Текст книги "Павел Первый"

II. Первые ошибки великого князя Павла

Злопамятность Петра III по отношению к покойной императрице проявилась сразу после его восшествия на престол. Он тут же провозгласил, что намерен впредь проводить политику, диаметрально противоположную той, которую осуществляла Елизавета внутри и за пределами страны. Это было с его стороны больше, чем утверждение своего характера и своих принципов; это было стремлением принизить все то, что царица создала за годы своего правления, и оскорбить ее память. В ночь своего пришествия к власти он отдал приказ русским войскам, которые к этому моменту, взяв Берлин и сломив сопротивление неприятеля, завершали его разгром, приостановить военные действия и оставить занятые ими территории. Положив своей властью конец Семилетней войне, он попросту проигнорировал интересы своих союзников: Франции и Австрии. В то же время он написал личное послание Фридриху II, выражая ему свои искренние заверения в неизменном восхищении и расположении к нему. Король, который еще вчера сотрясался от непрерывных поражений и готовился окончательно распроститься с правами на Восточную Пруссию, возликовал и возблагодарил Небо за неожиданно свершившееся чудо. Во всем свете нашелся-таки один безумец, который пришел, чтобы спасти его лицо перед народом и историей. Доведя свое решение до конца, Петр III выработал совместно с бароном фон Гойцем, специальным эмиссаром Берлинского кабинета, условия сепаратного мира, который был подписан 5 мая 1762 года.

По данному соглашению победительница в лице России не только ограничилась реституцией всех захваченных территорий, но и сама предложила объединить свои войска с прусскими для совместных действий против австрийцев, своих главных союзников. Эта постыдная перемена взглядов вызвала бурю негодования у лучших представителей русской армии, которые совершенно не могли примириться с тем, что император мог так поступить, лишив их славы, добытой ценой неимоверных страданий и жертв. Ощущение предательства со стороны того, кто был в первую очередь призван поддерживать и чествовать своих героев, особенно обострилось, когда Петр III, верный своей мании, решил установить в русской армии прусскую дисциплину и даже переодеть ее в прусскую униформу. В своей германофилии он опустился до того, что поставил во главе некоторых русских полков офицеров – выходцев из Голштинии, не скрывал восхищения, когда видел на парадах солдат, одетых на немецкий манер, и приказал многократно увеличить число артиллерийских салютов по каждому поводу, приучая жителей столицы к воинственному сознанию, проповедуемому его кумиром Фридрихом II.

Но и этого было недостаточно для удовлетворения его воинственных амбиций: лютеранин по рождению и православный по необходимости, он принялся наводить свои порядки и в Церкви, которую осуждал за устарелое богословие и за чрезмерную пышность. Он мечтал поменять рясы попов на пасторские рединготы, а заодно и сбрить священникам их бороды. С тем же порывом новатора он повелевает проявлять терпимость по отношению к еретикам и особенно по отношению к старообрядцам, преследуемым церковными властями. Наконец, в апогее безбожного кощунства, он принимается за секуляризацию части монастырских владений и имущества Церкви, которая, обладая огромными землями, заселенными крепостными, не выплачивала государству установленные налоги. Высшее духовенство решительно воспротивилось принятию против Церкви сталь жестких мер, расценив эти действия как святотатственные, которые, по мнению некоторых представителей духовенства, свидетельствовали о расстройстве религиозных воззрений императора.

Для того чтобы хоть как-то снискать к себе расположение в глазах общественного консервативного сознания и особенно аристократии, Петр III подписывает после очередной ночной попойки указ, освобождающий дворянство от военной службы в мирное время, и закрепляет за дворянами право на владение крепостными мужиками, отныне являющимися их собственностью согласно реестру, по которому также ведется учет поголовья скота в их конюшнях и стойлах.

Град указов один за другим посыпался на головы горожан и сельских жителей, а между тем Петр III, увлеченный своими военными амбициями, уже подумывает о походе на Данию, чтобы отвоевать наследственную провинцию его семьи Шлезвиг.

Однако Петру III крайне недостает последовательности в осуществлении своих планов. Перепрыгивая с одного проекта на другой, он разрушает все только что созданное, развлекается в кутежах после бессонного корпения над докладами министров и послов. Пробуждаясь, его подчиненные каждое утро задавались вопросом: какая прихоть взбредет в голову Его Величества на этот раз и не нарушит ли она их обычный уклад жизни?

