Текст книги "Каталог проклятий. Антология русского хоррора"

– Хорошо вам тут одному, наверное, – разговорился Димон, наевшись. – У меня вот мечта – подзаработать, уехать в деревню. Подальше. Чтоб вокруг ни души… Вам, смотрю, и деньги-то не особенно нужны.

– Пенсию получаю, покупаю кой-чаво. Спички, всякое по мелочевке. Хватает… Вкусное сало?

– Еще какое!

– Во-о-о-о-о-о-от! Дед Тимофей умеет!

– А что за животное тут ревет постоянно? – сменил тему Димон.

– Вот это? – спросил дед. Снаружи донесся рев – как будто по команде старика.

– Ну да, – растерянно отозвался Димон.

– А, не знаю, – отмахнулся Тимофей Иваныч, отводя взгляд в сторону. – Зверь какой-то ходит. Бывает, спать мешает.

– Не нападал на вас?

– Не. На глаза не показывается. Мал клоп, да вонюч, как говорится… А ты своим друзьям по етому свому… как его… сотовому звонить не пробовал?

– Тут сети нет. Не ловит.

– Хреново дело, браток. За три часа уж сто раз бы вернулись, кабы могли.

У Димона внутри росло черное отчаяние. Вот бы распахнулась дверь, и на пороге появились друзья – все трое. И нашлось бы какое-нибудь смехотворно простое объяснение их долгому отсутствию…

– А как эта деревня называется? – поинтересовался Димон.

Тимофей Иваныч выдержал паузу.

– Три Лица.

– Странное название.

Старик пожал плечами.

– На Урале таких пруд пруди. Вон, Пять Сычей – не странное?

– Не знаете, почему так называется?

– Знаю, конечно! Я ж тута коренной. У меня и мать с отцом, и дед, и прадед – все сотсюда. С Трех Лиц. Я последний. Все померли да поразъехались. – Казалось, старик хотел увильнуть от ответа на вопрос.

– Так почему Три Лица? – настаивал Димон.

Тимофей Иваныч зыркнул исподлобья.

– Снегопад кончился, – вкрадчиво произнес хозяин, покачивая головой. – Самое время поискать твоих ребят.

– Расскажите все-таки сначала про Три Лица, – попросил Димон подрагивающим голосом. Он тянул время. Даже мысль о том, что его друзья попали в беду, не смогла подавить желания отсидеться до утра в теплом домишке. Выходить в колюче-холодную тьму – туда, где ревело неведомое животное, – нет уж, дудки!

– Ну, раз просишь, – нехотя согласился дед. – В общем, Три Лица – это вроде как местный злой дух. Есть про то старый уральский сказ – еще с древних времен. Когда еще русские сюда не то что не явились порядки свои скотские наводить, а знать не знали про такое место – перьмь. Три Лица – огроменная толстая баба в шубе из лоскутов человечьей кожи. У ней одна большущая башка, а лица целых три – тех, кого она сожрала последними.

– Сожрала? – отупело повторил Димон.

– Ага. Если трое путников забредут в ее логовище в чащобе, она их сожрет, кости дочиста обглодает. Если больше или меньше – не тронет. Мне бабка моя сказывала маленькому, как трое ейных подружек в лес пошли. Дело было в пору бабкиного детства. По ягоды, значит, собрались. И бабка моя с ними должна была. Да не пошла – по дому мамке надобно было помочь. Девки пропали, сгинули. Искали их всей деревней. А потом мамка да папка одной вернулись домой какие-то пришибленные да разговаривать совсем перестали. Месяц молчали, а потом языки у них все ж развязались. Сказали, будто встретили они в тот день в лесу огроменную бабу в шубе из голой кожи. Она к ним башку повернула – а там три лица. То были лица пропавших девок. Баба на родителей шестью мертвыми глазьями зыркнула, развернулась да исчезла. Вот так-то. А еще – это уже на моей памяти – в тридцать седьмом была история. Тута ж у нас, в Перьмском-то краю, одна сплошная зона. Лагеря, лагеря, лагеря. Беглых зэков тьма тьмущая. Вот так трое с ближней зоны сбегли да дотопали до тутошних мест. Зашли в деревню нашу. Хотели обобрать одну старуху, да та прикинулась – мол, ей их жалко. Сама отдала все съестное, что у ней было, тряпки какие-то тож, пожитки. И указала, какой дорогой идти. Знала, ведьма, где баба Три Лица живет. На следующий день пошла в лес – вернулась с узелком, что сама собрала беглым зэкам. Вот. А еще лет эдак тридцать назад забрели сюда трое туристов – два парня да девушка. Комсомольцы, энтузиасты, студенты, мать их налево, тьфу! Место для большого слета, говорят, разведывать. Ну, их кто-то в шутку и послал по тому ж маршруту, что бабка отправила беглых зэков. Никто их больше и не видал с тех-то пор. Нашли только вещички в крови. Видать, угодили прямиком в логовище бабы Три Лица. Во как бывает.

