Текст книги "Диалоги снаружи и внутри"

Два пассажира

 
Два пассажира спорят, не давая
Друг другу досказать в трамвайном гаме.
Едва один откроет рот, зевая —
Другой туда уместится с ногами.
Два пассажира видных, как жар-птицы
На жердочке последнего трамвая.
Прикладываясь с горлышка к водице,
Оттаявшей у старого сарая.
И в череде невзрачных остановок
И в пепле остывающих моментов
Черпают мир ковшом из установок
Успевших запылится аргументов.
Два индивида в остром нетерпенье
Не соглашаются о сущности либидо
Живые образцы совокупления
Другими представителями вида.
 

Игра

Двор. Железный жираф. Зябко и тряско.

Этот меткий мороз снова целит в суставы и кости.

Невидимые футболисты то и дело поднимают пыль.

Деревья ведут неторопливую беседу:

1 – е д е р е в о:

Я полон внимания.

2 – е д е р е в о:

А если так?!!

И швыряет на стол лист с пятью заостренными

вершинами.

1 – е д е р е в о:

Нас не пугают злые погоды.

Не восклицать нам робко: «пальто бы…»

3 – е д е р е в о, пропуская ход:

Азарт хорош для молодых,

Мне надо фору, передых.

1 – е дерево, сбрасывая еще 2 листа:

Слушайте все, что я могу насвистеть на толстых и

тонких струнах.

Ветер усиливается.

1 – е д е р е в о:

Я пою.

2 – е д е р е в о:

Во вдохе – жизнь,

А выдох смертен

Шашлык Земли

Одень на вертел.

1 – й П р о х о ж и й:

О ветер, ветер, будь здоров!

И в барабаны бей ковров!

Деревья могут только тихать

А гонги временные – лихать.

3 – е д е р е в о, роняет тонкую ветвь с тремя желтыми листьями:

Душа глядится в кляксы луж

Я выиграл! – Козырный муж!

1-е дерево закатывается мелким хохотом листьев.

3 – е д е р е в о:

Сейчас, тогда, в любое время,

Слаба, беспомощна мораль, —

Что толку ставить ногу в стремя

Когда тебе кобылу жаль!?

2 – е д е р е в о:

Конец – всегда конец.

Вы слышите, где-то играет песня?

1 – е д е р е в о:

Трубы загробное мычалово

Милей, чем Юлия Началова.

3 – е д е р е в о, указывает 2-му на 1-е дерево:

Он милый парень, переливается черно-зеленым

в пробирке двора и водит хоровод созвездий.

2 – е д е р е в о:

Певец! Певец!

1 – е д е р е в о:

Я не больше певец, чем ветер, дождь или солнце,

чем волна, окатившая склон. Каждая песня что-

то значит. Без нее не полно существование.

Тишина – певец, без нее не было бы пауз, и все

звуки смешались бы в единый гул. Я не знаю, что

есть такого ценного у вас. Я Пою – равно – Я

имею.

И силой буйной кроны выбью

Сухую пробищу двора.

3 – е д е р е в о:

И что видно наверху?

1-е дерево:

Там птичий звон небесной пылью

Разносит в облаках «Пора».

2 – е д е р е в о:

Тускнеют солнечные нити.

Он был моим, теперь ничей.

Ладонь листа в кулак сожмите!

Казну оставил казначей.

Теперь казнит и строит козни.

1 – е д е р е в о:

Казнить надумал – так казни!

Только, чтоб не было возни.

3 – е д е р е в о:

Без боли – нет смерти.

Проверено! Верьте!

2 – е д е р е в о:

Так, значит, конец?

2 – й п р о х о ж и й:

Дворовый детский стадион

Что молодость – лишь слайды, клипы.

Она закончилась, как сон,

Раскланявшись со мной у липы.

Что здесь осталось? Только стужа,

Болезни, предвкушенье бурь.

Что бьет в нас изнутри наружу,

Мы бьем назад – снаружи внутрь.

2 – е д е р е в о:

Что слышу братья, слышу и немею —

В своем богатстве сам же погребен,

Кружба ворон над всем, что я имею,

И цвет листа уже здесь ни при чем!

Усиливается холодный ветер, начинается дождь.

2 – й п р о х о ж и й:

У каждого окна… нет, точно, у каждого окна —

предметы хвастовства одни и те ж. Оттого окна

сделались похожими друг на друга.

Да я и сам уже не могу понять, что такого особен-

ного сам в себе имею.

