Текст книги "Певчий ангел"

Певчий ангел
Составитель Татьяна Ивлева

Поэты и ангелы

Крылья ангел в дар,

пролетев, оставил.

Дина Дронфорт

Поэты не рождаются случайно,

Они летят на землю с высоты.

Игорь Тальков

Художественная литература во все времена стремилась ответить на основные вопросы человеческого бытия. Не осталась в стороне и поэзия, в том числе поэзия, созданная женщинами.

Уже в первой половине XIX-го века возникают и формируются понятия о «женской литературе» вообще и «женской поэзии» в частности. В 20-е и 30-е гг. того столетия внимание русской общественности привлекает стихосложение и переводческая деятельность Каролины Павловой (урождённой Яниш). Её творчество тесно связано с русской романтической школой Языкова, Баратынского, Лермонтова. Деятельность поэтессы, переводчицы и пропагандиста русской поэзии за рубежом получила высокую оценку Белинского.

Новым смыслом и содержанием наполняется едва наметившаяся терминология на рубеже столетий – в эпоху Серебряного века. В России, потрясенной Октябрьской революцией и двумя мировыми войнами, «женская поэзия», едва ли не самая значительная во всей современной мировой литературе и ознаменованная именами Анны Ахматовой и Марины Цветаевой, стала актуальной и неотъемлемой частью культурной жизни страны.

По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала «целую книгу женской души». Она оказалась первооткрывателем обширнейшей и неведомой до того в поэзии области, отразив в искусстве сложную историю женского характера. При этом Ахматова всегда оставалась поэтом традиционным, поставившим себя под знамя русской классики, прежде всего Пушкина. И вся поэзия Цветаевой, боготворившей Пушкина, есть не что иное как дневник её души.

По моему глубокому убеждению, основанному на многолетнем опыте работы с текстами поэтов, термин «женская поэзия» не имеет ни малейшего отношения к ярлыкам, навешанным на него. Есть поэты, и есть стихи – настоящие или посредственные.

В начале 2000-го года, приступив к составлению поэтических сборников, я невольно обратила внимание на то, что стихи современных поэтесс давно вышли за рамки несправедливо навязанного им имиджа.

Вне всяких сомнений, талантлива и сильна поэзия, созданная служительницами её многочисленных муз – женщинами, нашими современницами. Какие глобальные, совсем не женские темы тревожат их умы и сердца: ужасы войны и смерти, нарастающего в мире террора и насилия, социальной несправедливости, массового духовного обнищания и тотального зомбирования в сгущающихся сумерках цивилизации… Слагать незаурядные, выстраданные и правдивые строки о вселенских явлениях – это, согласитесь, не кружева плести. Впрочем, и в этом занятии тоже необходима сноровка, о чём свидетельствуют лучшие образцы женской поэзии, сравнимые с тончайшим кружевом и ставшие достоянием мировой культуры.

Умнейшие мужи античности относились к творчеству «слабого пола» с заслуженным уважением. Вспомним древнегреческую поэтессу Сафо (Сапфо), наследием которой является известная так называемая «сапфическая строфа», изящная, законченная форма которой была по праву оценена не только её современниками (V в. до н. э.), но и привлекала позже римских поэтов Катулла и Горация. Сапфической строфой пользовались европейские поэты, а в русской поэзии к ней обращались Симеон Полоцкий, Валерий Брюсов. XIX век явил нам имена замечательных поэтесс той эпохи: А. А. Волковой, З. А. Волконской, Е. П. Ростопчиной, К. К. Павловой, А. П. Бариновой, П. С. Соловьёвой, М. А. Лохвицкой, создавшей эти светлые, изящные поэтические строки:

 
Но звук, из трепета рождённый,
Скользнёт в шуршанье камыша —
И дрогнет лебедь пробуждённый,
Моя бессмертная душа.
 

Игорь Северянин считал Мирру Лохвицкую своим кумиром. Её творчество высоко ценил Валерий Брюсов, а Бальмонт назвал Лохвицкую «русской Сафо».

