Текст книги "Палитра его пороков"

Глава восьмая

Когда звонит будильник, я просыпаюсь, но целую минуту не могу понять, где нахожусь. За окном снова пасмурно, над городом вдалеке собирается гроза. Мне не хочется вставать. Наверное, если бы было время, я бы отключилась на сутки, не меньше. Но через час с небольшим нужно быть в больнице, на встрече с врачом.

Дверь вдруг открывается, и я вскакиваю.

– Ой, простите! – миловидная брюнетка средних лет держит поднос. – Я услышала будильник и принесла вам ужин.

– Спасибо.

– Меня зовут Рита, если что. Я экономка. Сергей Васильевич сказал, вы здесь поживете, так что, если будут какие-то вопросы, меня можно найти или на кухне, или в комнате за ней. Завтрак и обед в любое время, ужин готовлю к восьми и оставляю на кухне, мой рабочий день заканчивается в девять, но вы можете обращаться, если вдруг что-то срочное. Комната для стирки внизу, просто относите то, что вам нужно, я займусь. Ванная в конце по коридору. Аптечка, если что, на кухне и у Сергея Васильевича в кабинете.

– О… – Я теряюсь, чувствуя себя неловко. – Спасибо.

– Поужинайте, сегодня у нас морепродукты. Если что, спускайтесь за добавкой.

Я, как китайский болванчик, киваю.

– Мой номер записан в ежедневнике на вашей тумбочке. На всякий случай. Будут какие-то пожелания? Что-нибудь особое нужно покупать из продуктов?

Мотаю головой. Надо бы что-нибудь сказать, но пока не выходит. Такого я точно не ожидала. Когда Рита уходит, я сажусь за стол. Есть до ужаса хочется, а раз так любезно предложили, отказываться не резон. На подносе большая тарелка с моими обожаемыми макаронами (хотя, скорее, это паста, уж точно не рожки по тридцать рублей за кило), креветками и мидиями в сливочном соусе. Овощной салат с потрясающей лимонной заправкой. Стакан свежевыжатого сока и маленькая баночка с мороженым. Она меня особенно радует, это одна из тех мелочей, которые выдают абсолютную свободу в средствах. Ты не выбираешь самое недорогое и при этом вкусное мороженое, не тащишь, надрываясь, здоровый брикет, потому что килограммом покупать дешевле. Ты просто берешь порционные маленькие баночки с разными вкусами и достаешь по одной к ужину.

Я заканчиваю с едой и отношу поднос на кухню, где Рита уверяет меня, что делать это совершенно необязательно, она все заберет, приберет и вообще ей за это платят. Затем я переодеваюсь и звоню Роме.

В машине водитель отдает мне бумажный конверт.

– Сергей Васильевич сказал, чтобы вы все заполнили и подписали.

Пока мы едем, я открываю конверт и просматриваю бумаги. В основном это договор с клиникой, заявление на доступ к персональным данным и все остальное. Только последний листок – небольшая анкета без опознавательных знаков.

Фамилия, имя, отчество, дата рождения, место рождения, паспортные данные, место жительства, образование, размер одежды, ноги, аллергии, непереносимости, жизненно важные лекарства и все остальное. Меня съедает любопытство, но Рома вряд ли знает, зачем Сереброву понадобилась моя анкета. Может, из соображений безопасности…

Когда мы приезжаем, Марина придирчиво меня осматривает:

– Ну вот, другое дело. Уже посвежевшая. Поспала хоть немного?

– Отрубилась на весь день, – признаюсь я. – И съела столько, что живот надулся.

– Вот и молодец. Ладно, Элина спит, я побежала, к завтрашним занятиям подготовлюсь. После обеда приеду и снова отправлю тебя спать, поняла?

Я улыбаюсь. Марина хорошая подруга, и мне везет, что она с нами так возится.

Пока иду к врачу, руки дрожат.

