друзей из Швейцарии. Ваша жена ошиблась.

– Извините.

И кошелек, промокая изнемогавшую от солнца и усердия лысину гигантским носовым платком, вернулся к любимой супруге.

– Ну, что она сказала? – вцепилась та длиннющими ногтями кислотно-зеленого цвета в волосатую руку мужу. Интересно, как ее клинки еще не сбрили всю шерсть с тела кошелька?

– Как я и предполагал, ты, Люсенок, ошиблась, с ними в ресторане были друзья из Швейцарии.

– Врет она все! – заверещала Люсенок, она же пупочка, она же дудусик. – Что я, совсем дура, что ли? – На этот раз дамочка не ошиблась. – С ней был Майоров со всем своим семейством, я сто раз их фотки в газетах и журналах видела!

– Если даже и так, то мы с этим ничего не можем поделать, – с явным облегчением вздохнул кошелек (угроза кардинального опустошения, кажется, миновала). – Пойдем, пупочка, я тебе чего-нибудь куплю, чтобы ты не очень расстраивалась.

– Крахмалу себе купи, тряпка, может, тогда чуть потверже станешь, – зашипела Люсечка. – Можешь засунуть свое «чего-нибудь» в…у! Мне нужен Майоров на день рождения!

– Но…

– Никаких «но»! Ты же меня знаешь!

– Знаю.

– Так вот, Казик. – Татьяна опять едва сдержала хихик – Казик! Какой он Казик, он Неказик, больно уж неказист. Интересно, а отчество с фамилией у Неказика тоже помпезные? Какой-нибудь Казимир Сигизмундович Свинцицкий. – Имей в виду, мы с тобой в ближайшие пару дней будем очень заняты.

– Чем это?

– Следить будем за этой фифой. Давай, тащи с яхты вещи, будем загорать здесь.

– А потом, когда она уйдет с пляжа?

– Пойдем следом, посмотрим, как они живут, и поселимся рядом.

– Но, дудусик, а как же наша яхта?

– Ничего, мы ненадолго, если я не ошиблась, то Майорова мы застукаем не сегодня, так завтра.

– Допустим, ты действительно не ошиблась, и Майоров появится. И что дальше?

– А дальше мы с ним познакомимся, ты предложишь ему миллион, он споет на моем дне рождения, и все сдохнут от зависти! Все, дуй за вещами, а я пока займу место вон под тем зонтиком.

– Там же чьи-то вещи лежат!

– Перебьются.

Татьяна усмехнулась и покачала головой. С дамочкой все ясно – типичнейший гламурус вульгарис.

Между прочим, эта Люся может стать определенной проблемой. Но только в том случае, если Майоровы откажутся все-таки от своей виллы.

Но вряд ли, Алексей совсем с ума сдвинулся из-за этой недвижимости. Вон, сегодня утром, когда они отправились на медосмотр Никуськи, брезгливо кивнул – и все. А вчера что устроил?

Татьяна до сих пор злилась на Анютиного мужа. Свинья он бессовестная, и нет ему никаких оправданий!

Интересно, как там у них дела? Подруга до сих пор не звонила, а уже, между прочим, пять часов вечера. Или дня? В любом случае поздновато, пора бы и проявиться. Понятно, что после обследования Алексей поволок семью на виллу. Видимо, им так там понравилось, что забыли обо всем на свете. Ладно, надо самой позвонить.

Татьяна выкопала из пляжной сумки мобильный телефон и набрала номер подруги. Длинные гудки нудно зудели в ухо. Понятненько, бросила где-то мобильник и развлекается.

Появился тяжело дышащий Казик, он волок не только сумку, но и пляжный лежак. Им что, принципиально важно водрузить себя именно на это? Или это хенд-мейд, инкрустированный стразами от Сваровски?

Люся тем временем бесцеремонно выкинула из-под зонта чьи-то вещи и после прибытия мужа занялась обустройством койкоместа. Ну-ну, посмотрим. Насколько Татьяна помнила, вещи, одинокой кучкой валявшиеся на песке, принадлежали двум качкам довольно внушительного вида.

А вот и они.