1 – е д е р е в о:

Этот человек – эквилибрист. Его страхуют фа-

келы и вертел. Он задается похвальными вопро-

сами.

3 – е д е р е в о:

Нет. Его черные пальцы никогда не лягут на

белые клавиши.

1 – е д е р е в о:

Чтобы подпрыгнуть – нужно оттолкнуться от

дна!

3 – е д е р е в о:

Он носит под одеждой труп.

1 – е д е р е в о:

Нельзя избавиться от болезни, не осознав, что

болен!

Я хотел бы посвятить ему свою песню.

2 – е д е р е в о:

О чем вы говорите!? Склон – полог! На нас уже

двинулась северная лавина!

1 – е д е р е в о:

Я имею то, что я пою. И больше здесь ничего нет.

Я пою для него.

2 – е д е р е в о:

Лес костенеет, ребра качаясь, трещат.

Вода стекленеет. Восход солнца – дощат.

1 – е д е р е в о:

Ты сгустил краску небесного холста. Все небо

затянуло.

3 – е д е р е в о:

Ш-ш-ш…

Лето уснуло.

3 – е дерево про себя:

Это случалось не раз и не два.

Что мы имеем —

В морщинах коры

Кольцами дыма вьется в года,

Конец и начало игры.

Инструкции к стулу

 
Где взять инструкций к стулу и чай Ван Гога?
В желтый стакан – искусственной бы заварки…
Последний десяток лет я сплю плохо
Неподалеку тут, в сине-зеленом парке.
 
 
Обычным служакой, вяло бреду со смены
В серых ботинках, стоптавших седое лето
В почте, не доставляющей перемены,
В поле подсолнухового рассвета.
 
 
Автопортрет не старится, там мне тридцать.
Я уже знал, как остается мало…
Мало цветов заблудится в море ситца,
Бросившись с нервной кисти на покрывало…
 

Короткий полет

памяти ШМ

 
Логичная клетка заполнена сажей,
Разряженный воздух и слезы сиделки,
Где в области сердца пахнет пропажей —
Я пью бессердечные посиделки.
 
 
Короткий полет видавшего виды,
Штурмующего закаты пилота;
Штурвал от себя и шлоки из Гиты
В колючую проволоку восхода…
 

Медный всадник

 
Пылится… нет, не местность – время
Мне отведенное. Торг неуместен.
Нога тверда, чтобы качать ей стремя,
А может, чтоб верней стоять на месте.
Я нагоняю пыль – оживший всадник,
Вонзивший шпоры в медь глухим ударом,
И стоны верст летят за виноградник,
Но как украсть дающееся даром!?
 
 
А суета повсюду: сбоку, сзади
Сопровождает от рождения до смерти,
И медный конь дрожит под весом клади
В стандарте карусельной круговерти.
Я сбился с времени и заблудился в датах,
Терять – пустяк, страшнее – оглянуться.
Я начался в истоке циферблата
Чтобы в конце пути туда вернуться.
 

Нет смысла ехать к океану

 
Нет смысла ехать к океану,
Достаточно взглянуть на небо,
Увидев в синем отдаленье
Воздушный флот и след за судном.
Нет смысла плыть по океану,
Ища глазами в дымке берег,
Довольно посмотреть – а нет ли
Вдоль неба фьордов горизонта.
А есть ли смысл смотреть на небо?
Не лучше ли его представить:
Безбрежность режут скрипом чайки,
Кораблик, пущенный ребенком
Безвольно вынесен на берег,
Горячей гальки хруст под влажной
Ступней коснувшейся прибоя
И облака далекий парус,
Подсвечен яркими лучами
 
 
И мы сидим с тобою рядом
Вверх обгоревшими плечами.
 

Она разговаривает со мной

 
Она разговаривает со мной, нежно смеясь
Кошками во ржи, высоковольтными проводами.
Незаметно любит меня, не ругаясь и не разводясь,
С кем бы я ни стоял, она всегда стоит между нами.
Сколько было потрачено ластиков и карандашей,
Сколько выпито, скомкано, выброшено и потеряно —
Она смотрит в глаза и обнимает меня за шею,
Она гораздо больше меня во мне уверена.
 
 
Она разговаривает со мной стихийными бедствиями,
Кем-то в погонах, превышающим полномочия,
Неисчерпаемыми причинами и последствиями
Она разговаривает со мной днем и ночью.
Можно сказать, что она бесконечно хороша собой,
И нескромно заметить – иногда мы с ней чем-то схожи,
Только каждую ночь она укрывает меня с головой.
Не обращая внимания на одежду и на мой цвет кожи.
 

