Текст книги "Эти глаза напротив"

Глава 7

– Не очень удачное сравнение для того, кто считает себя другом Павла, – фыркнула я.

– Пашка – не рептилия, – нахмурился Олег. – У него-то как раз глаза человеческие, умные, теплые, живые. И рядом с ним – легко и комфортно. А вокруг этого типа словно воздух тяжелее становится, прямо дышать нечем. И когда он в глаза смотрит своим оловянными пуговицами, кажется, что руки-ноги отнимаются.

Опаньки! А ведь чем-то подобным владеет и Арлекино! Там, в пещере, когда он схлестнулся с Гизмо, тоже воздух был тяжелым и давящим. Любопытно!

– Ну, и что хотел страшный человек? – Я постаралась ничем не выдать свою заинтересованность, щедро плеснув в голос скепсиса. – Чем он так тебя напугал?

– Не напугал, а разозлил! – мгновенно завелся брат. А когда Олежка на взводе, особой прозорливостью и наблюдательностью он не отличается. – Сначала тоже деньги предлагал, а потом начал шипеть насчет того, что, мол, неправильно я себя веду, совсем не думаю о близких. А ведь у меня родители только-только из больницы вышли, а сестра все еще здесь находится. Как бы чего с ними не приключилось! Несчастный случай, к примеру.

– Ничего себе! – присвистнула я. – Это что же, ради эксклюзива журналисты готовы на криминал пойти?

– В задницу он пошел! – рявкнул Олежка. – Во всяком случае, именно в том направлении я его и послал. И не журналист он, я ведь тебе говорил!

– А кто? Неужели ученый? Эдакий мафиози со степенью?

– Не придуривайся, Варька. Тип на самом деле левый какой-то.

– В смысле – левый?

– Ну, странный. Не журналист – стопудово, не врач и не ученый – тоже, те совсем другие. И интересуются по большей части физическими особенностями Пашки: как он выжил, как живет, как себя чувствует, почему так быстро регенерирует и все такое.

– А этот чем интересовался?

– А этот вообще непонятно чем. Пургу какую-то нес насчет способностей Пашки к гипнозу, не экстрасенс ли он, какая у него кровь…

– Что? – слегка офонарела я. – Кровь?!! При чем тут кровь? Резус, что ли, или группа?

– А фиг его знает! Он как раз угрожать мне начал, ну, я его и послал. Псих какой-то! Но поганый псих, если честно. Надо будет Мартину рассказать, посоветоваться.

– Насчет чего?

– Насчет охраны для тебя и отца с мамой.

– Да ну, Олежка, ты что! Если на каждого психа начнем внимание обращать, вообще жизни не будет!

Я, конечно, бодрилась, но рассказ брата восприняла гораздо серьезнее, чем показывала. Потому что незнакомец ЗНАЛ, чего можно ожидать от Павла. И сам, похоже, владел чем-то подобным. Но Олежка ничего не сказал о внешнем сходстве того типа с Павлом. Да и, насколько мне известно, страдающие ихтиозом Арлекино до возраста Павла не доживают. Именно это ведь и стало научной сенсацией.

– Ну да, псих, но опасный псих. – Видно было, что Олег встревожен. – Я вот сейчас, пока тебе рассказывал, понял – с этим парнем могут быть проблемы.

– Почему?

– А чем больше я о нем думаю, тем поганей на душе. Давит как-то, маетно. И с чего он взял, что Пашка экстрасенс? Ну, Пашка гений, конечно, но насчет гипноза или чтения мыслей на расстоянии – ерунда все это!.. Стоп!

Брат подпрыгнул, словно ему шило в одно место из стула вонзилось. Затем прищурился и, наклонив голову, буквально впился в меня взглядом:

– А вот я тут вспомнил, сестричка моя дорогая, твой рассказ о том, как ты нашла Монику в лесу!

– И что же ты такого вспомнил?