Поэты женщины XX – XXI в.в. ни в чём не уступают мужчинам по силе таланта, выразительности и глубине содержания. Неповторимость и своеобразие их образов, отточенность стиля и индивидуальность почерка свидетельствуют о высоком мастерстве и профессионализме. Вспомним лишь несколько самых значительных, и рядом с ними незаслуженно забытых имён этого периода: Анна Ахматова, Марина Цветаева, Софья Парнок, Зинаида Гиппиус, Мария Петровых, Маргарита Алигер, Ольга Берггольц, Вероника Тушнова, Римма Казакова, Новелла Матвеева, Белла Ахмадулина, Юнна Мориц… В Германии – Эльзе Ласкер-Шюлер, которую литературные критики сравнивают по силе экспрессионизма с Цветаевой. В Польше Веслава Шимборская, ставшая в 1996 году лауреатом Нобелевской премии. Возвращая истину на круги своя, уместно вспомнить о том, что литературоведы называют Анну Ахматову и Марину Цветаеву поэтами. Столь высокой чести удостоена и Белла Ахмадулина – вдохновенный, изысканный мастер слова, по праву занявший заслуженное место в пантеоне русской поэзии. Факт, подтверждающий признание женской поэзии как равной среди равных. Поэты-женщины в русской литературе сегодня не просто присутствуют, но и в огромной мере определяют ее лицо, ее темперамент, сами пути ее развития. Русскую поэзию конца XX – начала XXI века невозможно представить без стихов Инны Лиснянской, Олеси Николаевой, Елены Ушаковой, Светланы Кековой, Елены Шварц, Ирины Ермаковой, Ольги Седаковой. В последние десять лет свои пронзительные, ни с чем и ни с кем не смешиваемые ноты внесли в этот хор голоса Веры Павловой, Елены Фанайловой, Ольги Хвостовой, юной Марии Кильдибековой.

Таким образом, понятие «женская поэзия», как и само определение «поэтесса», прошли долгий, сложный путь формирования и самоутверждения.

В этом сборнике под символическим названием «Певчий ангел» собраны русскоязычные поэтессы – наши современницы, разбросанные по всем уголкам планеты фрагментами единого целого, складывающегося в сложный, значительный, незаурядный пазл.

С их творчеством я познакомилась в первые годы молодого столетия, составляя поэтические сборники и листая страницы разных антологий. С некоторыми знакома лично. У каждой из них своя яркая индивидуальность и инструментовка поэтического звучания, свой образный ряд и самобытный поэтический стиль.

Но всех их, несомненно, объединяет, с одной стороны – превосходное владение русским языком, отвага в поиске новых художественно-выразительных форм и средств, верность лучшим традициям русской поэзии и с другой – любовь к жизни, активное в ней участие, неравнодушное отношение к миру, страстный, часто горький и печальный отклик на события, происходящие в нём.

Есть ещё одно интригующее, не случайное совпадение: многие из участниц этого сборника обращаются в своих стихах к образам ангелов. Разумеется, это символическое обращение, характерное для всех поэтов, некий художественный приём. Но именно это незримое присутствие ангелов наполняет содержание данного сборника особой доверительной интонацией, атмосферой духовности и исповедальности.

Стихи двух авторов – Ольги Бешенковской и Натальи Хаткиной – стали достоянием широко известной антологии русской поэзии «Строфы века» (составитель Е. А. Евтушенко). Обе безвременно ушли из жизни, оставив большое поэтическое наследие в современной русской литературе. Без них и этот сборник был бы неполным, ибо они – свидетели нашего времени, и подборки их стихов, будучи одними из самых ярких и впечатляющих в этой книге, являются к тому же достоверным историческим документом нашего времени. Увы, поэты уходят, но их творчество продолжает жить.

И продолжают писать в лучших традициях русской поэзии такие зрелые, талантливые, хотя и очень разные по стилю и жанру мастера слова, как Светлана Куралех (Украина), Светлана Чернышова и Ирина Аргутина (Россия), Анна Полетаева (Армения), Наталья Крофтс (Австралия), Тамара Сологуб-Кримонт (Израиль), Евгения Комарова и Марина Белоцерковская (Германия), Елена Данченко (Нидерланды)… Список можно было бы продолжить, но лучше сделай это сам, любезный читатель, открывая для себя новые имена окрылённых вдохновением современниц.

