Книга: Книга Блаженств - Анна Ривелотэ

Не знаю, где проходил этот невидимый водораздел нашей любви и приязни. Мы так много и жадно разговаривали с нею о каких-то очень понятных обеим вещах – казалось, самый опыт смешивался в нас. Но вдруг Агния начинала хмуриться, например, когда я увлечённо пересказывала ей сюжет какого-нибудь романа. Ей мнилось, даже содержание прочитанных мною книг отдаляет меня от неё, и для того, чтобы в будущем понимать всё что я говорю, ей нужно это расстояние сократить. И покупались книги. Нет, мы не искали тождества, мы лишь смутно тяготились невозможностью его существования.

Всё дело в том, что мы слишком долго жили друг без друга. Он прожил без меня почти сорок лет, и это время никогда не станет моим. Вряд ли мы, закостеневшие в своих собственных привычках, успеем нажить общие. Нашего общего будущего настолько очевидно меньше, чем раздельного прошлого, что я не хочу об этом думать. Мне будет непросто примириться с тем, что на меня он никогда не сможет потратить того количества своего личного времени, которое уже потратил на других – всех тех, кто окружал его эти сорок лет. С тем, что он не познает меня так глубоко, как мне бы того хотелось, — с возрастом он потерял интерес к познанию женщин, и это нормально. С тем, что я не познаю его так глубоко, как хотелось бы мне, – ведь это обоюдный процесс. Мне будет непросто. Нет, не так. Мне будет невыносимо.

Забыть безумного Герострата, пресечь все мысли о Павлике, одним усилием воли испепелять их при малейшей угрозе приближения – вот в чём заключалась её сверхзадача. Это не смерть была, не похороны – дурацкая репетиция, необходимые учения. Мати вспомнила, что не знала до девяносто пятого года о смерти Сальвадора Дали. Художник прожил лишних шесть лет для неё одной, в то всемя как для всего остального мира он был мёртв, так почему бы ей не попытаться повторить этот трюк с Павликом? Просто вычеркнуть, вытравить из себя все воспоминания последних двух недель; неужели ей не под силу освободить от них свой разум?.. Ей рисовалась некая взлётная полоса, по которой шагал живой, невредимый Павлик, и полоса эта была расчищена для него её усилиями. Так, в пределах бесконечно асфальтовой ленты, замкнутой в кольцо Мёбиуса, отсутствовала сама возможность времени, останавливающего нас всех.

В них всё: чем ты был (одиночкой), чем ты хотел быть (любовником и виноградной лозой на тёплом склоне), кого ты не забыл (незнакомца в метро), кого ты клялся не забыть (первую влюблённость), где ты был (чужие дома) и где ты не был (чужие дома), твои сны (усталость и ласкающая рука), твои пробуждения (чужие дома), твоя смелость, твоя тоска, твои стихи, твоё несбывшееся будущее, твоё сбывшееся с рук прошедшее.

Наверное, это тайное наслаждение современной литературой: потеряв сакральный смысл для любого поколения, отстающего от тебя хоть на сколько, она для тебя останется потаённым прибежищем, каким когда-то в одночасье стала. Ты ходишь по его коридорам, не сбиваясь с пути, потому что любой выведет тебя на чистую площадь, потому что знаешь их все и не боишься ничего. Как ходить по дворам района, где провёл детство: как будто всё это пространство ощущаешь сразу и по совершенно бессознательному наитию идёшь, ищешь, находишь. Где бы, сколько ты потом ни жил и как бы хорошо ни знал местность, такого больше никогда не повториться, этого абсолютного бесстрашия.

Конечно, в этой книге нет ничего особенного. Как в любой книге, в ней ничего нет. Только слова, складывающие лично для нас смысл, имеющие лишь нам ведомое значение. Для иных это, может быть, пустая тетрадь с пронумерованными страницами, а в нас (случайно, не по договорённости) вошло, слова со страниц заняли места в пазухах, суставах, расположились в лёгких, застряли в печени и протиснулись в ноги. Мы читали смиренно, в тишине, в нужный момент, потому что нам была нужна эта передышка. Выдохнули, спасибо.

Я вижу время как силу трения, существующую между человеческим существом и окружающей действительностью. Так, где её не будет, мы станем скользить легко и плавно, не имея границ, как летучий нашатырь. Здесь, где она есть, мы непрерывно боремся с одолевающей нас инерцией, пока не останавливаемся, побеждённые. И только тогда – не в награду, в утешение – получаем свою свободу. Между «здесь» и «там» — лишь призрачная ткань реальности, тонкая, в один слой. Если тебе однажды удалось её повредить, ты не успокоишься, пока не выберешься наружу.

