Текст книги "Заговор посвященных"

Ант Скаландис
ЗАГОВОР ПОСВЯЩЕННЫХ

ПРОЛОГ

Киев встречал меня не слишком ласково.

Садились сквозь густую облачность, а на летном поле холодный и влажный ноябрьский ветер сразу хлестнул по лицу, как обиженная девушка, которой ты обещал прийти вовремя, но вновь опоздал, да не на десять минут, как обычно, а на все полчаса, и вместо покаянных слов и огромного букета, полагающегося в таких случаях, решил отделаться маленькой шоколадкой и милыми шуточками.

Было с чего обидеться, хотя Киев и не девушка, а, по слухам, отец городов русских. Так ведь я и опоздал изрядно. В девяносто седьмом мне было действительно хорошо на Украине, и я клялся очень скоро вернуться, а вот, получается, прилетел только через два года.

«Ну, ладно тебе, не дуйся! – улыбнулся я городу, ступая под козырек аэровокзала и беззлобно смахивая с головы и плеч снежную крупу. – Какие могут быть обиды? Привет, отец!»

А потом был Лешка Кречет, который тоже встречал меня весьма странно. Его, как всегда, ненормально чистый автомобиль, на этот раз сверкающий черным лаком «лендровер-дискавери», я вычислил еще издалека и некоторое время гадал, мыл он его прямо здесь, в Борисполе, или вообще приехал на чем-то другом, ведь дороги повсюду мокрые и грязные. Да и теперь, когда я вышел на площадь перед зданием аэропорта, с унылого неба цвета застиранной портянки сыпался гадкий мокрый снежок.

Лешка стоял, перегнувшись через капот и сосредоточенно тер куском мягкой замши ветровое стекло.

– Привет, – сказал я, подойдя вплотную. – Мы едем куда-нибудь?

– Привет, – небрежно оглянулся Лешка, словно я был его сотрудником, опостылевшим хуже горькой редьки за несколько тяжелых недель без выходных, и как бы неохотно пояснил: – Сейчас. Видишь, стекло протираю. Мне кузов помыли специальным американским шампунем. Отличный состав, после него грязь совсем не прилипает, но эти уроды ухитрились залить раствором и стекла. Смотри, разводы какие жуткие, не видно же ни черта!

– Под снегом бесполезно, – заметил я. – Это же что-то на основе парафина, да? Надо оттирать по сухому.

– Знаю, – все так же недовольно буркнул он и продолжил свое занятие. – Ну, хоть чуть-чуть. Видишь, вот здесь уже лучше.

Что и говорить, важную тему обсуждали мы с ним. Михаил Разгонов, имеющий высшую категорию причастности в службе ИКС, и Олексей Кречет, один из ведущих политтехнологов Украины и человек с исключительными полномочиями в другой международной организации, названия которой я не знал, однако в могуществе оной имел счастье убедиться не однажды.

И я решил таки сменить тему:

– Вот, возвращаюсь в Россию насовсем.

– Знаю, – кивнул он еще более равнодушно, чем по поводу моего технического замечания.

– Слушай, с тобой не интересно, – обиделся я. – Ты все на свете знаешь.

– Ах, ну да! – подколол он. – Ты же преподаешь в Берлинском университете. Нравится читать лекции тем, кто ничего не знает?

Потом бросил, наконец, свою дурацкую замшу в приоткрытую водительскую дверь, попал точно между ручкой передач и ручкой раздатки, и добавил уже серьезно:

– Я очень многого не знаю на самом деле. Садись, рассказывай. Машина новая, купил сегодня, быстро, по случаю и ни с кем не советуясь, так что прослушку поставить еще не успели.

– Понял, – только и сказал я, внезапно осознав, что совершенно не представляю, с чего начать.

Лешка рванул с места, как участник автородео, я бы не удивился, если б он еще и ручник на себя дернул, вставая на задние колеса для прыжка. В общем, годы шли, а Кречет оставался верен себе: самые последние модели самых пижонских марок, никаких водителей и юношеская лихость в управлении. Не только машинами, людьми – тоже.

Через какую-нибудь минуту мы уже летели по трассе со скоростью сто восемьдесят, обгоняя всех.