Она

 
Она пришла и сказала…
Точнее, она сидела.
Возможно, что у вокзала,
Вряд ли что с пользой дела
 
 
Я ее не расслышал,
Как оказалось после…
Через полгода с лишним
Спали друг друга возле.
 
 
Молодость отползала,
Словно была случайной,
Что же она сказала —
Так и осталось тайной.
 

Отец

 
Болен отец, случается с каждым,
Материя – вещь неверная,
Встретил весну, как кукла в кровати,
Осень не встретит, наверное.
Вижу, как жизнь в унитазе смыта,
Вначале шальная и полная.
Лицо его словно бы не умыто,
Как карта больничная – желтое.
 
 
Что оставляет он, с чем уходит?
Буду грустить о нем.
Память найдет меня, как наркотик,
Чтоб проглотить живьем,
Кто-то уходит, кто-то приходит —
Схема, заезженная до дыр.
Если ли занятье привычней для плоти
Чем оставлять этот Мир..?
 

Ритм

 
Радость – глупит, жизнь – виноватит.
Снова опасность в обход опасенья…
Я через день говорю себе «хватит!»
И через два – меняю решенье.
Сердце с биением – разные вещи,
Как уверяют почившие в бозе —
Грань между «жив и уж нет» вряд ли резче
Грани меж «нет и не было вовсе»
 
 
Жизнь – суть театр и поданный ужин
Есть декорация к скуке итога,
Сыграна роль, мне больше не нужен
Ни собеседник для диалога
И ни замешанный смысл на драме
В доме построенном сикось-накось
Я пережеван углами – ртами
И ты, войдя ко мне – обозналась.
 

Работенка

 
Иногда поэтам подворачивается работенка
Не особенно чистая, но поэты не выбирают.
Периодически кто-то ждет от них ребенка,
Ну и вообще бытовые трудности напирают,
Поэты – не обыкновенные эгоисты,
Отличаются многим от большинства живущих.
Они не торгуются, когда предлагают триста,
И легко отстраняются от предложений пущих.
 
 
В жизни без толка им мало что интересно,
Ценно одно лишь время, как ресурс невозвратный
И поэтому с ними заговорить неуместно,
Даже если они проживают у вас в парадной.
 
 
К слову сказать, жить с ними – невозможно
Себе на уме, как правило, выпивохи
И девианты, врывающиеся безбожно,
Как мотыльки, в ночное окно эпохи.
 
 
Это же можно заметить про публицистов,
Лучших художников, скульпторов, музыкантов,
Немного танцоров и иногда артистов,
Впрочем, скорее гениев, чем талантов.
 
 
Что, запугал? Не думайте, их немного
Ну и они, как правило, нелюдимы,
Если однажды вас с ними сведет дорога,
Не привлекая вниманья, пройдите мимо!
Или рискните и, перейдя к обману,
С ними ведите речь про любовь и бренность,
Может быть, это послужит тогда роману,
Песне, а может, фильму про современность.
 

Смешной музыкант

 
Смешной музыкант на маленькой сцене
Дергает скрипку за нежные части.
В горячим экстазе, упав на колени,
И звуки, рожденные органом страсти,
Влетают в немые слои подворотен,
И взломанных пылью ушных полуарок,
И сходят цвета со старинных полотен
На занятых милой зевотой кухарок,
Свой день начинающих возле конины
Отборного сорта и даже довольных
Своим превосходством над плотью скотины,
Не зная мелодий, кроме застольных.
Но звуки запнулись вагоно-трамвайно
Извытые, как в лихорадке озноба
И слесарь, возникший на сцене случайно
Клянется кухарке в любови до гроба.
Смешной музыкант безликий и хрупкий
Как будто очнувшись в центре арены,
Неловко шагал и вытягивал руки
Вперед, чтоб ощупать отвесные стены.
 

Ты

 
Ты облачилась в черное и стоишь,
Словно сам секс в человеческой упаковке.
Там, где кругом только мертвые скаты крыш,
Ты куст жасмина, раскинувшего головки.
 
 
Как я могу отдалиться? Пространство – жжет!
Ты мне нужна, как Фаусту Мефистофель.
Ты тем прекрасней, чем утонченней лжет
Твой искушенный рот и арийский профиль.
 
 
Я унижаюсь, дикая Бовари,
Ты шевелишь губами и все по новой…
Нет! умоляю, только не говори!
Все уже сказано… Бродским и Полозковой.
 