Во-первых, автор - поэт и произведение написано фактически ритмизованной прозой с вкраплениями собственно поэтических фрагментов. (Если наш близкий кто-то пойман на слезах подмены, он говорит, что плачет от избытка чувств, даже от счастья. Он говорит: Потому что я так люблю тебя! - но эти слова адресованы не нам. В лучшем случае - Богу)

Во-вторых, это книга, в которой пересекаются судьбы и сознания людей, которые не должны были и по бытовой нашей, житейской логике и не могли даже встретиться: Агния, Матильда, Кай, Юлий, Йоши... И имена у них неотмирные, и сами они такие же: не от мира сего люди-персонажи, путешествующие по всему миру (Венеция, Париж, Москва, Куба).

В-третьих, это книга о любви и времени, которое мы стремимся преодолеть в поисках любви. О несчастных, несовпавших, нелюбимых, не научившихся этой науке любить. И из всех блаженств выбирающие нелюбовь! Лунный сахар, благодаря которому жизнь становится иной, видишь её по-другому, понимаешь её истинную красоту.

Ну, и наконец, очень важно для меня то, что книга о литературе, о том, как создаётся книга, о том, как писатель творит жизнь на бумаге, а персонажи оживают и в конце книги встречаются с автором наяву. (Есть зрители, что с ненавистной въедливостью пересматривают по многу раз "Семнадцать мгновений весны", чтобы перечислить сценарные и режиссерские огрехи, не понимая, что если автор не позаботился о достоверности, то лишь потому, что писал не про то, про что они читают)

Женщина ждет. Даже вмерзшая в лед. как оловянный солдатик стойкий. как сеттер ирландский в охотничьей стойке женщина ждет. и никак не поймет: вечность назад в нашей тихой вселенной все повернулось наоборот и все же с упорством военнопленной женщина ждет, что мужчина придет. нет, он давно не спешит ей навстречу, ни в этот, ни в будущий ветреный вечер он рук ей своих не положит на плечи, но глупая женщина плачет и ждет женщина ждет. значит, все на местах значит, беда никого не коснется значит, мужчина уснет и проснется с детской улыбкой на грешных устах он никогда не сумеет понять правила этой неправильной жизни: мир разлетится в зеркальные брызги, если ей вдруг надоест его ждать но женщина ждет — в снегопад, в гололед, и безнадежная боль ожиданья, та, у которой ни дна, ни названья, даже во сне ей уснуть не дает сонное сердце пробито навылет — женщина ждет, что мужчина придет так подари же ей, господи, крылья только за то, что она его ждет.

Кстати, нашла ругательную рецензию Дмитрия Быкова. И в этой рецензии, между прочим, всё правильно. Хотя я знаесла "Книгу блажентсв" в любимые, он пишет совершенно правильно:

"...Всего этого сейчас очень много, и чаще всего — судя по читательской реакции — это сходит за стилистическую изысканность или попросту стильность; читательницы проглатывают эту книгу за кофе, изводя пачку сигарет, и лучше бы тоже где-нибудь в венецианском кафе. Жизнь предстает в подобных сочинениях изысканно-трагичной, красиво-мучительной, а в сущности, страшно пустой и однообразной, как пуст и однообразен всякий мир, где нет другого; в этом смысле Элтанг и Ривелотэ почти неотличимы, хотя у Элтанг побольше «артефактов» и мифологем, археологии и конспирологии в духе Дэна Брауна, — а у Ривелотэ побольше оргазмов с уханьем, но стиль един, ни слова в простоте. Такая проза ничем не опасна, кроме, пожалуй, одного: она не служит никакой цели, кроме удовлетворения авторского тщеславия — древнейшей похоти, которая пострашней прочих,— и притом легко сбивает с панталыку малых сих, уверенных, что это рукоделье и есть красота. После этого очень трудно объяснить, что красота в литературе немыслима без эмоционального напряжения, стилистического разнообразия, интеллектуального соревнования, без борьбы идей, внезапных сюжетных поворотов, а главное — без тех уколов точности, которые только и помогают читателю соотнести себя с героем. Эпоха суррогатов требует своей красоты — конфетной. И Анна Ривелотэ не виновата, что соответствовать этим требованиям ей проще, чем взбунтоваться против них."

Тем не менее, меня лично она сильно зацепила. Что говорит, видимо, о моем дурновкусии и о том, что я обычное дитя своего времени, с чем и не спорю.

На книжной полке стоят «немым укором» множество разнообразных литературных произведений среди, которых роман «Книга блаженств». Думаю, стоит перечитать еще раз, чтобы испытать другие эмоции и после каждой строчки задавать себе вопрос – «Господи, как же она это делает, так чувствует?». Что-то непостижимое кроется для меня в этом писателе и женщине. Всегда только благодарность и восхищение…