Текст книги "Черный Красавчик: история лошади, рассказанная ею самою"

XXXVIII. Бедная Джинджер

Раз я стоял подле ворот парка в ряду других экипажей; в парке играла музыка. В это время подъехала коляска, заложенная старой гнедой лошадью, у которой шерсть была вся взъерошена от плохого ухода и кости торчали от постоянного недоедания. Передние ноги ее подгибались, на коленях были шишки. Я ел сено, и клок моего сена отлетел в сторону той лошади; несчастная вытянула свою длинную худую шею и подобрала его, потом глянула на меня, словно прося еще сенца. Безнадежное выражение было в тусклых глазах ее, и мне вдруг припомнилось что-то далекое, знакомое.

В ту же минуту бедная лошадь взглянула мне прямо в глаза и сказала:

– Черный Красавчик, неужели это ты?

Передо мной стояла Джинджер, но что с ней сталось! Куда девалась красивая крутая шея, прямые тонкие ноги, живое выражение блестящих глаз? Худые бока высоко подымались от тяжелого, затрудненного дыхания, к этому присоединялся частый кашель. Наши возницы отошли от нас, разговаривая между собой; я воспользовался этим и подвинулся к Джинджер, которая рассказала мне свою печальную историю.

За год после того, как ее поставили на траву и на отдых в Эрлыиоле, она настолько поправилась, что ее продали одному господину. На новом месте все шло хорошо, пока Джинджер снова не заболела вследствие слишком долгой скачки. Потом она была продана в другие руки и таким образом меняла места, постепенно переходя от хорошего к худшему.

– Наконец, я была продана содержателю большого лондонского извозчичьего двора, – рассказывала Джинджер. – Ты, я вижу, попал в хорошие руки, а что мне пришлось вытерпеть, этого я не могу тебе рассказать. Меня определили на самую черную работу, считая лошадью конченой, которую надо уж добить на последней езде. Нельзя же им потерять деньги, заплаченные за меня, надо их вытянуть из моих жил. Вот как я живу теперь изо дня в день: работаю до истощенья сил и вечно под кнутом.

– Как же ты терпишь такое обращение? – спросил я. – Ведь ты, бывало, не давала себя в обиду.

– То было раньше, – возразила Джинджер, – теперь я не могу ничего сделать. Люди сильнее, и они жестоки. Нам, лошадям, остается одно – терпеть до конца. Хоть бы скорее конец пришел! Я хочу умереть. Я видела мертвых лошадей. Я уверена, что они больше не страдают. Я бы так хотела свалиться мертвой на работе, а не попасть в конце концов к живодеру!

Меня сильно огорчило повествование Джинджер. Но у меня не было слов утешения, я только дотронулся до нее головой.

XXXIX. Выборы

Раз Полли встретила нас следующими словами:

– Джери, здесь был господин В. Он интересовался, за кого ты собираешься подавать голос на выборах, и говорил, что хочет нанять твой экипаж на это время. Он зайдет за ответом.

– Ты можешь ему сказать, Полли, что я занят. Вовсе я не желаю, чтобы на моем экипаже расклеивали огромные воззвания, с которыми обращаются эти господа к избирателям. Стану я гонять моих лошадей по разным трактирам да возить полупьяных избирателей! Я счел бы это обидой для лошадей. Нет, покорно благодарю!

– Ты ведь подашь голос за господина В.? – спросила Полли. – Вы с ним, как он говорит, принадлежите к одной политической партии.

– Отчасти да, – отвечал Джери, – но все-таки я не подам за него голоса. Знаешь ли, Полли, что он занимался ростовщичеством?

– Знаю, – сказала Полли.

– Так, видишь ли, человек, сделавший состояние на таком деле, никогда не поймет истинных нужд рабочего класса. По совести, я не могу содействовать тому, чтобы законодательная власть попала в его руки. На меня, я знаю, будут злы, но каждый человек должен поступать по своей совести.

В утро перед выборами маленькая Долли вошла во двор, горько плача, платье на ней было все в грязи.

– Долли, что с тобой?

– Мальчишки на улице дразнили меня, называли маленькой замарашкой…

– Да, папа, – воскликнул Гарри, вбегая вслед за девочкой, – они ее назвали замарашкой, но я за то их хорошенько проучил; больше они не станут оскорблять мою сестру! Я их крепко побил. Пусть помнят вперед. Такие противные, подлые трусы эти «малиновые»!