Каждая из них обладает волнующим, запоминающимся голосом. Трепетность, гибкость, особая душевность, благородство, пленительное благозвучие и красота присущи всем им, поэтому я не задавалась целью представить лишь самые сильные голоса. Интереснее было осуществить иную, более сложную задачу: показать каждый голос в его неповторимом, оригинальном звучании, пусть не всегда академическом, но трогающем чувства и пробуждающем воображение. Добавлю лишь, что мне, как составителю данного сборника, каждый из этих голосов дорог.

Женщины-поэты. Кто они? Представительницы слабого пола, дочери разных племён, рассеянные по всему свету? Жёны, матери, подруги, хлопотливые и заботливые хозяйки, на которых держится дом, семья, и которые в «громыханье пушек и кастрюль» не потеряли слух и не разучились петь? Сирены? Дивы? Музы? Или особые существа – в одном лице и музы, и поэты, получившие от ангелов «крылья в дар»?

А может, и сами они певчие ангелы? Летящие на землю с высоты «целители уставших наших душ»?[1]1
  Из песни Игоря Талькова.


[Закрыть]

Вглядись в их лики, вчитайся в их строки, вдумчивый, чуткий и наблюдательный читатель, и, быть может, истина о поющих ангелах откроется твоему зоркому сердцу. А насколько талантливы, проникновенны и неподражаемы их голоса – тоже судить тебе. Будь же внимателен к ним – вслушайся, благослови и пожелай им не терять певчего голоса и «строки высокого накала».

 
Поэты и ангелы
В чём-то похожи:
Не уживаются в стае,
Летают поодиночке…
Храни их Господь!
 

На этом можно было бы поставить точку, если бы не телефонный звонок, которого я ждала: знакомый голос отца Эрвина – так его называют в среде русской эмиграции – сообщил, что благословение отправлено…

Немецкий священник Эрвин Иммекус 19-летним юношей попал в 1943-м году на фронт. Не сделав ни одного выстрела, в первом же сражении был контужен и взят в плен, где, проведя несколько лет, выучился русскому языку, проникся любовью к русским людям и русской православной церкви. Вернувшись на родину, закончил в Германии высшую духовную семинарию и посвятил долгую свою жизнь беззаветному служению Богу и русской эмиграции. Убеждённый волонтёр, бессребреник, один из величайших гуманистов нашего времени, он долгие годы, пренебрегая опасностью, преодолевая серьёзные трудности и непредсказуемые препятствия на границах, оказывал гуманитарную помощь в России и Украине.

Недавно русская эмиграция отметила в Эссене его 90-летие. Встретившись с ним на юбилее, я поведала о готовящейся к выпуску антологии женской поэзии, и он дал сборнику благословение, текст которого – с глубочайшей благодарностью – привожу в заключение предисловия:

Во имя Отца и Сына и Святого Духа благословляю ваше желание нести людям свет и радость божественной музыкой поэтических строк! Да не иссякнет в вас удивительный источник вдохновения и дарования! Благословляю всех авторов этого сборника – женщин-поэтов, обладающих особым даром видеть этот мир и все в нем происходящее через призму поэтического вдохновения, остро чувствовать добро, зло и несправедливость, нежно любить сотворенную Богом красоту мира! Да благословит вас Господь!

Аминь!

Доктор теологии, священник Эрвин Иммекус

И с лёгким сердцем ставлю точку.