– А вы сами в эту бабу Три Лица верите? – спросил Димон, нервно сглотнув.

– Да кто ж знает, есть она или нет, – уклончиво ответил Тимофей Иваныч. – Я-то сам не видал… Ну что, пошли твоих искать? – он встал из-за стола, взял старую фуфайку и швырнул Димону. – На, надень, а то замерзнешь. И топор вот возьми. Ежели какой опасный дикий зверь – промеж глаз ему садани, не тушуйся. Крупных тута быть не должно. Волки, медведи – все перевелись давно уж. Мож, собака какая, не знаю. У меня-то руки уж слабые, я не замахнусь как надо. А ты молодой, потянешь. Пошли.

Димон кое-как напялил на себя фуфайку и удивился, увидев на ней грязный, вытертый номер лагерного заключенного.

Взял топор.

Тучи рассеялись, взошла луна. Неземной свет отражался от полотняно-белого снега. Лес, пригорки, валуны – все подернулось пленкой синеватого свечения.

Издали послышался отрывистый рев.

– Вот видишь, – сказал Тимофей Иваныч. – Та зверюга нас сама боится как огня. Аж вон куда ноги унесла. Пошли.

Они двинулись по просеке. Лес молчал. Только хрустел под подошвами свежий снег, хрипло дышал старик, да безответно звал друзей Димон. Рев тоже временами слышался, но с каждым разом все дальше.

Они долго брели, утопая в снегу, – пока местность не пошла под уклон. Лес сгустился. Просека превратилась в едва заметную тропку.

– Вот, видать, где-то тута они и заплутали, – сказал Тимофей Иваныч. – Если ты не местный и очутился в такой чащобе, сразу назад повертывай. Эт я тут каждую травинку знаю, а вы… – он махнул рукой, гневно сплюнул в снег. – Э-э-э-э-эх! Дрочилы городские!

Вскоре в чащобе показалась поляна, посреди которой громоздился серый валун в шапке из снега. Его окружили несколько елей – стояли как язычники вокруг идола.

– Давай-ка наверх взлезем, – промолвил старик. – Соттуда окрест получшей видать.

Они обогнули валун, за которым прятались еще два помельче; взобрались по уступам наверх. На самом высоком месте росла одинокая ель. Снег под ней был в брызгах свежей крови. Повсюду – дочиста обглоданные кости и ошметки одежды.

– Вот те раз, – озадаченно брякнул старик.

– Что это?! – воскликнул Димон. Внутри у него снежным комом росла паника.

– Друзья твои – вот что, – сварливо бросил Тимофей Иваныч.

– Кто… кто мог…

– Да я почем знаю.

Димон задыхался. Его захлестнула волна животного страха.

– Дай-ка топорик сюды, – приказал дед. Димон, словно робот, протянул ему топор.

Тимофей Иваныч подошел к ели, уселся на корточки спиной к спутнику и принялся что-то делать. Димон тупо глядел перед собой. В голове не было ни одной внятной мысли.

– Трое их было, говоришь? – произнес дед, не оборачиваясь.

