Текст книги "Вечность заканчивается"

Вечность заканчивается
Антон Алеев

© Антон Алеев, 2024

ISBN 978-5-4493-1094-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дорога

Мареев поднял воротник и посмотрел вдоль дороги. Серая асфальтовая лента терялась и расплывалась во мгле. Мареев сощурился, пытаясь рассмотреть грань между землёй и маревом, линию, где дорога превращалась в точку, в ничто, но увидел только белёсую зыбь.

Дождь даже не моросил. В воздухе просто болталась мокрая смесь, противно заползая за воротник плаща.

Магистраль уходила резко вправо, а примыкающая к ней старая дорога, которую разглядывал Мареев, была перечёркнута у съезда куцым шлагбаумом, объехать который при необходимости не составило бы труда.

Так далеко от города Мареев выбирался не часто, а за последние несколько лет, можно сказать, не выбирался вообще.

Он глубоко вдохнул, разглядывая уходящие под горизонт поля, с островками крохотных берёзовых рощиц. Шёл неспешный август, хотя воздух пах осенью.

Марееву стало неуютно, он даже зябко поёжился. От того, что он тут один, и оттого, что всё очень глупо. Требовалось вспоминать что-то важное и хорошее, что случалось в его жизни. То, что должно принести хотя бы временное успокоение, разлить тепло по душе. Он часто представлял, как это будет, как его захлестнёт мучительное волнение и слёзы навернутся на глаза. Но не вспоминалось. И совсем не хотелось вспоминать. Единственное – Ребёнок. Как она трогательно морщит носик, когда рассказывает. Неважно о чём. Как ходила за покупками, или… как её охраняет Мишка. М-да.

Мареев облокотился на планку шлагбаума и закурил.

Дорога лежала перед ним, как мрачное напоминание. Как непреодолимый искус.

Про неё рассказывали многое и ведь наверняка всё выдумывали. Обряжали в одежды Легенды. Врали. Он хотел докопаться до истины сам. Ничего не мог с собой поделать – ему необходимо было узнать последнюю правду. И самым сложным и самым простым доказательством всей этой фантасмагории должен был стать его путь. Где-то на этих двух тысячах метров выщербленного асфальта скрывалось зло. Чёрная дыра провидения. Он так думал. Но не знал точно. Ему надо было докопаться до истины. Зачем-то.

***

– Раньше здесь была прямая дорога, – сказал Мареев. – Никаких шлагбаумов.

– Впечатление такое, что по этой дороге не ездили полвека, – заметил Сергей.

– По ней вообще мало ездили, – Мареев смотрел в сторону, куда-то мимо. – А загородили её, когда погибла семья из Подлесков. Жена, муж, трое детей. Младшему было полтора года.

Сергей промолчал.

Он появился здесь неожиданно и случайно. Вышел из ближайшего берёзового околыша с грибной корзинкой, накрытой белой тряпкой. Марееву он понравился. Они раскупорили маленький шкалик водки, закусили огурцом. И внутри потеплело.

– Официально зафиксировано четыре случая, связанных с этой дорогой – сказал Мареев. – Я насчитал двадцать девять.

– Даже не знаю, что сказать, – Сергей смотрел на Мареева недоверчиво. – И вы в это верите?

Мареев пожал плечами.

– У местного населения она давно пользуется дурной славой. Никто из ближайших деревень тут не ходит.

– А они… Я хочу сказать все здесь? На дороге?

– В том-то и дело, что нет. На этой дороге никогда ничего не происходило. После неё.

– Как-то это…

– Это неправдоподобно. Я согласен, – Мареев чувствовал какую-то тоску. Томление приближающейся болезни. Он мог рассказать многое, но это было не важным. Важным было то, что он, добившийся многого в жизни, человек, имеющий трёх телохранителей, собственный вертолёт, восемнадцатилетнюю любовницу неземной красоты и виллу на Лазурном берегу стоял сейчас здесь, пил из пластмассового стаканчика водку и беседовал с первым встречным о сокровенном.

– А вам это зачем? – спросил Сергей. Вопрос был логичным, и Мареев давно заготовил на него ответ. Но вместо объяснения сказал:

– Никто не знает, как он будет умирать. Эта дорога даёт ответ… Скажи, ты часто жалеешь о совершённом?

