Текст книги "Аромагия. Книга 2"

– Вот как? – удивился он, рассматривая напиток на просвет. Поднес к носу, вдохнул и пожал плечами: – На мой взгляд, вполне нормальное мускатное вино.

– Мускатный шалфей, – поправила я и, видя его непонимающий взгляд, объяснила: – Чтобы придать изысканный вкус и аромат дешевому вину, в него добавляют масло шалфея мускатного. К сожалению, это многократно усиливает действие алкоголя и вызывает патологическое опьянение, а также сильнейшее похмелье.

– Как полагаете, кто это сделал? – поинтересовался Исмир, и в его колком запахе вдруг послышался азарт. Дракон подобрался, как-то напружинился, словно готовясь к рывку.

– Наверное, виноторговец, – подумав, озвучила я свои выводы и объяснила: – Вино открывала я сама, пробка не была повреждена.

– Тем не менее кто-то вполне мог впрыснуть жидкость с помощью шприца, – предположил Исмир, облокотившись о каминную полку.

– Вряд ли, – не согласилась я. – Кому и зачем это понадобилось? Я просто позаимствовала первую попавшуюся бутылку из домашних запасов.

Кажется, это почему-то порадовало Исмира: исходящий от него запах буквально заискрился бодрящим кислым лимоном и горьковатым грейпфрутом.

– Тогда нам следует поговорить с виноторговцем, – легко предложил дракон.

Мята, лимон, кубики льда… Мне вдруг сделалось зябко.

– Господин Исмир… – Вздохнув, я потерла лоб. – Надеюсь, вы понимаете, что сейчас мне не до этого.

– Понимаю, – согласился он, как мне показалось, с разочарованием. – Надеюсь, вы можете назвать мне виноторговца, который снабжает ваш дом?

– Разумеется, – не задумываясь, откликнулась я. – Ищите лавку «Мед Лайпнира».

– Благодарю! – церемонно склонил голову он. – Простите, вынужден откланяться, у меня еще много дел.

– Конечно, – рассеянно откликнулась я. – До свидания, господин Исмир.

Он только кивнул и стремительно вышел…

Я встала, задвинула засов и прислонилась спиной к прохладной двери. Зря я его не удержала, в одиночестве прятаться от тоскливых мыслей оказалось значительно сложнее.

Боги, милосердные мои боги, за что вы так со мной?! Два года назад я чуть не утонула в своей боли и выплыла лишь благодаря любви к сыну, аромагии и мелким радостям жизни. А теперь эти хрупкие соломинки кружатся в стремнине, то выныривая из водоворота, то скрываясь в глубине. Мне самой едва хватает сил, чтобы удержаться на поверхности, и я могу только беспомощно наблюдать, как тонет то, что мне дорого…

Зачем все это, если мой собственный муж предпочитает бывать не со мной, а с этой белой кошкой? Если он готов пусть не убить нашего сына, но отвернуться, когда тот умирает? Только бы получить вожделенную свободу!

Чем я хуже? В конце концов, я умна, образованна, не обделена мужским вниманием. Взять хотя бы Исмира…

Неужели все это из-за того, что мне некуда деваться? И Ингольв это отлично понимает. Может быть, следовало изображать идеальную жену, печь ему пироги, заглядывать в рот… Я старалась, особенно поначалу, но так и не смогла окончательно смирить свою натуру, она то и дело прорывалась – в интонациях, жестах, взглядах. А Ингольва это бесило несказанно, ему все мерещилось, что я намеренно принижаю его авторитет.

Когда-то он меня любил, даже несмотря на то, что я оказалась совсем не такой, как ему бы хотелось. А теперь? Куда делись тепло, радость, нежность?

И я тону. Бессистемно, под властью инстинктов, молочу руками по воде, панически глотаю воздух…

Я свернулась клубочком в кресле, в уютном «Уртехюсе», но даже привычный запах дерева и морской соли не мог меня утешить. Отчаянно хотелось заплакать, устроить скандал, разбить что-нибудь. Или просто заглянуть мужу в глаза и спросить: «Почему?»

