Текст книги "Истории, рассказанные негромко…"

Яна Ишмухаметова

г. Санкт-Петербург

Дипломант международного конкурса «Русский Stil» в номинациях «Луч надежды» и «Автор-стильное перо», Германия. Многократный победитель ежегодного литературного конкурса детского и молодежного творчества в рамках программы «Новое поколение», организатор ОАО «Газпром нефтехим Салават». Дважды номинант международной литературной премии «Поэт года», Москва. Номинант всероссийской литературной премии «Наследие. 2016»

Из интервью с автором:

Меня зовут Яна Ишмухаметова, а мои близкие называют меня Лучиком. По утрам я рисую волшебные порталы в сказочные миры, в которые можно попасть посмотрев или прикоснувшись к картине, а по вечерам записываю в льняные тетради магические стихотворения-заклинания – о любви и о дружбе, о близости и расстоянии, о всем том, что чувствует сердце, соприкоснувшееся с Любовью.

Жизнь научила вас искусству грусти, а мне позвольте научить вас искусству радости…

Посмотрите, «Девочка и Волчок» уже ждут вас, уже стоят на пороге и выжидающе смотрят и улыбаются. Их улыбки теплы и светлы. И девочка начинает петь…

© Ишмухаметова Я., 2023

Вечер пусть будет тих, ну а ночь горька…

Каждой груди сладчайшего молока!

Каждому семени дивной живой воды!

Каждая Я сливается с каждой Ты…

 
Волк мой, в тебе – сила,
Равная силе огня.
Волк ты мой, Ан мой милый,
Не убегай от меня!
 
 
Волк мой, к тебе – смело
Мне через горы, лес…
Платье мое бело
Крови твоей без…
 
 
Волк мой, люби – руки,
Знавшие шерсть твою.
Я для тебя в разлуке
Дивную песнь пою…
 

 
Все дорожки – в одну Дорогу,
Все стежочки – в одну Стежу!
Ты – царевич лесного лога,
Я – луной за тобой слежу…
 
 
Как ни путай следы ты, Волче,
Не собьешь никогда с пахвей!
На меня же угрюмо, молча
Ты опалы своей не лей…
 
 
Прибегай, прибегай, мой милый,
На полуночный звонкий зов!
Пусть твоя излучится Сила
На огромный лесной альков…
 

 
В спасенье уже не верю,
Молю об одном лишь – Будь!
Огромному волку, зверю
Я молча стреляю в грудь!
 
 
О, как ты изменчив, Звере,
Как падает шкура ниц…
Будь, ласковый мальчик, верен
Разбитым сердцам девиц…
 
 
Я волчее прячу в душу,
Я – агнец, смиренен взгляд…
Меня ты на землю рушишь, —
Бессовестен твой
Обряд…
 

 
Пусть извиваются кудри, лаская стан
Зелено светят очи, горят уста…
Я, босонога, бесстрашно лечу в капкан
Я, луноликая, девственнее холста.
 
 
Пусть же вонзается в кожу немой атам,
Кровью багряня ведьминские перста,
Как символично! Плавь меня, мой Адам!
Девичьи раны накроет твоя фата.
 
 
Утро приснится пусть, наполняя грудь
Теплым дыханием гаснущей ТемноТы,
Я прошепчу заклинание сердцу – «Будь»,
«Я навсегда останусь», – промолвишь Ты…
 

 
Целую свои же раны
В девичьей твоей груди.
Ты шепчешь мне: Яна, Яна…
Огня во мне
Не
Буди…
 
 
Целую твои же очи,
Целованный будет стан,
Целованы наши ночи…
Невестой
Моею
Стань…
 
 
Целую ланиты – вспыхнут
Они неземным огнем.
Утихни же боль, утихни…
Во веки веков —
Вдвоем…
 

 
Моя девочка, возвратись к истокам,
Испей воды…
Мое солнышко, краше неба и моря
Ты…
 
 
Моя звездочка, погляди – небосклон
Горит…
Тише, Анечка, пусть сердечко
Заговорит…
 
 
Нитка красная от меня до тебя
Бежит…
Ты ладошку мою в ладони своей
Держи…
 
 
Я люблю тебя – зверь ли ты, человек…
Я люблю и отныне, и во весь век…
 

 
Я с тобой – и в огонь, и в бой,
Я с тобой, как рука с рукой…
Я с тобой, слышен волчий вой!
Я с тобой…
Мое имя – пой!
 