Сергей пожал плечами.

– Как-то не задумывался.

– Ты знаешь, а я всё чаще и чаще. Ко мне приходят они. Обычно во снах. И молчат, понимаешь? Смотрят с немым укором и молчат. Я просыпаюсь с твёрдой мыслью, всё переделать, перекроить, но уже поздно. А потом они приходят снова.

Они помолчали пару минут, раздумывая каждый о своём.

Хлипкий дождик иссяк. Вокруг запахло свежестью.

Мареев наполнил стаканы, протянул один собеседнику.

– За прошлое, – сказал он и выпил. Выдохнул разгорячённый комок воздуха, смахнул влагу с заблестевших глаз.

Сергей тоже выпил. Глянул осторожно на дорогу.

– Всё, пора, – Мареев сделал пару решительных шагов за шлагбаум.

– Подождите, – заторопился вдруг Сергей, – Я тут подумал… Возможно это всё не так странно… В общем, я хочу пойти с вами.

– Зачем? – Мареев спросил резко. Взглянул нехорошо, исподлобья.

– Не знаю, – Сергей казался искренним и растерянным. – Со мной никогда ничего подобного не происходило.

– Просто ты представить ничего подобного не можешь! – сказал Мареев. – И мысли не можешь такой допустить! Считаешь меня спятившим стариком!

– Пойдёмте, пойдёмте, – Сергей подхватил корзинку. – По дороге расскажете.

Мареев стоял и молчал. Он смотрел на этого молодого парня, пожалуй, даже с завистью, потому что узнал в нём себя двадцатилетнего. Смелого, сильного и полного амбиций. Так и не сказав ни слова, он развернулся к дороге и медленно пошёл по асфальту, ощущая под лопаткой лёгкий холодок неизвестности.

***

Дорога была как дорога. Мареев разглядывал многочисленные выщерблины, корявые чёрточки лопнувшего асфальта и ловил себя на мысли, что внешне этот отрезок шоссе ничем не отличается от многих километров таких же дорог, паутиной наложенных в этих местах. Те же тёмные заплатки от нечастых ремонтных работ, та же пыль обочин. Ничего яркого, запоминающегося.

– Здесь неподалёку жили мои родители, – сказал он. – У них был свой дом.

– Понятно, – отозвался Сергей. Его вдруг озарила догадка. – Они тоже?.. Здесь?

– Отец, – сказал Мареев. – Этот участок шоссе длиной километра два. Дальше перекрёсток. И через четыре мили Покровка. Он шёл туда. И умер, уже зайдя за околицу… Тромб оторвался. Сердце. Он просто упал и умер.

Сергей промолчал. Они шли по середине дороги. Шли не спеша, словно наслаждаясь свободой.

– Одного человека машина сбила на перекрёстке. За рулём была женщина. Она не справилась с управлением, машина перевернулась и загорелась. А она не смогла выбраться. Про семью, что я рассказывал – в их «жигулёнок» на 48-ом километре попал метеорит. И буквально разорвал автомобиль в клочья.

– Метеорит?

– Я понимаю, что это звучит безумно. Но это так и есть. Именно метеорит. Там, – Мареев указал рукой вправо, на горизонт. – Но вначале они проехали здесь…

Сергей с опаской посмотрел вверх.

– Нет-нет, – Мареев отрицательно покачал головой. – Ничего не повторяется дважды. Из всех известных мне случаев нет двух похожих. Каждый раз это происходит по-разному. И ещё – мне так и не удалось найти человека, который прошёл бы по этой дороге и остался жить. Ни одного. А ведь я искал очень дотошно, поверь! Ни одного!.. Самая большая отсрочка была у молодого пожарного. Виктор Сёмин. Случай номер 25. Он умер приблизительно через четырнадцать часов, как проехал по этой дороге. Разбился, сорвавшись с крыши, куда полез чинить антенну… Думаю, на этом месте, – Мареев ткнул пальцем вниз, – что-то происходит с вероятностями. Какие-то неизвестные науке преобразования. Изменяются законы бытия.