И что мне теперь с этим делать, хотела бы я знать…

Я обвела воспаленным взглядом комнату и вдруг задумалась, как мало бы изменилось в нашем доме, случись мне куда-то исчезнуть. Наверное, все вздохнули бы с облегчением. Сольвейг отпраздновала бы победу в домашней войне и отныне невозбранно клала бы в еду красители и ванилин. Сигурд просто пожал бы плечами и принялся обихаживать новую госпожу. Свекор наконец перестал бы пилить сына из-за такой неподходящей партии. Даже Палл бы немного повздыхал и быстро утешился в обществе своих драгоценных растений. Вот разве что Уннер, добрая душа, пожалела бы меня, но и ей не до того: когда плачет и смеется собственное сердце, разве есть дело до чужой боли? Петтер? Он молод и быстро меня забудет.

Забавно, дети часто твердят: «Вот умру, и будете плакать!» А взрослый может вдруг осознать: никто не заплачет над ним. И будто тебя не было на свете…

Если я растаю, как снежинка в ладони, ничего здесь не изменится. Так же день будет сменять ночь, так же по однажды и навсегда заведенному распорядку будут подаваться завтраки, обеды и ужины. И другая женщина будет целовать перед сном моего мужа, родит ему детей – достойных, а не таких, как мои…

Так может быть, это выход?

Я подошла к окну, распахнула неподатливые створки. В лицо ударил свежий влекущий аромат моря, оно будто шептало, звало, манило…

Встряхнув головой, я рассмеялась, смакуя соленый воздух, как вино. Глупости, я слишком люблю жизнь, чтобы отдать ее по собственной трусости. Последние годы я плыла по течению, может, теперь наступил момент встать за руль и расправить парус?

Во мне бурлили злость, волнение и решимость – как глинтвейн, булькающий в кастрюльке и опьяняющий одним своим ароматом. Не лучшее настроение – для домашних битв нужен трезвый ум и спокойная голова.

Я прошлась по «Уртехюсу» в поисках, куда бы выплеснуть кипящую энергию, и на глаза мне почти сразу попался идеальный инструмент для этого. Говорят, некоторые шьют кукол, изображающих начальство, и колотят их, вымещая ярость. У меня же специи и травы, которые нужно измельчить.

Нет более умиротворяющего занятия, чем толочь жесткие стебли! Вскоре я упарилась, зато быстро успокоилась и повеселела. Мои боль и гнев послушно раскалывались под тяжелым пестиком в мелкую пыль, которую могло унести малейшее дуновение ветра…

Я спохватилась практически в последний момент, вдруг обнаружив, что до обеда осталось не более четверти часа. Вытерла вспотевший лоб, накинула на плечи невесомую пуховую шаль, привезенную Ингольвом мне в подарок, и поспешила к себе…

Уннер отчего-то была не в настроении. Она не поднимала глаз, и пахло от нее столь противоречиво – злостью, обидой, надеждой, – что у меня перехватило дыхание. Надо думать, она поссорилась с Петтером. Иной причины для такого шквала эмоций я вообразить не могла.

Впрочем, обязанности свои Уннер выполняла вполне удовлетворительно, хоть и была непривычно молчалива, так что лезть к ней в душу я не стала…

К обеду я спустилась во всеоружии: платье персикового оттенка, ткань которого манила к ней прикоснуться; нежное благоухание липового аромата; раскачивающиеся в ушах и на шее янтарные капельки. Что же, очень уместно. Легенда гласит, что янтарь – это слезы богини Фрейи, которую бросил муж. Даже богиня любви не смогла избежать обычной женской участи…

Мои мужчины встретили меня с неудовольствием: увлекшись сборами, я задержалась почти на десять минут.

– Здравствуйте, господин Бранд! Здравствуй, дорогой. Петтер! – прощебетала я, усаживаясь на свое место.

Свекор, как всегда, что-то буркнул в ответ, Ингольв полоснул меня гневным взглядом, а Петтер смотрел странно испытующе. Пахло от него настолько непривычно, что на мгновение я замешкалась: тяжелый, душный запах табака, березового дегтя, ветивера, сдобренный цитрусами и мятой.

От Ингольва пахло имбирным элем и злостью. И он, разумеется, с ходу принялся предъявлять претензии:

– Мирра, ты совсем распустилась и забыла, кто ты и что тебе позволено, а что нет!