– Трое, – бесцветным голосом ответил Димон.

– Эт зря. На какую тропинку, говоришь, вы у развилки свернули, ежели слева считать?

– На третью.

– В какой дом, ежели считать слева, заглянули погреться?

– В третий.

– Сколько тут валунов?

– Три.

– Сколько я табе историй нынче рассказал?

– Три, кажется.

– Твоя правда, малец.

– И что?! – паника уступила место раздражению. – Не верю я в эти ваши хреновы сказки! Вы ЗНАЕТЕ, кто их убил!

– Хе-хе! – недобро усмехнулся дед.

– Чего смеетесь?!

Димон сжал кулаки и двинулся к старику. Тот поднялся на ноги – словно пружина распрямилась.

– Ты погоди, сынок, – сказал Тимофей Иваныч, все еще не оборачиваясь. В руке он сжимал топор. – Не торопись. Некуда табе торопиться.

Димон остановился в растерянности: дедов голос звучал слишком спокойно. Настолько невозмутимо, что пугал.

– Я табе не сказал кой-чаво про бабу Три Лица. Когда ей надо, она может человеком прикинуться. Легче легкого. Ну и на всякие другие чудеса горазда.

Старик стал расти, разбухать – пока не сделался почти в два раза выше Димона, а заодно и в несколько раз шире. Раздался тугой щелчок. То лопнула дедова обескровленная оболочка. Кучей тряпья и сухой кожи она упала на снег.

Великан, одетый в шубу из желтоватого материала, стоя спиной к Димону, издал отрывистый рев – тот самый. Повернулся неспешно.

Из отороченного выдранными с корнем человечьими волосами капюшона выглядывал кусок красного мяса, а из него высунулись три лица. То были лица убитых друзей – посинелые, мертвые. Три рта одновременно раскрылись, словно приводимые в движение внутренним механизмом.

– Вот и ты попался, – произнесли в унисон три жутких голоса.

– Вы… ты же… ты же сказал… сказала, что… – Димон тщетно пытался собрать в кучу расползающиеся слова.

– Что нападаю на путников, только когда их трое? Так то ж в сказе. А так-то и на одного могу. И на пару. И на четверых… А ты, никак, по правилам захотел? – с усмешкой полюбопытствовала баба.

Не в силах выдавить ни звука из пересохшего горла, Димон закивал – авось пронесет.

Баба Три Лица подняла топор, казавшийся в багровой лапище детской игрушкой, и произнесла своими леденящими кровь тремя голосами:

– Что ж, уболтал. Будь по-твоему. Топориком немножечко поработаю – станет тебя не один, а трое. Тогда и съем. Все по правилам. По сказу. Как ты просил. Тут уж не серчай.

Вадим Вербицкий

Ужасный жребий

События, о которых пойдет речь, можно без преувеличения отнести к удивительным и в высшей степени заслуживающим внимания любителей макабристики… да и в принципе, всего пугающего и потустороннего. Но только лишь с одной стороны. С другой же, они воистину ужасны и, определенно, могли повлечь за собой непоправимый ущерб моей психике или даже окончательно свести с ума. По правде говоря, они не прошли для меня бесследно, навсегда поселив в душе моей страх перед ночным небом, когда оно усеяно мерцающими звездами. Ведь я видел то, что не предназначено для глаз обыкновенного смертного человека.

Прошел уже без малого год, а я все еще не способен отделаться от мучительного опасения, что где-то среди толпы, может быть, на шумном рынке или в глухом переулке мне снова повстречается одна из проводниц таинственного поезда. Тогда, вне всяких сомнений, я брошусь бежать сломя голову, только бы скрыться от этих безжизненных глаз и никогда больше не слышать ее нечеловеческий голос. Несомненно, все эти непрекращаемые, изводящие меня страхи являются следствиями глубокой психической травмы. Я точно знаю, что дни мои сочтены и все, что мне пока остается, это находить ложное и непродолжительное успокоение в алкоголе и сильнодействующих успокоительных.