– Ну что ж, Евгения Михайловна, анализы готовы еще не все, но самые важные мы сделали и все посмотрели. Что я могу сказать, девочка поступила с пневмонией и от нее ее лечили правильно, однако добавилась сверху еще инфекция, и тут врач немного растерялся, а возможно, не сумел сделать нужные анализы. У вашей племянницы не стерильна кровь. Не бледнейте так, это лечится. Сейчас много эффективных антибиотиков. Долечим вашу пневмонию и заражение, проведем реабилитацию. Все это займет несколько месяцев.

Я сижу, будто ударенная дубиной по голове, не знаю, то ли радоваться, то ли разреветься от жалости к Эле.

– Это заражение крови?

– Да, боюсь, что так. Евгения Михайловна, только не читайте никаких ужасов в интернете. У сепсиса есть разные формы, бывают даже хронические. Мы начали лечение, и оно дает положительную динамику. О реанимации речи не идет, лишь об интенсивной терапии.

– Она несколько месяцев проведет в больнице?

– Нет, конечно, реабилитация – это укрепление организма. Витаминные комплексы, ЛФК, физиотерапия, санатории. Посмотрим, с какими последствиями выйдет девочка из лечения, и будем думать над дальнейшей стратегией. Но я со своей стороны катастрофы никакой не вижу. Да, болезнь неприятная, пневмония у детей вообще непредсказуема. Но мы вовремя поймали заражение, будем лечить.

– Спасибо, – я киваю, все еще не зная, как реагировать.

Но… черт, это хотя бы не опухоль, она не умирает, а просто подхватила инфекцию.

– Теперь о вас. В палате интенсивной терапии я лежать вам с ней не разрешу. Она у вас спокойная, прекрасно общается с медсестрой, смелая и умная девочка. Поэтому только посещения, незачем тащить к ослабленному организму новую заразу. Когда вы проходили диспансеризацию?

– Давно, очень давно. В университете еще…

– Тогда пройдите. Завтра утром ступайте в главный корпус, я вас запишу, и девушка с ресепшена все расскажет.

– А можно вопрос?

Врач кивает.

– Если бы мы остались в той больнице, ей бы поставили диагноз?

Он улыбается мне так, словно я – его маленький пациент, который спросил какую-то ерунду.

– Ну откуда же я знаю, Евгения Михайловна? Я не знаю того врача, незнаком с ним и его квалификацией. Я думаю, да, диагноз не слишком сложный. Другой вопрос, что реабилитация и лечение у нас все-таки на уровень выше. Хуже вы точно не сделали девочке. Даже лучше.

– Спасибо.

Я смотрю на спящую Эльку через стекло, и так ее жалко! Маленькая, похудевшая, осунувшаяся. С катетером в руке, обвешанная какими-то проводками и датчиками. Лечись, детка, лечись хорошо, чтобы радоваться красивой сказочной комнате, в которую скоро переедешь.

Я сажусь в комнате отдыха, достаю взятые из дома листы и карандаши и набрасываю эскизы серебровской панорамы. В телефоне сотни фотографий, на пяти листах разные варианты картины. Вся погружаюсь в работу и не замечаю, как кто-то садится рядом и смотрит на мои руки.

– Евгения Михайловна?

Я вздрагиваю, а Рома протягивает мне бумажный стаканчик с кофе и пергаментный кулек с булочкой, от которой идет умопомрачительный запах корицы и сдобы.

– Из «Синабона» привез. Буфет закрыт, вам тут до утра сидеть.

Я краснею. Благодарю за угощение и очень задумчиво утыкаюсь в стаканчик. Кофе с мороженым очень вкусный, а Рома очень заинтересован рисунком. Хотя, скорее мной, но и рисунком тоже. И вот эта заинтересованность пугает меня до такой силы, что хочется выбежать в окно и скрыться среди кустов больничного сада.

– Красиво, – говорит он. – Это для Сергея Васильевича?

– Да. Для стены в гостиной.

– Он говорил, что хочет ручную роспись. А где вы учились рисовать?

