Текст книги "Эти глаза напротив"

Анна Ольховская
Эти глаза напротив

Пролог

«Скандал в мыльном королевстве! Сигизмунд Кульчицкий, сын и наследник Венцеслава Кульчицкого, владельца концерна «Аврора», оказался маньяком! И не сыном! Настоящий сын господина Кульчицкого – тоже монстр! Два чудовища – кого же выберет отец?!»

Высокий, худощавый… да чего уж там – тощий мужчина лет пятидесяти отложил в сторону газету с кричащими заголовками и откинулся на спинку самого эргономичного из всех эргономичных кресел. Это кресло чутко реагировало на все изменения в положении сидельца и торопливо, сопя от усердия, меняло форму, обеспечивая телу хозяина максимальный комфорт.

Потому что конкретно этому телу без постоянной поддержки было сложно сохранять вертикальное положение.

Вероятно, именно из-за болезненной худобы мужчины. Впрочем, не совсем так: болезненная – это когда кости обтянуты кожей, щедро делясь с окружающими особенностями скелета. А у сидевшего за столом мужчины скелет надежно скрывался под тонким слоем плоти. Причем видно было, что он гибок и опасен, ну, скажем, как королевский питон.

Да и внешне мужчина отдаленно смахивал на рептилию – немного приплюснутая сверху лысая голова, косо срезанный маленький подбородок, узкие, почти незаметные губы. Если бы у него не было бровей и ресниц – сходство стало бы шокирующим. Но брови у мужчины были, и ресницы тоже. Причем очень даже пушистые, прямо девичьи. Надежно скрывающие выражение глаз.

Что являлось серьезным преимуществом владельца ресничек, и не только в бизнесе. Впрочем, сейчас это преимущество мужчине было без надобности – в кабинете он находился один.

– Любопытно, – мужчина снова взял в руки газету и всмотрелся в фотографии, – очень любопытно. Неужели получилось? Они ведь не выживали раньше… Максимум – лет до пятнадцати-шестнадцати дотягивали, и то еле-еле, жалкими бесполезными инвалидами. А этот… Если все это не фотомонтаж, тогда… Нет, рано радоваться, рано. Сначала все следует проверить.

Мужчина нажал кнопку на селекторе. Аппарат, слегка задремавший от тишины, утробно булькнул, икнул, а затем подобострастно осведомился:

– Слушаю, Аскольд Викторович! Чего желаете?

– Вероника, найди Макса. Срочно!

– А чего его искать, он уже минут десять в приемной сидит.

Мужчина со свистом втянул воздух и, еле сдерживаясь, прошипел:

– Поч-ч-чему не пус-с-стила?!

– Но как же… – Секретарша явно почувствовала, мягко говоря, недовольство шефа, и голос тут же завибрировал слезами. – Аскольд Викторович, вы же сами сказали – вас не беспокоить! К тому же к вам Иван Павлович пришел, ему на одиннадцать назначено…

– Макса – ко мне, Петренко пусть ждет! – Мужчина нажал кнопку отбоя и раздраженно выплюнул: – Самка обезьянья!

Дверь без стука распахнулась, и в просторный кабинет с видом на Кремль вошел высокий темноволосый мужчина лет тридцати, неуловимо похожий на хозяина кабинета.

Ростом, телосложением, гибкостью и даже внешностью. Их вполне можно было принять за отца и сына, что вызывало немало сплетен в окружении депутата Государственной думы Аскольда Викторовича Ламина. По документам Макс Шипунов, помощник депутата, не имел никакого отношения – родственного отношения – к господину Ламину. Но внешнее сходство плюс особые, доверительные отношения между депутатом и его помощником являлись постоянной темой для всевозможных домыслов, версий и даже проверок – родственник ведь не может быть помощником депутата!

Но проверки результата не дали, шушукаться за спиной Аскольда Викторовича небезопасно – злопамятность и мстительность господина Ламина были хорошо известны среди коллег и подчиненных, поэтому сплетни плелись вяло. Без особого энтузиазма, так сказать.