– Может, всё гораздо проще? – заметил Сергей. – Теория вероятности допускает совпадения.

– Допускает, – согласился Мареев. – Допускает. Слушай, а ты смелый малый! Ни за что бы не пошёл с незнакомым человеком, который несёт ахинею. Не стоит дёргать судьбу за хвост. Тем более, когда ты так молод.

– Может, наоборот, – Сергей усмехнулся. – Именно, пока ты молод, тебе нужно больше, чем другим.

– Ты, я так понимаю, мне не веришь?

– А вы, что поверили бы на моём месте?

– Я называю её Ребёнок, – сказал Мареев. – Она так молода и прекрасна, что иногда я думаю, что это и есть сказка. Я становлюсь, не знаю, романтичным, что ли, когда вижу её, представляешь. Наверное, это старость. Никогда бы не подумал, что я так трогательно могу относиться к человеку.

– А она?

– Что?

– Как она к вам относится?

– Это не столь важно. Она подарила мне незабываемые дни – я очень благодарен ей за это.

– Зачем тогда вы решились на этот шаг? Вы ведь уверены, что здесь… произойдёт что-то необратимое. Вы хотите оставить её?

– Это сложно объяснить… Давай присядем вон там, – Мареев свернул с дороги, спустился по отлогому кювету и сел на поваленный ствол.

Сергей, помедлил, посмотрел зачем-то по сторонам, быстро сбежал по насыпи, встал рядом и опустил дурацкую корзинку на траву.

– Вон там уже виден перекрёсток, – Мареев кивнул в сторону. – Нам осталось пройти метров пятьсот. Не хочу торопиться, – пояснил он. – Пока мы тут, мы в безопасности.

Они закурили. Медленный дым поднимался ввысь, растворяясь бесследно в прохладной синеве.

– У меня есть теория, – сказал Мареев, – Не буду углубляться в дебри, скажу главное – я думаю, что проклятие этой дороги перестало действовать. Оно иссякло. Даже природа не может бесконечно придумывать что-то новое. Или провидение, называй, как хочешь. Тем более, последний случай – человек утонул в озере, на рыбалке – был больше года назад. Не думаю, что за всё это время никто не проходил или не проезжал тут. Тем не менее, больше ни об одном трагическом случае мне неизвестно.

– Это не значит, что их не было, – резонно заметил Сергей.

– Да, но я всегда проявлял повышенный интерес ко всему, что связанно с этой дорогой. Ты не представляешь, с какой жадностью я набрасывался на каждый новый случай, в надежде, что всё наконец раскроется, явится суть, простая и понятная… Когда я узнал, что по этой дороге провезли человека, которого похоронили потом заживо. Или когда мне сообщили, что беглый заключённый подорвался в этом районе на мине! Здесь, где и войны-то никогда не было! И ещё, сколько их было смертей – непонятных, не поддающихся логическому анализу, да что там – анализу – противоречащим всем законам! Я рисовал схемы, сопоставлял, копался в грязном белье – и ничего. Не продвинулся ни на йоту! Всё становилось только сложней… В конце-концов я уверился, что эта дорога, как приговор, где само Мироздание исполняет наказание. И единственным доказательством моей правоты мог быть только этот эксперимент. Наверное, поэтому я здесь.

– Думаю, что не только поэтому.

– Возможно и так, – Мареев замолчал и как-то сник, словно устал от своего спича. Он ссутулился, стал смотреть в землю.

– Наказание? – переспросил Сергей и скептически покачал головой. – В чём мог провиниться полуторагодовалый младенец?

– Я не знаю. Я очень многого не знаю, как выяснилось.

– А не слишком ли самоуверенно тягаться с провидением?

– Дело не в провидении, а во мне, – Мареев вздохнул с сожалением, – Я многого добился, я построил свою империю, и остановился. Я перестал делать что-то, хоть отдалённо напоминающее Поступок. Тебе, наверное, пока этого не понять… Я часто перепрыгивал через людей, кого-то не замечал и не принимал, кого-то унижал и сгибал, я торопился жить, чтобы быть первым… И теперь они приходят и с немым укором смотрят мне в глаза. Молча. Мои мертвые воспоминания.