Полнолуние

 
Шок от удара ладонью по голове рождает музыку губ,
Эхо шагов вторит крику, обрушенному на асфальт,
Оглохший и липкий от снега, где низкие ноты труб
Рассыпаны в петлях следов, троих разбегающихся. И альт
Пытается поддержать рассеянный, еле слышный ритм,
Но немота превращается в жилах города в снегопад,
Над небом, венчающим верх колодца и алгоритм
Музыки бездыханности жителей, волокущихся наугад,
В поисках подворотен, чтобы уткнуться белками глаз
В отражение ужаса, направляющих взгляды вскользь,
Но охрипшие репродукторы вдруг разносят
лохмотья фраз,
Серые, с лицами первых встречных,
продолжают идти врозь.
 

Вечерняя виолончель
Ольга Челюканова. г. Москва

Родилась в Приморье.

Окончила Литинститут имени А. М. Горького.

Член СП России.

Живет в Москве.

© Челюканова О., 2015

Звучит беллиниева «Каста дива»

Существует гипотеза о взрыве сверхновой как о стимуле зарождения жизни из неживой материи.

 
Звучит беллиниева «Каста дива».
Рождается сверхновая звезда.
 
 
Внизу зияет океана грива
И лязгают земные поезда.
 
 
Пока прельщают нас иные дива
И держит тяготения узда —
 
 
Звучит беллиниева «Каста дива».
Рождается сверхновая звезда.
 
 
Но отблеск гармонического взрыва
Еще падет на эти города.
 
 
Звучит беллиниева «Каста дива».
Рождается сверхновая звезда.
 
 
Огонь животворящей катастрофы
Уронит свет на каторжные строфы,
На спелых философий сок
И на сухой безжизненный песок…
И все предстанет просто и правдиво.
 
 
Звучит беллиниева «Каста дива».
 

Песочные часы

 
Набросьте плащ иллюзии сверкающий
На груду безобразнейшего хлама…
Тончайшей амальгамой целомудрия
Покройте крови алчущие зевы…
Завесьте золотыми словесами
Испод поступков и изнанку помыслов…
Прекрасными и чистыми устами
Целуйте ненавистные уста!
 
 
Перейдена черта. Перейдена черта.
Безмерно и всемирно мы устали.
Да отдадимся Замыслу и Промыслу —
Слепой Фемиде с вознесенными Весами.
Да огненным мечем разящей девы
Отсекновенно будет суемудрие
Пред величавой колоннадой Храма,
Где поздно согрешать. И поздно каяться.
 

Разделение

 
Мир прост, как весенняя песня синицы.
Но в сердце втыкаются черные спицы.
Мир чист, как вода из веселой криницы.
 
 
Но в сердце втыкаются красные спицы.
Мир светел и ярок. С ним хочется слиться…
Но в сердце втыкаются белые спицы.
 

Париж

 
Авантажный шансонье
Там поет шансоны.
И субтильный шампиньон
Падает в бульоны.
Там салаты-оливье
Кушают мадамы.
Там гарсоны, кутюрье
И шершеляфамы…
И с улыбкой анаконды,
Пожирающей сердца,
В Лувре там парит Джоконда.
Без начала…
Без конца…
 

Песня

 
Ветер клонит вереск. И листья кружит.
Наступает миг – ни вечер, ни день.
Как он мал и тесен. И как он велик!
Необъятный миг, говорящий истину мне…
 
 
Это просто осень. Причуды дождя.
Это старый вальс… И блеск витражей…
В синих фонарях полоски огня…
Ты ступаешь тихо. Присаживаешься тесней.
 
 
Будем говорить мы о том, чего нет.
О волшебных снах и странных словах.
И встают картины. И гаснет рассвет…
Гаснет – не зардевшись, чтоб миг навечно продлить…
 

Гамлет-Гамлет. Так оно бывает…

 
Гамлет – черный кузнечик замученный
Монолог произносит заученный.
Розенкранцы-то с Гильденстернами
Притворяются псами верными —
Однокашники-стукачи.
 
 
Не прогневайся. Помолчи…
 
 
Гамлет – белый кузнечик замученный,
Весь интригами перекрученный…
 
 
А друзья – укатили в Англию.
Надо думать, их ждали там.
 

 
Гамлет-Гамлет. Так оно бывает —
Бедный, сумасшедший тугодум
Свой сушеный Виттенбергский ум…
Видите – как рыба, разевает
И безмолвие зияет в нем.
И горит мучительным огнем.
 