– А то! Сама ведь говорила – словно звал кто-то, торопил! Мы все еще подумали тогда, что это сама Моника на грани сумасшествия сумела проделать.

– Н-ну да.

Памятливый ты наш!

– А теперь этот тип насчет ментальных способностей Пашки выспрашивает! Ну-ка, дорогая моя сестричка, колись, что знаешь!

– Ничего я не знаю! – Я с максимально независимым видом пожала плечами. – Может, и звал тогда меня именно Павел, но утверждать не берусь. Ты сам лучше своего друга расспроси. Я лично здесь, в больнице, с ним еще не виделась. Хотела, но мне врач пока запретил много ходить. А Павла запрятали от всех в противоположном крыле клиники.

– А и спрошу! – оживился Олег. – Вот прямо сейчас пойду и спрошу!

«Не надо!»

– Почему? – автоматически переспросила я.

– Что – почему? – Уже поднявшийся со стула брат озадаченно приподнял брови. – Почему именно сейчас?

– Ага.

– Чего тянуть-то? Тебя я уже навестил, продукты принес. А Пашка должен знать о непонятном типе. И чем раньше, тем лучше.

«Варя, мне сейчас не до визитов! Монике по-прежнему плохо! Я пытаюсь ее вернуть! Сделай что-нибудь!»

Терпеть не могу манипулировать чужими чувствами, а особенно – чувствами тех, кто мне близок, но – придется. Я ведь отчасти виновата в нервном срыве Моники.

Я горестно ссутулилась на кровати, уткнула лицо в ладони и всхлипнула. Раз, другой, третий…

– Эй-эй, ты чего? – всполошился Олежка. – Что случилось?

– Ничего, – жалобно прошмыгала я, – ты иди, куда шел.

– Варюха, говори немедленно – что с тобой?! – Брат перепугался не на шутку. – Тебе плохо?! Болит? Где? Ну не молчи! Может, доктора позвать?

Вот ведь я свинья, а? Но – не корысти ради, накосячила – помогай.

– Ничего у меня не болит, – прохлюпала я в ладони. – Просто… навестил сестру, называется… На вот тебе пожрать, а я пошел… Мне к другу надо… И даже не спросил – как я, что у меня… А мне, может быть, плохо…

– Так я ж говорю, – подхватился брат, – давай врача свистну!

– Да мне не физически плохо! У меня душа болит! Понимаешь, ко мне сегодня приходила Моника…

– Моника? Сама?! Она же… ну… не совсем в порядке в смысле психики!

– Я сама удивилась… А потом обрадовалась… Мы с ней так славно поговорили, она очень милая девчонка…

– Ну и?

– Не знаю, что произошло… Вроде ничего такого я не сказала, болтали о том о сем… И вдруг у Моники начался приступ! Ее буквально скручивало! И она так кричала, так кричала! И глаза… глаза снова стали сумасшедшими!

– Бедная ты моя, – Олежка сел рядом на кровать и участливо обнял меня за плечи, – испугалась, да?

– Испугалась, конечно! А вдруг это из-за меня? Хотя ничего такого…

– Ну-ну, успокойся. – Брат поцеловал меня в висок. – С Моникой все будет хорошо, вот увидишь! Просто ей рано, наверное, в гости ходить. Как и тебе.

– Ну да, Элеонора то же самое сказала. Моника вроде без спросу ко мне ушла.

– Вот видишь! Твоей вины в срыве нет!

– Хотелось бы… Но так плохо на душе…

А вот это истинная правда.

В общем, к Павлу в этот день Олежка не пошел.

Но к Мартину все-таки пошел. Вернее, поехал. Странный тип всерьез обеспокоил брата.

И меня, если честно, тоже.

Глава 8

А вот я с Павлом в этот день – вернее, вечер – встретилась.

Нет, я к нему в гости не ходила. Во-первых, я действительно пока не очень долго могу находиться в вертикальном состоянии, максимум – до ближайшей лавочки во дворе клиники.