– Думаете, эта дорога вылечит?

– Иногда думаю, что да. Иногда – нет. Одно знаю точно – по мне не заплачут. Я имею в виду искренне. Ни один человек. И вот от этого хуже всего.

Мареев встал на ноги, зябко поёжился, провёл рукой по редеющим волосам. Сергей с удивлением рассмотрел мелкую слезинку, скатившуюся из глаза этого человека.

– Ну что, пора? – Мареев принялся забираться по насыпи на шоссе. Из под его штиблет, неприятно шурша, сыпался щебень.

– Да, – сказал Сергей тихо ему в спину, – Осталось совсем немного.

***

– Когда я уходил в армию, меня провожала совсем юная девушка, даже девочка, – сказал Сергей. В этот момент они уже входили на перекрёсток..

Эта странная дорога заканчивалась, чтобы превратиться в другую. Или обмануть.

– Мы были влюблены друг в друга до безумия. Платонически, конечно. Мы собирались пожениться, когда я вернусь и она повзрослеет,. Она писала мне письма… До какого-то времени. А потом я ясно почувствовал между её строк, что она изменилась. Как будто за эти полгода в её мире прошло лет пять. Я понял, что мир вокруг неё стал другим. Он стал циничным и жёстким и ослепил её своими яркими и лживыми огнями. Превратил в тень. Когда я вернулся… Всё смолкло. И был человек, который оказался в этом виновен.

– Таких историй миллионы, к сожалению, – в голосе Мареева проскользнула дрожь.

– Да. Но так заканчивается только одна.

– Заканчивается?

– Конечно.

Они остановились на развилке дорог и посмотрели друг на друга. На какой-то очень краткий миг Марееву вдруг стало жутко от тревожного ожидания боли. От странной недосказанности и нереальности происходящего. «Видимо, это и есть то, за чем я совершил этот путь» – подумал Мареев. Но развивать дальше эту мысль, даже такую опасную, оказалось лень.

Его спутник смотрел на него с каким-то новым выражением в своих васильковых глазах.

Потом Сергей присел на корточки, поставил корзинку на асфальт и сказал Марееву снизу вверх.

– А ведь мы знакомы, Александр Евгеньевич. Правда, заочно. Она мне о вас говорила.

Мареев смотрел непонимающе. Слишком инертной стала его память. И слишком замедленными рефлексы.

Сергей откинул кусок белой ткани, прикрывающей содержимое грибной корзинки, уверенно вынул из неё большой автоматический пистолет, с накрученным на дуло глушителем, встал на ноги и поднял оружие на уровень головы Мареева.

Они стояли некоторое время, как в застывшем кадре. Прямо посреди перекрёстка. Пистолет в вытянутой руке Сергея отсвечивал на выглянувшем солнце тёмно-синим.

– Только я никогда не называл её Ребёнком, – сказал Сергей и нажал на спусковой крючок. Мареев успел подумать о многом. О том, что всё происходит не по-настоящему и не с ним. О том, как причудливо иногда бегут тени по потолку. О том, что его боль через мгновение взорвётся проникающим белым взрывом. О необходимости заслониться рукой или ладонью. И ещё о многом, о том чего не высказать словами, а можно лишь вспомнить. И о том, конечно, что он снова, как и всегда, оказался, прав.

ПОСТСКРИПТУМ

Я никогда не был знаком с девушкой, которую мой клиент называл Ребёнок. Я никогда не служил в армии. Во всяком случае, в той, что называется срочной. Сергей – всего лишь оперативное имя. Псевдоним, необходимый для выполнения задания.

Странно, что я так поступил. Я никогда не испытывал никакой сентиментальности к своим жертвам. И уж совершенно точно, я ни на йоту не поверил в раскаяние этого беспринципного и зарвавшегося негодяя. Я изучал его дело и нигде ни разу не увидел проблесков взбудораженной совести. Только головы, по которым он шёл, и кости, на которых он танцевал. И всё же я дал ему шанс поверить, что всё произойдёт из-за единственного человека, который, возможно, был ему небезразличен. Я подарил ему эти пол-секунды. Не знаю, зачем. Как последнюю волю приговорённого, придуманную палачом. Возможно, это зачтётся. Только вот где и кем?