Данный рассказ описывает все, что со мной произошло, вплоть до того момента, когда я обнаружил себя на пустыре в пятистах километрах от родного города – обнаружил себя лежащим на сырой почве, вдали от железной дороги, к великому сожалению своему, не утратившего подробных воспоминаний об ужасном черном поезде и о последних страшных словах той чуждой твари из неведомых областей вселенной.

Откуда выехал поезд, и в котором часу он начал свое движение по четвертой железнодорожной ветке, остается для меня загадкой по сей день. Впрочем, я бы ни за что не осмелился сорвать покров с этой ужасной тайны. Мне только известно, что первым пунктом отправления, где ужасный черный состав из девяти вагонов распахнул свои скрежещущие двери, была станция "Восточная", первая остановка при въезде в город.

Это было сырое холодное утро, в сером небе кружили снежные хлопья, которые таяли еще в воздухе и оставляли на асфальте мокрые пятна, словно от крупных капель дождя. Ветер гудел в проводах высоковольтных линий, тянувшихся вдоль железнодорожных путей. Над головами ожидавших электричку людей эхом разносилось трескучее карканье ворон. На покореженных, выщербеленных шпалах темнели комки бурой глины, а среди них в живописном изобилии валялись куски кабелей и прочий мусор.

Начало рабочей недели ознаменовалось приходом ночных заморозков и первым снегом. Прошли Рождественские святки, и праздничные настроения будто сдуло этим леденящим, промозглым ветром. Люди были мрачны и угрюмы. Разглядывая их по своему обыкновению, я удивлялся, насколько удручающе гармонировали их одинаково хмурые лица и мрачные насупившиеся фигуры с наступившим ненастьем и окружающей серостью, словно станция "Восточная" наполнилась призраками, обреченными пребывать здесь в вечном ожидании своего поезда.

Меня всегда завораживал вид ретроспективы железной дороги, наводящий на представление о неком пути в пугающую неизвестность. Как будто там, в недостижимо отдаленном месте, где сужается пространство, а время, точно застывшая в полете капля воды, есть нечто недоступное пониманию человека. В той нулевой точке, где сходятся воедино три оси физического пространства, быть может, существует некий неведомый фактор, непостижимый нумен… Давая, таким образом, волю воображению, я представлял пульсирующую червоточину, являющуюся чем-то вроде пространственной аномалии, или своего рода окна, сквозь которое можно было бы заглянуть в иной мир. С необыкновенной внутренней дрожью я думал о том, что могло скрываться от наших глаз за пределами известной действительности. Неизреченное священное "нечто" или же неописуемый космический ужас, столь возлюбленный Лавкрафтом? В конце концов я заключил, что едва ли нашел бы в себе смелость посмотреть за завесу измерений.

Пребывая все еще под впечатлением собственных макабрических размышлений, я отошел от края платформы, потянувшись в сумку за пачкой сигарет, как вдруг услышал протяжный гудок. Сначала я решил, что это был всего лишь отдаленный шум ветра в проводах, поскольку до прибытия электрички, согласно расписанию, оставалось не менее четверти часа. Но потом я заметил, что звук этот насторожил не только меня. Большинство людей, которые явились на станцию столь же рано, стали подходить к краю платформы, пытаясь высмотреть приближающуюся электричку. И я в свою очередь опять устремил взгляд в серую бездонную даль железнодорожных путей. Но ни единого признака того, что электричка находилась на том расстоянии, что соответствовало бы сигналу, который к тому времени прозвучал уже совершенно отчетливо, я не обнаружил. Я посмотрел в противоположном направлении, но и там ничто не свидетельствовало о ее приближении. Подобное недоумение я увидел на лицах окружающих меня людей, число которых возрастало с каждой минутой.

Какая-то старуха со сморщенным лицом поднялась со скамьи и демонстративно перекрестилась. Кто-то из толпы над ней посмеялся, а она тем временем судорожно шевелила губами и опять размашисто накладывала на себя крест. Перекрестившись трижды, она вдруг обвела всех испуганным взглядом и скрипучим старушечьим голоском вымолвила:

– Не та электричка… не вздумайте сесть!