– Что ты, дорогой, как я могла? – возразила я мягко, прикидывая про себя, что ему наговорили на этот раз. Надо думать, милая Ингрид не упустила возможности втоптать в грязь ненавистную соперницу.

Впрочем, теперь это меня не слишком волновало. Хотя злить Ингольва не стоило, лучше попытаться договориться по-хорошему.

– Поговорим об этом позже, – резко ответил он и вновь уткнулся в свою тарелку, только отрывистыми репликами поддерживая беседу о перспективах «Ваттнайских медведей» в грядущем чемпионате по катанию на санках…

Обед длился и длился, и казалось, не будет ему конца. Мужчины, работая челюстями, перебрасывались соображениями о спорте, погоде, политике и технических новинках. Забавно, как любит сильная половина человечества рассуждать о глобальных проблемах – с такой уверенностью и апломбом, будто решение их зависит лично от каждого оратора!

Я же сидела как на иголках, пытаясь заставить себя съесть хоть что-нибудь. Сольвейг приготовила обед в излюбленной своей манере: много жирного мяса, щедро приправленного жгучим перцем и острыми соусами. Как аромаг я понимала, что именно такая пища согревает и дает телу силы бороться с холодом, но за все проведенные здесь годы я так и не сумела к ней привыкнуть.

Проглотив несколько кусочков (нельзя ведь питаться одним кофе!), я с легкой гримасой отложила столовые приборы. Желудок принял подношение с недовольным ворчанием: сосущая боль в животе сменилась тяжестью и неприятным чувством.

Петтер поглядывал на меня обеспокоенно. Желая избежать лишних вопросов, я взяла с блюда сдобную булочку с изюмом, хотя даже запах ее вызывал тошноту.

– Мирра, – отвлек меня от борьбы с непокорным желудком голос благоверного. – Пойдем!

– Конечно, дорогой, – согласилась я, вставая. Такой поворот меня устраивал как нельзя больше, хотя, признаюсь, было страшно. Перемены всегда пугают, и людям свойственно цепляться за настоящее.

Я с облегчением отложила надкусанную булочку и, повинуясь властному жесту Ингольва, двинулась за ним в гостиную.

Муж заговорил, едва за нашими спинами закрылась дверь.

– Мирра, сколько раз я тебе говорил!.. – Под конец фразы он уже сорвался на крик.

Боги, как же я устала! Не знаю, что лучше: когда глупенькие девочки при первых трудностях бегут прочь, отчего-то считая, что любовь должна быть непрерывным праздником. Или когда двое неразрывно связаны друг с другом на всю жизнь и надо терпеть, понимать и принимать – хочешь того или не хочешь…

Я прижала ладонь к бунтующему животу и предложила устало:

– Ингольв, давай присядем и поговорим спокойно.

– Спокойно? – рявкнул он, вышагивая по ковру, как на плацу. – Спокойно?! Мирра, я молчал о твоей дружбе с хель, но это уже переходит все границы!

Я вздохнула про себя. Ингольв никогда не питал симпатии к хель, а после того, как они одобрили мое непослушание законному супругу, его неприязнь усугубилась многократно. Зная об этом, я старалась встречаться с Альг-иссой подальше от родных пенатов, что, впрочем, не прибавляло Ингольву расположения к ней и ее сородичам.

– Вижу, милая Ингрид тебе уже наябедничала, – ответила я, усаживаясь.

Лицо Ингольва побагровело, даже лысина налилась дурной кровью, а запах хрена и дегтя – ярости – буквально резал нос.

– Она не наябедничала, а открыла мне глаза! – Ингольв внезапно остановился в шаге от меня, сидящей в кресле, и это вдруг до боли напомнило мне утреннюю сцену с Исмиром. Признаюсь, в этот раз у мужа имелись все основания быть мною недовольным. Впрочем, у меня претензий к нему все равно было больше. – Ты гуляешь наедине с драконом, как будто специально показываешь всем, что он – твой любовник!

– Он мне не любовник, – возразила я пока еще спокойно. Строго говоря, в этом не было ни слова лжи. – Не стоит повторять глупые сплетни.