 
Было! Алел закатом
Ласковый, добрый взгляд…
И в кулачке зажатом
Плотный конверт измят…
 
 
Было! Моих признаний
С добрую сотню и
Пламенных заклинаний,
Шепченных до зари…
 
 
Было! Беги, мой милый!
Я – пепелище, смерть…
Шагу не отступила…
Значит, вдвоем гореть!
 
 
Сколько же боли в было!
Сколько же сил в прошло!
 

 
Свет погаси, я иду со свечой и сердцем…
Свет погаси, я иду тебя греть и греться…
 
 
Тьму пригласи, наши души – ее владенья…
Тьму пригласи, мою смерть и твое рожденье…
 
 
Вечен порядок – сменяется тенью свет,
Правишь ты миром, пока меня в мире нет…
 

 
Зверю – зверево. Зверю – сердце!
Человеческое – Тебе…
Бесконечность – рожденье Смерти
Повинуйся своей Судьбе…
 
 
Зверю – зверево. Зверю – душу!
Человеческому – не быть…
Я на землю сырую рушусь…
Чтобы вечно тебя любить…
 

 
Сердце мое – огонь!
Сердце мое – в ладонь!
 
 
Сердце мое – мой дар!
Сердце мое – пожар!
 
 
Сердце мое держи…
В тихой лесной тиши…
 

 
Мой маяк серебристо-белый,
Моя сила ты, моя смелость
Моя радость, моя беда
Я с тобой одной навсегда …
 
 
Мое море, от края к краю
Через всю тебя проплываю,
Бьюсь волною о берега
Мое сердце оберегай…
 
 
Мое небо, не злись грозою,
Я на веки веков с Тобою…
Алым солнышком, а луной
Ты во веки веков со мной.
 

 
Мы с тобой вдвоем,
Мы с тобой огнем
Теплым пламенем синекрылым
 
 
Мы с тобой вдвоем
По реке плывем —
Вспомни, девочка, все, что было…
 
 
Мы с тобой вдвоем,
Мы с тобой живем
Дуновением ветра, силой…
 
 
Мы с тобой вдвоем, мы вдвоем умрем
А земля будет нам могилой…
 
 
Мы вернемся вновь
Обретать любовь,
Наши раны залечит утро…
 
 
Мы вернемся вновь
Обретать любовь…
Но уже по другим маршрутам…
 

 
Волк мой, сраженья вечны,
Если вой на – внутри
Путь нам сияет Млечный,
Слезы свои утри…
 
 
Волк мой, зовет дорога!
Путь нам сияет, льстит!
У твоего порога
Сердце пусть не грустит…
 
 
Волк мой, рассветной пылью
Были и станем Мы.
Доброй легендой, былью
Первенцев Тишины…
 

 
Я по снегу иду
Босая…
Две я тени на снег
Бросаю…
Твое сердце в ладонях
Тает…
Погляди-ка, уже
Светает…
 
 
Ты по снегу идешь
Навстречу…
Ты улыбкой одною
Лечишь…
Мое сердце в груди
Поет…
Нескончаемый наш
Полет!..
 

 
Жги мои нити сердца!
Греюсь в твоем костре,
Мне никуда не деться,
Если ты, как сестре, —
 
 
Младшенькой, непослушной
Строгий кидаешь взор…
Станет костер мне душный!
Я погляжу в упор:
 
 
«Разве вот так вот любит
Сестринская душа?
Разве она погубит,
Не разрешив дышать?..»
 
 
Губ твоих бархат темный
Манит меня, дразнит.
«Будь же со мной нескромной»
Взгляд мне твой говорит…
 
 
С кем ты в вой ну играешь?
Полусмешную рознь!
Ты ко мне припадаешь,
Ибо не можешь врозь!..
 
 
Бойся соленой влаги
Тихих рыданий в ночь…
Но не моей отваги —
Я не сестра, не дочь…
 
 
Кто я тебе, Волчонок?
Что говорит душа?
И разве мог бы ребенок
Томно вот так дышать?..
 

 
Твои руки, словно волны буйных вод, —
Их целует мой иссохший жадный рот!
 
 
Твои губы – смерть живому, благость – мне,
Привыкай нырять в мой омут в тишине…
 
 
Бей же! Копьями дырявь младую грудь!
Пусть расстелится фатою Млечный путь!
 
 
Льется
             дивное,
                          живое
                                       молоко,
Мне с одной тобой такою так легко!
 
 
Круглолицая, немая и моя,
Мы с тобою – проигравшие в боях!
 
 
Мы с тобою – светотенью в колыбель,
Нам с тобою небо звездное – постель…
 

 
Аня – мое страдание,
Аня – мое желание,
Аня – мой сердца стук,
Наисладчайший звук!
Яна – ее молчание,
Яна – ее признание,
Яна – ее тайник,
Светлый ее двой ник!
 