Да и в конце-то концов – кому какое дело? Если даже и смастерил себе Ламин когда-то внебрачного сына – всякое бывает. Зато молодец, не бросил, на службу взял, да еще на какую! Помощник депутата Государственной думы – это ого-го-го! Ни фига себе! Ты крут, мужик! И так далее – возможны варианты.

Заветные корочки помощника открывают любые двери.

А статус самого Ламина вообще делал его одним из ценнейших представителей его расы.

Древнейшей, появившейся гораздо раньше человечества, расы рептилоидов. Особей с голубой кровью. По-настоящему голубой.

Цивилизация рептилоидов была достаточно развитой, но малочисленной. И поэтому предотвратить приход новых хозяев планеты – людей – змееподобные не смогли. Хотя старались, очень старались, оставив в легендах и сказках человечества след. Кетцалькоатль у индейцев майя, могучие драконы в Европе и Азии, Змей Горыныч – на Руси.

Боги, демоны, чудовища – особо хороших и светлых воспоминаний о рептилоидах в памяти людской не осталось. Да и откуда им взяться, если на всех континентах сохранились легенды о том, что Змеи требовали отдавать им самых красивых девственниц племени. Или деревни. Или города – в зависимости от места и времени события. И девушки эти больше не возвращались…

Люди считали, что чудище их просто жрет.

Но рептилоиды не ели людей. Их «домашние животные», те сами огромные драконы, которыми запугивали «обезьянье племя», – да, эти жрали. Пока не вымерли. Но сами рептилоиды, внешне отдаленно похожие на людей – рост, телосложение, две руки, две ноги, – хотели только одного.

Выжить. Не дать свое расе исчезнуть.

Потому что жить и развиваться под землей, куда вынуждены были уйти рептилии, задача не из легких. Слишком много сил уходило на поддержание нормальной жизнедеятельности в подземельях. На то, чтобы прятать поселения от заинтересовавшихся земными недрами людей. Отводить их от самых крупных месторождений золота, драгоценных камней, редких металлов, того же урана.

И владеть этими месторождениями. А для того, чтобы владеть официально, приходилось отправлять в «обезьянье племя» представителей своей расы. Самых сильных, самых способных к гипнозу и отводу глаз.

Всем ведь известно, что змеи могут гипнотизировать свою жертву. Рептилоиды тоже владели ментальными способностями, но в разной степени. Самые сильные могли сутками наводить «морок» на окружающих, скрывая свой истинный облик. Змеиную чешуйчатую кожу, глаза с вертикальными зрачками, раздвоенный язык, лишенные бровей и ресниц лица, лысые черепа без ушных раковин.

Чтобы облегчить задачу, вышедшие «в люди» рептилии старались максимально замаскироваться, используя парики, накладные брови и ресницы, линзы с нормальными зрачками. Им оставалось только «показывать» гладкую кожу и нормальный язык. И если вдруг случалось пораниться – голубой цвет крови.

Но таких сильных представителей расы было очень мало, катастрофически мало. И хотя они сумели проникнуть во все отрасли человеческой деятельности, заняв там ключевые посты, хотя давно и прочно подгребли под себя немалую часть природных ресурсов, раса вымирала.

И единственная возможность выжить для рептилий – ассимилироваться с человечеством. Получить жизнеспособное потомство от скрещивания «с обезьяньими самками».

Для этого и затаскивали на протяжении веков к себе девственниц. И скрещивались…

И иногда даже рождались дети. Но – нежизнеспособные, умиравшие поначалу практически сразу после рождения.

Ученые змееподобных старались помочь процессу, выхаживая каждую забеременевшую женщину с помощью новейших на то время методик. И постепенно детишки перестали умирать сразу после рождения. И дотягивали порой лет до пятнадцати, а то и двадцати. Но отпускать их в мир людей никто не решался – малыши мало походили на человека. Да и жить без лекарств, изобретенных рептилиями, не могли.

Но по ночам все же выходили. И метисы-парни нападали на женщин и девушек, насилуя их. А полукровки-девушки, выбирая пьяных до изумления мужчин, уединялись с ними. Тут главное было – вовремя уйти, иначе…

В лучшем случае мужик завязывал пить.