– Мне наплевать! – взорвался Ингольв. – Главное, что ты выставляешь меня рогоносцем перед всем городом! Я требую…

Его голубые глаза яростно сверкали, а к аромату хрена прибавились запахи гвоздики и имбиря. Кажется, муженек испытывал от этой сцены даже некоторое удовольствие, и это вдруг меня взбесило. Благие намерения поговорить спокойно и разумно выветрились из моей бедной головы.

У меня больше не было сил так жить. Боги, милосердные мои боги, пусть будет что угодно, только не это бесконечное притворство! Последние два года я старалась не думать о будущем, не загадывать, не надеяться. Только жить, дышать ароматами, воспитывать сына… Разве я так много просила? И что я получила в итоге? Жизнь, похожую на прогорклое масло: вылить жаль, а использовать нельзя.

– Значит, тебе не нравится, что весь город считает тебя рогоносцем, – проговорила я тихо, и Ингольв, замолчав на полуслове, уставился на меня. – Поздравляю, теперь ты знаешь, что чувствовала я, когда ты кочевал из постели в постель.

– Это другое, – коротко возразил он, кажется, даже несколько смутившись. Ингольв, как и большинство мужчин, был твердо уверен, что сам он вправе делать что угодно, однако женщинам это непозволительно.

– Другое?! – Я нервно рассмеялась. Все, что так долго копилось, теперь рвалось из меня неудержимой лавиной. – Я могла стерпеть, пока ты сохранял хоть какое-то подобие приличий и не выставлял напоказ свои… увлечения. Но этого тебе показалось мало. Роман с милой Ингрид ты не только не удосужился скрывать, а, наоборот, демонстрировал! Да что там, ты позволил ей прилюдно меня поучать, ты дрался из-за нее на дуэли!

Ингольв смотрел на меня в оцепенении, надо думать, совершенно ошеломленный этой неожиданной вспышкой.

Меня мало трогали его случайные измены, но любовь к другой женщине – это совсем иное. Унизительно и противно, словно спать на чужих грязных простынях.

– Ты сама виновата, – начал он, оклемавшись.

Но я продолжила, будто не слыша. Что нового он мог сказать? За столько лет его претензии немудрено выучить наизусть!

– И после всего этого ты смеешь меня попрекать?! Наверное, я бы простила и это. Но попытки избавиться от Валериана – не прощу! Неужели твоя Ингрид стоит того, чтобы оставить его умирать?! Я все знаю об эпидемии в Хэймаэль, не трудись отрицать.

Пожалуй, мне еще никогда не доводилось видеть Ингольва настолько ошеломленным. В его породистое лицо будто плеснули молоком, так резко оно побелело.

– Ты думаешь, что я?! – с заметным трудом выдохнул он, словно борясь со спазмом в горле.

Резкое «да» словно замерзло на моих губах. Потрясение Ингольва было слишком искренним, чтобы заподозрить притворство. Оно било в нос, как нашатырь.

– А что еще я должна думать? – спросила я устало и потерла лоб. – Ингрид мне обо всем рассказала. Наверное, прошлой ночью ты хвастался ей, как ловко все устроишь?

Запнулась и заставила себя подышать размеренно. Вдох-выдох-вдох-выдох. Не обращать внимания на тупую боль в животе и острую – в сердце, на подкатывающую к горлу тошноту и подступающие слезы.

Ингольв отвернулся, потом грузно опустился в кресло напротив.

– Мирра, – голос его звучал сдавленно, – ты что-то неправильно поняла. Ингрид… не могла такого сказать!

На ее имени он будто споткнулся, и от того, как изменился его тон, мне стало ясно: все кончено. Если раньше мы еще могли делать вид, что все по-прежнему, то теперь хрупкая ваза супружеского согласия не просто разбилась. По осколкам прошлись подкованными сапогами, разбивая их в стеклянную крошку.

– Тем не менее она сказала именно это. – Я прикрыла глаза рукой. Надежда, что я почувствую облегчение, высказав мужу все накипевшее, оказалась тщетной. Вместо этого меня затопило безразличие, похожее на густой туман с привкусом гари. – Господин Исмир может подтвердить. И не отрицай, ты ведь не ночевал прошлой ночью дома!

– Мирра, посмотри на меня! – потребовал муж каким-то странным тоном, однако я только покачала головой, не желая, чтобы он видел меня в слезах. Впрочем, когда это Ингольв считался с моими желаниями?