Конечно, слова ее никто не принял всерьез. Чокнутая, – подобно остальным, решил я и снова стал выглядывать поезд.

Следующий сигнал прозвучал так громко, будто поезд подъезжал к станции. Задрожала земля. И вместе с тем стал явственно слышен стук колес и пронзительный скрип тормозов. Но к всеобщему изумлению, самого состава было все еще не видать.

Меж тем старуха что-то непрерывно бубнила. Потом она осенила воздух крестным знамением, как бы обращая его на стоявший на платформе народ, и поспешно засеменила прочь. Через полминуты она потерялась из виду. Теперь я жалею, что не последовал ее примеру.

Ошеломленные люди разводили руками и обменивались испуганными взглядами. Шум подъезжающего состава и дрожь под ногами свидетельствовали о том, что электричка прибыла на станцию, но ее все еще не было видно.

Именно в тот момент, когда раздался металлический лязг раскрывающихся дверей, на глазах у пораженных очевидцев, словно по щелчку пальцев мага-иллюзиониста, внезапно возник черный вагон. Как выяснилось, он являлся замыкающим, поскольку в следующую секунду, будто насмехаясь над уязвимостью человеческого разума, стали появляться один за другим остальные вагоны – точно такие же, черные, как жерло, бездны, с красными, наполовину стертыми надписями на корпусах.

Очевидно, между словами "Креатон" и "Меларум" недоставало нескольких букв.

Странное зеленоватое свечение выплеснулось из открытых дверей, но к своему сугубому удивлению, я вдруг понял, что он не отражается на влажной поверхности платформы. Окна были сильно затемнены, и свет сквозь них почти не проступал.

И из этой бледно-зеленой дымки выплыл будто призрачный фантом, стройный женский силуэт. С первого же мгновения, когда я увидел его, меня посетило какое-то неясное волнение. Это определенно была женщина… здесь я затрудняюсь описать это странное и непонятное для меня чувство или какое-то смутное сомнение, сопровождаемое страхом, появившимся, когда я вгляделся в белое лицо бортпроводницы.

Несмотря на тонкую талию и впечатляющую стройность фигуры, лицо девушки, обрамленное прядями длинных черных волос, напоминало лицо трупа, и от взгляда ее блеклых, но пронзительных глаз меня пробрало ледяным холодом.

Девушка разлепила свои серые губы, и мне показалось, что это далось ей с трудом. Затем она вымолвила что-то, чего я не разобрал, вымолвила таким голосом, глубина и тембр которого только укрепили мое подозрение в том, что она представляла собой ходячий труп.

Люди застыли в каком-то нелепом оцепенении, и страх на их лицах был очевиден. Я обратил внимание на то, что в проеме каждого вагона появилась проводница подобной наружности, стройная, с красивыми чертами на бледном с впалыми щеками лице и серыми онемевшими губами, которые не желали двигаться, чтобы обращение ее звучало достаточно внятно.

Тем временем люди стали подтягиваться к краю платформы, толпясь у раздвижных дверей. И так на протяжении всей станции мужчины и женщины словно посходили с ума, ожесточенно толкаясь, чтобы попасть в поезд.

Сказать, что внезапная перемена, произошедшая в настроении толпы, поразила меня, значит не сказать ничего. Я был просто ошеломлен, и тревожная настороженность моя мгновенно переросла в глубочайший шок. Недоверие мое возросло безмерно, и я понемногу стал удаляться, осторожно пятясь короткими шагами.

Вероятно, какое-то гипнотическое внушение заставило их потерять здравый смысл и утратить всякую человечность, поскольку первоначальный внезапный ажиотаж мало-помалу перерос в настоящий хаос. Только что они обменивались оскорблениями и раздраженно кричали, щедро раздавая пинки и пихаясь локтями, как вдруг стали набрасываться друг на друга с какой-то слепой животной яростью, кусаясь и рыча, точно бездумные зомби.