Эта ухабистая ситуация не могла продолжаться бесконечно. То здесь, то там в провинциях начинали вспыхивать мятежи, на усмирение которых направлялись регулярные войска. Осведомленная своими друзьями о потрясениях, которые переживает российский народ, Екатерина прекрасно понимала, что ей предоставляется уникальный шанс раз и навсегда сбросить иго человека, который и измучил ее, и довел до отчаяния всю страну. Через некоторых очевидцев она узнала, что Петр III во время одной из своих оргий во всеуслышание заявил, что пострижет свою неверную жену в монахини и запрет ее в монастыре, по примеру своего тезки Петра Великого, поступившего так со своей первой женой императрицей Евдокией Лопухиной.

Почти каждый вечер он публично поносит Екатерину, ругается, как извозчик, со своей любовницей Воронцовой, такой же пьяницей и сквернословницей, как и он сам.

Болезненно воспринимая позорную деградацию достоинства Российской империи, Никита Панин мучительно размышлял над тем, как найти лучший способ из сложившейся ситуации и свести к минимальному ее ущерб. Среди других сторонников Екатерины, во главе которых стоял ее любовник Григорий Орлов, наибольшей дерзостью в своих далекоидущих планах отличались четверо его братьев: Алексей, Федор, Иван и Владимир, которые утверждали, что время действовать настало, и ратовали за необходимость заручиться поддержкой армии. Благодаря помощи близкой подруги Екатерины княгини Екатерины Дашковой интриги плелись и в салонах, и в казармах. Суть замысла заговорщиков сводилась к смещению Петра III и приведению к власти Екатерины, но не как регентши юного Павла, а как полноправной императрицы. Они были настолько уверены в возможности осуществления этого рискованного плана, что Екатерина, не колеблясь, полностью доверилась их энтузиазму. Готовясь совершить этот отчаянный шаг, она набиралась хладнокровия, чтобы не выдать преждевременно свои амбиции, а также тревожилась за сына, регентом которого, по ее замыслу, предстояло стать Никите Панину.

Восьмилетний Павел, не догадываясь о заговоре, который затевался у него за спиной, проводил время между набившей оскомину учебой с разными учителями и баталиями, которые он устраивал со своими деревянными солдатиками на другом конце того же стола. Если какие-то странные слухи и просачивались в его окружение, то он старался затыкать уши, оставаться в неведении, противясь вникать в суть происходящего и быть начеку. Дела взрослых людей не касались его. По крайней мере, пока. Но, тем не менее, в один из вечеров ему довелось почувствовать, что гроза совсем рядом.

На рассвете 28 июня 1762 года ребенок был разбужен внезапным приходом к нему в комнату Никиты Панина. Растормошив оторопевшую прислугу, Панин приказал им, не мешкая, одеть молодого хозяина. Но, не довольствуясь их медлительностью, сам обувает Его Высочество, набрасывает ему на плечи пальто и уводит полуодетого и полусонного Павла из помещения на глазах у оторопевших домочадцев.