Если честно, сама в шоке от собственной дряхлости. Ну да, я никогда не была завсегдатаем тренажерного зала, но пешком ходила много и с удовольствием. И не так уж серьезно меня избили Гизмо и его помощничек Афанасий, бывало и похуже.

Но вот уже больше десяти дней прошло, а я еле ползаю. Пройду чуток – и приплыли: сердце колотится так, словно километр пробежала в быстром темпе, ноги ватные, руки дрожат…

Врачи успокаивают, говорят – нервное. Слишком уж много случилось всего за один тот день. Да и вкололи мне какую-то гадость подручные Гизмо, когда похищали. Причем вкололи больше нормы, так, на всякий случай, чтобы не рыпалась.

Я вот до сих пор и не могу толком рыпнуться, а хочется. Осточертело отлеживать бока, задыхаться от малейшего усилия, ощущать себя беспомощной обузой для всех…

Но даже если бы уже смогла ходить много и с удовольствием, я все равно не знаю, где прячут Павла. Это – во-вторых.

Допуск к нему строго ограничен, только свои. В крыле, где находится его палата, по очереди дежурят люди Дворкина – без охраны никак. Надежной охраны, учитывая ажиотаж вокруг Павла.

Так что проскользнуть к Арлекино тайно было невозможно. И выскользнуть, соответственно, тоже.

Думала я.

Пока поздно вечером, уже после больничного коллективного отхода ко сну, дверь моей палаты тихонько не скрипнула.

Я еще не спала, читала при свете ночника книжку. И на открывающуюся дверь поначалу особого внимания не обратила – внимание мое полностью утонуло в хитросплетении сюжета очередного триллера.

Ну да, согласна, мало мне триллера в жизни – я еще и читаю всякие кошмарики! Учитывая мою запутанную ситуацию с Мартином, мне сейчас следует жадно постигать откровения авторов и авторш женских романов, выискивая там подсказку – как же, итить ея через коромысло, распутать ея. Ситуацию.

Но – не могу! И не потому, что все женские романы – чушь и розовые сопли, есть и очень даже талантливые авторы. И авторши тоже.

Просто… я сама разберусь, вот!

А триллеры – особенно мистические, как у меня в руках сейчас, – они реально отвлекают. От рвущих душу воспоминаний, от чувства вины, от беспокойства за родителей, за Монику, от мыслей о Мартине…

В общем, дверь открылась, потом закрылась, но я на посторонние раздражители по-прежнему не реагировала. Наверное, медсестра зашла, какой-нибудь очередной укол мне вогнать в и без того уже похожую на дуршлаг верхнюю четвертинку многострадального седалища.

– Да-да, минуточку, – пробормотала я, не отрываясь от книжки, – сейчас повернусь. В левую давайте, в правую меня уже кололи сегодня.

– В левую? Давать? Интригующее начало!

От звука мужского низкого голоса и я, и мои руки вздрогнули так, что книжка волей-неволей свечкой взлетела вверх и шлепнулась под ноги…

– Арлекино?! Ты что… ты как сюда попал?!

– И незачем так орать, – очень удачно спародировал Кролика из отечественного мультика о Винни-Пухе Павел, – я и в первый раз прекрасно слышал.

И он смешно дернул носом и поправил указательным пальцем несуществующие очки.

Я невольно хихикнула, и напряжение вместе с испугом рассыпались на мелкие радужные осколки.

Напряжение – от неожиданности, испуг… ну, я за прошедшие дни больше ни разу не виделась с моим спасителем, вот и отвыкла немного от его внешности.

От серовато-зеленой чешуйчатой кожи, от лишенной волос, бровей, ресниц и даже ушных раковин головы, от…

А собственно, все.