Татьяна Ивлева, Эссен, октябрь 2014

Светлана Куралех

Донецк

Куралех Светлана Степановна родилась 14 мая 1942 года в поселке Горном Саратовской области в семье служащих. Окончила строительный факультет Харьковского института инженеров железнодорожного транспорта (1964) и заочно Литинститут (1977). Печатается с 1966 года. Автор книг стихов: Вечерний визит (Донецк, 1978); Времена жизни (Донецк, 1983); Женщина с правами (Донецк: Донбасс, 1990); Стихи / Предисл. М. Гиршмана (Донецк: Кассиопея, 1999) и др. Печаталась в журналах «Донбасс», «Радуга», «Нева», «Студенческий меридиан», «Смена», «Сельская молодежь», «Колобок», «Гусельки». Переводит поэзию с немецкого, украинского, французского языков. Стихи Куралех переведены на английский, немецкий, польский, украинский языки.

Война

 
На солнце буйствуют протуберанцы,
и одержимые с огнём играют —
и на правителей встают повстанцы,
и города горят и умирают.
 
 
Уже не важно, кто кому уступит,
уже не важно, кто кого осилит
и кто кого полюбит и разлюбит…
Навылет ранена душа, навылет.
 
 
И жизнь любимая – как поле брани,
где пули во поле свистят шальные…
И хорошо, когда ты только ранен
и только ранены твои родные.
 

«Всё дрожит. Мы в подвалах сидим…»

Недолёт. Перелёт. Недолёт.

По своим артиллерия бьёт.

А. Межиров

 
Всё дрожит. Мы в подвалах сидим.
Артиллерия бьёт по своим:
то ли бойня идёт, то ли бой,
не понятно, кто свой, кто чужой.
День и ночь канонада слышна.
И растёт огневая стена.
И теперь может знать только Бог,
кто же первую спичку зажёг.
Недолёт. Перелёт. Недолёт.
По своим артиллерия бьёт.
Видно, крепко нас родина любит —
по своим артиллерия лупит…
И небесные сотни летят,
ни огонь им не страшен, ни град —
там присмотрят за каждой душой,
там рассудят, кто свой, кто чужой.
 

Венок октав
(попытка биографии)

1

 
Дорога до-ре-ми, дарованная мне…
Расстрелянный рояль, разбросанные ноты.
Растерянная скрипка. Сводки о войне.
Прощальные гудки – охрипшие фаготы.
Там, в маминой утробе, в самой глубине
Венок моих октав нашёптывал мне кто-то,
Насвистывал сквозняк в саратовском посёлке.
Ребёнок, Новый год и запах первой ёлки.
 

2

 
Ребёнок, Новый год и запах первой ёлки.
Куранты полночь бьют, и сын кричит мне: «Я-а!»
Зажатый кулачок моей коснулся чёлки,
Ребёнок просит грудь – бери, душа моя!
Смешались на столе пелёнки и заколки,
Конспекты и стихи. Счастливая семья.
Мы весело поём, мы на одной волне…
Миг сказочной любви – недолгий свет в окне.
 

3

 
Миг сказочной любви – недолгий свет в окне.
Тяжёлые плоды родительского сада.
Ах, надо б написать мне книгу о родне,
Я обещала маме – надо, надо, надо.
Что было, то прошло. Кто был, того уж нет,
И только старый сад и новая ограда.
Опавшая листва, засохшие метёлки.
Фаянсовый кувшин, разбитый на осколки.
 

4

 
Фаянсовый кувшин, разбитый на осколки.
Где родина моя, там сердце пополам.
Ушёл двадцатый век – остались барахолки
И кукольный сезон, похожий на «сезам».
А я – поэт без слов, я – нитка без иголки,
Я – цирк без шапито, я – гордая мадам.
Собака спит в углу, а муж в другой стране.
Соль, сжатая в щепоть, и чайник на огне.
 

5

 
Соль, сжатая в щепоть, и чайник на огне.
Жизнь ближе к эпилогу, время ближе к маю.
Стихи, как мотыльки, порхают в тишине.
Не стану их ловить – вдруг крылышки сломаю…
Бомжи металлолом приносят на спине,
Но вывеска в окне: «С утра не принимаю!»
Сочувствуют бомжам бабульки-балаболки.
Лязг брошенной подковы, грязные футболки.
 