От скрещивания метисов и людей (если беременность наступала) дети рождались всегда. Но – такие же нежизнеспособные. С трудом доживающие до двадцати – двдцати пяти лет под землей и практически сразу умирающие там, на поверхности.

Но со временем дал о себе знать эффект телегонии. Поразительно, но факт – если полукровка становился первым мужчиной у несчастной девушки, его генетика передавалась потомству. И люди даже дали название этому генетическому отклонению: ихтиоз Арлекино.

Очень редко, но у самых обычных людей порой рождался страшненький, покрытый чешуей, лишенный бровей, ресниц, ушных раковин младенец. Сразу после рождения у него обычно даже глаз и рта не было видно… Такие малыши чаще всего умирали в течение одной-двух недель.

А если ребенок выживал, то чешуя его порой приобретала ромбовидную расцветку, как у циркового арлекина. Отсюда – и название болезни.

– Макс, – Ламин подтолкнул к помощнику газету, – собери все сведения об этом наследнике мыльной империи. Если это не фотошоп, то…

– То мы наконец дождались. Начало положено.

Часть 1

Глава 1

Дверь тихонько скрипнула, и я молниеносно затолкала зеркальце под подушку. Стекляшка что-то попыталась возмущенно пискнуть насчет бесцеремонного обращения, но я возмущение со спокойной совестью отправила в игнор.

Потому что нефиг хозяйку расстраивать той похабенью, что отразилась в серебристой поверхности! Что это за деформированное рыльце? А эти переливы цвета от блекло-желтого до голубоватого на все еще припухшей половине лица?! А щелка вместо глаза?!!

Я ведь вовсе не требовала подтверждения, что я на свете всех милее, всех румяней и белее. Вполне достаточно было трансляции прежней Варвары Ярцевой – девицы двадцати девяти лет от роду, обладательницы ничем не примечательной (пока не накрашусь) внешности.

Ну да, черты лица у меня правильные, глаза тоже не самые маленькие, и коса имеется почти до пояса, в руку толщиной.

Вот только волосы, брови, ресницы у мадмуазель Ярцевой светленькие, глазки – серенькие, цвет кожи – белесенький. Нет, ну когда я подставляю свою тушку солнцу, цвет кожи приобретает более приятный оттенок, но обычно я – моль.

Так меня назвал когда-то в школе Олег Свистунов, моя первая любовь, а заодно – первый парень на нашей школьной деревне. Кода я рискнула пригласить его на белый танец.

Тогда надо мной всласть поглумились и Олег, и остальные одноклассники. А я едва не натворила глупостей, пытаясь расстаться с жизнью. Правда, вовремя передумала, мозги, пусть и рудиментарные тогда, все же имелись.

Тогда же мамусик научила меня пользоваться косметикой, и я поняла, что на самом деле я – красавица. И осознания этого мне было вполне достаточно, чтобы забить на всяческие ухищрения в виде туши, теней и прочих охотничьих средств, и утверждаться как личность не за счет внешности, а за счет интеллекта и душевных качеств.

В принципе получилось. Я получила диплом психолога (красненький, между прочим), устроилась на хорошую работу, через пять лет накопила достаточно денег, чтобы открыть свой кабинет психологической помощи, ездила на собственном авто и считала свою жизнь устроенной.

Пока однажды не взыграло во мне бабство, и не решила я всем показать, что могу быть красоткой и вообще – владычицей морскою. Показала.

И ровно через неделю осталась без работы, без денег, без машины (см. роман Анны Ольховской «Давай не поженимся!»).

И именно тогда в разбитое корыто, возле которого думала свою думу и кручинила свою кручинушку Варвара Ярцева, свалилось более чем щедрое предложение от Мартина Пименова, одного из самых известных на Руси олигархов, постоянного обитателя списка журнала «Форбс».