– Обычно, – поведал Кречет, на трассе меня никто не обходит.

– А если «порш» или, скажем «додж-вайпер»? – поинтересовался я.

– Ну, если «порш»… – проговорил он задумчиво. – Да их на весь Киев десятка полтора. Случалось. Конечно, случалось…

– А на «лендровере» вообще ездят с такой скоростью?

– Вообще – нет, но на моем – нормально. На поворотах, конечно надо сбавлять, – добавил он, проходя поворот на ста сорока, впрочем, довольно плавный поворот. – А то ведь и перевернуться можно.

Перевернуться не перевернулись, но в дверь меня вдавило капитально, и под этим наклоном я отчетливо увидал в правом зеркале серебристую «БМВ», проходившую этот вираж следом за нами примерно на той же скорости. Если не больше. Совершенно автоматически я отметил, что именно эта «бээмвуха», отпарковывалась от стоянки буквально через секунду после нас.

– Это что, сопровождение? – мотнул я головой назад.

– Нет, это хвост, – сказал Лешка спокойно. – Скорее всего. В город въедем, поймем наверняка – тогда и оторвемся.

– А надо? – полюбопытствовал я.

– Да, в общем-то, нет, они все и так знают, откуда и куда я еду, просто не люблю, когда в затылок дышат. Да, а кстати, тебя сразу ко мне отвезти? Нинка дома. Обедом покормит, Или со мной в офис поедешь?

– Да лучше с тобой, – ответил я, не раздумывая. – Ты там надолго?

– Часа два, думаю, проторчать придется.

– Нормально. Кофе нальешь?

– Не вопрос, – улыбнулся Лешка. – Марьяна у меня отлично заваривает по-турецки.

«Бээмвуха» потеряла нас. А я за полчаса пути успел рассказать Кречету совсем не так мало: про Тополя и Вербу, окончательно сошедших с ума, про наши странные контакты с сотрудниками ЧГУ, про надежду перевербовать их, про зашедших в тупик яйцеголовых из Спрингеровского центра в Дуранго, не способных до сих пор дать обстоятельную оценку явлению точки сингулярности и мрачному пророчеству с таинственных дискет. В этом месте Кречет улыбнулся, вспоминая нашу веселую последнюю встречу в том самом загадочном нигде. Оказывается. Они с Юркой Булкиным девятнадцатого апреля были в музее Булгакова, а потом вышли на Андреевский спуск и не спеша побрели вверх, продираясь сквозь толпу меж рядами художников и торговцев сувенирами, и вдруг – бац! – никакой толпы вокруг, а впереди океанский берег, и Волга, и Берлин, и Москва…

– Ты думаешь, это было на самом деле? – спросил я немного наивно, по-детски, почти как беременный Верунчик.

– Конечно, – кивнул он с небрежной уверенностью полубога.

– Ну, и как это понимать?

– А оно тебе надо? – вопросом на вопрос ответил Лешка, стилизуя свою, похоже, серьезную мысль под новорусский фольклор.

– Не хочешь отвечать?

– Да нет, – он пожал плечами. – Я и сам ни черта не понимаю. Но при этом абсолютно убежден: нам с тобой научные основы этого дела ни к чему. Любуясь восходом, не рассуждают о небесной механике. А тем более для того, чтобы смотреть телевизор, совсем не обязательно знать его устройство и принцип действия.

– Вот так ты ставишь вопрос, – несколько опешил я и перешел к делам более свежим. – Ты знаешь, кто такой Эльф?

Я специально задал вопрос внезапно и очень внимательно следил за его лицом, но и Лешка понял, что я слежу. Он и бровью не повел. Паузу выдержал очень естественную, потом уточнил:

– В каком смысле? К чьей мифологии относится? По-моему, к скандинавской.

– Дурака не валяй, ладно? – изобразил я легкую обиду. – Я спрашиваю, знаешь ли ты Юриуша Семецкого?

– Семецкого, Семецкого, – повторил Кречет, как эхо. – А он Семецкий или Симецкий?

– Он через «е» пишется, – безнадежно вздохнул я.

– Тогда нет, я знал одного Симецкого, и его звали Мойшей.