 
Гамлет-Гамлет. Так оно и будет.
Лучшее горючее сгорит —
А предатель правит и царит.
В мире не прибудет —
Не убудет.
Не пробудит
Мир не месса Баха,
Не твоя крахмальная рубаха,
Где твоя отравленная кровь.
Разве, говорят, – одна Любовь…
 
 
Гамлет-Гамлет. Так оно и было.
И в твоей и в нашей стороне —
Словно по натянутой струне.
Молодым, талантливым – могила.
Остальным – немного погодя,
Тусклые итоги подведя.
 
 
Тишину с висков своих сотри.
Стой у рампы и на нас смотри.
 

 
…Сначала ты немножечко Офелия,
Потом, уже по-крупному, Гертруда…
И снова после тяжкого похмелия
Очнется новоявленный Иуда.
И посреди стукачества и блуда,
И напрочь оболваненного люда
Не будет Чуда. Не взмахнуть крылами.
Давно б рукой на все махнули,
Но, слышишь, там, в тени и гуле
Веков отшедших
Лишь голос ясноразличимый.
И распадаются личины
И гениев, и сумасшедших.
И лишь собой становятся они.
 
 
«Элои, Элои, ламма савахфани?»
 

Камень

переложение из Леонардо

да Винчи, 1494 г.

 
Камень отменной величины,
Недавно вышедший из воды,
Возлежал на высоком месте
У приятной рощицы,
В окруженье цветов и трав.
От прекрасных их красок устав,
Он увидел тех, кем мостятся площади.
Там, внизу лежали они. Их много.
Собой они вымостили дорогу.
 
 
И наскучили камню травы,
И плакучие эти нравы,
И сей камень решил низринуться,
Чтобы к братьям своим придвинуться,
Чтобы стать таким, как они.
Вот на чем закончил он дни —
Легкомысленно убежал,
Средь желанного общества пал.
 
 
Он лежал и страдал жестоко
От звенящих подков железных,
От колес тяжелых повозок
И от путников нелюбезных,
Что его пинали ногами.
 
 
В беспрестанном шуме и гаме,
Весь в грязи, во прахе, в навозе,
Он порою приподнимался
И к высокому месту покоя
Его тщетный взор обращался.
 
 
Подобное случиться может с тем,
Кто от уединенных созерцаний
Сползал в бессмысленную горечь дел,
И городов, и зол, и толп, и тел.
 

Лишь о ней…

 
Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
 

А.С.Пушкин

 
Лишь о ней, все равно – лишь о ней, —
О прельстительной, о проклятой,
Среди роз и среди камней
От рассвета и до заката!
Лишь о ней, навек и на миг,
О навязчивой, неуловимой,
Пирамиды прекрасных книг
И в глуши цветок нелюдимый!
Лишь за ней паденье и взлет,
Милосердие, вожделенье.
По следам золотым ползет
Пре-ступленье.
Что она – свобода иль плен?
Что она – награда иль кара?
Возрождение или тлен?
Райский свет или мрак Тартара?
Лишь о ней хочу говорить,
Иллюзорной ли – настоящей…
Лишь ее хочу подарить:
Потаенную ли, – парящую.
Лишь о ней, все равно – лишь о ней,
Лишь о ней говорить хочу.
Среди роз и среди камней
Возжигаю свечу.
 

Садик

 
Порою кажется, не без резонов
И к неминуемо большой досаде,
Что девственные джунгли Амазонки —
Всего затоптанный больничный садик…
 
 
И, кажется, весь мир – больничный садик.
В нем тихо все болит-живет.
Белейший доктор выйдет из засады
И в желтоватый корпус позовет…
 

Звезда

 
Непостигаемо прекрасна,
Горит над городом звезда.
Она прельстительна и властна
И не погаснет никогда.
В края надмирные, иные
Ведет высокие умы.
Ее лучи пронзили ныне
Броню трагическую тьмы.
 

Глубокая река

 
Тысячелетья, о, ты говоришь с небом.
Глубокие тайны охраняешь ты.
Ты говоришь с небом.
 
 
Тысячелетья, о, небо в тебя впадает.
Скользишь по равнинам, многомудрая.
Небо в тебя впадает.
 
 
Тысячелетья, о, плавно несешь воды.
Доставь эту лодку в край спокойствия…
Плавно несешь воды.
 

Темно-красное танго…

 
Темно-красное танго нагнало меня накануне,
Раствориться велело. Затем приказало: держись!
Удивляла меня золотой простотой полнолуний,
Журавлиною жалобой – новорожденная жизнь.
 