Этого умного, жесткого, волевого человека, а по совместительству – самого известного холостяка на брачном рынке едва не затащила в брачные сети общемосковская давалка Альбина Кругликова. Вернее, ее папашка, Степан Петрович Кругликов, тоже не последний человек в тусовке буржуинов. Уж очень хотелось Степану Петровичу не просто выдать свою сексуально озабоченную кобылищу Алечку замуж, а пристроить с максимальной выгодой для бизнеса.

И господин Кругликов, обманом напоив Мартина почти до изумления, заключил с Пименовым практически беспроигрышное для Степана Петровича пари.

Мартин должен был в течение года предоставить на всеобщее обозрение настоящую, не поддельную – эксперты сидели наготове – фотографию призрака. Привидения. Мистера (или миссис) «Бу!».

И вляпавшийся по самые… гм… серьезно, в общем, господин Пименов решил нанять самого лучшего, самого известного в Москве (и не только) фотографа. Способного отправиться за интересным снимком хоть к черту на рога, хоть в жерло вулкана.

Насчет чертовых рогов неизвестно, а вот снимки из жерла вулкана в портфолио этого фотографа были.

А самого фотографа звали (и зовут до сих пор) Олегом Ярцевым.

Нет, не однофамилец. Брат. Мой. Родной.

Пусть и не по крови – Олежка сын папы Коли, а я – дочка мамы Ларисы. И поженились наши родители, когда я только-только родилась, а мой биологический папашка благополучно слинял, бросив беременную от него девушку.

И очень хорошо, что сбежал! Точно так же, как свинтила от «бесперспективного» мужа мать Олежки. Зато теперь у нас с ним – самые лучшие в мире родители!

А у меня – самый лучший в мире брат. Который, кстати, когда-то слегка подкорректировал внешность своего тезки Свистунова так, что тот недели две мрачно смотрел на мир из щелочек подбитых глаз.

Правда, мой самый лучший в мире брат заодно являл собой и классический пример разгильдяя и оболтуса. Получив очередной бешеный гонорар за добытый с риском для жизни снимок, Олежка тут же проматывал его на такую же очередную длинноногую блондинку с перекачанными силиконом губами-грудями-ягодицами.

Ну что поделаешь, если вкусы моего братца были столь однообразными! А ведь он мог выбрать себе что-то поприличнее и поумнее, поскольку Олежке вовсе не надо было прибегать к боевой раскраске, чтобы явить миру свою красоту.

Наш парень и так удался – высокий, стройный, со смугловатой кожей, большими карими глазами и густой шевелюрой – смотри и падай!

И падали, можно сказать – сыпались, как переспелые груши, девицы и дамы постарше. Чем наш обалдуй с энтузиазмом пользовался, спуская свои бешеные гонорары.

В общем, господин Пименов, наведя справки о стрингере-спасителе, справедливо опасался кобелиного срыва моего братца. И решил нанять заодно и меня, в качестве няньки-надсмотрщицы.

Тогда я и познакомилась с Мартином…

И поняла, что пропала. С первого взгляда. С первого слова, произнесенного низким, бархатным голосом.

Влюбилась, как девчонка. Как дура. Как…

Влюбилась, в общем. С вероятностью ответного чувства, стремящейся к минус бесконечности.

И даже не потому, что Мартин знал меня в бесцветном образе моли.

Мартин Пименов в принципе не был способен на нормальные человеческие чувства и эмоции. Они вымерзли в его душе очень давно, в тот день, когда его пьяный отец зарезал мать, причем в день рождения Мартина. А самого Мартина и его брата с сестрами отправили в детский дом.

Где сложно вырасти нежным, добрым и доверчивым.

Правда, циничной скотиной Мартин тоже не стал. Понятия о честности, порядочности, верности у него имелись. Эдакий внутренний стальной стержень.

Но в целом господин Пименов был больше похож на биоробота, чем на человека.

Поначалу.

А потом оказалось, что не такой уж он и биоробот. И даже подружился с Олежкой, хотя до сих пор друзей у Мартина не было.

Сближение произошло после того, как мы с братом чуть не погибли, выполняя поручение Пименова. Фотографию призрака мы так и не добыли, но от свадьбы с Альбиной Кругликовой Мартина уберегли.