Разговор увял, и я еще раз сменил тему, рассказав о том, как месяц назад умер в Швейцарии Марк Львович, отец Белки, как мы ездили хоронить тестя, успевшего за час до смерти распорядиться, чтобы тело его никуда не возили. Впрочем, я и раньше знал, сколь пренебрежительно относился этот умнейшей человек к судьбе своих останков. Главное, считал он, поменьше хлопот, а на могилу ездить – дело десятое. Не у дурацкого холмика, поросшего цветами, о человеке вспоминать надо, а повсюду, повсюду, где жили вместе, где вместе работали, пили, спорили, отдыхали… Будет что вспомнить хорошего – вот и отлично, а не будет – грустно, но тоже ничего. Марк Львович был материалистом до мозга костей, и Белка категорически поддержала последнюю волю отца, хотя у Зои Васильевны и зародились, было, серьезные сомнения, ведь к тому моменту мы уже знали, что возвращаемся в Москву. «Ничего, мамочка, – сказала моя мудрая жена. – Зато всегда будет не повод, а серьезная причина в Швейцарию поехать».

Ну а теперь, когда визы были оформлены нам всем, Белка задержалась сначала в Берлине – для всяких формальностей, связанных с отправкой контейнера, потом вместе с Андрюшкой махнула в Ланси, чтобы уже втроем с матерью вылететь в Москву из Женевы. Дом швейцарский решено было продать: Зоя Васильевна рвалась на родину еще сильнее дочери. Ну, а на всякий случай нам всем хватило бы и берлинского особнячка, который и попросторней, и посовременнее, да и место, прямо скажем, более подходящее для семейки сумасшедших урбанистов.

Пару слов сообщил я Кречету о наших отношениях с Белкой, практически безоблачных уж полгода, как минимум. О последнем свидании с Вербой решил даже не упоминать. Безумная страсть на ковре в Кемпинском являла собою сцену из другой пьесы. Можно соглашаться или не соглашаться, принимать или не принимать, но отношения между Причастными – это всегда много больше, чем адюльтер, и предметом для ревности служить они не могут. Точнее, не должны. Ведь я совсем не уверен, что сумел бы в очередной раз объяснить подобную истину жене. И все же с годами Белочка моя катастрофически умнела. Она окончательно разлюбила щекотать нервы всякими глупостями как мне, так и себе, поэтому разговоры об изменах у нас практически полностью сошли на нет. Думаю, узнай Белка, что я раз шесть или восемь (буквально так) предавался радостям земным с Паулиной, она бы не слишком расстроилась. Но я не считал нужным рассказывать об этакой ерунде.

Меж тем Кречет совершенно неожиданно проявил странный интерес к теме семейных отношений, задавал конкретные вопросы, и на отдельные откровения меня таки раскрутил. Сам он при этом все мрачнел и мрачнел, словно от успехов в моей личной жизни зависела президентская предвыборная кампания на Украине. Это было совсем не похоже на Лешку, и я уж, было, собрался спросить его прямо в лоб, в чем дело, но тут мы и приехали.

В старом доме на Проризной, в большом офисе с высокими потолками началась сразу немыслимая суета: люди, телефоны, бумаги, листание каких-то файлов в компьютере, демонстрация будущих предвыборных плакатов. Однако и про кофе забыто не было. Принесли ароматного, крепкого, в наилучшем виде, и коробку конфет «Гетьман» с музыкой, и рюмочку доброго коктебельского коньяку – для меня. Лешка не стал, на работе у него с этим строго.

Потом как-то все поутихло. Пока внезапно в дверь не ввалился референт, выпаливший еще с порога, что, мол, такого-то такого-то застрелили.

– Когда? – быстро спросил Лешка.

– Да только что. Еще даже в новостях не передавали.

– Доигрался хрен на скрипке, – процедил Кречет злорадно, и вдруг виновато покосился на меня, словно выматерился при ребенке.

Я прямо обалдел, а он еще возьми и добавь:

– Извини, Мик, знаю, что нехорошо, но… собаке собачья смерть. Он с бандюганами работал, и сам по жизни бандюган. Там другого и ждать не приходилось.