Ему, кажется, со мной болтать интересно и легко, а я в растерянности. То есть… Рома водитель, он возит девушку, которая работает на его хозяина, и хоть между нами с Серебровым ничего нет, мне что-то подсказывает, ему это все не понравится.

Я допиваю кофе, благодарю водителя и ненавязчиво, но с облегчением возвращаюсь к наброску.

Еще некоторое время Рома сидит со мной. Немного стыдно, вроде как невежливо игнорировать собеседника. Но затем он уходит, и я с облегчением выдыхаю.

Наутро я иду проходить диспансеризацию, хотя она напоминает больше полное обследование. Полдня бегаю по кабинетам и сдаю анализы, а после обеда слушаю рекомендации врачей. И получаю разрешение лежать в палате с Элиной, когда ее переведут в обычную.

Затем приезжает Марина, мы обедаем в больничной столовой, видимся с Элиной, которой, кажется, лучше. И даже получаем обнадеживающую весть: скоро ее переведут в обычную палату, где мы пробудем еще неделю или чуть больше.

– Можете завтра привезти туда вещи и какие-то игрушки, если нужны. Вот список запрещенных продуктов и вещей, вот правила проживания вместе с ребенком.

Дежурить рядом постоянно нет нужды, присмотр здесь действительно отличный. Эля не капризничает и терпеливо выносит все процедуры, мне даже не приходится ее уговаривать. Вечером Марина отпускает меня домой за вещами.

– Раньше утра не возвращаться, спи и спокойно приводи себя в порядок.

Я и впрямь хочу немного отдохнуть, принять душ, привести в порядок волосы и ногти. За время болезни Эли я совсем забила на уход, а сон урывками и нерегулярное питание в плюс к красоте не идут.

Поэтому Рома привозит меня в дом Сереброва и обещает утром увезти обратно в больницу. С вечера в комнате отдыха мы почти не разговариваем. И это к лучшему.

Сереброва нет дома, Рита приносит мне ужин. На этот раз не в комнату, а в гостиную. Я ем и рассматриваю стену, прикидывая, как ее размечать и что понадобится купить. Еще даже не посчитала объем красок, грунта и всего остального.

Потом иду наверх, беру пижаму, косметичку со всякими шампунями и отправляюсь в увлекательное путешествие по второму этажу в поисках ванной. Хоть бы таблички вешали! Рита сказала, ванная в конце коридора. Интересно, это самая последняя дверь или в конце длинного участка, потому что коридор изгибается буквой «Г» и самая-самая последняя дверь на ее хвостике. Наверное, это она.

Я аккуратно толкаю дверь, заглядываю и…

– Ой!

Это не ванная. Потому что не успеваю захлопнуть дверь, слышу:

– Стоять.

Затем, после паузы:

– Зайди.

Я несмело вхожу в комнату. Небольшая, значительно меньше моей, окно закрыто глухими шторами. Ничего лишнего: встроенный шкаф во всю стену, односпальная кровать, компьютерный стол и кресло. А в кресле сидит молодой мужчина. Кутается в одеяло и с любопытством на меня смотрит.

– Ты кто?

– Женя. То есть… я здесь работаю… временно.

– А, – невесело усмехается, – новая потаскушка Сереги.

Я вспыхиваю и разворачиваюсь к выходу. Может, я и в трудной ситуации, но еще не поехала крышей. Скандалить с обитателями дома Сереброва – самоубийство, но и слушать их не желаю.

– Да стой ты!

Выхожу в коридор.

– Ну стой, ты обиделась, что ли? Ладно, извини! Вернись!

Почему-то возвращаюсь. Сама не знаю зачем, просто поддаюсь порыву и снова вхожу в странную комнату.

– А над чем работаешь-то тут? – спрашивает мужчина.

– Рисую. Стену декорирую.

– И что, Серега поселил тебя здесь?

Киваю.

– И даже не трахает?

Снова поднимаюсь.

– Ладно-ладно, не кипятись! Я же не знал, что ты художница. Я думал, бабу привел. Согласись, это логичнее?