 
Брызжут граната соки —
Рви же, охотница, дичь!
Губы твои жестоки,
Падаю я навзничь!
 
 
Пей меня! Алой кровью
Жажду свою утешь!
И наполняй любовью
Тела младую брешь…
 
 
Живы – охотница с дичью!
Сладостно смущены…
Всё победят девичьи
Радости без вой ны…
 

 
Замкнутость – наших рук,
Ты мне – не враг, не друг…
Ты мне – мой свет, огонь!
Не отпускай ладонь!
 
 
Замкнутость – наших тел,
Я тебе – не предел…
Я тебе – тьма в ночи!
Тихо со мной молчи…
 
 
Замкнутость – наших душ,
Мы оторвали куш!..
 

 
С тобой…
Мне ужасно легко пишется,
Говорится, смеется, дышится,
Веселится, играется, стонется…
Ты – мой сон… Ты – моя бессонница!
 
 
А со мной…
Тебе не соскучиться!
И глядеть – и не наглядеться!..
Так зачем нам обеим мучиться?!
Если можно
             любить
                          всем
                                       Сердцем…
 

 
Женщине – женское томное ремесло…
Дикой рекой управлять лишь одним веслом!
 
 
Девочке – девичье скромное ремесло —
В лунном сиянье расправить свое крыло…
 
 
Семечку – семечье вольное ремесло —
Вырасти в девочку,
Девочке дать весло…
 

 
Мне никто не враг и никто не друг,
Я сама Себе – бесконечный круг.
 
 
Мне ничто не истина и не ложь,
Отрекая тело, бросаюсь в дрожь
 
 
Мне ничто не свет и ничто не тьма
Я сама Себе – моря ГлуБина.
 
 
Я сама Себе – бесконечность лиц,
Пред самой Собой припадаю ниц.
 
 
Честность линий, тел —
Не равна Душе.
Я нашла Предел —
Я за ним уже.
 

 
Воду пьет не знавшая воды,
Слезы льет не знавшая беды,
Да грустит не знавшая тоски —
С нею все грубы и все резки!..
 
 
Знавшая глоток смеется вдаль!
Знавшая платок уймет печаль!
Знавшая отчаяние, грусть
Их не пустит боле в свою грудь…
 

 
Душа моя, не жди от жизни блага,
Она сама собой являет ценность!
Дары ее – смиренье да отвага,
Лишь мертвый знает, что такое бедность…
 
 
Душа моя, не жди от жизни худа,
Она сама собой являет тленность!
Жнитво ее – и радости, и чудо,
Плоды ее – пристрастие да верность…
Душа моя, не жди от жизни смерти,
Она сама собой являет смерть!
 
 
Душа моя, позволь мне
Жить и верить…
Душа моя, позволь
Огнем гореть…
 

 
Влюбленные в себя соперников не ищут,
Им чужда ревности и сладости истома…
Фонтаны ласк чужих для них не брызжут,
Да и любовь душой их не искома…
 
 
Влюбленные в меня найдут преграды:
Повсюду им – завистливые взгляды,
И там, и здесь – неблагостная спесь,
И рьяность вражеская – тут и здесь…
 
 
Влюбленные во мир нашли спасенье —
Влюбленность в целый мир есть Вознесенье!..
 

Елизавета Гашко (Геда)

г. Санкт-Петербург

Художник, иллюстратор, в настоящее время – художник росписи миниатюрной скульптуры.

Из интервью с автором:

Сколько себя помню – я всегда мастерила что-то, лепила, вырезала из дерева или рисовала. Не важно, что я делала – придумывала иллюстрации к учебникам и книгам, занималась интерьерной росписью или вырезала узоры на ножках чайного столика – главное, чтобы руки всегда были заняты, создавая свой собственный мир. Во всех своих произведениях я стремлюсь выразить главное – любовь к жизни и чувство гармонии, которая делает эту жизнь наполненной и удивительной. Мой творческий путь начался с частных уроков в аудитории Репинского училища, сейчас я занимаюсь росписью коллекционных миниатюр и рисую для себя, и остается только гадать, куда приведет меня в будущем путь кисти и пера.

© Гашко Е., 2023

Ольга Авербах

Израиль, г. Хайфа

Родилась в Харькове. Окончила Хайфский университет, специальность – английский язык и литература.