Он выдернул меня из кресла, как морковку из грядки, потом силой отвел мою руку от лица.

– Что? – поинтересовалась я устало, стараясь сохранить хоть каплю достоинства.

– Прошлой ночью я ездил в Хэймаэль, – вдруг признался Ингольв глухо.

– Что?! – повторила я, думая, что от голода и волнения ослышалась.

– Я ездил в Хэймаэль, – повторил муж громче. – Там все не так плохо, как говорят, но я забрал оттуда Валериана. Можешь спросить у Петтера, если не веришь. Он вел машину.

– Но… – С трудом освободив руку из тисков мужниных пальцев, я потерла висок, стараясь собраться с мыслями. Он не лгал – об этом неопровержимо свидетельствовал остро-пряный запах любистка, слегка напоминающий сельдерей, – откровенности. – Тогда где он? Что с ним? Он здоров?

– Я не мог привезти его в Ингойю. – Показалось мне, или в голосе Ингольва действительно послышалось понимание и… извинение? – Он сейчас в Гриндавике, под присмотром Утера. Доктор говорит, он здоров, но все равно лучше выждать неделю на карантине.

Я медленно кивнула: Гриндавиком звалась крошечная деревушка на западе, откуда происходил родом Петтер. Его отец был слепо предан Ингольву, так что рядом с ним Валериан в безопасности.

– Спасибо, – только и сумела выговорить я, опустив взгляд. Выходит, самый страшный упрек, который я бросила мужу, был безоснователен!

Ингольв взял меня за подбородок и заставил поднять голову.

– Ума не приложу, почему она тебе такого наговорила. – Казалось, каждое слово он выдавливал из себя, как зубную пасту из тубы. – Она же знает! Клянусь тебе, я даже не думал! Валериан же мой сын!

Я осторожно коснулась его губ, заставляя замолчать. Мы оба понимали, что Ингрид пыталась спровоцировать полный разрыв между мной и Ингольвом, а что проще, чем сыграть на чувствах матери?

– Не надо. Я тебе верю.

– Смирна, – шепнул муж, пробегая пальцами по нежной коже за ухом. Пахло от него имбирем и медом. – Моя Смирна Благоуханная.

Я прикрыла глаза, пряча недовольство. Первое время после свадьбы он часто называл меня так. Надо думать, это устаревшее название мирры пришлось ему по сердцу, напоминая о привычных командах.

Губы Ингольва с давно забытой нежностью коснулись моих век, висков, щек. Когда-то это приводило меня в восторг…

А теперь я стояла, закрыв глаза, и обреченно понимала, что не чувствую ровным счетом ничего. Только усталость, бесконечную усталость. Он – мой мужчина, мы вместе прожили двенадцать лет, зачали двоих детей, но… Мы давно чужие, и с этим уже ничего не поделаешь.

Впрочем, муж быстро отошел от неожиданного приступа сентиментальности.

– Мирра, мы не договорили, – сказал он, отстраняясь, и я с трудом сдержала тяжелый вздох. – Почему ты постоянно встреваешь в какие-то неприятности? Неужели так сложно согласиться, что место женщины – в гостиной? Как давно ты не виделась с Гудой? А с Гюльвейг? Все нормальные жены ходят в гости, занимаются хозяйством, ездят в театр. А ты мало того что торгуешь всякими сомнительными зельями, так еще и водишься с хель, с леденцами, с драконами! Тебе хотелось заставить меня ревновать? Это глупо и ребячески, Мирра!

Годы тренировок не прошли даром: мне удалось проглотить крутящийся на языке ответ.

– Дорогой… – Я улыбнулась через силу. – Я же не могу оставить практику ради светских развлечений!

– Ты вполне можешь сидеть дома. Я зарабатываю достаточно, чтобы содержать семью! А эти хель тебя подстрекают!

– Они всего лишь хотят получить то, за что заплатили авансом, – пожала плечами я.

Лицо мужа потемнело. Напоминание о том, что звание полковника он получил отнюдь не за воинские заслуги, никогда не приводило Ингольва в хорошее настроение. Однако от опасной темы он благоразумно ушел.