Напуганный происходящим, я засеменил увереннее, но зачем-то оглянулся и поймал на себе пристальный взгляд проводницы – и в страхе вздрогнул. Ее окоченелый рот искривила злобная улыбка, сквозь которую проглядывали острые темно-серые зубы. Мне снова показалось, что девушка прилагает немалое усилие, чтобы использовать мимику своего лица. В ту секунду я вспомнил старуху, что удалилась со станции, прежде чем началось это безумие. Я перебросил лямку своей дорожной сумки через голову и уже набрался решимости бежать что было мочи прочь от этого страшного поезда. Но то, что случилось в следующий миг, заставило меня застыть на месте, позабыв обо всем на свете.

В третьем окне слева от входа, отодвинув край матерчатой занавеси, выглянуло нечто, от одного омерзительного и невероятного вида которого я ощутил слабость в ногах и тошноту.

С огромной конической головы на меня глядели тусклые рыбьи глаза, смотрели они немигающим матовым взглядом. Голова сужалась книзу и была обрамлена множеством коротких движущихся хоботков, с маленькими зубастыми ртами на каждом из них. Когда я рассмотрел эти жуткие детали через оконное стекло, безрассудный страх лишил меня последних сил…

Видимо, пребывая в глубоком обмороке, я видел нездоровый сон или галлюцинации, вызванные психическим потрясением. Иначе, как еще охарактеризовать ту череду странных видений, которая проносилась пред взором, все глубже погружая меня в темные пучины неописуемого ужаса?

На протяжении всех видений меня сопровождал приглушенный ритмичный звук, как будто предназначенный для одной лишь цели – чтобы удерживать меня в этом гипнотическом сне.

Мой ум не утратил ясность, и картины, предстающие предо мной, казались потрясающе реальными. Их характер был неимоверно пугающим и временами почти невыносимым в своем кошмарном представлении.

Я обнаружил себя на маленьком островке света, источником которого был обыкновенный уличный фонарь. Под ногами моими бледнел клочок покрытого оспинами асфальта, его края резко заканчивались там, где черной стеной стояла непроницаемая тьма. Чувство страха боролось во мне с внезапно возникшим любопытством, и я протянул руку, чтобы коснуться этой плотной черноты, как вдруг увидел слабые блики микроскопических огоньков, появившихся повсюду в одно мгновение. Бесчисленным множеством они рассыпались вокруг, но их холодный мерцающий свет был неспособен рассеять этот незыблемый стигийский мрак.

Мириады звезд словно наблюдали за мной из безмерной космической пустоты.

Загадочный гипнотический стук, упомянутый мной ранее, был непрерывен, однако с появлением звезд, высыпавших на черном полотне тьмы, появился далекий беспорядочный грохот, идущий откуда-то из космических глубин. По мере его приближения, свет фонаря заметно тускнел, пока, наконец, он не погас совсем, оставив меня в кромешной темноте.

Итак, я словно заключенный в объятия абсолютного небытия стал ожидать появления чего-то непомерно ужасного, мчащегося с чудовищной скоростью сквозь безымянный космос.

Только благодаря тому, как вдруг меркли и вновь загорались звезды, мне удалось заметить приближение огромного продолговатого объекта. Через несколько коротких мгновений он остановился на некотором расстоянии от того места, где посреди бесконечности располагался мой нелепый эфемерный островок. С металлическим скрежетом и тем характерным звуком, который можно было принять за распределение воздуха в тормозной системе поезда, объект прекратил свое движение.

Рассмотрев его вблизи, у меня не осталось сомнений в том, что это был поезд. На корпусе его вагонов выделялись крупными красными буквами уже знакомые мне маркировки, только теперь надписи были четкими и гласили: "Креатон-Сотот-Меларум".

Возможно, следующий эпизод моих видений способен предвосхитить даже самую бредовую фантазию морфиниста.