Панин помогает мальчику вскарабкаться в дорожную карету, дожидавшуюся их на улице. Все еще сонный, Павел спросил своего наставника о причинах, побудивших их к столь спешному и раннему подъему. И пока экипаж колесил по улицам Санкт-Петербурга, Панин осторожно ввел его в курс дела, разъясняя в нескольких словах ситуацию в столице. Так и не поняв толком исторического значения происходившего действа, Павел узнает, что в те часы, пока его отец находился на отдыхе в Ораниенбауме, его мать при поддержке группы союзников покинула Петергоф, где жила в последнее время, и прибыла в Санкт-Петербург, чтобы поднять недовольные государем полки и заручиться их поддержкой для спасения империи. Екатерина уже получила благословение духовенства в Казанском кафедральном соборе и, в радостном настроении проехавшись по городу, прибыла в Зимний дворец, где принимала в этот момент поздравления и свидетельствования общественного признания в присутствии иностранных дипломатов. Вот на эту торжественную церемонию Никита Панин и вез своего подопечного в это раннее, свежее утро. По мере того как карета приближалась к месту назначения, на улицах становилось все больше и больше людей, со всех сторон раздавались крики толпы. Что это было – приветственные возгласы или ругательства? Настороженный в ожидании неизвестного, Павел съежился, сидя напротив своего невозмутимого покровителя. Прибыв на место встречи, они оказались среди шумной толпы придворных и сановников, которые теснились и в залах, и на лестницах. С тревогой Павел узнает в этом пестром и гудящем улье некоторые лица, которые видел в день кончины императрицы Елизаветы. Не собрались ли они здесь по поводу еще одной траурной церемонии последнего прощания? Но пока ему ничего не было сказано ни о смерти матери, ни, по крайней мере, об ее болезни. Да, кажется, здесь что-то другое, камергер с жизнерадостным выражением лица подошел к нему и повел за собой в гущу собравшихся людей. Среди них он неожиданно увидел свою мать. Она стояла в окружении толпы, оживленная, светящаяся, надменная и помолодевшая. Протянув к нему руки, она вместо того, чтобы усадить его рядом, подняла его на руки и направилась к большому открытому окну. Внизу из окна он увидел оживленную людскую массу. При виде Екатерины и ее сына тысячи глоток в едином порыве стали кричать: «Да здравствует Екатерина! Да здравствует наша матушка Екатерина! Да здравствует царевич!» Гром артиллерийских залпов раздался, поддержав приветственные возгласы народа. Сильно напуганный этим ликованием, Павел тесно прижался к груди матери, а толпа продолжала неистовствовать с удвоенной энергией. Улучив момент среди непрекращающегося потока оваций, Екатерина грациозным движением руки поприветствовала своих возбужденных сторонников и, немного погодя, ретировалась в свои покои. Но поскольку на подступах к Зимнему дворцу здравицы в ее честь все еще продолжали раздаваться, она попросила Никиту Панина препроводить сына в Летний дворец. Вновь расставшись с матерью, Павел захотел узнать, почему же на этой патриотической манифестации не присутствовал его отец. Осмотрительный Никита Панин ответил, что Его Величество император находится, несомненно, в Ораниенбауме, задержанный важными делами, но его возвращение не замедлит вскоре случиться. На самом деле этот старый волк политики давно уже понял, что Екатерина ни на йоту не отступится от своего решения стать императрицей и ей вовсе не хотелось быть регентшей при своем сыне. Что же касается Петра III, то он, вероятнее всего, пока еще не отрекся от престола, так что и государственный переворот можно считать состоявшимся только наполовину.

Это событие произошло на следующий день, 29 июня 1762 года. Всю ночь Екатерина проскакала на коне во главе отряда перешедших на ее сторону полков по направлению к Ораниенбауму. Утром, расположившись в Петергофе, она диктует акт об отречении своего мужа императора Петра III и направляет в Ораниенбаум своих эмиссаров. Под угрозой вмешательства армии они требуют от него отречения без всяких условий. Перед посланцами своей жены Петра III охватила безумная паника, он разрыдался, как ребенок, стал умолять о пощаде, но все завершилось тем, что он собственноручно переписывает и подписывает этот документ. Никита Панин от имени Екатерины гарантировал Петру III сохранение жизни, но с условием, что он как государственный узник будет препровожден в крепость Ропша, находящуюся неподалеку от Санкт-Петербурга. Неделю спустя, 6 июля, Екатерина опубликовала второй манифест, возвестивший разом и об ее восшествии на престол, и об отречении Петра III.

В тот же вечер она получает записку от Алексея Орлова, которому поручила проследить за своим арестованным мужем. В нескольких нескладных фразах последний уведомлял ее, что между Его Величеством и князем Федором (Барятинским) произошел спор, и во время вспыхнувшей потасовки, которую охрана не успела разнять, император, к сожалению для всех, внезапно помер от удара. Негодуя по поводу кровопролитного исхода предприятия, которое, по ее замыслу, должно было произойти мирно, Екатерина, по крайней мере, не могла не утешиться тем, что была избавлена от соперника, который долгое время стоял преградой на ее пути. Для того чтобы сразу же отсечь появление слухов, она заявила, что Его Величество Петр III скончался «припадком геморроидическим, впав в прежестокую колику». Эта успокоительная версия, однако, никого не ввела в заблуждение, но все сделали вид, что поверили ей, дабы не скомпрометировать новую государыню и не понизить ее шансы на успех, который мог бы быть достигнут только через забвение ошибок ее супруга.