Я не знал, о ком они говорят, потом, уже в машине по радио услыхал – убили мэра одного из областных центров – не мелкая персона. Но дело было в другом. Я действительно не люблю, если кто-то радуется смерти, тем более насильственной. Кречет знал это, вот и начал извиняться. Я счел нужным несколько сгладить ситуацию:

– Ты с ума сбрендил, Ол! Ну, убили и убили. Работа такая, не ты же его заказывал?

Лешка бросил на меня дикий обжигающий взгляд:

– А теперь ты с ума сбрендил, Мик. Я никогда и никого не заказываю. Коля! – окликнул он референта, уже собравшегося покинуть нас. – А в Интернете сообщение прошло?

– Три минуты назад еще не было.

– Постарайтесь сделать так, чтобы наше информационное агентство опередило всех.

– Хорошо, – кивнул Коля, – думаю, получится.

Внезапно, мне сделалось грустно от этой чертовой политики, где сообщение о смерти важнее самой смерти, а деньги, ради которых убивают, несоизмеримо дороже человеческой жизни, даже жизни мэра.

– Скоро домой поедем? – жалобно поинтересовался я.

– Да, – сказал Лешка, – вот эту фигню сейчас доделаю и все, – он постучал пальцем по какой-то декларации или программе, лежащей перед ним уже битых полчаса с одной единственной поправкою. Сделать следующие никак не позволял телефон или визиты референтов.

Кречет выделил ярким зеленым маркером одну строчку, потом раздраженно бросил его на стол, помассировал виски двумя руками и, наконец, пристально посмотрел на меня.

– Я от Нинки уходить собираюсь.

– Вот те на! – выдохнул я.

Впрочем, я уже был готов к чему-то подобному.

– Случилось что-нибудь?

– Ой, Мик, у нас там такое! Это не жизнь, это литература. Ладно. Давай вечером. Махнем куда-нибудь, выпьем по-нормальному. Я тебя с Тамарой познакомлю.

Тут же раздался очередной звонок, и оказалось, что это меня. Кому могло прийти в голову искать Разгонова по служебному телефону Кречета, в то время как все мои родственники, друзья и деловые партнеры прекрасно знают, что я не расстаюсь с трубкой и не выключаю ее никогда, а определенному кругу лиц известен и второй мой номер – для экстренной космической связи. Впрочем, именно среди этого круга полно сумасшедших, объяснять логику их поведения – дело более чем безнадежное. И я угадал. Это был псих из психов – старый друг Кречета по пернатому сообществу, представитель доблестной Третьей силы, а с некоторых пор добровольный помощник и консультант Причастных – Стив Чиньо собственной персоной.

– Здравствуйте, Микеле, – заговорил он нарочито по-итальянски, а ведь прекрасно знал, мерзавец, с английским и немецким у меня гораздо лучше. – Я в Киеве, вот и звоню вам по местному номеру.

Объяснение было сильным: неужели у этого миллиардера деньги закончились, и он решил экономить на звонках? Почему-то меня сразу разозлил его фортель, как впрочем, и итальянский язык, да и само появление высокомерного всезнайки на Украине.

– Добрый день, дорогой товарищ Чиньо! – отрапортовал я. – Это не вы ли случайно сидели в серебристом «БМВ»?

– Нет, – ответил Чиньо с достоинством после короткой паузы. – В той «БМВ» сидели местные… товарищи.

– Тогда как рассматривать ваш визит: это сопровождение или слежка?

– Откуда такая агрессивность, Микеле? – похоже, Стив искренне обиделся. – Я просто хотел встретиться с вами.

– Вот как? – пришлось немножко сбавить обороты. – А Вайсберг обещал, что я приеду на родину безо всяких секретных заданий.

– Ну, если Вайсберг обещал… – многозначительно протянул Стив, а потом бесцветно закончил: – Значит, так и будет. Я не предлагаю вам никаких новых заданий. Всего лишь два совета. Выслушаете?

– По открытому каналу связи? – решил уточнить я.

– Ну, не такой уж он и открытый, – проворчал Чиньо. – К тому же наши враги едва ли смогут использовать эти советы нам во вред. Так слушайте. Первое. Когда и если у вас возникнет необходимость звонить Причастным, – при прочих равных условиях – звоните всегда Тополю, а не Кедру. Вербу вообще лучше не трогайте. И второе: по приезде в Москву сразу заведите собаку.