Двери вагонов разошлись. Жуткое фосфоресцирующее создание выскользнуло из прямоугольного проема, направляя перед собой свои тонкие шевелящиеся усики-антенны, словно гигантская креветка с круглой белесой головой. Когда существо полностью очутилось снаружи, из его отвислого брюха вывалилось несколько пар конечностей, которые мгновенно принялись ощупывать пустое пространство под собой, делая это быстрыми рывками. Вслед за кошмарным пассажиром показалась паукообразная тварь вдвое меньше его размером, однако же, и вдвое безобразнее его. Раздутый темный овал с шестью лапами, освещенный холодным тусклым светом звезд, нырнул в бездну космоса и исчез из виду.

Мое внимание привлекло движение на другом конце вагона. После выхода трех ящеровидных чудовищ, которые расправили свои необъятные переливчатые крылья, как только свободное пространство предоставило им такую возможность, показалась человеческая фигура. По крайней мере, это могла быть фигура гуманоидного существа, облаченного в темно-зеленые одежды. На месте, где должно было быть лицо, у него находился отвратительный нарост в форме конуса, переходящий в длинный изгибающийся хобот или щупальце, увенчанное светящейся желтой сферой, которую я не сразу принял за глаз.

Множество и других, не менее ужасных существ, внешний вид которых не представится даже в горячечном бреду сумасшедшего, покинуло тот черный, едва различимый на фоне космической тьмы поезд. Но к тому моменту, когда из окна последнего в составе вагона протиснулось нечто, напоминающее длинного бесцветного слизня, покрытого множеством желтых глаз и зубастых ртов, мой разум уже бился в конвульсиях безрассудного ужаса.

С истошным криком я вырвался из омута кошмарного сюрреализма. И первое, что я различил по пробуждении, было ритмичное убаюкивающее постукивание. Когда я понял природу этого звука, что непрерывно слышался мне во сне, от которого я только что освободился, то едва сдержал себя, чтобы не закричать снова. Поскольку, сбежав от ужаса видений, я очутился в кошмаре наяву.

Стук колес и мелькающие за окном угрюмые поля, припорошенные грязным сероватым снегом, заставили меня усомниться в том, что я действительно проснулся. Напротив меня с абсолютно отсутствующим видом сидели двое молодых мужчин, которых я сразу узнал, поскольку они были одними из тех несчастных, кого я видел на станции. Темноволосый широкоплечий парень в желтом плаще отупело пялился в пол, одна его щека была расцарапана, на нижней губе запеклась кровь; а тот, что располагался на краю сидения, то есть ближе к проходу, отрешенно смотрел в окно; левый рукав его пальто был почти оторван, волосы и лицо выпачканы грязью, а одна бровь рассечена.

Я не помнил, чтобы по своей воле входил в поезд. Но то, что открылось моему взгляду за мгновение до потери сознания (определение это не совсем верное – я вполне осознанно наблюдал те ужасные картины), мне не забыть никогда. Так что в смятении и страхе я спрашивал себя, как сюда попал?

Легкое покалывание в кончиках пальцев и холодок, идущий вдоль позвоночника, а также учащенное биение сердца уже окончательно уверили меня в том, что я не спал. Я размял затекшую шею и опасливо осмотрелся.

Плацкарт был по большей части пуст. Немногочисленные пассажиры, напоминавшие безвольных кукол с пустыми стеклянными глазами, имели отвратительный бледно-зеленый оттенок кожи. Дело было в свете ламп, разлитом по салону – он напоминал взвесь ядовитых грибковых спор. Мое раннее сравнение с зомби казалось справедливым, но все же я не был лишен понимания, что все эти пострадавшие пассажиры, угодившие в эту странную и загадочную историю, оказались жертвами какого-то коварного внушения.

Их насупившиеся неподвижные фигуры покачивались в такт движения поезда. Доносился приглушенный стук колес, и на стекла, казалось, давила внешняя темнота.

Меня охватила крупная дрожь, когда за окнами замелькали белые и синие звезды. Нет, это не были огни города или другие источники электрического света. Но эти звезды из неопознанных миров, живые и бдительные, они будто наблюдали за тем, чтобы поезд неуклонно следовал своей цели. Это объяснение дала мне интуиция, и у меня не было оснований ей не верить.