И он не только более чем щедро заплатил, но и за свой счет обеспечил нам лечение и уход в лучших клиниках Швейцарии и Москвы.

Тогда-то Олежка с Мартином и подружились. Ну и я стала тоже кем-то вроде сестренки.

Которой я вовсе не хотела быть!

На полученные от Мартина деньги мы построили дом в сорока километрах от Москвы, куда перевезли родителей и куда на лето с удовольствием переселилась и я.

Не зная о том, что в окрестностях нашей деревни Низовки вот уже на протяжении нескольких лет пропадают девушки. Местные шептались, что их крадет Змей Горыныч, но кто же будет обращать внимание на эти бредни!

Мы и не обращали. Пока лично не столкнулись со Змеем (см. роман Анны Ольховской «Драконовское наслаждение»).

Вернее, с двумя Змеями – один был похож внешне, второй – внутренне. Красавчик Сигизмунд Кульчицкий, сын Венцеслава Кульчицкого, владельца расположенного неподалеку от Низовки поместья (именно поместья, у него даже крепостные были!), оказался настоящим психом, похищавшим и издевавшимся над девушками. Замучив их до смерти, душка Гизмо (так его звали в светской тусовке) находил следующую жертву.

Воспользовавшись местными байками про Змея Горыныча, Гизмо похищал девушек в специальном костюме, надев который, становился похожим на Змея.

Пока не столкнулся с тем, кто и стал источником слухов и баек.

Настоящим сыном Кульчицкого.

Когда-то в один день в одном доме появились на свет два мальчика: сын владельца поместья и сын нанятой кормилицы Марфы Лобовой.

Только Магдалена, жена Кульчицкого, родила жуткого уродца, полностью покрытого чешуей, а Марфа – крепкого красивого мальчишку.

И врач, принимавший роды у Магдалены, поменял младенцев с ведома самой Магдалены – женщина жутко боялась предъявить урода своему помешанному на чистоте крови мужу.

Уродца отдали Марфе, велев придушить его – все равно такие долго не живут.

Но Марфа пожалела несчастного малыша, отнесла его в теплую пещерку, где бил горячий ключ, и с помощью той целебной водицы и травяных отваров выходила мальчика, названного ею Павлушкой.

Павел вырос очень умным, очень порядочным, очень честным. Полной противоположностью Гизмо.

И именно он, Павел, спас и оставшихся в живых девушек, и меня из лап этого свихнувшегося ублюдка.

А потом узнал, чей он на самом деле сын.

Надо отдать Венцеславу должное – тот ни секунды не сомневался, узнав правду. И принял Павла таким, какой он есть.

И сейчас Павел находится в той же клинике, что и я – в него стрелял Сигизмунд-Гизмо, пришлось делать операцию. Может, это он пришел меня навестить?

Глава 2

Хотя нет, вряд ли – Павел не ходит свободно по клинике, слишком уж внешность у него того… экзотическая. И не только потому, что не хочет пугать пациентов – и сам парень, и его отец, Венцеслав, справедливо опасаются вездесущих, как тараканы, папарацци.

Эта гвардия, неведомо как пронюхавшая о случившемся, тусила возле клиники уже на момент нашего появления там.

Этого никто не мог ожидать, но нескольким самым прытким особям удалось сфотографировать лежащего на носилках окровавленного «монстра». А самым скользким – удрать от разъяренного Александра Дворкина, начальника службы безопасности Кульчицкого. Дворкин быстрее всех сориентировался в происходящем и науськал прибывших с ним секьюрити на лихорадочно сверкающих фотовспышками журналистов. И сам лично отнял фотоаппараты у парочки гвардейцев пера и клавиатуры. Потом вернул, конечно, удалив оттуда все снимки.

Но несколько шустриков все же ускользнули.

И на следующий день пресса и Интернет порвала в клочья сенсация. Подмосковный монстр пойман!

Не разобравшись, поначалу в монстры записали Павла. А когда до прессы все же просочился тоненький ручеек правды, сенсация раздулась до устрашающих размеров.