– Почему логичнее?

– Ну потому что бригады маляров не шатаются по дому. А вот любовницы – вполне.

– А ты бригаду маляров-то отличай от художников, – недовольно бурчу. – Это так-то разные вещи.

Он вдруг улыбается. С виду хмурый, а улыбка красивая. Я внимательно рассматриваю незнакомца. Худой, немного бледный, с темными волосами. Некогда он явно стриг их коротко, а теперь чуть-чуть запустил, из-за чего на голове настоящий кавардак. Одет в обычную синюю футболку, на ногах одеяло, хотя в комнате совсем не холодно.

– Ну и что ты там рисуешь? А где хоть?

– В гостиной, городскую панораму.

– В гостиной… ну-ка, напомни, что там в этой гостиной есть?

Я хмурюсь. Его вопросы кажутся странными.

– А ты что, из комнаты сто лет не выходил и не в курсе, где у вас гостиная?

– Ну вообще-то да, – спокойно отвечает он.

– Почему?

Я поздно соображаю, что спрашивать о таком нехорошо. Мало ли какие могут быть причины? Но прежде чем успеваю извиниться, он легко отвечает:

– А не могу.

Стаскивает одеяло с колен, и я вижу, что у парня нет одной ноги.

– Извини, я не знала.

Правда, я вижу в углу костыли, но прикусываю язык, потому что не мое дело, пытается он выходить или нет. И как он здесь вообще живет взаперти.

– Авария, – пожимает он плечами. – Автогеном вырезали.

Я не знаю, что говорят в таких случаях. И молчу. Но свои проблемы как-то резко начинают казаться совсем незначительными.

– Ты ванную ищешь? Дверь перед моей.

– Спасибо.

Поднимаюсь, делать мне здесь больше нечего. Я вообще не должна была встретиться с ним.

– Я Костя. Нарисуешь мне что-нибудь, Женя?

– Что нарисовать?

– Не знаю. Что-нибудь в подарок, для поднятия боевого духа. Что ты обычно рисуешь?

– Что закажут. Я давно не рисовала для себя.

– Вот нарисуй и подари. Стены пустые. Будет висеть картинка.

– Хорошо.

Я и впрямь нарисую. Даже, кажется, знаю, что именно.

– И еще, – окликает он, когда я уже открываю дверь, – брату не говори, что была у меня. Разозлится.

Брату. Значит, у Сереброва есть брат.

Вот оно как, не все в его жизни сверкает богатством и благополучием. Почему он прячет брата в самой дальней комнате огромного дома? Почему не помогает ему? Отсутствие ноги – не приговор, с деньгами и медицинскими центрами в собственности можно многое сделать, люди Олимпиаду выигрывают на протезах.

Наверное, я чего-то не знаю, и стоит с этим Костей быть поосторожнее. Возможно, надо забыть о комнате и ее обитателе, делать то, зачем меня здесь поселили, и не влезать в чужую семью.

Но я ведь обещала. Всего один рисунок. На пустую стену в комнате-клетке.

* * *

Следующая неделя проходит спокойнее. Нас с Элей размещают в небольшой, но очень уютной палате. В ней койка для ребенка и небольшой диванчик для матери, на котором я и устраиваюсь на ночь. Кормят нас обеих, да так, словно на убой. Меня заставляют принимать какие-то витамины, чтобы не рисковать и не заразиться.

Элька быстро идет на поправку и вовсю наслаждается книжками, что я принесла из дома Сереброва. У нее таких никогда не было. Мы часами сидим и рассматриваем яркие иллюстрации, трогаем объемные элементы и читаем сказки. Даже мне интересно.

Еще я рисую. Конечно, при Эле не решаюсь достать рисунок для Сереброва, так что рисую Косте что-то «для души». Это фэнтезийный замок на парящем в небе острове, вокруг которого летают драконы. Эскиз мне нравится, хочется нарисовать постер маслом, но краски приносить в больницу нельзя. Так что я откладываю рисунок до лучших времен и просто отдыхаю от жуткой недели.