Маленький Павел также старался делать вид, что его мать никаким образом не причастна к трагедии, связанной с исчезновением его отца. И все же его терзало какое-то сомнение. Всегда одно и то же: отец, который вовсе не проявлял к нему любви и так мало уделял внимания своему сыну, тем не менее, имел с ним такую удивительную схожесть! Их роднило и пристрастие к парадам, к мундирам, к командованию, и тяга к совершению безрассудно смелого поступка, и одновременно способность беспричинно в припадке безумства ранить тех, кого любил. С матерью же, казалось, наоборот, ребенок совсем не имел ничего общего. О ней говорили, что она иностранка. Но она была такой здравомыслящей, такой рациональной, такой властной и такой жизнерадостной одновременно, что временами Павел терялся – то ли он должен ею восхищаться, то ли ненавидеть ее, то ли опасаться.

Останки Петра III были перевезены в Александро-Невскую лавру, где были выставлены на несколько дней. Но оказание погребальных почестей ему было ограничено и проведено на месте, поскольку покойник представлял собой лишь свергнутого государя. Ни Екатерина, ни Павел на похоронах не присутствовали. И хотя ребенок не понимал основ политических хитросплетений, он чувствовал, что мать отдалила его от трона, захватив в свои руки всю полноту власти и ущемив наследное право своего сына. В целях упрочения своего положения она решила в спешном порядке короноваться в Москве. В противоположность Петру III, который проигнорировал благословение Церковью своего вступления на трон, она назначила дату этой церемонии на 22 сентября 1762 года. Павла также обязали присутствовать на этом торжестве. Однако, прибыв в столицу царей, он заболел и был не в состоянии принять участие в триумфе новой императрицы. Единственно, что он запомнил в этот день, так это радостные возгласы простого люда, пришедшего на территорию Кремля приветствовать восхождение на трон Екатерины II.

Вернувшись в Санкт-Петербург, где вновь был оглушен торжественным звоном колоколов и криками многократного ура, Павел отметил про себя, что, несмотря на происшедшие многочисленные перемены в составе придворных, Екатерина сохранила подле него в качестве гувернера мудрого и доброжелательного Никиту Панина. Она еще возвела его также и в ранг своего личного советника. В действительности же эта дополнительная обязанность была настолько обременительной для Панина, что он не мог располагать достаточным временем, как прежде, для занятий со своим подопечным. Тем не менее, его усилиями Павел был окружен группой неплохих преподавателей, которые подменяли его в выполнении педагогической задачи. В дополнение к учителю немецкого происхождения Эпинусу, обучавшему наследника трона математике, он пригласил писателей Анри Николаи, Франсуа Лаферье и Лавека для преподавания немецкой и французской литературы. В числе учителей Павла состоял также лучший богослов этой эпохи архимандрит (будущий митрополит) Платон, который приобщал ребенка к возвышенным ценностям религии. И наконец, специалист по политическим вопросам некий Теплов, объяснявший царевичу основное предназначение и деятельность государственных учреждений империи. Все это обучение контролировалось самим Паниным, внимательно следившим за подготовкой своего подопечного, который должен был в результате стать достаточно образованным, развитым человеком, свободно владеть русским и французским языками. И прежде всего он хотел бы, чтобы его подопечный к моменту, когда ему суждено будет обрести трон, стал просвещенным самодержцем, озабоченным благополучием своих подданных, противником мошенничества, несправедливости и фаворитизма.

К сожалению, из этого благоразумного воспитания маленький Павел извлекал прежде всего лишь то, что потворствовало его спесивому характеру. Чувство своего превосходства и своей безнаказанности было характерно для него со дня рождения. Да и жизнь во дворце способствовала тому, что он расценивал себя как существо, которое может не следовать общему закону, а только указывать всем себе подобным. Один из его верных учителей, малоизвестный Семен Порошин, ежедневно записывал высказывания и жесты своего подопечного.