Из интервью с автором:

Я приехала в Израиль в 1990 году, в тринадцать с половиной лет, но уже пишущей стихи, с которыми носились взрослые – хотя меня ожидал как поэта еще долгий путь, чтобы эти ожидания оправдать (хотя бы отчасти). Со времен появления интернета и возможности поймать компетентную критику, жадно хваталась за любые возможности саморазвития, и хотя нисколько не жалею о пройденном пути – мне до сих пор кажется, что многое впереди.

© Авербах О., 2023

 
В животе кита он, тот остров,
(А совсем не на краю света)
Где пророки режутся в теннис,
А любимые живут вечно,
Где сияние воды млечно
Под ивовой слюдяной гривой,
И глядит в окно, недоверчив,
Сглатывая горечь догадки,
Вольный пленник спящего тела —
На шаманство рук и вой лок левкоя.
Океан почти что спокоен.
– Спи, Ниневия, меня отпускают.
Не святым мне быть – а счастливым
(Ведь она почти что узнала)
Не глаголом жечь – поцелуем
(А она летит к дверям, спотыкаясь)
Выстрел, шина, или щелкнет щеколда —
Призракам не страшно – щекотно.
Спи, Ниневия, у Бога на блюде,
Я – чужой тебе, а ей – подотчетный.
 
 
Улыбнулся кит, да каак – плюнет…
 

 
С днем рождения, долгая истина, путь запоздалый,
Цезаринка пространства, вплетенная морем в косу.
И библейская сакура в бликах вечерней Вальхаллы
Растворяется в небе салютом огня на весу.
 
 
С днем рождения, синих веков рыжеватые волны
В акведуках ушедших жасминовый ветер осел
На вчерашних полночных кострах раскаляется полдень
И невидимых букв над пустыней спускается сеть.
 
 
С днем рождения, поздней любви смертоносное Солнце,
В двуязычье вселенной всем клином вколоченный клин
Ты продлило мой сон – только дрогнули веки спросонок,
Но когда поднимусь, разлетятся с волос корабли.
 

 
Такая частота расстрелов
Не делает привычней казнь,
Я стала умирать быстрее
И появляюсь как на кастинг
На две строки с глагольной рифмой
От тел моих теснее в яме.
Пли! – я была отчасти вами
Чеканкой пули бровью шрифта
Стеной полуулыбки плотью
Той, что не плачет и не платит,
А ваш конвой ный пусть проглотит,
Что я попалась в том же платье.
 

 
Мешок с моими тонкими костями,
На память в Лету брошенная медь…
И снова в моде лен – просторною холстиной
Я натяну до подбородка смерть.
 
 
Она давно насквозь меня проходит
И пальцы холодит.
Так беззащитен зверь, дичает потихоньку,
Вгрызаясь глубже в дверь на любящей груди.
 
 
И стонет человек, высвобождаясь,
Впервые в жизни для любви к своим.
И мертвая влетает как живая
К тебе на свет и дым.
 

 
И когда последнюю желтую бабочку размажет январь спросонок,
И стены монастыря сплюнут немую ложь,
Я окажусь на земле раздавленным скорпионом,
Сглатывая с кровью свое «не трожь».
 
 
Не потому, что поздно или от века мечен,
Родственных душ там, или голодных тел
Не перечесть под насыпью – мало ли, больше, меньше,
Что кочегару знать, куда паровоз летел.
 
 
Пусть господа подрядчики дружно взрывают рельсы,
Гиперактивный мальчик множит чердачный бред,
Мир без тебя огромен, ярко неинтересен,
Сын открывает веки. Матери нет как нет.
 

 
Опять бессонницу ты цедишь,
Мой грозный и счастливый маг,
Град Китеж, кипеш, или фетиш —
Да по́лно, скалит угли тьма.
 
 
Наина и Фаина рядом
Спят в заколдованном кругу,
И нежно светит под лампадой
Воло́с подсеребренных жгут.
 
 
Мост узок, да и место гибло,
Но ты взлетаешь, не дыша,
Когда над вязкой тьмой Египта
Маячит раскаленный шар.
 
 
Опять бессонницу ты цедишь,
И зря пустили на постой.
Быть может век еще до цели,
Но полшага́ как за чертой.
 

 
Беспонтовый портовый фарт
Убивает зачаток тела,
Был фасад – оказался фронт,
Битва принята. Не задело.
Было ль тело – уже не факт,
И не слишком-то поседела —
Или зеркало снова врет.
 
 
Только ноет рубец мечты
Там где грезилась завязь пло́ да,
Как в нору истекаю в тыл
До весны уходя под воду.
И волочет венок поток,
Да русалочья рябь колотит,
И пластмассовый мыс лото
Надо мною врастает в льды.
 