Так и знал, что услышу какую-нибудь чушь. Я шумно выдохнул в трубку и воздержался от комментариев. Но тут же и поклялся мысленно: буду вести себя с точностью до наоборот.

–У меня все, – невинно проговорил Стив. – Ну, разве что еще один ма-а-аленький штришок – не совет, а так дополнение: не затягивайте с поездкой к Анжею. Он вам все это подтвердит, а то я уже по вашему дыханию чувствую, до какой степени вы со мною не согласны.

«Вот зараза!» – подумал я и решил достойно отпарировать:

– Ну, конечно, Стефанио, вы же большой специалист по вдохам и выдохам. Если не ошибаюсь, одна из ваших книг так и называлась – «Роль секса в психосинтезе и сознательное дыхание».

– А вы эрудированный мальчик, Микеле, – отечески похвалил Стив, – и все-таки нам необходимо встретиться. Я обязательно должен вам кое-что передать. Будьте на связи.

Последняя информация почему-то уже не расстроила меня, даже наоборот. Должно быть, потому (пришло в голову после), что, поставив точку в нашем разговоре решительным разрывом связи, Чиньо оставлял мне возможность поквитаться при встрече.

– Мы едем? – нетерпеливо спросил я у Кречета еще раз.

– Уже да, – кивнул он, – но обедать будем все-таки у Нины.

– Никаких возражений. Надеюсь, готовит она по-прежнему отменно?

– О да, дружище, совсем не кулинарные ее способности послужили причиной нашей размолвки, – он помолчал и добавил серьезно. – Быть может, это единственное, что в ней осталось от прежней Нины.

Мне не хотелось верить, что какие-то два года могли так сильно изменить человека, но по дороге в машине Кречет все же не удержался и кое-что поведал о жене, очевидно, хотел подготовить к встрече. Оказывается, они много-много лет не изменяли друг другу. Даже потребности такой не было. Хотя возможностей – море: и когда Лешка крутился на телевидении среди артисток, и потом, когда в администрации президента ему по рангу полагались госдевочки для релакса, и тем более теперь, когда ушел на вольные хлеба и всякий контроль за его жизнью сделался весьма затруднительным не только для жены, но и для очень серьезных спецслужб. Соответственно и у Нины имелся маневр, и красивое оправдание, мол, ты весь в работе, ты обо мне забыл. Но оба держались. Точнее, даже не так: оба не думали об этом. Потому что удержаться на самом деле немыслимо. Когда нельзя, но очень хочется, то можно. Это не просто шутка, это истинная правда. И вот захотелось. Обоим сразу. Они так и не выяснили до сих пор, кто был первым, потому что сначала отчаянно врали, скрывая все друг от друга, а затем в пароксизме откровения заврались в противоположную сторону, наговаривая каждый на себя и едва ли не соревнуясь в подлости. Почему так произошло? Надоели друг другу за много лет? Чрезмерно завысили требования? Устали от почти идеального благополучия? Кинулись на поиск острых ощущений? Кречет сам не знал ответа. Но теперь это казалось несущественным. Они были бы готовы простить друг другу все: в конце концов, почти двадцать лет вместе и почти взрослая дочь и еще много всяких «почти», которых все равно не хватило, потому что появилась ОНА. Разлучница. Со стороны Нины тоже были весьма интересные фокусы, но главную роль сыграла все-таки Тамара.

На появлении главной героини, Лешка и закончил свой рассказ, так профессиональный драматург завершает первое действие пьесы. А тормознули мы, как всегда, резко, с визгом у самого подъезда, и он сказал:

– Пошли. Жрать охота.

Да, Нина Кречет выглядела неважно. Она заметно располнела, ссутулилась, в общем, перестала следить за собой. Сделались отчетливо видны морщинки в уголках глаз, темно-русые, красивые волосы вроде и уложены как надо, а лежать не хотят, и рука, которую я галантно поцеловал, предательски выдавала возраст. (Боже, да разве сорок лет – это возраст для женской руки?!) Но главное, цвет лица. Нет, оно не было бледным. Я искал нужное слово, потом вспомнил и испугался: есть такое старинное выражение – почернеть лицом. Лешка тоже смотрел на жену пристально и мрачно. Мы оба чувствовали: что-то случилось. Однако Нина вымученно улыбнулась и сказала:

– Как я рада тебя видеть, Миша! Да вы раздевайтесь. Проходите. Чего встали тут, давно готово все.