22 сентября 1764 года этот почтительный свидетель был поражен непринужденностью поведения маленького десятилетнего Павла, который, сев рядом со своей августейшей матерью во время празднования дня коронации, ничуть не смущался того, что ему прислуживал граф Никита Панин, стоявший за его спиной и почтительно предлагавший ему каждое блюдо. Два дня спустя тот же мемуарист констатирует, что «Его Высочество [молодой Павел] имеет живой характер и нежное сердце», но никто не знает точно, чем может обернуться его юмор. 7 октября ребенок присутствует на премьере «Ученые женщины» и очень негодует по поводу того, что публика аплодирует актерам, не дождавшись, пока ей будет дан знак взмахом его собственной руки. Он был так раздосадован, что, вернувшись во дворец, заявил: «Вперед я выпрошу, чтоб тех можно было высылать вон, кои начнут при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности». Точно так же он раздражался, когда ему подносили чашечку кофе, до того как Панин еще не попробовал и не одобрил вкус и температуру напитка. На следующий год, когда Порошин известил своего ученика о том, что поэт и ученый Ломоносов скончался, тот зло съязвил: «Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал!» Никто даже и не пытался осмелиться оспорить категоричность суждений Его Высочества. Обычно, высказав свои замечания, ребенок вновь обретал свое естественное состояние. Когда же он развлекался своими деревянными солдатиками, или скрипкой, или игрушечным ружьем, его воспитатели никогда не решались оторвать его от этого занятия. Несколько месяцев спустя, когда Порошин позволил себе прочитать ему Пятую оду Ломоносова, молодой Павел воскликнул: «Ужасть как хорошо! Это наш Волтер!» Эта резкая перемена взглядов, характерная для нестабильного темперамента Павла, очень беспокоила его окружение. Но, как исстари сложилось при российском дворе, почитание иерархов здесь всегда заглушало выражение истины. Из опасения за себя всегда замалчивалось то, что могло не понравиться.

В августе 1765 года Павел, несмотря на то что не умел еще танцевать, вышел и открыл бал с молодой и красивой Анной Воронцовой. Затем, разгорячившись и развеселившись, он вытанцовывает минует с Анной Шереметевой и продолжает приглашать по очереди всех фрейлин императрицы. Никто и не посмел отказать ему пройтись с ним под музыку. Позже он признается Порошину, что влюбился в одну из этих «красоток», но не захотел назвать ее имени, чтобы не скомпрометировать девушку, и довольствовался лишь тем, что начертил пальцем инициалы своей избранницы на стекле, запотевшем от его дыхания. В пылу отваги он даже набрался смелости за обедом взять с вазы грушу и предложить ее своей соседке по столу. Последующие дни проходили в случайных встречах, развлечениях придворного общества и балах-маскарадах. Царевичу так понравилось в компании молодых девушек, что он начал становиться франтом. Порошин обратил особое внимание, что великий князь настойчиво просит во время своего утреннего туалета «на каждой стороне класть по семи буколь, а преж сего обыкновенно только по одной букле». Тот же Порошин отмечает, что «любовь творит чудеса» с его подопечным, потому что «чулки раза два или три ныне в день приказывает перевязывать, чтобы были глаже». От признания к признанию, доверительно сообщая о своих делах, Павел убеждал своего наставника, что влюбился «навсегда». Он даже намекал, что речь идет о Вере Чоглоковой и что во время полонеза прошептал ей на ушко: «Теперь, если б пристойно было, то я поцеловал бы вашу руку!» Но, увы, «сердце этой девушки было отдано другому»! Когда же она призналась ему в этом, он был сильно уязвлен. Разве может он, наследник трона, иметь какого-то соперника? Он тут же потребовал у девушки назвать имя того, кто посмел стать предметом ее мечтаний. Но девушка отказалась раскрыть свою тайну, что только еще больше обозлило Павла, и его первое увлечение вскоре завершилось размолвкой.

После этой легкой неудачи его обидчивость, тщеславие и недоверчивость еще более обострились, причиняя значительный ущерб его благоразумию. «Военное пристрастие», унаследованное от семейства Голштенов, окончательно засело в его голове. Воинственные звуки барабана затмили для него сладкое щебетание женских голосов. Он грезил о беспощадных баталиях с музыкой, канонадой, развернутыми знаменами во всех частях цивилизованного мира. Ничто ему не нравилось больше, чем участвовать в грандиозных парадах, стоя рядом со своей матерью-императрицей. Он мечтал о том, как бы поскорей облачиться в парадный мундир полковника кирасиров, право на ношение которого он имел, несмотря на свой юный возраст. Подбоченившись и нахмурив брови, он с восторгом смотрел на строевое прохождение солдат, отличавшихся безукоризненной выправкой и отточенными движениями. Деревянные солдатики, которых он передвигал по своему усмотрению по столу или бильярду, как бы обрели плоть и кровь, они были так же покорны и послушны, как и игрушечные. Это превращение игры в реальность было таким опьяняющим чувством, что он даже помыслить себе не мог, как можно провести день иначе.