 
…и пока
ковыряю стену карандашом,
чей-то нежный лоб прорубает дверь —
и графит рассыпался по траве —
близоруко слезами плывут врата.
вот, на ярус дальше, в тупик вошел
и стоит и молится под стеной,
и стена растворяется. сквозь портал
уползают состав за составом вверх
и течет река из закрытых век.
 

 
бим
бом
дом поэта опять сгорел,
ибо нефиг курить в постели
и пить в постели
и тосковать в постели,
встань, поэт,
где-то к концу недели
будет куда идти
это не тот расстрел
 
 
бим
бом
а знаешь, в том первом сгоревшем доме
стихи были в общем лучше,
да и горели ярче
тем рукописным томиком
был интернет замучен
этим, увы, загажен
 
 
бим
бом
если часто горит дом,
надо что-то менять
в проводке,
в водке,
в последних по итогам сводки
несгораемых рукописях —
но не один же ты
 
 
в общем горишь —
просто ты очевиден на грани басни
надо срочно дать руку тому кто тонет —
и все погаснет
и пепелище зальют ручьи,
заболтают птицы
непониманье спасительным выдохом зубы стиснет
и не закуришь больше в постели и не допьешься до стона,
дом устоит, и дым
закатан в квадрат бетона.
 

 
невыносимая река меня выносит на задворки драмы
пустая рама с надписью «обед»
подтеки времени и рано
угаснет свет
 
 
чьи руки делят хлеб – Офелия, не ты ли
но все жуют на голубом глазу
и снятый с кожей реквизит – хвосты рептилий
блестит в тазу
 
 
дежурный тишины на берег сцены вылез
следы геройства убраны и мы
несем свою ответственность на вырост
и мир навстречу сыт, надут, размыт.
 

 
Слушайте наш потолок со струйкой песка сквозь щель
близок к груди как вдох
на перекос щедр
наперевес добр
 
 
Там наверху в яром до пьяни воздухе точит зубило смерд
катит колеса черт
тихо садится смерть
солнышком за плечо
 
 
Мячик молитвы стеной отбитый вновь забивает рот
схлопывается земля
как говорушки рост
гниение ковыля
 
 
Ищущих голоса только открыта дверь нас уже больше нет
травы сквозь свежий пласт
полно мы просто свет
растворенный в вас.
 

Автор идеи – Юрий Краснов
Авторы текста: Юрий Краснов, Татьяна Краснова, Виктория Черевко, Сергей Грызлов, Елена Парамонова, Илья Бондаренко, Изи Бакштейн и ШриМ

г. Тула

Мы много чего пишем, в том числе роман. Иногда это увлекательно, иногда надоедает, но мы продолжаем писать. Если допишется сейчас – хорошо, если нет – то в следующей жизни:-)

© Ю. Краснов. Т. Краснова, В. Черевко, С. Грызлов, Е. Парамонова, И. Бондаренко, И. Бакштейн, ШриМ, 2023

Сергей

Он проснулся в новой комнате. Кровать, стол, диван, шкаф – были не старыми, но потертыми, лишь большой сорокадюймовый монитор был новый, блестел черным экраном и светился кнопками настройки. На стене висел плакат с изображением милой девушки, как те, что вешают в кабинах своих траков дальнобойщики. На розовом бедре красотки карандашом было накорябано: «По пути можно пройти, только прокладывая его другим». Часть стены у двери в ванную занимала таблица с двумя столбцами. Первый столбик назывался «Сидхи», второй – «Рейтинг». Первый начинался словами «Начальная трансформация, (подарочная)», дальше в порядке возрастания рейтинга, шел набор из слов, в большинстве непонятных, и некоторых знакомых типа «Телекинез», «Клонирование», «Трансформация любая». Перечень кончался словом «Божественные».

Выглянул в низкое окошко – тундра, бля! До горизонта – сопки, карликовые деревца с уже желтой листвой, низкие облака. Такие низкие, что хочется пригнуться. Странного вида сооружения в виде полусферы, соединенные друг с другом тоже полукруглыми тоннелями, а метров сто в стороне – еще какие-то арки. На подоконнике валялся скомканный, криво оторванный лист бумаги, исписанный от руки красивыми печатными буквами:

 
…Хорек позорный ломанулся через лес
И Бабушку-Ягу спугнул на диком пляже,
Часть замков Камелота повалил разящим взором,
На Стройке Вечных Грез стащил отвес…
 

За спиной Сергея включился монитор:

– Программа РИ (версия 6.17.3) приветствует Вас. Откройте вкладку «Распорядок дня».