 
Открывала мне двери, в которые страшно стучаться.
Зажигала лампады, которые не затушить.
Называла по буквам заглавные признаки счастья.
Я шептала за ней только слово короткое – «жить».
 
 
Обдавала меня соляными волнами морскими.
Овевала ветрами, огнями сжигала, любя.
Поверяла нетленные тайны и слухи мирские.
Против воли своей – я опять понимала себя…
 

Novella

 
Асфальт. – Улики, следы и блики.
Обманчив шквальный панелей штиль.
Урбанистические улыбки.
Неотоваренных грез утиль.
 
 
Подъезды-бары-рекламы-фары…
И пары, пары – плывут подряд!
Остерегающе вальтасарам
Намеки огненные горят.
 
 
Модификации одиночеств…
В оконных рамах – миров ряды,
Морфей и морфий пиров непрочных,
Едва глядящих из ерунды.
 
 
Бледнел неон. Такова природа.
Все ближе утро. И вот, и вот
Сквозь облака сероводорода
Сереет города кислород.
 

 
Кто-то крадется каинно. Кто-то авельно ластится.
Кто, как все геростраты, производит растраты…
А иной – твердокаменный, да задавлен напастями!
Кто-то – строит шалаш… Кто-то – метит в палаты.
 
 
Не хочу ничего! Только чистого воздуха.
Не хочу ни советов твоих, ни напутствий.
Надоело летать и довольно наползано.
Мне бы – просто шагать; мне бы в радость —
споткнуться!
 
 
Не хочу ничего, только дайте обрывочек
Этой блеклой лазури, печальной и немощной…
Что поделать с собой в диких дебрях привычного?..
Мое Море колышется, шепчет во тьме ночной!..
 
 
Что поделать с собой? Ничего не поделаешь…
Признаю. Отступаю. Спокойно и плавно я.
А потом – устремлюсь в это синее… белое…
Пожелайте теперь мне счастливого плаванья!
 

Поцелуй Гермины

 
Каменеющий,
Связанный ты по рукам и ногам,
Как Татьяна Египетская
Из статьи незабвенной Белинского.
Я – не Пигмалион.
Но тебя – не отдам.
 
 
Нужен новый Роден,
Чтоб по новой родил,
Чтоб отсек от тебя скорлупу,
Чтоб тебя расковать рисковал…
 
 
Галатея моя ты,
Но рода мужского. Ого.
 
 
Галатея моя, золотая,
О, проснись-пробудись,
Расколдуйся – целую, как надо,
Как во всех знаменитых финалах,
Когда разрушаются капища, скопища зла
И, напротив, в сиянье лучей,
Восстают до небес колоннады,
Очевидно, как я понимаю, – добра…
 
 
(Тут и в трубы трубят,
И врата отворяют,
И чудовища облик чудовищ
Теряют.)
 
 
Галатея родная моя,
Мне галантно подай лимонада,
Я так голодна…
 
 
Не скрывай от меня
Свой удушливый ужас
Перед новой судьбой,
Перед новой борьбой.
 
 
О, мужчины умеют и любят бояться.
Сядем. Поговорим. Обойдется. Помаду утри.
 

Памятник курящему

 
Он курил на ветру вокзала.
И одежды его терзало.
 
 
Улетел продувной кепон
Без особых к тому препон.
 
 
Человек лишь следил вполглаза
Чтобы курево не погасло.
 
 
Улетело пальто в рассрочку.
Ну и ладно. Поставим точку.
 
 
Он от ветра лицо схоронил, —
Сигарету оборонил.
 
 
Улетели очки, пиджак.
Ничего. Проживем и так.
 
 
Он лопаткой сложил ладонь,
Защитить последний огонь.
Улетел носовой платок —
Вслед за поездом – на восток.
 
 
Он курил на ветру в затяжку.
Беззащитно-бела рубашка…
 
 
Он курил на ветру вокзала,
Оттого, что Тебя умчало.
 

«Цыганка по двору бродила…»

 
Цыганка по двору бродила.
Глазами жаркими сверкая,
Цыганка душу бередила,
Не молодая, но такая…
Звезда холодная горела.
Лучами мертвыми живила.
Душа цыганки пела, пела…
Лучи холодные ловила.
Когда упала навзничь песня,
Цыганка очи опустила.
Когда осталось только «если» —
Лучи холодные ловила.
Цыганка душу бередила.
Лучи холодные ловила.
А может, грела, да горела?
Но до конца цыганка спела.