6

 
Лязг брошенной подковы, грязные футболки.
Я памяти своей кручу калейдоскоп:
Галдёж на ипподроме, толки-кривотолки,
А я забыла страх, а я живу взахлёб.
Я растворяюсь в шёлке лошадиной холки,
И лошадь подо мной пускается в галоп.
Пегас – мой верный конь, жокей – мой лучший друг.
Симфония весны захватывает дух!
 

7

 
Симфония весны захватывает дух!
Масличная гора и звуки песнопений.
Святой Иерусалим – залитый солнцем луг,
В котором проросли библейские ступени.
И это ничего, что день горяч и сух —
Есть чистая вода и тень густых растений.
За стайками детей, за стайками пичуг
«До» рвется в небеса, рождая новый круг.
 

8

 
«До» рвется в небеса, рождая новый круг,
Сплетаются октавы, как молитвы в храме,
И тысячи ладов перебирает слух,
Чтоб музыка сливалась с вечными словами.
Есть музыка внутри, есть музыка вокруг,
Есть музыка от нас, есть музыка над нами.
И есть среди дорог в небесной вышине
Дорога до-ре-ми, дарованная мне.
 

9

 
Дорога до-ре-ми, дарованная мне…
Ребёнок, Новый год и запах первой ёлки.
Миг сказочной любви – недолгий свет в окне,
Фаянсовый кувшин, разбитый на осколки.
Соль, сжатая в щепоть, и чайник на огне,
Лязг брошенной подковы, грязные футболки.
Симфония весны захватывает дух!
«До» рвётся в небеса, рождая новый круг.
 

«Все холоднее на ветру…»

 
Все холоднее на ветру,
и время все неумолимей.
– Вы где?
– Мы в Иерусалиме.
– А вы?
– Мы там, где кенгуру.
А убиенные – в раю,
а незабвенные – в Нью-Йорке.
А я одна в глухом краю,
все стерегу свои задворки.
Ушла ночная электричка,
и кажется, что все ушло…
Я – бабочка-шизофреничка,
бьюсь о вагонное стекло.
 

Колыбельная говорящей собаке

Памяти Натальи Хаткиной

 
Набираю «cot.cot@net»…
Странно, что нет тебя на свете,
но собачий след ведет в интернет,
и я ищу тебя в интернете.
Как там? Легко ли по небу ступать,
плыть и струиться в колечках дыма?
Сладкое дело – в раю засыпать,
но колыбельная необходима.
Вздрагивают часы от каждого тик-така.
Лучшие годы вспыхивают, как спички.
Баюшки-бай, Говорящая собака!
Привет от Бабочки-шизофренички.
 

«Под музыку с небес слетает…»

 
Под музыку с небес слетает
докладная
неведомо кому, но в образе стиха:
позвольте доложить, что эта жизнь земная —
единственная жизнь безмерно дорога.
Позвольте доложить, что время ускользает,
что предвечерний сад как будто бы горит,
что если человек внезапно исчезает,
о нём ещё не раз листва заговорит.
 

Проводы в Германию

 
Пахнет садом Гефсиманским…
Не целуй через порог.
Может, с паспортом германским
будешь счастлив. Дай-то Бог.
 
 
Передай привет мой Гейне —
мне ирония сродни.
Что теперь топить в портвейне
наши прожитые дни!
 
 
Стул непроданный изломан,
и затоптан половик…
«Herz, mein Herz, sei nicht beklommen
und ertrage dein Geschick»[2]2
  Сердце, сердце, сбрось оковы и забудь печали гнёт. (нем.) Г. Гейне.


[Закрыть].
 

«Воспоминанье в стиле оригами…»

 
Воспоминанье в стиле оригами…
Бумажный олененок на окне.
Мне восемь лет. Я прижимаюсь к маме,
а мама прижимается ко мне.
 
 
Воспоминанье в стиле оригами…
Я рву стихи. Я пробую свести
все счеты и обиды между нами.
А мама шепчет: «Господи, прости».
 
 
Воспоминанье в стиле оригами…
Куда же ты пропал, олений след?
Как холодно. Я свечку ставлю маме.
Мне страшно быть должно. А страха нет.
 