На экране появилась таблица, в конце которой значилось: «21:00 – сон». Вырвалось еще одно «бля» и тяжелый вздох. В правом нижнем углу светилась красным кнопка «Стирание», слева – кнопка «Инструкция». Взгляд перешел к пункту первому: «07:00 – уборка помещения».

В туалете в углу нашлись ведро со шваброй, совок и веник – новая жизнь началась с выполнения первого пункта расписания.

Вильям

После завтрака Вильям надел «бескиды», взял фотоаппарат и вышел на снег. Мороз двадцать пять градусов, к счастью, без ветра. Тотальный белый цвет окрестностей изредка сменялся черными пятнами низкорослых кустиков. Над головой светлозелеными протуберанцами переливалось северное сияние. Он прошел два распадка – кругом тишина и покой, взобрался на сопку и увидел на горизонте облачко пара и под ним что-то темное. Далее появился шевелящийся низкорослый и густой лес рогов – эскимосы перегоняют стадо оленей туда, где они в это время года могут прокормиться. Олени разбрелись по низине, роя землю копытами и опуская в ямы волосатые морды. Что-то там в земле они видимо находили. Он сделал пару снимков и ушел в сторону, чтобы не встретиться с пастухами – опять начнут клянчить спирт и сигареты.

Чукчи, эвенки, эскимосы, эти названия условны – всех объединяет реакция на спирт. Если бы Вильям был уверен, что это какой-то конкретный народ, он бы привязался к местности и определил район, в котором живет. Но привязки нет, все эти чукчи говорят про себя: «Мы народ Севера», – хотя говор у всех разный.

За последней видимой из лагеря сопкой и до самого моря земля заросла карликовыми березками – летом там гнездятся птицы, растут огромные грибы – там он находил большие следы животных. По биологии в школе у него была тройка, а когда путешествовал – тундру не посещал, поэтому животные так и оставались неопознанными.

Неожиданно рядом, буквально в паре метров, появился олень – приземистый, с тупорылой головой, которую украшали непомерно большие рога. Он покосился на человека и дико заревел. Вильям стал медленно пятиться, взяв наизготовку лыжную палку. Животное подпрыгнуло, боднуло головой куст, мелко задрожало и уставилось в точку. Бока его хаотично вздымались. Тут до Вильяма дошло: этот олень – наркоман, и у него сейчас ломка! Олени любят летом есть грибы – подосиновики, подберезовики, маслята, а этот, видимо, пристрастился к мухоморам и сейчас тоскует по ним…

Через час ходьбы по жесткому насту показалось небольшое озеро – подо льдом видны зеленые водоросли, а на зеркальной поверхности играло отраженное северное сияние. За озером возвышалось несколько белых холмов. Он вытащил из-за пазухи камеру и отснял несколько кадров. На последнем – в пейзаж влетел НЛО. Не то чтобы Вильям удивился, – стадо оленей в этих местах увидеть сложнее, чем НЛО, которые здесь летают стаями и поодиночке – в виде гантелей, сигар, клякс, но чаще всего – дисков, каким был и этот. Объект сделал два круга и опустился на лед, потом поднялся вверх метров на десять, выпустил перпендикулярно земле луч, подернулся рябью и растворился в воздухе. Забыв про фотоаппарат, Вильям наблюдал, как очертания НЛО медленно пропадают в прозрачных сумерках тундры. От досады на себя, что пропустил такой кадр, выдал ему вдогонку непечатное и пошел к месту стыковки диска со льдом. Там лежала картонная коробка. На лицевой стороне синей шариковой ручкой было размашисто выведено – «Вильяму».

Он возвратился на базу, переоделся в домашнее и распаковал коробку, – внутри лежала электронная книга известной фирмы. В этот момент засветился экран, прозвучала музыка «Хепи Дей» и появилась сексуальная Барби. Она сложила ладошки домиком, поднесла к сердцу, слегка наклонилась, показав при этом глубокое декольте.

– С днем Рожденья, Вильям, общество ждет тебя в гостиной, – сладким голосом сказала она.

Сергей

Ночью в куполах совсем темно. Окошки с вечера автоматически закрываются непрозрачными заслонками, чтобы полярный день не сбивал биоритмы. Сергей шел по длинному рукаву коридора, за три метра перед ним свет зажигался, а позади – гас. Это был крайний западный коридор. По левой стороне – двери, по правой – закрытые иллюминаторы, в промежутках – картины.

Он решил вычертить общий план всех помещений и каждую ночь выходил делать замеры – считал шаги и перемножал на 0,75. Углы поворотов и направление на внутренних маршрутах было трудно вычислять, поскольку компас здесь не работал – стрелка крутилась во все стороны, как ненормальная. Но этот коридор был длинный, он изгибался плавной дугой, и Сергей точно знал, что начинается он на севере – от «Северного входа», а заканчивается на юге – у «Южного». Сегодня он решил определить длину коридора, чтобы потом более точно рисовать схему помещений.