Порой у Эли иногда еще поднимается температура. В одну из таких ночей моя девочка начинает хныкать. Я встаю, чтобы напоить ее водичкой, и слышу жалобное «мама». Сначала думаю, что она зовет свою маму, оставшуюся лишь в смутных детских воспоминаниях, но Эля обращается ко мне.

Это ее тихое «мама» выбивает из колеи, я долго брожу по коридору.

Наверное, это неизбежно. Маленький ребенок обязательно назовет мамой ту, которая заботится о нем. Но мне настолько страшно брать на себя такую ответственность, что даже руки трясутся. А если у меня не получится? Если я не смогу быть ей матерью?

Но я не могу делиться переживаниями с Элей, а больше не с кем. Поэтому возвращаюсь в палату, целую племяшку на ночь и засыпаю. Так проходят наши дни в больнице, так я оживаю, видя, как Эле становится лучше.

И наконец нас отпускают домой. Наверное, этот врач, с веселой улыбкой прощаясь с Элиной, думает, что сейчас мы поедем к родным, в любимые стены и будем там выздоравливать, раз в день приезжая на физиолечение. Но на самом деле мы едем в огромный, но очень холодный дом.

Хотя для Эли это приключение. Она последние несколько дней постоянно расспрашивает, куда мы поедем и что за дом такой, в котором мне нужно нарисовать картинку. В машине вертится, егоза, соскучилась за двадцать дней в больнице по активностям. Надеюсь, мне будет можно погулять с ней в саду.

Я не видела Сереброва уже давно. Он уходит рано утром, возвращается поздно вечером, а я все время в больнице. Но сейчас четко осознаю, что час встречи близок, и мне страшно его приближать.

Мы с Элей сразу поднимаемся на второй этаж, и я с замиранием сердца жду ее реакции на комнату. Конечно, кровать в виде тыквенной кареты Золушки, где у приступочки даже есть фигурка мышки-лакея, ее восхищает. Как и все остальное в светлой и просторной комнате.

– А кто здесь живет? – спрашивает Эля.

– Пока что будем жить мы. Пока я рисую картину на стене. Несколько месяцев.

– А раньше кто жил?

Я не могу объяснить племяшке, почему Серебров сделал для нее комнату, не могу подобрать нужных слов.

– Я не знаю. Может, у хозяина дома бывают гости с детьми, и он держит комнату для них. Тебе не нравится?

– Нравится!

Она с восхищением, но немного робко трогает игрушки, рассматривает книжки. Боится трогать чужое. Мне приходится сесть вместе с ней и рассмотреть все, что есть в комнате. Поваляться на маленькой кроватке, распаковать чайный кукольный сервиз, открыть для нее книжки и немного пособирать большой пазл с мультяшными героями. Постепенно Эля осваивается и играет уже без меня, а я пишу список покупок для Ромы. Варианты эскиза готовы, сегодня вечером придется поговорить с Серебровым.

Я почти засыпаю прямо на полу, глядя, как Эля устраивает заячью свадьбу с двумя плюшевыми игрушками. Но вдруг слышу шаги и какой-то шорох. Прежде чем выйти во вторую комнату, прикрываю дверь.

Это всего лишь Рома. Водитель таскает какие-то свертки, пакеты и коробки.

– Это что? – спрашиваю я.

– Не знаю. Сергей Васильевич велел занести к вам. А вот это отдать лично в руки.

Я получаю белоснежную тяжелую коробку. Ужасно любопытно, что в ней: ни надписей, ни ярлычков. Коробка обтянута пленкой.

– Спасибо… наверное.

Отдаю Роме список красок, инструментов и растворов, рассказываю, где это все продается, а затем, когда он уходит, усилием воли заставляю себя отложить принесенные коробки и заняться Элей. Рита приносит нам обед, Элька с удовольствием пробует кальмаров и приходит в восторг. Потом я укладываю ее на дневной сон. В комнате можно задернуть шторы, включить проекцию звездного неба на потолок и наслаждаться. Я сама чуть не засыпаю у ее кровати.