В остальном Павел ничем не отличался от нормальных людей и, если бы не вышеперечисленное, вообще мог вполне сниматься на обложку модного журнала. Высокий, стройный, широкоплечий, черты лица – правильные, причем без слащавости, большие, слегка миндалевидные глаза непонятного оттенка (то ли карие, то ли зеленые – разобрать в свете ночника сложно).

Олежка правильно сказал – человеческие глаза. Теплые, умные, добрые.

А сейчас – еще и со смешинкой в глубине. И улыбка периодически растягивала уголки твердого, красивого рта.

Я тоже невольно улыбнулась в ответ:

– Рада тебя видеть! И вдвойне рада, что у Моники все в порядке.

– А ты откуда знаешь?

И голос у него – смерть бабцам! Низкий, бархатный, завораживающий.

– Достаточно взглянуть на твою сияющую физиономию.

– А она сияющая? – озадачился Павел, забавно скосив глаза к переносице, словно пытаясь рассмотреть себя. – Я не очень сверкаю? Глаза не слепит?

– Если только слегка, – рассмеялась я. – Прищурившись, смотреть можно. Ты лучше скажи, балабол, как ты сюда попал? Допустим, в клинике уже почти все спят, и ты мог не бояться встретить кого-либо по пути, но как тебя пропустили секьюрити твоего отца?

– А знаешь, – посерьезнел Павел, – так странно это слышать – «твоего отца». Я привык считать, что отца у меня нет. Нет и не было. Мама Марфа никогда не говорила о нем, а я и не спрашивал. Хотя, когда был маленький, всерьез думал, что отцом был Змей Горыныч из сказки. А потом сам стал для людей этим Змеем… Но чтобы Кульчицкий?! Венцеслав Кульчицкий?!! Кичащийся свои безупречным происхождением? И он – мой отец…

– Арлеки-и-ино, – я усмехнулась и покачала головой, – ты мастер уводить разговор в сторону, я это уже поняла. И мысли тоже ты отводишь. И… взгляды, да? Я правильно поняла? На тебя смотрят и не видят, так?

– Ты молодец, Варя, – улыбнулся Павел. – Мгновенно сообразила, что к чему.

– Ну, не то чтобы мгновенно, – заскромничала я, – но сложить два и два могу. И твоя телепатия, и то, что ты вытворял тогда в пещере, а теперь – это твое появление у меня. Думаю, выражение «для отвода глаз» появилось не случайно. А что ты еще умеешь?

– Да вроде все, – пожал плечами Павел.

– В смысле – все? Вообще все? Все-все? Двигать взглядом вещи, поджигать им же. Взглядом.

– Да нет, – фыркнул Арлекино, – ты что! Под «все» я имел в виду перечисленное тобой. Да, я могу общаться телепатически, владею чем-то типа гипноза, могу – но для этого, правда, приходится максимально концентрироваться, – подавлять волю человека, делать его своей марионеткой. Но ненадолго. Да и не люблю я этого, если честно, – поморщился он. – Ощущения поганые потом, словно наизнанку вывернули и физически, и душевно.

– А вот с Моникой что?

– С ней уже все в порядке, она спит.

– Это я как раз поняла сразу, я имею в виду твою ментальную связь с Моникой. То, что она тебя слышит. То, что ты каким-то образом выводишь ее из мрака безумия, возвращаешь…

– Знаешь, – задумчиво произнес Павел, – для меня самого это загадка. Ничего подобного больше ни с кем я не ощущаю. Может, это как-то связано с испытанным мной шоком, когда я узнал, что Моника… что она пропала. Если бы ты знала, как мне было плохо в тот момент! Наверное, если бы она не выжила, не дождалась… – Он отвернулся, помолчал пару мгновений, потом глухо продолжил: – В общем, как только я нашел ее, я словно прирос, стал частью ее души. А она – частью моей. Поэтому я и не дам ей уйти. Пока жив…

Глава 9

– Так ты что, – я невольно поежилась, представив, – видишь и чувствуешь абсолютно то же самое, что и Моника?!! Постоянно торчишь у нее в голове и читаешь мысли? Все-все?!! А мои сейчас? И… не только сейчас…

– Нет, конечно! – возмутился Павел. – Это сложно объяснить…

– А ты попробуй!