– Ты так и не сказала, почему общалась с этим драконом!

Скрывать правду я не собиралась. Я так долго балансировала на краю обрыва, что теперь безразлично следила за осыпающимися из-под ног камнями. Сорвусь? Пусть.

Радость от известия, что с Валерианом все в порядке, сменилась прежней решимостью.

– Потому что с его помощью я выяснила, что змею мне подкинула Ингрид! – отчеканила я, глядя прямо в глаза мужа.

– Змею?! – вытаращился на меня он, и я едва не рассмеялась – от облегчения и от того, сколь комично это смотрелось. Ингольв смотрел так, будто всерьез сомневался в моем душевном здравии, а значит, он не знал о планах любовницы. – Мирра, что ты несешь?!

– Ты ведь хотел услышать правду, – пожала плечами я. – А правда состоит в том, что милая Ингрид отчего-то меня невзлюбила. – Я полюбовалась алыми пятнами, которые загорелись на скулах Ингольва, и продолжила: – И вчера она подкинула в «Уртехюс» змею. К счастью, дракон услышал мой крик и поспешил на помощь. Вот и все!

При виде растерянности Ингольва меня на мгновение даже кольнула жалость. Он все никак не мог поверить в столь некрасивые поступки возлюбленной.

– Взгляни. – Я подняла манжету платья и протянула руку запястьем вверх. На белой коже выделялись едва начавшие желтеть синяки, а чуть ниже, у основания большого пальца, – следы змеиных зубов. – Надеюсь, ты не думаешь, что я сама их проделала… скажем, шилом?

Ингольв отрицательно мотнул головой, завороженно глядя на мою руку. Потом заговорил хрипло:

– Ты уверена, что это – она?

Надо думать, он с трудом пересиливал искушение объявить меня обманщицей.

– Уверена, – кивнула я. – Во-первых, ее видел Исмир. А во-вторых, согласись, в наших краях непросто отыскать змею. Не знаю, где она ее раздобыла…

– У доктора Ильина есть несколько ужей для каких-то опытов, – нехотя сознался Ингольв.

Я кивнула, принимая объяснение.

– К тому же на улице холодно, змее полагалось впасть в спячку, а не набрасываться на меня, – заметила я, поправляя рукав.

Ингольв вздохнул с облегчением и наконец сумел отвести взгляд.

– Полагаю, кровь ванов помогла твоей милой Ингрид это устроить!

На шее и висках мужа вздулись вены.

– Не называй ее так! – потребовал он резко.

– Почему? – спросила я легкомысленно, поднимая с пола оброненную во время нашего объяснения шаль. – Тогда как я должна называть твою любовницу?

– Мирра! – рявкнул Ингольв, выходя из себя. Пахло от него колкой злостью лимонной травы, напоминающим бензин чайным деревом обиды и кислой клюквой смущения.

Он только зыркнул на меня исподлобья, тяжело дыша. А меня несло, словно поезд между станциями. Только стучали колеса (нет, это кровь стучит в висках) и свистели слова, бьющие в лицо не хуже встречного ветра.

– Прости, – развела руками я и притворно повинилась: – Я позабыла, что жене не положено замечать такие вещи!

– Прекрати! – велел Ингольв, не выдержав. Больно схватив за плечи, встряхнул. – Слышишь, прекрати! Иначе…

– Иначе – что? – спросила я бестрепетно, глядя прямо в голубые глаза навыкате, сейчас испещренные красными прожилками, должно быть, из-за бессонной ночи.

Боги, милосердные мои боги, ради чего я терпела эти два года?! Ради сына? И что это дало? Несмотря на мое сопротивление, Ингольв устроил все так, что я смогу видеть Валериана не чаще нескольких раз в год. А ведь пройдет всего несколько лет, мой мальчик вырастет и совсем перестанет во мне нуждаться! Сердце защемило, протестуя против этой почти кощунственной мысли.

Так ради чего?! Приличия, долг, супружеские клятвы? К йотуну! Я чувствовала себя волчицей, отгрызающей себе лапу, чтобы освободиться из капкана.