Но все же иду в комнату.

Первым делом заглядываю в открытые пакеты. Осознанно мучаю себя неизвестностью и даже не знаю, приносит это мучение удовольствие или только добавляет страха.

В пакетах одежда и обувь. Похоже, именно для этого я заполняла анкету.

На бирках известные марки, все размеры мои. Я могла бы ожидать, что Серебров купит что-то пошлое, в его стиле, но… нет, одежда простая, элегантная и дорогая. В основном платья, неброские, но очень красивые. Вздыхаю. Будет сложно.

Наконец приступаю к коробке. Снимаю пленку и заглядываю внутрь. Поверх свертка, завернутого в пергаментную бумагу, лежит стикер с сегодняшней датой и временем. Напоминание о восьми вечера. Прозрачно и доходчиво.

Что ж, я готова ко всему. Посмотрим, в чем меня желают видеть на работе.

Часть меня не верит глазам. Когда я разворачиваю сверток, я вижу… платье. Из плотного хлопка, снежно-белое с юбкой-колоколом и широкими лямками. Оно доходит мне до колен. Такие фасоны хорошо смотрятся на молоденьких позитивных девочках. К платью в коробке лежат удобные кожаные балетки, разумеется тоже белые.

Я пожимаю плечами. Понять Сереброва и его фантазии мне не дано. Жаль только, что уже минут через двадцать после начала работы платье испачкается краской. Неужели он этого не понимает? Или специально выбрал белое?

Дело хозяйское. Я ждала чего-то куда более провокационного и страшного. Всего лишь платье. Облегчение или временная передышка?

В половину восьмого я начинаю нервничать. Мне не хочется спускаться вниз и видеть там усевшегося в ожидании зрелища Сереброва. Поэтому я решаю спуститься раньше, чтобы он застал меня за работой. Возможно, удастся погрузиться в нее полностью, ничего не замечая вокруг.

Перед этим я объясняю Эле, как звонить мне на телефон.

– Только никуда не уходи, хорошо? – прошу ее. – Это чужой и большой дом, ты заблудишься. И лестница очень крутая. Если что, звони мне, ты же умеешь, да?

Она послушно кивает. Эля привыкла к тому, что я работаю и мне не нужно мешать. Я немного нервничаю, оставляя ее на втором этаже.

– А мне нельзя с тобой на работу?

– Нет, милая, там будет пахнуть краской, тебе нельзя, ты еще болеешь.

И это чистая правда, хоть здесь я ей не вру. Даже не будь в гостиной Сергея, я бы Элю не пустила.

– Вот водичка, если захочешь пить. Когда я закончу работать, принесу тебе молочка и печенья, ладно?

– Хорошо.

В ее возрасте все легко. А уж в окружении таких игрушек и подавно некогда расстраиваться из-за того, что мама уходит на часок поработать.

Но все же я спускаюсь вниз и прошу Риту заглянуть разок-другой к Эле.

– Сергей Васильевич хочет обсудить эскизы, – немного привираю, – дом незнакомый, я боюсь, что она выбежит и заблудится.

– О, не волнуйтесь, Сергей Васильевич предупредил, что придется следить за ребенком, и хорошо мне доплачивает. Я с ней поиграю, работайте, сколько нужно.

Вот так. У него все всегда под контролем.

Рома уже привез все, что я просила, так что я начинаю грунтовать стену. Она уже выровнена и отштукатурена, мне нужно лишь подготовить поверхность, и можно рисовать. Вот только стремянки или какого-нибудь старого стула нет, а до потолка я не достаю. В гостиной вокруг красивого стола есть стулья, но они такие дорогие и красивые, что красить на них – преступление. Придется послать завтра водителя еще и за стремянкой, а сегодня закончить с грунтовкой низа.