Павел наморщил лоб, затем потер его, встал, прошелся по палате туда-сюда, смешно шоркая тапками. Он вообще очень забавно смотрелся в пижаме, пусть и не застиранной и безразмерной, как в обычных больницах, а в дорогой, явно из натурального шелка, но…

В тот злополучный день, когда мы с Павлом встретились, на нем были лишь шорты с множеством карманов. И все, даже обуви никакой не имелось, наш Змей Горыныч предпочитал передвигаться босиком.

Но в таком виде Арлекино выглядел гораздо гармоничнее, чем в брендовой пижамке и шлепанцах. Во всяком случае, серьезнее.

А сейчас, наблюдая за Кетцалькоатлем в тапках, я как-то забыла о своих опасениях по поводу сканирования моего разума и не удержалась от хихика.

Хихик был практически сразу прихлопнут, но Павел услышал:

– Она еще и ржет! У меня мозг уже дымится от напряжения, а она ржет!

– Твой мозг дымится не от напряжения, а от трения. Ты еще интенсивнее лоб разотри – точно огонь добудешь!

– Вот все-таки жаль, что я не всемогущий, – расстроился Павел, усаживаясь на забившийся в угол стул. – Сейчас бы одну ехидину вздернул за ногу усилием мысли и подвесил вниз головой. И потряс бы еще, чтобы дурь вытряхнуть до самого донышка.

– До донышка все равно не получилось бы, – деловито сообщила я.

– Это еще почему?

– Потому как нет во мне донышка, бездонная я. Бездна обаяния и ума.

– Ага, и скромности.

– Согласна с уточнением. Так, хватит отвлекаться, рассказывай, что там ты в наших мозгах видишь?

– Если верить авторам учебников по анатомии, мозг состоит из особого вещества, серовато-розоватого… Ай! Это же источник знаний, чего ты им швыряешься?

– А ничего другого под рукой не оказалось, – мстительно сообщила я, наблюдая за потирающим плечо Павлом – мистический триллер угодил именно туда. – Но я найду, если понадобится. Немедленно рассказывай, что и как ты делаешь, когда сидишь в наших головах?!

– Да не сижу я там! Я давно бы уже свихнулся, если бы на самом деле мог торчать в чужих разумах постоянно и у всех! Это больше похоже на… на… на звонок по мобильному, вот!

– Как это?

– Так это! Ты ведь, когда с кем-то по мобильному телефону общаешься, не можешь его мысли прочитать, верно? И даже через скайп, когда видишь собеседника, тоже с прочтением мыслей туговато. Если только эмоции, да и то не у всех. Некоторые умеют держать себя под контролем.

– Это точно, – буркнула я, мгновенно вспомнив про Мартина.

– Ну вот, то же самое происходит, когда я хочу с кем-либо пообщаться мысленно. Я настраиваюсь на этого человека, ищу его в пространстве, его биополе, его ауру – она у каждого индивидуальна, как тот же телефонный номер. А когда найду – начинаю видеть его глазами, слышать его ушами. Но не читаю мысли, понимаешь?

– Не очень пока.

– Ну как же тебе объяснить… – Павел страдальчески поморщился и покачал головой. – Вот как тогда, в лесу, когда я вел тебя к Монике. Я наблюдал за вашей семьей…

– Зачем?

– К вам ведь стал шастать мой кот, Атос…

– Карпов!

– Ну хорошо – Атос Карпов. И одно то, что ты спасла его семью от ротвейлера, а самого Атоса отвезла в ветклинику, уже говорило о многом. Как минимум о том, что и израненную девушку ты не оставишь умирать в лесу. Поэтому я и «позвонил» тебе. Увидел, что ты как раз за рулем и едешь в нужном направлении. И позвал. Вот и все.