Скромный Порошин ужаснулся этому пристрастию своего ученика ко всему, что касалось армии, войны, пороха и деспотических развлечений. Ему, кому согласно директивам Никиты Панина предписывалось беспрестанно обучать царевича терпимости, этикету, любви к ближнему, раскрылось в своем визави непредугаданное, неответственное существо, способное поочередно проявлять то привязанность, то грубость, то проницательность, то ослепление и вести себя, подобно домашнему деспоту, чьи капризы все безропотно выполняют.

Однажды, обескураженный подобной непоследовательностью и заносчивостью, он пишет Павлу: «В один прекрасный день, господин мой, Вы, движимые самыми наилучшими намерениями в мире, способны будете вызвать к себе лютую ненависть!» Не вследствие ли этого нелицеприятного замечания или по причине недостаточности проведенных уроков Никита Панин отправил Порошина в декабре 1766 года в отставку и возвратил его в армию, откуда он был приглашен для того, чтобы прислуживать великому князю?

В то же самое время Екатерина, которая между тем уже основательно прибрала управление империей в свои руки, поручает «Совету при высочайшем присутствии» выработку текста нового законодательного кодекса, обеспечивающего одновременно свободу граждан и авторитарность монархии. В течение долгих месяцев, пока длилась работа по редакции этого основополагающего документа, она сумела расстроить замыслы заговорщиков, которые хотели опротестовать ее восшествие на трон; закрепить гегемонию России над Польшей, заставив избрать во главе польского государства человека набожного, своего бывшего любовника Станислава Понятовского; и в конце концов настойчиво повела войну против Турции. Эти глобальные интересы не помешали ей также интересоваться интеллектуальным и чувственным развитием своего сына. Она была в курсе его заблуждений и, всегда улыбаясь в ответ на рассказ о простодушных идиллиях мальчика, понимала, что он будет нуждаться в равновесии, которое может дать только женщина, способная одновременно привлекать чувственно и соответствовать умственно. Для того чтобы пробудить его сладострастие, которое на всем протяжении жизни являлось для нее вдохновляющей энергией, она сама направляет ему обворожительных жриц любви, среди которых была и энергичная актриса Кадич, и красавица София Ушакова, и вдова бывшего адъютанта Петра III Михаила Чарторижского вездесущая графиня Прасковья Брус, услугами которой она неоднократно пользовалась для предварительной оценки мужских способностей своих вероятных фаворитов. Заботясь о сохранении здоровья цесаревича, она приказала английскому доктору Томасу Димсдалу сделать себе и ему одновременно вакцинацию против оспы, хотя в то время эта прививка была еще в новинку, конечно, полезной, но и непредсказуемой по своим последствиям.

По прошествии ряда лет Екатерина добилась триумфальных успехов в войне против турок, захватив Крым, подписала договор с Австрией и Пруссией по разделу Польши. За делами она не упускала из виду и идею женитьбы своего, наконец лишенного невинности, сына, которому к этому времени пошел восемнадцатый год. Он уже был молодым человеком среднего роста, с правильными чертами лица, симпатичным, но с изменчивым выражением глаз: то ласковых, то вдруг агрессивных. Иностранные послы, имевшие возможность пообщаться с ним поближе, отмечали, со своей стороны, его любезность и, разумеется, выделяли внешне больше хорошего, чем плохого. «Воспитание цесаревича совсем оставлено без внимания, – сообщал 27 августа 1773 года полномочный посол по делам Франции мсье Дюран, – и нет никакой возможности это исправить, по крайней мере, его натура не способна на чудеса… Здоровье и нравственность великого князя окончательно расшатаны»[2]2
  Константин Грюнвальд. «Убийство Павла I».


[Закрыть]. Неважно! В глазах Екатерины ее «мальчик», несмотря на все своеобразия своего характера, представлялся партией, о которой могла бы мечтать любая нормальная молодая девушка.

С тревожным беспокойством ожидая выбора своей матери, Павел терял терпение и изливал душу своему новому другу – ровеснику, молодому аристократу с элегантными и великосветскими манерами графу Андрею Разумовскому. Никогда больше у него не было другого доверенного лица, и он не знал этого ощущения мужской общности и абсолютной защищенности. «Вы уже совершили чудо дружбы со мной, – писал он ему, – поскольку я начал отрекаться от моей прежней подозрительности, но, мой друг, необходимо, чтобы вы были постоянны со мной, поскольку вы выступаете против десятилетних привычек и вы боритесь с тем, что страх и стеснение укоренились во мне»[3]3
  Константин Грюнвальд. «Убийство Павла I».