Джери поцеловал дочку и сказал ей:

– Беги к маме, мое сокровище. Скажи ей, что тебе сегодня лучше дома посидеть. Помоги там маме, что нужно по хозяйству.

Потом Джери очень серьезно сказал сыну:

– Защищай сестру, Гарри, и не давай ее в обиду, но помни, что я не люблю ссор из-за каких-то глупых вывесок, которые людей разделяют между собою. Никакая вывеска не может сделать человека хорошим или дурным, и я не хочу вмешивать мою семью в эти распри. Женщины и дети смотрят на эти внешние знаки и воодушевляются ненавистью к одному цвету, пристрастием к другому, меж тем как никто из них не понимает, в чем дело.

– Папа, я был уверен, что «голубые» стоят за свободу! – возражал Гарри.

– Милый мой, свобода не зависит от цвета. Цвета выдумали, чтобы отличать одну партию от другой. Что же касается благ, которые они будто бы обещают, то это плохие блага. Сводится все к тому, чтобы выпить на чужой счет, проехаться даром в экипаже, выбранить как хочешь человека из другой партии и кричать о чем-то, чего никто и вполовину не понимает, кричать до хрипоты.

– О, папа, ты говоришь нарочно, ты шутишь?

– Нет, Гарри, я говорю совершенно серьезно. Мне стыдно за тех людей, которые должны бы иначе понимать дело. Выборы очень серьезная вещь, – по крайней мере я рассуждаю, что так должно быть; человек обязан, подавая голос, слушаться совести и не мешать соседу поступать так же.

XL Друг на помощь

Наконец настал день выборов.

Немало работы досталось Джери и мне. Сначала мы возили толстого господина с одышкой; он велел отвезти себя на станцию железной дороги. Потом нас позвали господа, которым надо было ехать в Риджентспарк; после чего пришлось посадить в одном из переулков боязливую старушку, собиравшуюся в банк; в банке мы ждали ее, и когда отвезли ее домой, то увидали краснощекого господина со связкой бумаг, спешившего занять наш экипаж. Он только крикнул:

– Боу-стрит, в полицейский участок. Скорее!

И мы с ним помчались. Сделав еще два конца, мы вернулись к нашей бирже, где не оказалось ни одного из извозчиков. Всех разобрали нарасхват. Джери повесил мне на шею мешок с овсом и сказал:

– В такие дни, Джек, надо уж как-нибудь поесть, пока есть свободная минута.

Я принялся с удовольствием за свой овес, в который были подмешаны толченые отруби, что я очень любил. Мой добрый хозяин всегда подумает о своей лошади! Как не служить усердно такому хозяину? Пока я наслаждался овсом, он, стоя подле меня, ел пирог с мясом, который ему дала на дорогу Полли. На улицах была необыкновенная суматоха: экипажи всех сортов с разными цветами кандидатов на вывесках мчались сквозь толпу народа, по-видимому, не считая жизнь людей и целость их членов за что-нибудь важное. Двух человек, из них одну женщину, свалили с ног. Нам, лошадям, досталось в этот день, но о нас не думали те, кто сидел в экипажах. Они высовывались в окна и неистово что-то кричали, когда встречались с единомышленниками. Я раньше не видал выборов и не желал бы видеть их во второй раз.

Мы с хозяином не успели еще как следует поесть, когда на нашей улице показалась молодая женщина с довольно большим ребенком на руках. Она озиралась то и дело по сторонам и глядела растерянно. Наконец, она подошла к Джери и спросила у него, как дойти до больницы Святого Фомы, далеко ли дотуда. Она сказала, что сегодня только приехала из своего села в телеге, на которой крестьяне возят овощи и другие деревенские произведения в город на базар. Приезжая ничего не слыхала про выборы и Лондон совсем не знала. Ей дали билет для помещения больного мальчика в больницу, вот она и поехала. Ребенок плакал тихо и жалобно.

– Бедный малютка! – сказала мать. – Он так страдает. Ходить он совсем не может, хотя ему уже четыре года; но доктор сказал, что его могут поставить на ноги в больнице. Далеко ли это отсюда?

– Что вы вздумали, голубушка! – возразил Джери. – Немыслимо вам идти с тяжелым ребенком на руках так далеко и в этой толкотне. До больницы будет четыре мили.