Ингольв и раньше не слишком со мной считался, а теперь… Стоя рядом с мужем, я отчетливо понимала, что дальше будет хуже. Ингрид не перестанет настраивать Ингольва против меня, и он рано или поздно всерьез задумается, как чудесно бы ему жилось без опостылевшей жены. А Валериан окажется в жерновах. Быть может, лучше сразу вычеркнуть себя из его жизни?

– Послушай, я приструню ее. Увезу отсюда, сегодня же. Слышишь? – Ингольв так просительно заглянул мне в глаза, что сердце мое оборвалось. Он не переживал, что я могла пострадать, волновался только, как бы я не заявила в полицию. И ради Ингрид он готов был меня просить – гордый Ингольв, который не просил ни о чем и никогда!

– Спасибо, хоть не стал лгать, что бросишь ее, – произнесла я с иронией. И, будто бросаясь с головой в море: – Ингольв, я хочу уйти.

– Уйти? Куда уйти? – не понял он.

– Куда-нибудь, – проговорила я легко, словно речь шла о каких-то мелочах. – От тебя.

Раздельное проживание по взаимному согласию – это выход. Права мужа при этом по-прежнему будут всецело принадлежать Ингольву, но можно договориться, что он не станет ими пользоваться. В конце концов, что ему за дело до меня, когда у него есть Ингрид?

– Ты с ума сошла! – Судя по кисло-сладкому запаху неспелых вишен, слова эти никак не умещались в его голове. – А как же хель?! И что подумают люди?

Я горько усмехнулась. Значит, первая мысль Ингольва была о хель, точнее, о том, что предпримут они, если мы с мужем будем жить порознь. Вдруг отберут дом, звание, должность? Разумеется, в наши семейные отношения или, скажем, в вопросы опеки над Валерианом ледяные вмешиваться не будут. «Людям – тепло, а хель – лед!»[1]1
  «Людям – тепло, а хель – лед!» – примерно соответствует нашему «Богу – богово, а кесарю – кесарево».


[Закрыть], как гласит известный принцип. А вот собственные подарки они вправе отнять в любой момент.

Смешок мой от Ингольва не укрылся. Муж нахмурился и резко сказал:

– Я против. Об этом не может быть и речи! А тем более сейчас, когда… – Он оборвал свою речь, будто спохватившись, и нервно хрустнул пальцами. – В конце концов, подумай о сыне!

– Два года, – произнесла я тихо. Тошнота накатывала волнами, то отступая, то подбираясь к самому горлу. – Целых два года я думала только о нем. Когда ты бегал за каждой юбкой, когда позволял своему отцу и даже слугам меня унижать, когда запрещал мне заниматься тем, что составляет смысл моей жизни. Я думала только о том, что не могу оставить Валериана. А потом оказалось, что ты легко и просто можешь отобрать его у меня и так. И я ничего, ровным счетом ничего не смогу с этим поделать!

Я чувствовала, что меня трясет. Все невысказанные слова, все невыплаканные слезы вытекали наружу, как гной из вскрытого нарыва.

«Бабушка была бы недовольна!» – будто сказал внутри меня наблюдатель, неодобрительно цокая языком. А мне было все равно… Можно терпеть, заталкивая вглубь боль, обиду, гнев. Можно ломать себя – и улыбаться. Но только до определенного момента, когда до предела сжатая пружина наконец распрямится.

Побагровевший от гнева муж встряхнул меня за плечи, да так, что клацнули зубы.

– А ну перестань! Перестань, слышишь?! Как ты вообще могла так обо мне подумать?! Подумать, что я его там брошу? – Ингольв смотрел на меня с почти детской обидой.

Я, разумеется, не сдержалась:

– Почему я не должна была верить? Ведь Фиалка…

– Я не виноват в том, что случилось с Фиалкой! – заорал он, чуть не брызгая слюной. – И мне надоело, что ты постоянно делаешь из меня крайнего! Она простудилась и умерла, при чем тут я?!

– При том, что ты не позволил мне заниматься аромагией. – Голос мой звучал тихо и устало. – Я могла бы ее спасти…

– Ты могла бы вообще не приезжать в Хельхейм, или не родить ее, или она могла выкарабкаться сама. Мало ли что могло произойти? А ты твердишь об этом так, словно я должен был все предвидеть!