Шел размеренно и считал. В тишине мягким эхом разносился звук шагов, загорался и гас свет, на периферии зрения проплывали цветные пятна картин. Сергей настолько сосредоточился на счете, что чуть не врезался в кучу беззвучно копошащихся поперек прохода оранжевых роботов. Их было штук пятнадцать, и они полностью перегородили коридор. Свет отражался в гладких макушках, а скрытые под брюхом лапы, работали на полу или под полом.

Сергей сначала присел, пытаясь увидеть, что происходит, потом лег. Зазор между полом и оранжевыми животами был слишком мал, в темной тени ощущалось какое-то бешеное движение, и периодически вырывалась волна горячего, пахнущего металлом воздуха. Нужно было обязательно дождаться и посмотреть, что же там. Он сел, прислонившись спиной к стене, и только собрался записать посчитанные шаги, как свет погас, хотя роботы не останавливались, – значит, датчики срабатывают не от движения. Или они не в полу… Сергей помахал руками, постучал пятками, – ничего не произошло. Он поднялся – свет включился. Ясно, – они где-то в стенах, на высоте от ста до ста пятидесяти сантиметров. Постоял неподвижно, и свет снова погас. Матерясь, он еще часа два топтался перед оранжевой горячо дышащей кучей, потом присел, закрыл глаза. А когда открыл, в коридоре было пусто и никаких следов того, что делали роботы. Синим маркером на стене в самом низу он нарисовал крестик. Отошел на пару шагов – если не знать, то и не заметишь.

Женевьева

– Поэтическое творчество? – удивлялась Женевьева. – Это еще зачем?

– Стихи писать, – ухмыльнулся Вильям.

– А зачем? – повторила Женевьева.

– Жениху, например, посвятите, – сказала Палкина. – Или еще кому.

Мадемуазель повела плечиком:

– Пусть мне посвящают.

Хильда, не отводя глаз от экрана, проговорила:

– И серенады поют…

– Да, да, да! – отчеканила Женевьева. – Ну вот… Вот что у меня – физиогномика, хирология, астрология, целительство… – К последнему пунктику добавилось неуверенное «может быть».

– Вот прагматик! – подвела итог Палкина. – А как же цветовое восприятие? Зрительный аппарат развивать не хочешь?

Женевьева некоторое время молча смотрела на нее.

– Вы знаете, – наконец сказала она, – в колледже я ведь как-то делала курсовые работы, и дипломную, и конкурсные. Может быть, оно у меня есть – цветовое восприятие?

– То-о-нкость! – проникновенно ответила Елена. – Глаз может и будет видеть больше оттенков.

– До пятидесяти? – насмешливо уточнила Женевьева.

– До ста двадцати! – убежденно сказала Палкина.

– Вообще-то, мисс, – подал голос Вильям, – курсы для всех одинаковые. И капризничать тут нечего.

Он откинулся на спинку стула и в упор посмотрел на Женевьеву. Та открыла было рот, но тут заговорил Анри:

– Да ладно, Вил, не все сразу. Выучит эти, потом другие…

– Получит красный рейтинг и вылетит.

Женевьева слушала, наматывая на пальцы золотистую прядь.

– И куда же это я вылечу? …Отсюда.

– Откуда пришла, – Вильям отвернулся.

Тут заговорила Хильда, глядя на экран и, как будто рассуждая вслух:

– Земную жизнь пройти до половины и взяться за писание стихов…

– Наш человек! – сказал Вильям. – А блондинка будет вечной натурщицей.

Сергей

Он снова считал шаги от северного входа. Шел, скосив глаза налево и вниз. Прошел весь коридор, но крестика не обнаружил – эти желтые гигиенисты вымыли стену!

Что там была за дверь? Все, бля, одинаковые… Кажется, напротив висел натюрморт – что-то красное с зеленым и с желтым фруктом. Он пошел быстрее, не вглядываясь в картины, только отмечая колорит. Вот этот? Красный фон, по центру – зеленая бутылка, у ее подножия справа – лимон, слева – яблоко. Старик Фрейд непременно усмотрел бы здесь прямой намек… Дверь без номера, без таблички. Подергал ручку – закрыто. Медленно пошел обратно, соображая кого бы расспросить? Вильям сразу насторожится, Мария тоже начнет любопытничать… Посомневавшись два дня, Сергей взял, и спросил у Барби.