[Закрыть]. Два месяца спустя он настаивает: «Я провел время в удивительном согласии со всем, что меня окружало […]. Я вел себя уравновешенно и воздержанно […]. Я размышлял над собой и понял, что стал избавляться от беспокойства, и эти догадки возвратили мне уверенность в жизни»[4]4
  Там же.


[Закрыть]. С какого-то времени он достиг сознательного возраста и, оставаясь наедине с собой, подвергал критике постыдное поведение своей матери, коллекционирующей любовников, осыпающей их золотом лишь для того, чтобы использовать их в постели. Последний из них по времени, Григорий Орлов, испытывал по отношению к Павлу чувство отвращения, схожее с ревностью. Павел же считал его тщеславным слабоумком и выскочкой. И как же мать, которая так плохо разбирается в своих фаворитах, сможет подобрать ему подходящую супругу, соответствующую его сердцу?

Догадываясь о нетерпении своего простодушного сына, Екатерина предпринимает зондирование всех дворов Европы с целью разыскать идеальную невесту. Согласно инструкциям, которые она дала своим «вербовщикам», невесте не обязательно быть красивой. Она должна была иметь достаточное представление о том, как выгодно произвести впечатление во время светской беседы, быть тактичной и не выставлять каждый раз напоказ свои знания, наконец, уметь правильно воспринимать своих собеседников. Вообще, чем большими качествами она будет обладать, тем большее предпочтение ей будет отдаваться. Приняв к сведению эти рекомендации, барон Ассебург, эксперт по брачным сделкам, предпринял кампанию в высший германский свет.

После всесторонних консультаций он пришел к выводу, что царевич может иметь хорошие шансы в отношении к трем принцессам Гессен-Дармштадтским, принцессе Луизе Саксон-Готской и принцессе Софии-Доротее-Августе Вюртембергской – все они протестантского вероисповедания и имеют безупречную репутацию. В подтверждение этой информации он направил в Санкт-Петербург портреты всех кандидаток. Будучи в курсе этих политико-лирических торгов, великий князь изошелся в нетерпении. Однако Екатерина выдержала еще какую-то паузу. Наконец, после того как она добилась совета Фридриха II, главного поставщика невест в Россию, она решила выбрать одну из трех наиболее молодых девушек из ландграфства Гессен-Дармштадтского. Ее невесткой могла стать Амалия-Фредерика, Августа-Вильгельмина или Луиза. Все они должны будут приехать вместе со своей матерью в Россию, а на месте и будет решено, которой из трех девушек отдать предпочтение. Дома в ожидании вердикта соискательницы совершенствовались в знании французского языка, широко распространенного среди элиты в Европе, учились модным танцам и осваивались с обиходом двора. Поскольку подготовка к смотринам потребовала долгого времени, великий князь изнывал в ожидании. «Вспомните, с каким страхом я ожидал прибытия принцесс, – писал он своему другу Андрею Разумовскому. – И я ждал, пока их представит сама великая императрица. Я продумал план своего поведения, о котором поведал вчера графу Панину, и он его одобрил».

Именно Андрею Разумовскому императрица поручила поехать за приглашенными во главе флотилии из четырех кораблей. Он любезно принял девушек и их мать на борту фрегата «Святой Марк», которым командовал самолично, и доставил высоких путешественниц вместе с багажом по месту назначения. Обворожительность манер Андрея Разумовского и умение вести беседу очаровали его подопечных. Радуясь благополучному завершению достаточно спокойного плавания, они прибыли во дворец Екатерины, чтобы быть представленными императрице. Каждая из трех кандидаток реверансом приветствовала Екатерину II и поцеловала ей руку. Павел, допущенный наконец посмотреть на тройственный объект своего вожделения, не колеблясь, сразу же был покорен блондинкой и веселушкой Вильгельминой, именно ее он хотел бы выбрать в жены. И все-таки результаты смотрин явились для него неожиданными: Екатерина милостиво одобрила его выбор. Тем не менее он тут же забеспокоился о том, как бы она не передумала и не приняла другое решение после того, как смотрины завершатся. Хватит ли ему тогда отваги отстоять свой выбор? И не придется ли ему жениться на молоденькой девушке, которая не прельщает его, но может понравиться матери? В глубине души он надеялся, что все обойдется и что его опасения напрасны, и даже поздравил себя с тем, что в первый раз его мнение совпало со вкусом Ее Величества.