Возможно, минуты две назад я видел еще что-то напоминающее окраины города с их неказистыми домиками, с крышами из замшелого серого шифера, самые обычные виды, однообразные и знакомые. Когда же я покончил с осмотром салона и перестал разглядывать присутствующих странно нахохлившихся пассажиров плацкарта, то вновь обратил взгляд в окно. И уже ничего, что в моем представлении могло вписаться в рамки привычного, я там не обнаружил. И сколько бы я ни вглядывался в темнеющий сумрак снаружи, никак не мог различить в нем знакомый загородный пейзаж из унылых грунтовых дорог и испещренных рытвинами тропок, голых полей и щербатых полесьев; не представлялись вниманию моему и высоковольтные вышки и столбы, и темное небо, казалось, таило теперь в себе что-то новое, чуждое и нездешнее.

Пока я старался постичь происходящее, появился жёлтый сферический объект, вначале ошибочно принятый мной за луну. Он возник на странном небе после появления красных звезд, от яркого сияния которых белые и синие их предшественницы померкли и приобрели вид чёрных точек – определенно таких же, что наблюдал я в своем кошмарном видении. Я сказал "желтый", но его цвет скорее напоминал кровавый отблеск закатного солнца на поверхности темных вод. И сфера эта росла, раздуваясь, как пульсирующее жерло, готовое вот-вот извергнуть огненную лаву.

В тот самый миг, когда раздался резкий лязг сомкнувшихся дверей, гигантское солнце, звезда или, быть может, огненный глаз самого сатаны исчез мгновенно – и все вокруг, снаружи во внешнем изменившемся мире и внутри самого поезда, погрузилось в кромешную тьму.

Присутствие проводницы, невидимой в темноте, выдал едва уловимый шелест, раздавшийся рядом в проходе. Задыхаясь от волнения, я вжался в спинку кресла, отказываясь верить всему, что меня окружало… верить в мое физическое присутствие в этом дьявольском поезде среди невероятных химер, в мелькающие за окном странные звезды и красные светящиеся глаза, только что вспыхнувшие надо мной.

Как описать тот отвратительный голос, что издавало это ужасное создание? Возможно, некоторые сравнения, которые могут показаться вам нелепыми, вызывающими скептический смех, помогут мне, автору этих невероятных и химерных строк, в этом нелегком деле. Представьте себе деформацию какой-нибудь громадной металлической конструкции, например, моста, переброшенного через реку, и стон, что издает он под воздействием высоких температур в то время, когда по нему происходит движение тяжелого транспорта; а теперь вообразите, как этот металлический звук сливается с пронзительным скрежетом попавшего под пресс автомобиля, и вот этот невыносимый для слуха диссонанс в коей-то мере может быть сравним со звучанием ужасного голоса проводницы.

– Этот маршрут не твой, – вымолвила она с почти нестерпимым металлическим визгом. – На следующей станции ты сойдешь с поезда. Ты вернешься в свою обитель, ты будешь медленно умирать… тебя убьет не Он и не Оно, и Вечный Мрак не наградит тебя блаженным безумием, как всех прочих в этом составе и вне его. Тебя поглотит пучина беспощадного одиночества и отстраненность от всех и всего, что было тебе дорого. Утратив связующую нить с самой жизнью, ты станешь пленником непостижимых страхов, пока Прародитель ужаса не явится за тобой в своем временном обличии, чтобы отнять у тебя и тебе подобных последнюю тлеющую крупицу света. Все услышанное тобой запиши, чтобы помнить и ждать в мучительном страхе, ибо Ползучий Хаос питается страхами и отчаянием людей.

Вот, я записал все, что было со мной, и обращение жрицы Ньярлатхотепа отныне приурочено к этой реальности – нам с тобой известной и привычной. Ты, прочитавший мое послание, которое суть не мое, но самого Ползучего Хаоса, раздели же со мною жребий.