Еще бы! Гизмо Кульчицкий, завсегдатай светской хроники – маньяк и монстр?! К тому же – подкидыш?!

А настоящий наследник мыльной империи – концерн Кульчицкого производил стиральные порошки и прочую моющую химию – чешуйчатый урод! Генетический отброс, страдающий ихтиозом Арлекино…

Кстати, в клинику пытались прорваться не только папарацци – на Павла жаждали взглянуть медицинские светила. Это ведь настоящая научная сенсация – люди с такой болезнью дотягивают максимум до подросткового возраста, и жизнью их существование назвать нельзя.

А тут – мало того что парню уже под тридцать, так он еще и чувствует себя превосходно, ловок, гибок, силен! И интеллект зашкаливает!

Это еще никто не знает о ментальных способностях Павла. Об этом известно только мне – Арлекино (так называл себя Павел в социальных сетях Интернета) проявил их в полной мере там, в крысиной пещере, когда схлестнулся с Гизмо.

Я не знаю, что это было – гипноз, телепатия, еще что-то? Мощное, парализующее, невидимое глазу давление. Гипнотизирующий голос, звучащий словно бы отовсюду. Полное ощущение того, что с тобой разговаривает не человек – бог.

А еще раньше, когда Павел подбрасывал украденных у Гизмо девушек людям, он общался со мной телепатически. Это именно я нашла одну из бедняжек, Монику. И направлял меня звучащий в голове голос.

Как я теперь знаю – голос Павла.

Если честно, Арлекино мог с легкостью обладателя тапка прихлопнуть как таракана обезумевшего от безнаказанности Гизмо. Но Марфа, которую он считал матерью, взяла с него слово – не причинять вреда Сигизмунду…

Зато душка Гизмо ни секунды не сомневался, стреляя в явившегося из мрака пещер монстра.

А потом этот монстр, истекая кровью, волок на себе раненного собственным подельником Гизмо.

Сигизмунда Кульчицкого, кстати, тоже прооперировали. И к нему тоже пытаются прорваться журналисты. Но там – вообще без вариантов.

Несмотря на истерику жены, Венцеслав не предпринял никаких мер против помещения Сигизмунда в медицинский изолятор СИЗО.

Насколько мне известно, Магдалена так и не приняла родного сына, для нее существовал только Гизмо. Женщина за много лет привыкла считать мальчика родным ребенком, она убедила себя в этом и теперь не могла простить мужу «предательства» по отношению к их сыну.

Кстати, сама Магдалена до недавнего времени находилась под домашним арестом, ей было запрещено выходить за пределы поместья.

За что?

А за то, что отправила несколько цепных псов из службы безопасности мужа (без ведома Дворкина, кстати) «разобраться» с моими родителями.

Мамик с папиком нашли в лесу последнюю жертву Гизмо, спасенную Павлом. И принесли девушку к нам домой. А кто-то из соседей увидел их и немедленно доложил «барыне».

И Магдалена, к которой накануне с черной исповедью прибежал почуявший проблемы сынок, решила спасать дымящуюся тыльную часть мальчонки.

Дамочке даже в голову не пришло сдать своего психа если не в полицию, то хотя бы в дурку. Нет, она купила Гизмо билет на самолет, чтобы отправить малыша в Европу, а заодно – подчистить следы.

Добить выжившую девку, чтобы молчала. И тех идиотов, что приволокли ее из леса.

В общем, наш новый дом едва не сожгли вместе с находящимися внутри мамой Ларисой, папой Колей и спасенной девушкой. И если бы не помощь Мартина, подоспевшего вовремя…

Даже думать не хочу!

Да и некогда мне думать – пора гостей принимать.

Вернее, гостью. Монику Климко.

Ту девушку, которую нашла в лесу я.

Если честно, не ожидала ее увидеть. И не потому, что бедняжка была изуродована и истощена до такой степени, что ее с ходу поместили в реанимацию.

С того момента прошло уже десять дней, так что физически Моника, наверное, вполне могла уже самостоятельно передвигаться по клинике. Проблема была в другом.