Говорок у нее был все тот же – милый, южно-русский, уютный, и я начал потихоньку оттаивать, да и стол, как всегда, ломился от салатов и закусок, от всевозможных домашних изысков. Возникло несколько бутылок отличного крымского вина, Лешка лично извлек из морозилки початый штоф горилки, немедленно покрывшийся густым инеем до уровня жидкости – классическая водка в шубе. В общем, разлили, выпили, прокомментировали невозможность простудить горло замороженной водкой, оценили чудесную форель слабого посола, нежинские огурчики, фаршированные баклажаны, свинину запеченную по-домашнему, пирожки с грибами и визигой… Начался легкий треп ни о чем, тут и Ксюша подошла, она теперь тоже пила вино, и при ней можно было рассказывать взрослые анекдоты. Так прошел добрый час, все словно и забыли о проблемах и разногласиях – ах, какая образцовая семья! Иллюзия рухнула с первым телефонным звонком. (И как это он молчал так долго? Ну да, Лешка мобильник свой на время обеда выключил – старое доброе правило многих серьезных людей, – а городской номер полчаса, как минимум, занят был Ксюшиным Интернетом). И вот – звонок. Трубку взяла Нина.

– Да.

Слушала секунд пять, вновь чернея лицом.

– Да?!

Слушала еще секунд десять. Лешка вскочил, уже поняв, кто это. Только я ни черта не понял, главное, мне было неясно, что он собирается делать. Зато Ксюше все стало ясно вмиг, и она бросилась наперерез отцу. Всех опередила Нина. С криком: «Ну, уж нет!» ринулась к балконной двери, вмиг отворила ее, размахнулась, швырнула трубку во двор.

– Вот так! – произнесла победно и удалилась в комнату.

– Мама, ты что?! – свистящим шепотом вопросила Ксюша и вылетела с кухни следом, но уже через полминуты метнулась на улицу искать трубку. А Лешка все это время стоял столбом. Я, признаться, тоже, зато начал потихонечку понимать происходящее и поинтересовался:

– Она что, не могла позвонить позже на сотовый?

– Зачем? – скривился Лешка. – У нас все равно каждый день что-нибудь подобное происходит. Поехали.

– А это удобно? – спросил я растерянно.

– Уехать из дома, где трубками телефонными бросаются? Пошли быстрее.

Уже одетые, мы столкнулись в дверях с Ксюшей.

– Не работает, – выдохнула девушка.

– Понятное дело, – процедил Кречет. – Вообще-то метание в сугроб инструкцией не было предусмотрено.

Потом достал бумажник вынул сотню и протянул дочке:

– Завтра купи, пожалуйста, новую трубку. И ложитесь спать пораньше. Мы поздно вернемся.

Я не спросил, куда мы едем. Лешке, похоже, было все равно, мне – тоже. Место выбирала Тамара, перезвонившая буквально через пять минут. И оказались мы в солидном ночном клубе, уютном и почти пустом по случаю буднего дня. Тамару повстречали у дверей заведения, и она мне сразу понравилась. Лет на пятнадцать моложе нас, не красавица, но обаятельная, не худенькая, но стройная, подтянутая, складненькая такая, а любовь, преданность, желание отдать всю себя прямо светилась в ее глазах – мечта любого мужика. К тому же с первых реплик в разговоре мне стало ясно, что она еще и не глупая. Потом узнал: Тамара – врач-гинеколог, четыре года работает в хорошей клинике, при этом у нее неплохая эрудиция, прекрасное умение общаться и еще не остывшее, почти юношеское любопытство ко всему на свете.

– Ты любишь ее? – спросил я Кречета, когда мы ненадолго остались вдвоем.

Лешка думал ровно три секунды.

– Нет. Она меня любит. А мне просто очень хорошо с нею. А с Ниной в последнее время мне стало тяжело. Я никого не люблю, Мик. Только себя.