Красотка ровным голосом перечисляла помещения с выходами в западный коридор:

– Жилые блоки, столовая, кухня, кладовые…

– Кладовые – это что? Что там? – Сергей ставил галочки на своем чертеже.

– Запчасти, материалы, инвентарь…

– Мне нужен инвентарь! И материалы. Для творческого проекта.

– Что именно?

– Пока точно не знаю, – замысел не оформился. Надо посмотреть, что там есть, – профессионально-легко соврал Сергей.

– Допуск в кладовые одобрен. На входе и выходе назовите свое имя.

Хильда

«Тоска! Что за место?.. Что за люди?.. – думала Хильда. Она отложила в сторону папку и уставилась в одну точку. – Самое лучшее все-таки – пойти по пути Елены. Условия – лучше и желать нельзя, на каждом шагу – роботы, общественные обязанности – эпизодичны… Только зачем все это? Кого из нас готовят?..» Хильда тряхнула головой, взяла другую папку. «Опять я по кругу пошла… С ума сойти можно… Хорошо, что есть Женевьева, птичка-трещотка, отвлекает от бесполезных мыслей…»

Мысли не мешали Хильде перебирать вороха документов. Работа была знакомой – когда писала работу на ученую степень, в архивах пришлось посидеть. Но там-то – научно-справочный аппарат, все каталогизировано, температура и влажность соблюдались. А здесь пришлось вызвать роботов, чтобы убрать вековую пыль, которой, по словам Палкиной, здесь не бывает – ха-ха! – Мысли Хильды опять вернулись к Мадам: «Возможно, ей подошла бы эта работа. Она говорила, что любит порядок. Хотя экспертиза ценности документов… Не знаю, не знаю… Да и лучше побыть одной… Мадам, впрочем, интересно послушать и записывать за ней… Жаргон богатый, совершенно своеобразный…» – и рассмеялась, вспомнив некоторые словечки Палкиной.

Хлопнула дверь. Хильда выглянула из своего закутка между стеллажами и стеной – темный силуэт отчетливо выделялся на фоне кучи бумаг у входа. «Надо же, не только мне интересно порыться в хронологической пыли!» Она перевела взгляд на папку с завязками, которую уже несколько минут держала в руках – на пыльной обложке проступали цифры «1924–1930». Хильда вынула желто-серый лист с обтрепанными краями – «О плане по выполнению плана Основных направлений Единого», взяла второй – «Об утверждении предмета объекта «Баня деревянная», «Об утверждении предмета федерального значения с колокольней…» – Что за бред! Не может же это быть документом? …Или может?». Ее опять охватила тоска. «Это же никому не нужно! Пролежало сто лет, заросло пылью. Люди приходят и через какое-то время уходят. А свои работы бросают, и все пропадает без соответствующего хранения». Хильда почти с ненавистью посмотрела на штабель коробок, папок, рулонов. «Зачем я вожусь с этим?.. Труха… Это никому никогда не будет нужно… Вывезти подальше и бросить! А соседи, как Мадам их называет, чукчи? – разберут по своим жилищам, как у них тут они называются… Птицы – по гнездам, лисы и песцы – по норам. Хоть на что-то сгодится».

Снова хлопнула дверь.

– Привет, Хиль, ты здесь? Ой, что сейчас было!.. Ой, Сергей!.. Извини, чуть не наступила… – выпалила Женевьева, шагая по широкому коридору между стеллажами.

Сергей, тихо матерясь, собирал рассыпавшиеся бумаги.

Сергей

В туалете жилого блока Сергея, надежно запрятанное в сливной бачок, хранилось сокровенное. В несколько слоев обернутое шерстяной тканью, помещенное в особый вакуумный пакет – тетрадь – девяносто шесть листов, до середины исписанная мелким почерком, карты и схемы. Перенести все это в такое неудобное место пришлось из-за Палкиной, которая однажды вломилась в самый неподходящий момент, а именно, когда Сергей разбирал на столе робота-уборщика. Раздобыв в ангаре набор инструментов, он таращился через лупу в механизм управления и передачи данных. Естественно, сам механизм был вторичен, вот адресат – это да! Ему не терпелось проведать, где находится центр управления, и что за таинственная личность скрывается под видом «Барби». Непонятно было, как получается обратная связь, когда голографическая телка отвечает тебе на вопросы. Отвечает как мать родная, с чувством и с уважением, о чем бы ни спросил. Несколько раз Сергей пытался провоцировать голограмму, говоря ей какую-то похабщину или задавая одинаковые вопросы. Но слишком много спрашивать остерегался, боясь раскрыться.