Моника провела в плену у Гизмо и его уродского помощничка (уродского во всех отношениях – Афанасий был редким уродом внешне и умственно отсталым к тому же) почти год…

Год в подземелье, год пыток, год насилия, год жутких издевательств.

Сохранить в таких условиях здравый рассудок практически невозможно. Сознание, спасая хозяйку от гнусной реальности, благополучно ушло в анабиоз. И когда я нашла Монику, разума в ее глазах не было…

Поэтому с первых же дней помещения в эту клинику, насколько мне известно, параллельно с лечащим врачом Монику наблюдал профессор психиатрии, привезенный отцом Моники, банкиром Игорем Дмитриевичем Климко.

Но я не думала, что профессор сможет так быстро добиться положительной динамики!

Во всяком случае, в глазах осунувшейся, остриженной почти наголо, бледной до синевы девушки теперь прятался в глубине зрачка живой и любопытный солнечный зайчик.

Моника тенью – и это не метафора! – проскользнула в мою палату и, выглянув наружу, тщательно прикрыла за собой дверь. Прижалась к ней спиной и смущенно улыбнулась:

– Здрасьте. К вам можно?

– Здрасьте-здрасьте. – Я спустила ноги с кровати и села. – У меня встречный вопрос – а тебе можно?

– В смысле? – Тоненькие аккуратные ниточки бровей удивленно прыгнули вверх.

– В прямом. Ходить тебе вообще можно? Судя по твоему виду, тебя на специальном кресле возить должны, и желательно в безветренную погоду, если на улицу соберетесь.

– Почему в безветренную?

– Чтобы не выдуло случайно из кресла.

– Скажете тоже! – хихикнула Моника. – Я нормально себя чувствую. Уже почти не больно… И не страшно…

На мгновение лицо девушки исказила гримаса боли. Не физической – душевной. Она подошла поближе и, судорожно вздохнув, плюхнулась рядом со мной на кровать и обняла, прижавшись к плечу носом.

– Спасибо вам, – еле слышно пробубнила она. – Если бы не вы… Мне мама рассказала, что вы искали меня… Искали и нашли…

– Во-первых, давай-ка на «ты», – сурово шмыгнула я носом. – Я не намного старше тебя…

– Давай!

– А во-вторых, найти тебя мне помогли. Вернее, помог.

– Кто? – выдохнула Моника, подняв на меня огромные глазищи.

– А что тебе вообще известно о случившемся за последние дни?

– Ну, папа мне сказал, что его… что этого… – Губы девушки затряслись, и я пришла на помощь:

– Да, этого урода поймали. Он в тюрьме и оттуда вряд ли выйдет, не бойся.

– И папа так говорит, – тяжело вздохнула Моника. – И мама.

– А что еще они тебе рассказали?

– Про вас… ой, про тебя! Как ты меня два раза спасла! И если бы не ты…

Она опять засопела мне в плечо.

– Это все? Больше ты ничего не знаешь?

– Больше ничего. Ираклий Георгиевич сказал, что этого пока достаточно.

– Это кто?

– Мой врач. Психиатр. – Моника заметила мое смущение и улыбнулась. – Да ладно! Все в порядке! Ираклий Георгиевич – он хороший. Он меня вытащил из… Вернул, в общем.

– Ну и замечательно! Рада за тебя!

– Варь, – девушка просительно заглянула мне в глаза, – а ты так и не сказала мне, кто тебе помог меня найти? И родители что-то скрывают, я же вижу!

– Со временем, думаю, ты все узнаешь. Когда этот твой Ираклий Георгиевич разрешит. Сейчас, наверное, еще рановато.

– Наверное, – прошептала Моника, горестно ссутулившись рядом со мной. – Потому что я еще не выздоровела. И немножечко еще сумасшедшая…

– Почему ты так решила?

– Потому… – Девушка отвернулась, помолчала пару мгновений, затем еле слышно произнесла: – Потому что я его слышу. Постоянно. Как только вернулась. Если честно, я и вернулась только потому, что он меня позвал.

– Кто – он?

– Арлекино.