Вот, наверно, и все, что он скрывал от своей подруги. Об остальном мы говорили вместе – о Нине, о Ксюхе, о друзьях, обо всех проблемах, включая политические. А на маленькой полукруглой сцене вертелись вокруг шеста две роскошные стриптезерки. Работали они отлично и настраивали на лирический лад. Так что разговор о вселенских тайнах ну никак у нас не получался. Лешка беспрерывно курил, медленно потягивал коньяк, и упорно изливал мне душу, сворачивая с любой темы на дела сердечные и давая понять, что судьба Причастных, чекистов, Третьей силы и вообще всей цивилизации волнует его куда меньше, чем собственный любовный треугольник. Кого-то это мне напоминало! Не далее как в конце весны, я точно так же вел себя в разговоре с приехавшим ко мне Вайсбергом. Но у меня-то была так, легкая интрижка, а потом изысканный домашний деликатес с ароматным перчиком специально заказанной измены. А тут все случилось по-взрослому: обе женщины воспротивились делить Кречета, каждая тащила одеяло на себя, и одеяло это уже трещало по всем швам. Еще какой-нибудь месяц, если не меньше и все вокруг заорут: «А король-то голый!» (В смысле голый Кречет под разорванным надвое одеялом). И Лешка терзался от дурных предчувствий. Он и жить так больше не мог, и разводиться не мечтал совершенно, а уж тем более жениться по новой. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое, но ситуация в последние полгода развивалась по нарастающей: от телефонных перепалок – к попытке суицида (Нина в сентябре глотала таблетки, насилу откачали ее), от хождений ко всевозможным колдунам до попыток обеих женщин заказать киллера друг для друга…

Да, вынужден был признать я, это уже не просто литература – это настоящий мистический триллер. И Лешка не видел выхода из сложившейся ситуации. Никакие деньги и никакая власть в подобном положении не помогали, и тоску он на меня нагонял жуткую.

Господи, зачем я только сюда приехал?

И вдруг после очередной порции коньяка Кречет все же сподобился сделать паузу в душеизлияниях и неожиданно выдал, наклонившись ко мне и перейдя на заговорщицкий шепот (Ага! Значит, и еще кое-что скрывает он от Тамары…):

– Хочешь знать, кто он, твой любимый Эльф?

Я молча кивнул, ожидая нетривиального продолжения. И услышанное мною превысило все мыслимые ожидания.

– Он – не совсем человек. Он – один из наших, то есть из Посвященных. Ты слышал что-нибудь о Братстве Посвященных?

– Нет, ничего не слышал, – признался я честно.

– Значит, настало время услышать. Если Владыка Чиньо в Киеве, значит, действительно пора.

«Владыка Чиньо! – молнией сверкнуло у меня под черепом. – Так его называли на том странном сборище, посылавшем на смерть таинственного Юру Семецкого. Кассета, привезенная Тополем и спаленная в моем камине, неясные, тревожные мысли, взбаламутившие меня в тот вечер… Стало быть, эти самые „владыки“ и величают себя Братством Посвященных. Тогда я кое-что знаю о них, только поздно уже рассказывать. Пусть Кречет расскажет.

Ну, он и рассказал. А я слушал, и в голове вертелось лишь одно: да, от любви, конечно, сходят с ума, но я бы никогда не подумал, что это происходит так быстро и так серьезно, а тем более с кем – с прожженным циником Лешкой!

Я не верил ему. Да и как было поверить?

Картинка вырисовывалась примерно следующая. Посвященные – это такие люди, которые в принципе умеют возвращаться с того света. Удается не всем, но есть профессионалы. Эльф – один из них. Он расставался с жизнью и благополучно воскресал уже девятнадцать раз. И это среди Посвященных своеобразный рекорд. Так что вовсе не на смерть его посылали. А на очередное, да непростое, но вполне обыкновенное для этого типа задание. И то, что теперь Семецкий живет в Москве под чужой фамилией, сидит тихо, как мышь, и ни во что не суется, – это для всего мира счастье великое. И мне, как человеку, едущему в российскую столицу, перво-наперво следует знать: у Посвященных свои законы, они без нас между собой разберутся, а влезать в их внутренние разборки обычным людям неможно (Кречет так и сказал – неможно– с нарочитым нажимом на этом архаичном слове).