– Дитя, правда, не легкое, – сказала молодая женщина, – но я сильная. Если б мне дорогу узнать, – я бы, кажется, дошла. Пожалуйста, научите меня, как идти.

– Вы не можете дойти, повторяю вам, – отвечал Джери, – вас толкнут, вы можете упасть, а ребенка задавят. Слушайте меня: садитесь в мой экипаж, и я вас благополучно доставлю в больницу. Смотрите, дождь сейчас пойдет.

– Нет, благодарю вас, я не могу согласиться на ваше предложение. Мне нечем заплатить. У меня ровно столько денег, сколько мне нужно на обратный путь. Прошу вас, укажите мне дорогу в больницу.

– Вот что я вам скажу, голубушка, – настаивал Джери, – у меня дома есть жена и дети; я знаю, что такое чувство отца, а потому говорю вам: садитесь и поедемте, ничего я с вас не возьму. Мне было бы стыдно за самого себя, если б я позволил женщине с ребенком идти в такую давку так далеко.

– Да благословит вас Господь! – сказала женщина и расплакалась.

– Ну-ну, милая, полно печалиться! Мы сейчас доедем туда. Я вам помогу сесть в экипаж.

Пока он отворял дверцы, какие-то два господина с цветными лентами на шляпах и в петличках подбежали к нам и закричали:

– Извозчик, скорее вези нас!

– Занят, – отвечал Джери.

Но они, не слушая его, вошли в коляску.

Джери посмотрел на них со строгим видом.

– Я сказал вам, господа, что экипаж занят вон той дамой.

– Вот так дама! – воскликнул один из непрошеных седоков. – Она может подождать, а у нас важное дело. Впрочем, толковать нечего: мы первые сели, значит, за нами экипаж, и мы не выйдем.

– Как угодно, я подожду, пока вы захотите выйти, господа. Извольте отдохнуть.

С этими словами Джери лукаво усмехнулся, затворил дверцы и отошел от экипажа. Подойдя к молодой женщине, он сказал ей, смеясь:

– Не беспокойтесь, они скоро уйдут.

И действительно, они скоро ушли, убедившись, что Джери серьезно решил не везти их. Но, выходя из экипажа, они наградили его очень грубой бранью, посмотрели номер и пригрозили ему участком.

После этой задержки мы поспешили боковыми улицами к больнице. Джери позвонил у главного подъезда и помог молодой женщине сойти.

– Тысячу раз благодарю вас, – сказала она. – Я никогда не добралась бы сюда одна.

– Очень рад, и дай бог малютке поправиться, – отвечал Джери.

Потом он потрепал меня ласково по шее, что было всегда доказательством его отличного настроения.

Дождь усилился тем временем. Мы только что стали отъезжать от крыльца больницы, как кто-то крикнул:

– Извозчик!

Мы остановились: по лестнице спускалась дама. Она откинула вуаль, и Джери тотчас узнал в ней госпожу, давно знавшую его жену.

– Баркер, – обратилась она к нему, – это вы? Я рада, что встретила вас. Мне как раз нужен добрый человек, который довез бы меня на станцию Паддингтон. В этой стороне совсем нет извозчиков.

– Почту за большую честь, сударыня, служить вам, – отвечал Джери. – Как я рад, что случилось мне быть здесь в то самое время, когда вам нужен извозчик!

– А пока мы едем, – времени у нас довольно, и спешить нечего, – вы мне расскажете про Полли и детей, – сказала госпожа.

Мы приехали рано на железную дорогу. Госпожа, которая оказалась прежней хозяйкой Полли, стояла еще некоторое время под крышей подъезда и разговаривала с Джери.

– Как вы переносите езду зимой? – спросила она между прочим у Джери. – Полли говорила мне, что она в прошлом году беспокоилась за ваше здоровье.

– Да, сударыня, потому что у меня был скверный кашель, затянувшийся до теплой погоды. Когда я поздно возвращаюсь домой, жена всегда беспокоится за меня. Наша служба такая, что нельзя разбирать погоду и время, и, конечно, это тяжело отзывается на здоровье. Но, благодаря Бога, живем помаленьку. Если б мне пришлось расстаться с моими лошадками, я бы затосковал. Уж с детства привычка есть к этому делу. Вряд ли я мог бы успешно взяться за другое.

– Все это так, Баркер, но рисковать здоровьем нельзя; особенно вам нельзя, ради жены и детей. Бывают хорошие частные места кучеров и конюхов. Если вы когда-нибудь задумаете бросить извозчичье ремесло, дайте мне знать.