– А когда ты вступаешь в диалог? Когда мы с тобой разговаривали вот сегодня?

– Телефонный диалог, Варя, телефонный. Пусть и мысленный. Я пришел вместе с Моникой, а когда она начала касаться опасных тем, «перезвонил» тебе. И ничего, кроме твоих ответов и того, что происходило здесь, у тебя, я не слышал. И не видел.

– Точно?

– Абсолютно!

– А вот с Моникой? Ты ведь сам сказал – она стала частью тебя. И она сама тебя постоянно слышит!

– Я ведь тебе уже говорил, – тяжело вздохнул Павел, – я и сам толком не могу понять, что это… Нет, мыслей ее я, слава богу, не могу прочитать…

– А почему «слава богу»?

– Потому. Вот скажи, а ты бы хотела постоянно торчать в голове у любимого человека? Знать все-все, порой не самые светлые и позитивные, мысли и желания? Шариться у него в душе без спроса?

– Нет! – Меня аж передернуло от страха.

– Вот и я не хочу. И счастлив, что не могу. А Моника… она действительно часть меня. Но как… вот как сердце, что ли. И когда с сердцем все в порядке, и тебе жить комфортно и легко. Но если оно заболит – ты это чувствуешь, и тебе плохо. И ты пытаешься помочь сердцу. Принимаешь лекарства или еще что. Вот и я мгновенно спешу на помощь, когда Монике плохо. И порой для этого приходится разговаривать с ней. Чтобы удержать, чтобы не дать утонуть в трясине безумия…

Последние слова Павел произнес еле слышно, словно через силу. И отвернулся, пряча глаза.

И почему мужчины так стесняются слез?

– Кажется, я поняла. – Я поднялась с кровати и, нашарив свои тапки, пришлепала к ссутулившемуся Павлу. Легонько погладила его по руке и тихо поинтересовалась: – Тяжело сегодня было, да?

Мужчина молча кивнул, по-прежнему пряча лицо.

– Это я виновата!

– Это он виноват, – глухо, с ненавистью, произнес Павел. – Гизмо. Тварь… Если бы не мама Марфа…

– Ничего, он и так получит по заслугам! И Мартин, но прежде всего – Игорь Дмитриевич, отец Моники, – они оба не позволят Магдалене вытащить своего ублюдка… Ох, прости, – я смущенно прикусила губу, – ведь она твоя мать, а значит…

– Магдалена мне не мать, – глухо процедил Павел. – У меня была, есть и будет только одна мама – Марфа. А эта женщина… для нее я действительно то, что ты сказала. Именно я – ублюдок. Что же касается Гизмо… Это такая скользкая тварь, что полностью уверенным в том, что он не избежит наказания, я не могу. Да и нет для него наказания, адекватного содеянному. Чтобы он тоже дни, месяцы, годы корчился от боли, страха, унижения!

Павел тяжело задышал, кулаки опять сжались, а воздух в палате стал вязким и давящим.

Пропитанным ненавистью и гневом.

– Прекрати! – просипела я, пытаясь продохнуть полной грудью. – Немедленно прекрати психовать, слышишь?! Ты меня сейчас добьешь!

Павел недоуменно посмотрел на меня, вздрогнул и встряхнул головой. Давление моментально исчезло, а Арлекино виновато улыбнулся:

– Прости, а? Просто я не могу спокойно думать о том, что…

– Тогда вообще не думай, – проворчала я, – окружающие целее будут. Что с тобой?

– Черт! – выдохнул Павел, затравленно глядя на дверь палаты. – Черт, черт, черт! Как я не засек?!

– Ты чего тут рогатого призываешь? Что случилось?

Павел вскочил и заметался по палате, затем влетел в санузел и плотно прикрыл за собой дверь.

А в следующее мгновение тихонько приотворилась дверь палаты и в образовавшуюся щель проскользнула Моника.