– Никому неможно, – повторил он, – никаким Причастным и даже Деепричастным. Иначе – беда.

– Плоско шутишь, – поморщился я. – Да и концепция бессмертия, скажу тебе честно, слабенькая. Кажется, у Егорки Стульева лет пятнадцать назад была такая повестуха, так, если помнишь, мы на ней дружно потоптались тогда в Дубултеевке.

– Брось, у него фэнтезюха была, про рыцарей, – мгновенно вспомнил Лешка и повесть Стульева, и шутливое название нашего семинара, улыбнулся ностальгически. – Между прочим, я в Малеевке так и не был ни разу, только в Дубулты… – Потом словно проснулся. – Но я тебе не про фэнтези говорю, я говорю про жизнь. Про самую серьезную угрозу для жизни планеты. Цивилизация в опасности.

Прозвучало ужасно нелепо, и я не мог не спародировать последнюю фразу:

– Социалистическое отечество в опасности. У Ильича была такая статья. Правильно?

– Социалистическое отечество в опасности, – тупо повторил Лешка и не справился с первым словом, получилось что-то вроде «социститьское».

Господи, да он же пьян! Хорошо, что Тома вышла куда-то в этот момент.

Я взял Кречета за плечи, встряхнул его и предложил:

– Ол, давай еще по сто граммов, и поехали отсюда. А в дороге ты мне спокойно признаешься, что все это было шуткой.

– Не совсем, – уклончиво ответил Лешка и хитро улыбнулся, на глазах трезвея. – Я думаю, вот как надо: ты напиши на эту тему роман. И напечатай его. Тебе все равно в Москве делать нечего будет. Егорка Стульев – хороший человек, но у него не тот класс. А у тебя получится написать про Посвященных. Причем ты пиши все, как есть, даже имен и дат изменять не надо. А по фактическому материалу тебе помогут. О’кей?

Я насторожился:

– Это что, задание?

– Нет, просто совет.

И он щелкнул пальцами, заказывая очередную порцию любимого коньяка «Давидофф экстра олд».

Потом вернулась Тамара, и мы до самого отъезда вновь говорили о делах сердечных.

На обратной дороге Кречет попросил меня сесть за руль, его что-то совсем разморило. Куда ехать, объясняла Тамара. Мы проводили ее до подъезда в унылом новом квартале занесенных снегом пятиэтажек, Лешка чуть-чуть взбодрился, но все равно остался на месте пассажира и до самого дома кемарил. И только уже перед сном, это было часа в четыре, когда мы вышли на застекленный балкон выкурить по последней сигаретке, разговор вернулся к главной теме.

– Ты сказал, если я встречусь с Эльфом – быть беде. Я правильно понял?

– Да, – кивнул Кречет, – тебе нельзя с ним встречаться. Вообще не стоит вступать в контакт с Посвященными. Наши люди постараются отслеживать это. Лозова твоя в курсе. И Форманов – тоже в курсе. Но от случайностей никто не гарантирован. Вот почему сегодня я уполномочен предупредить тебя лично.

– И ты сам – Посвященный? – полюбопытствовал я, делая вид, что поверил во всю эту фантастическую ахинею.

– Нет, – ответил он предельно серьезно, – в том-то и дело, что нет. Они меня втянули в свои игры. Это случилось очень давно, и назад уже нет дороги, но я такой же простой смертный, как и ты, только знаю намного больше. К сожалению, – добавил он после паузы.

– Вернемся к случайностям, от которых никто не гарантирован, – напомнил я. – Какая именно нас ждет беда?

– Да очень простая, – сказал Лешка. – Тот самый конец света.

– Ну, это не страшно, – улыбнулся я. – Шактивенанда уже пугал однажды, а потом сам прилетел на голубом вертолете, и все закончилось цирковым номером на калифорнийском берегу Оманского залива в городе Твери Киевской губернии, Берлинского уезда. Не говоря уже о том, что конец света все равно наступит со всей неизбежностью, если верить тому же Шактивенанде.