Госпожа велела Джери поцеловать от нее жену и детей, потом сунула ему что-то в руку, говоря:

– Вот тут по пяти шиллингов на ребят. Полли сумеет ими распорядиться.

Джери казался очень довольным и горячо поблагодарил ее.

Наконец мы поехали домой, чему я был очень рад, потому что сильно устал за день.

XLI. Старый Капитан и его преемник

Я жил очень дружно с Капитаном. Это была славная лошадь и товарищ отличный. Мне никогда не приходило в голову, что Капитан нас покинет; но с ним случилась беда, и нам пришлось с ним расстаться.

Я не видал сам, как случилось несчастье, но при мне про него рассказывали.

Раз Джери с Капитаном отвозили каких-то господ на центральный вокзал за Лондонским мостом. Возвращаясь оттуда, Джери увидал недалеко от памятника ломового извозчика, который гнал свою пару, не разбирая ничего впереди себя. Он повалил девушку и, прежде чем Джери успел свернуть в сторону, ринулся на него и опрокинул экипаж. Джери слетел с козел, но отделался только небольшим ушибом. Зато бедный Капитан серьезно пострадал. Лошади ломового смяли его, причем сломанным дышлом ему пробило бок. Когда его подняли, кровь текла из раны на его белую шерсть; весь он был разбит и едва держался на ногах. Джери повел его тихонько домой. Хозяин ломового, пивовар, должен был заплатить за убытки, понесенные Джери; но бедному Капитану никто не мог воздать за то зло, которое ему сделали.

Джери с ветеринаром испробовали все средства, чтобы облегчить его страдания.

Пока экипаж чинили, езды не было, и я отдыхал, что, конечно, было очень убыточно нашему хозяину.

Когда мы, наконец, опять выехали на биржу, хозяин Грей подошел, чтобы узнать о здоровье Капитана.

– Он не поправится, – отвечал Джери, – во всяком случае, мне он больше не может служить. Ветеринар сказал мне сегодня, что он будет еще, пожалуй, годен для возов, вообще для простой работы, но ведь я знаю, каково приходится лошади жить в лондонском ломовом деле. Хуже быть не может. Ох уж это пьянство! Сколько оно зла творит самим людям, да еще сколько калечит несчастных животных! Говорят о вознаграждении, – какое вознаграждение может мне заменить старого друга, каким была моя добрая лошадь? Не говорю о всех хлопотах, а ее-то мне ничто не вернет. Нет худшего врага человечества, чем водка!

– Послушай-ка, Джери, ты в мой огород попадаешь, – заметил Грей. – Я не такой хороший человек, как ты, и хотел бы сделаться таким, да трудно очень.

– Зачем же вы, хозяин, не бросите пить? – сказал Джери. – Вам совсем не пристало это, вы такой славный.

– Что делать, Джери, такой уж я дурак. Пробовал я раз отвыкнуть от этого зелья, да за два дня истосковался так, думал, умру. Как ты отвык, ведь ты тоже раньше пил?

– Да, пил, хотя никогда не был пьяницей. Но я понял, что могу им сделаться, если сразу не возьму себя в руки, и принялся отвыкать. Сперва было трудно. Так, бывало, защемит под ложечкой, что, казалось, никак не удержишься. Но я сказал себе: «Джери Баркер, дело пошло на борьбу между искусителем и тобой. Или ты должен его сразить, или он тебя оседлает, и тогда уже спасения не будет». И я одолел врага, с помощью Бога и людей. Полли старалась приготовить мне повкуснее обед, покупала мятных лепешек или наливала мне стакан хорошего кофе. Вот напьешься кофе и засядешь за книгу, оно и отляжет понемногу, душа окрепнет, а там, глядишь, и совсем легко. Часто я повторял себе: «Брось пить, или же загуби душу; брось, или же разбей сердце Полли». Слава богу, благодарение милой жене и детям, теперь я здоровый человек! Вот уж лет десять, как я водки в рот не беру.

– Я думаю, что опять попробую отвыкнуть, – сказал Грей. – Право, стыдно не владеть самим собой.

– Сделайте это, хозяин Грей, уверяю вас, что не раскаетесь. А ваш пример сильно подействует на наших слабых товарищей. Я знаю двух или трех из них, которые охотно перестали бы ходить в трактир.