Первая любовь

«Дни человека – как трава…»

(Пс. 102:15)

 
«Постой!» —
и холодок по коже.
«Постой!» —
и оборвется бег.
…Трава была нам брачным ложем
и на себя взяла наш грех.
 
 
Там, где довольно было взгляда,
ты все подыскивал слова,
а я подумала: «Не надо:
дни человека – как трава».
 
 
Травинку горькую кусая,
я знала все твои права
и по траве ушла босая…
Дни человека – как трава.
 

«Мне ангелы снятся и, кажется, нет им числа…»

 
Мне ангелы снятся и, кажется, нет им числа.
Которую ночь почему-то мне ангелы снятся.
Один охраняет от сглаза меня и от зла,
пока остальные в слепом коридоре теснятся.
 
 
Вот ангел второй застывает у чёрных дверей.
А третий прозрачным крылом заслоняет собрата.
Четвёртый мне на ухо шепчет: «Беги поскорей!»
«Беги поскорей…» – повторяет задумчиво пятый.
 
 
Куда мне бежать и о чём эта смутная речь,
возвышенный шёпот и трепет, намёки и знаки?
Зачем столько ангелов? Как я смогу уберечь
их бедные крылья в такой тесноте и во мраке?
 

Портрет художника

 
Художник – пилигрим, а может, шут бесстыжий…
«Да, живопись – свобода», – мне он говорит.
Но Господом к нему приставлен ангел рыжий,
который часто сам не знает, что творит.
И путается в красках замысел славянский,
а в доме нет еды уже четыре дня,
и кажется, вот-вот взорвется конь троянский,
и вспыхнет на холсте пурпурная резня.
На площади толпа гудит, как ипподром.
Нет, избранный сюжет не кончится добром.
На свежем полотне подрагивает охра…
Не трогайте рукой: Эллада не просохла.
 

«Сквозь яркую зелень – то синь, то сирень…»

 
Сквозь яркую зелень – то синь, то сирень,
какое цветов и тонов наслоенье!
Но если пейзаж повернуть набекрень,
то станет понятно мое настроенье.
 
 
Я жду, я меняюсь в лице каждый миг,
я злюсь, я стараюсь от слез удержаться,
но вот на аллее ваш образ возник
и стал постепенно ко мне приближаться —
 
 
и стал постепенно бледнеть антураж…
А сердце мое наполняется светом
по мере того, как прекрасный пейзаж
становится вашим прекрасным портретом.
 

«Двух убогих – тебя да меня…»

 
Двух убогих – тебя да меня —
Бог решил обогреть у огня.
– Что, мой ангел, уютно?
– Уютно.
Можно спать до утра беспробудно.
 
 
– Что, мой ангел, тепло ли?
– Тепло.
Дай твое поцелую крыло,
и ладони, и шрам у виска.
Жизнь, как видишь, не так уж горька.
 
 
Будем счастливы мы до рассвета.
Бог недаром сюда заглянул.
– Что, мой ангел, ты скажешь на это?
Нет ответа…
Мой ангел уснул.
 

Старая пьеса

 
Эта старая пьеса всегда современна.
Время действия – вечер, и он же – суфлёр,
место действия – комната, здесь же и сцена.
Вы готовы на выход, мой добрый партнёр?
Что ж, начнём. Положите мне руки на плечи…
Вот уже антураж стал едва различим.
Исчезает суфлёр – затянувшийся вечер.
Вы забыли слова? Ничего, помолчим.
 

Осетинские напевы

 
В том замке, старинном, огромном,
хозяин невесел бывает.
В собрании пьес многотомном
он все мои письма скрывает.
 
 
То в кресле он дремлет нескладном,
то к ужину мрачно выходит
в том замке, старинном, громадном,
где кошка сиамская бродит.
 
 
Там воздух пропах мандарином,
что зреет, на солнце пылая.
В том замке огромном, старинном
всего-то однажды была я.
 
 
Там горный пейзаж исполинский
от Бога пролёг до порога…
Там к ужину сыр осетинский
я б резала тоньше немного.