Стена здоровая, работы хватит. Я чувствую, как меня увлекает идея такого масштабного рисунка. Мне хочется снова ощутить удовольствие от того, как хаотичные и разрозненные линии постепенно складываются в единый рисунок.

Слышу шаги. Рука с кистью дергается, и несколько капель падают на юбку. Жалко, дорогое платье.

Серебров стоит у порога, смотрит. Руки в карманах, верхние пуговицы темно-бордовой рубашки расстегнуты. Смотрит, прожигает взглядом, как будто раздевает, только мысленно.

– Кисточка, я ведь просил тебя на вечер надевать то, что принесут.

Я теряюсь и замираю. А я что сделала?

– Мне принесли это платье с сегодняшней датой.

– Верно.

– Я его надела.

– А еще?

– Что еще?

– Еще что принесли с сегодняшней датой?

– Туфли, – все так же не понимаю я.

– И?

– И все.

Он усмехается.

– Вот именно.

До меня не сразу, но доходит, что Сергей имеет в виду, и я заливаюсь краской до кончиков ушей. Клянусь, я готова провалиться на месте, а он смеется!

– В следующий раз выполняй мои указания в точности. И если я не дал ничего, кроме платья и туфель, значит, на тебе должны быть только они.

Я не знаю, что сказать, все слова вылетают из головы, словно там постоянно пусто. Поэтому неопределенно пожимаю плечами, откладываю в сторону валик, вытираю влажной салфеткой руки и беру папку с эскизами.

– Я набросала варианты, посмотрите.

Мне кажется, Сереброву плевать. И на стену, и на эскизы, и на рисунок. Даже если я начну изображать на стене в гостиной Смешариков, он все равно будет приходить сюда, наряжать, как любимую куколку, и развлекаться. Довольно обидно, учитывая, что рисовала я с душой.

Но он все же смотрит эскизы.

– Этот.

Я помечаю нужный лист и мысленно соглашаюсь с выбором, эскиз и впрямь лучший. Но что делать дальше, не знаю. Снова берусь за валик и продолжаю грунтовать. А Серебров – смотреть.

– Тебе нужна стремянка, – наконец говорит он.

Нельзя не согласиться. И стремянка, и другой валик. С этим я буду грунтовать целую вечность. Но такие большие площади я еще не расписывала, хотя на практике меня отправляли разрисовывать раздевалку в детском садике. Неизбежно жду ошибок и пытаюсь просчитать, на каком этапе они возникнут, чтобы ничего не испортить.

При всем сволочизме Сереброва я обязана ему жизнью.

Только почему он не садится?! Почему коршуном смотрит на меня?

– Как себя чувствует ребенок? – спрашивает.

– Спасибо, у Эли все хорошо, она поправляется. Лечение очень хорошее.

– Что она делает сейчас?

Я хмурюсь. Он не должен быть вовлечен в дела Эли! Она должна быть декорацией, приложением ко мне в этом доме, не заслуживающим внимания. Я не хочу, чтобы эти две части совершенно разных миров пересеклись. Отчего-то кажется, это пересечение неизбежно вызовет взрыв.

– Играет с Ритой, пока я работаю.

– Хорошо, – кивает Сергей.

И вдруг приказывает:

– Собирайся.

– Куда?

– В магазин.

– Но…

Многозначительно смотрит. Я вздыхаю и начинаю убирать инструменты.

– А Эля? Ей нужно спать, она не привыкла ложиться без меня…

– Мы недолго, на час-полтора. Она поиграет с Ритой. Если что, позвонит.

Спорить бесполезно, он хочет куда-то ехать, и он поедет. Так что я закрываю грунт и иду к лестнице, взять куртку. Вечером может быть зябко.

– Кисточка…

Дурацкое издевательское прозвище останавливает меня на первой же ступени.

– Работу над ошибками не забудь провести, когда будешь собираться.

Я только вздыхаю. Теперь понятно, почему Серебров в разводе. Рядом с таким можно оставаться только из-за жизненной необходимости. Или денег. Что порой одно и то же.