Бедный Капитан стал как будто поправляться, но он был уж очень стар и до сих пор держался только благодаря хорошему уходу Джери. После своего несчастья он не мог вернуть прежнюю силу. Вскоре надо было бросить всякую надежду на его выздоровление. Ветеринар, правда, говорил, что он может еще настолько поправиться, что его, пожалуй, купят по дешевке. Но Джери не хотел слышать об этом. Он говорил, что продавать Капитана на верное мучение он ни за что не согласится; эти деньги будут жечь ему руки. Лучше пулей положить быстрый и не очень болезненный конец мучениям бедной старой лошади. Джери не верил в то, что можно найти доброго хозяина, который даст Капитану покойно дожить последние дни.

В тот день, когда решено было избавить Капитана раз и навсегда от всех мытарств жизни, Гарри отвел меня с утра к кузнецу подковать. Вернувшись домой, я больше не нашел своего старого товарища в конюшне.

И я, и вся семья извозчика много горевали о кончине нашего славного Капитана.

Джери должен был подыскивать новую лошадь. Вскоре он услыхал от знакомого, служившего у одного графа, что есть подходящая лошадь. Лошадь эта была дорогая, но она как-то понесла, налетела на другой экипаж, выбросила графа и так изуродовала себя, что не годилась больше для барской конюшни. Ее хотели поскорее сбыть.

– Я не боюсь, что она горячая, – сказал Джери, – если рот у лошади не испорчен, это ничего не значит.

– Нет, у нее нет никакого порока, – сказал человек, который вел переговоры с Джери. – То, что с ней случилось, произошло оттого, что она долго не была в езде, набралась избытка сил и игривости, а когда ее взнуздали строгой уздой, это взбесило ее, именно потому, что она очень чутка ртом.

– Да, это возможно, – заметил Джери. – Я приду, посмотрю лошадь.

На другой день к нам привели Огонька, так звали моего нового товарища. Это был статный гнедой конь без малейшей подпалины, с очень красивой головой. Ему было только пять лет. Я с ним дружелюбно поздоровался, но не спрашивал у него ничего.

Первую ночь Огонек провел очень неспокойно; вместо того чтобы улечься, он все дергал недоуздок, гремя кольцом, и не дал мне вовсе спать. Но на другой день, проездив часов пять-шесть, он вернулся много смирнее и показался мне совсем добронравным. Джери ласкал его и много с ним разговаривал. Они, казалось, отлично поняли друг друга. Джери говорили, что на свободной узде и с достаточной работой Огонек будет со временем смирен как ягненок. Выходило, что извозчик сделал выгодную покупку.

Конечно, Огонек сначала считал себя очень обиженным, что он попал на скромное место извозчичьей лошади; но скоро он признался мне, что свободная езда у простого извозчика, пожалуй, гораздо лучше, чем строгая господская упряжка, где голова у лошади подтянута кверху, а хвост поднят к самой седелке.

В конце концов Огонек отлично прижился на новом месте, и Джери очень его полюбил.

XLII. Новый году Джери

Рождественские и новогодние праздники – веселое время для некоторых людей, но не для извозчиков и их лошадей. Балы, театры, вечера манят досужих людей на радость и веселье, а извозчики в это время должны, несмотря на холод и всякую непогоду, просиживать долгие часы, ожидая веселящихся седоков, между тем как у лошадей коченеют ноги от холода.

На мою долю выпала вся вечерняя служба, потому что я привык долго смирно стоять, к тому же Джери боялся, что Огонек простудится.

Накануне Нового года мы должны были везти двух господ на вечер в один дом в Вест-Энде. Мы привезли их туда в девять часов, и нам приказано было приехать сюда опять к одиннадцати часам.

– Может быть, вам придется постоять, потому что вечер карточный, – сказал один из седоков, – но, пожалуйста, все-таки не опоздайте.

Мы стояли у подъезда, когда на часах било одиннадцать, – Джери был очень аккуратный человек.

Башенные часы били четверти. Они пробили все три четверти после одиннадцати, а мы все еще ждали седоков.

Весь день дул сильный ветер, нагонявший ливни, а к вечеру похолодало и сделалась изморозь с холодным, пронизывающим ветром. Укрыться было некуда. Джери сошел с козел, натянул мою попону ближе к шее, а сам стал ходить взад и вперед, топая ногами, чтобы разогреть их. Он и руками хлопал, но вскоре у него начался кашель. Тогда он отворил дверцы и присел на пол коляски, так что часть его тела была защищена от ветра. А часы продолжали бить четверти, и никто не показывался на подъезде.