Ингольв тяжело дышал и смотрел на меня с такой яростью, с таким запахом горелой резины, что я вдруг поняла: он подспудно чувствует себя виноватым, только никогда в этом не признается. А я никогда его не прощу. Не сумею забыть, что наша дочь осталась бы жить, если бы не настойчивое желание мужа сделать меня идеальной женой.

– Теперь это уже неважно, – проронила я, отворачиваясь.

Наверное, давно следовало поговорить с ним откровенно. Возможно, тогда нам удалось бы хоть как-то склеить разбитую любовь? А теперь слишком поздно…

Я чувствовала себя побежденной по всем фронтам. Конечно, можно уйти из дома даже без согласия Ингольва, вот только с острова меня без его разрешения не выпустят, а практика в Ингойе превратится для меня в сущий кошмар. Впрочем, вряд ли мне вообще удастся практиковать – по закону все заработанные деньги принадлежат мужу, который может потребовать их в любой момент, независимо от того, живем ли мы вместе. А в том, что Ингольв не преминет наказать меня за своеволие, сомневаться не приходилось.

Я пошла ва-банк и проиграла.

– Я не отпущу тебя, слышишь? – резко сказал Ингольв мне в спину.

– Слышу, – откликнулась я, и собственный голос показался мне безжизненным, как вечная мерзлота. – Извини, мне нехорошо!

Я выскочила из гостиной и, не обращая внимания на взгляды слуг и домочадцев, устремилась прямиком в «Уртехюс».

Первым делом я заперла за собой дверь и, схватив первый попавшийся таз, упала в обнимку с ним в ближайшее кресло. Когда бунтующий желудок слегка успокоился, я закрыла глаза и с силой сжала голову руками.

Даже кончики пальцев, казалось, состояли из одной только горькой боли, и дышать было тяжело, словно у меня были переломаны ребра.

Боги, милосердные мои боги, что же делать?!

Очнулась я от настойчивого стука в дверь. Разумеется, открывать не стала – в таком виде стыдно показаться кому-то на глаза. Даже не глядя в зеркало, можно представить свой внешний вид: встрепанная, бледная, заплаканная, не говоря об измятом платье и неприятном запахе от стоящего рядом с креслом таза.

Я с некоторым трудом поднялась, подошла (хотя скорее подползла) к дальнему окну, выходящему к морю, распахнула створки и с наслаждением вдохнула свежий чистый запах. На Ингойю будто нападала целая армия снежинок, и сейчас ее воины торопились захватить городские улицы, яростными осами жаля прохожих…

– Госпожа Мирра, откройте! – Голос Петтера звучал встревоженно и настойчиво. Мальчишка бился в дверь, как бабочка о стекло. – Откройте, я не уйду!

– Что еще? – неприветливо сказала я, распахнув перед ним дверь.

– С вами все в порядке? – спросил он тихо, замерев с занесенной для очередного удара рукой. Губы его были обветрены, глаза покраснели, а каштановые вихры топорщились в совершеннейшем беспорядке.

– А что, похоже? – усмехнулась я, отступая, чтобы его впустить. От слез у меня заложило нос, но догадаться о его настроении нетрудно было и без подсказок.

Он только отрицательно мотнул головой.

Я жестом указала на кресло, однако мальчишка остался стоять. Я пожала плечами и принялась разыскивать масло базилика. Считается, что оно устраняет меланхолию и мизантропические настроения, и теперь выдался превосходный случай это проверить. К тому же базилик должен помочь от тянущей боли в желудке.

Петтер мялся в стороне и кусал губы, явно не решаясь заговорить.

– Слушаю вас. – Накапав масло в аромалампу, я уселась в кресло и невидяще уставилась на свои руки. По комнате разливался травянистый, немного камфорный и сладковато-анисовый аромат. К нему следовало добавить имбирь, однако имбирь слишком сильно напоминал мне об Ингольве.

Я заставила себя поднять глаза на Петтера.

– Госпожа Мирра, я… – Мальчишка, кажется, не замечал, как мнет фуражку. – Господин полковник отправил меня подтвердить вам, что прошлой ночью мы ездили в Хэймаэль и забрали оттуда вашего сына.

– Спасибо. – Я наконец смогла нормально вздохнуть, лишь теперь до конца поверив в слова мужа.