В половине первого Джери позвонил и спросил у слуги, нужен ли он или ему можно уехать.

– О да, конечно, нужны, – отвечал слуга, – теперь вечер скоро кончится!

Джери вернулся к своему месту, но он так охрип за это время, что я едва мог расслышать его голос.

В четверть второго ночи господа наконец вышли и велели ехать куда-то мили за две от того места, где мы были. Ноги у меня так застыли, что я чуть не споткнулся. Когда мы довезли господ, они и не подумали извиниться перед Джери за то, что так задержали его, а напротив того, рассердились за лишнюю плату, потребованную извозчиком, хотя Джери был самый добросовестный человек и никогда лишнего не спрашивал. Им пришлось, однако, расплатиться по совести, потому что Джери не уступал своего, как и не требовал того, чего не следовало. Деньги эти были заработаны тяжелым трудом.

Наконец мы вернулись домой. Джери не мог совсем говорить. У него начался страшный кашель.

Полли встретила его молча и только светила нам.

– Не могу ли я помочь тебе? – спросила она.

– Да, принеси чего-нибудь поесть теплого Джеку, а мне приготовь горячей похлебки.

Джери проговорил эти слова хриплым шепотом. Дышать ему было трудно; но он, несмотря на это, потер меня щетками, как всегда, и слазил еще на сеновал, чтобы подстелить мне свежей соломы.

Полли принесла мне теплого пойла, и мне стало совсем хорошо. Они затворили двери конюшни и удалились.

На другое утро, уже довольно поздно, Гарри пришел в конюшню. Он почистил нас, задал нам корму, вымел стойла и опять постелил соломы, как в дни отдыха. Он делал все молча, с серьезным и грустным лицом.

В полдень он снова пришел накормить и напоить нас. Долли была тоже с ним; она плакала, и я узнал из их разговора, что Джери серьезно заболел и что доктор находит его положение опасным.

Так прошло два дня. В доме было горе. Мы видели только Гарри и Долли. Полли не отходила от своего мужа.

На третий день, в то время как Гарри был у нас в конюшне, кто-то постучался в дверь.

Это был старый Грей Грант.

– Я не хотел идти к вам в дом, мой милый, чтобы не обеспокоить больного, – сказал он Гарри. – Я зашел узнать о здоровье отца.

– Ему очень плохо, – отвечал Гарри, – кажется, хуже и быть не может. Доктор сказал, что у него воспаление легких, и он ожидает перемены сегодня к ночи. Или пойдет на улучшение, или будет хуже.

– Плохо! Плохо, – сказал Грант, качая головой. – На прошлой неделе умерло двое моих знакомых от этой болезни. Быстро она скручивает больных. Впрочем, пока жив человек, жива и надежда. Не унывай, мой милый.

– Доктор говорил, что отцу легче перенести болезнь, нежели другому, – сказал Гарри, – потому что он водки не пьет. Вчера у отца был такой сильный жар, что он бы не вынес его, если б он был человек пьющий. Доктор сказал, что жар сжег бы его, как лист писчей бумаги. Мне кажется, что отец выздоровеет. А вы как думаете, господин Грант?

Грант колебался, не зная, что сказать.

– Если хорошим людям надо на свете жить, – наконец произнес он, – то я уверен, милый мальчик, что твой отец поправится. Я не знаю человека лучше его. До свидания, завтра я опять зайду.

Он явился рано утром.

– Ну, что? – спросил он.

– Отцу лучше, – сказал Гарри. – Мать надеется теперь, что он выздоровеет.

– Слава Богу! – сказал Грант. – Главное, держите его в тепле и не давайте ему ни о чем думать и заботиться. Вот, кстати, что я хотел предложить твоей матери: Джеку на пользу отдых от езды; ты можешь проводить его по улице для разминки ног, и этого будет довольно. Но молодая лошадь, если застоится, то с ней потом не сладить; того и гляди, еще беды наделает.

– Ваша правда, – сказал Гарри. – Огонек и теперь уже шалит, несмотря на то что я сильно сбавил ему овса. Я уж не знаю, что мне с ним делать.

– Вот то-то! – ответил Грант. – Скажи от меня матери, что, если она согласна, я буду, пока у вас дела не наладятся, брать Огонька каждый день на несколько часов работы, а выручку буду делить с вами. Таким образом окупится хоть корм лошадей, а то они вас разорят овсом за это время безработицы. Я зайду завтра днем узнать, что скажет на это твоя мать.

С этими словами он вышел, не слушая благодарности Гарри.

Верно, он договорился с Полли, так как на другой день он и Гарри пришли в конюшню, надели сбрую на Огонька и увели его.

Больше недели Грант приходил за Огоньком. В ответ на благодарность Гарри он всегда, смеясь, отвечал, что Огонек – его счастье, потому что иначе нельзя было бы никогда отдохнуть его собственным лошадям.

Выздоровление Джери подвигалось, хотя и медленно; но доктор объявил, что если он хочет дожить до старости, то должен бросить навсегда извозчичье дело. Дети часто рассуждали между собою, делая разные предположения о том, что теперь станут делать их родители и как бы им, детям, придумать средство тоже зарабатывать.

Раз Огонек вернулся весь в грязи и мокрый.

Грант сказал Гарри:

– На улицах непроходимая слякоть. Вот тебе работы надолго, мой милый. Согреешься, пока будешь чистить лошадь.

– Хорошо, – отвечал Гарри, – я не оставляю ее нечищеной. Я с малых лет приучен к нашему делу.

– Да, кабы все мальчики получали такое воспитание, как ты, то это было бы счастье для них.

Гарри принялся мыть и чесать Огонька; в это время к нам вошла Долли, и по лицу ее можно было судить, что она пришла с интересными новостями.

– Гарри, кто живет в Ферстоу? – спросила она. – Мама получила оттуда письмо, которому она так обрадовалась, что побежала с ним к отцу наверх.

– Там живет госпожа Фаулер, – отвечал Гарри. – Знаешь, это бывшая мамина хозяйка, которую отец встретил прошлым летом. Она еще прислала нам с тобою по пяти шиллингов.

– Ах, помню, помню! Хотела бы я знать, что она пишет маме.

– Мама писала ей на прошлой неделе, – сказал Гарри. – Госпожа Фаулер говорила тогда, чтобы ее известили в случае, если отец захочет бросить извозчичье дело. Долли, сбегай в дом, узнай, что она пишет.

Гарри продолжал водить скребницей по шерсти Огонька; он делал это так ловко, как настоящий конюх.

Через несколько минут Долли прибежала в конюшню; она прыгала от радости.

– Гарри, – заговорила она, – послушай, какая прелесть! Госпожа Фаулер предлагает нам сейчас же переехать в деревню. Поблизости от нее есть свободный дом с садом, с курятником, с яблонями, – ну со всем, со всем, что можно вообразить хорошего! Весной увольняется ее кучер, и она предлагает отцу его место. Кругом есть много помещиков, где ты можешь служить помощником садовника, или в конюхах, или в доме. А для меня там есть хорошая школа. Мама так рада, что она и смеется, и плачет, и папа очень доволен.

– Да, это чудесно, – сказал Гарри. – Самое подходящее дело для отца с матерью. Только я не хочу служить в доме и надевать ливрею со светлыми пуговицами. Я лучше буду работать в саду или при конюшне.

Решено было, что как только здоровье Джери поправится, так вся семья переберется на жительство в деревню, а экипаж и лошадей продадут.

Плохая весть для меня! Я был уже немолод и не мог ожидать чего-нибудь лучшего в своей судьбе. Нигде, со времен Бертвика, я не чувствовал себя таким счастливым, как у моего доброго хозяина Джери. Но все-таки три года извозчичьей езды сказались на моем здоровье. Я был уже не тот, что прежде.

Грант тотчас объявил, что он покупает Огонька. Другие извозчики с нашей биржи предлагали купить меня, но Джери не захотел оставить меня в трудной извозчичьей езде. Грант обещал приискать мне место, где мне будет покойно жить.

Наконец пришел и день расставания. Джери не выходил еще из комнаты, так что я не видал его с кануна нового года. Полли и дети простились со мной в конюшне.

– Милый Джек, добрый старый Джек, – говорила Полли, – как бы я хотела взять тебя с нами в деревню!

Она погладила мою гриву и, наклонившись близко, поцеловала мою шею. Долли тоже целовала меня и плакала, Гарри молча гладил меня; видно было, что ему очень грустно расставаться со мной. А мне-то как больно было покидать их!