Я смотрю на стрелку на часах. Скоро она переваливает за полночь, словно нарушитель границы. Я стою посреди пустой комнаты, с пистолетом в руке и в последней степени готовности. Я весь превращаюсь в слух и как радар пронизываю пространство вокруг себя невидимыми лучами. В комнате только старый будильник. Он отмеряет вечность своим тиканьем. Прошло тринадцать часов и двадцать минут с тех пор, как я прошёл по дороге. Клиент говорил, что рекорд равняется четырнадцати.

Поэтому я жду.

Вечность заканчивается

Поплавок слабо шевельнулся и замер. Валентин даже вздрогнул от неожиданности – он так внимательно смотрел на воду, что замечтался. По глади озера пробежала мелкая рябь. Валя мысленно встряхнулся, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Поплавок больше признаков жизни не подавал, явно издеваясь над рыболовом.

Валентин начал злиться – почему-то именно сегодня чертовски хотелось ухи. И время для клёва было вполне подходящим. Он машинально посмотрел наверх, на небо над озером и привычно натолкнулся взглядом на твердь прозрачного купола. И на красно-фиолетовые сполохи за ним. Точно такие же, как и вчера. Солнца Валентин не видел уже двенадцать дней и очень сомневался, что увидит его когда-нибудь снова. Смена дня и ночи в его новом мирке происходила теперь по совершенно неведомым ему законам.

Валя решил посидеть ещё с полчасика и, если карась не пойдёт, переместиться на панораму. Так он для себя прозвал место метрах в тридцати на восток от его дачного домика, у самой стены купола. Он расчистил там от хлама пятачок земли, водрузил огромный древний стул, напоминающий трон и усаживался на нём каждый вечер понаблюдать за миром. При желании он мог прислониться лбом к слегка вогнутой поверхности купола и смотреть сквозь неё, даже если прозрачный материал искажал черты мира. Это было не столь важно. Хотя чаще он просто сидел, расслабленно откинувшись на спинку, и с болезненным очарованием наблюдал за тем, что происходило снаружи. Там бушевали настоящие стихии. Почерневшая, затянутая болезненной коркой растрескавшаяся земля подставляла свои бока под безумные протуберанцы и смечи серой пыли. В мглистом багровом или иссиня-фиолетовом мареве происходили катаклизмы микроураганов, обломки и обрывки неизвестно чего проносились с огромной скоростью, спутываясь в причудливые и гротескные фигуры. Облака, свинцовые до черноты мчались вверху с совершенно нереальной скоростью, раскачивая этот мир набок. Это было настолько фантастическое зрелище, что поначалу вызывало у Валентина лёгкое головокружение. Пока он не научился абстрагироваться от этой панорамы, как бы одновременно находясь в том, что он помнил об этой земле и тем, чем осознавал сейчас себя.

***

Он приехал на дачу под вечер, после работы. Старенький «жигулёнок» обессилено замолк у неказистого домика. Валя выбрался из автомобиля, потянулся, распрямляя затёкшие от сидения плечи. Воздух, казалось, не колышется. Приятный последневной запах царил вокруг. Валентин улыбнулся и неторопливо двинулся к дому, слегка опьянённый непривычной тишиной. Смолкло всё. Звуки пропали, но это молчание не напоминало предгрозовое затишье. Это было по-другому.

Вспышка настигла его где-то на полпути. Она была настолько яркой, что Валя даже присел, как от удара. Блеск, обрушившийся на него, был таким же сильным, каким и коротким. Слепящий, словно электрический режущий свет пропал, оставив после себя тёмную мглу. Будто мгновенно время перенеслось на несколько часов вперёд, и наступили глубокие сумерки. Валентин боязливо посмотрел по сторонам. И увидел.

В стороне города, далеко-далеко – сквозь спустившуюся мглу – светло-алый конус исполинских масштабов. Он рос вверх, одновременно утончаясь. Исходящие от него смутные пыльные круги, как от камня брошенного в пруд двигались, как и положено, от эпицентра. Светлый конус померк и на его месте обрисовался новый контур, болезненно и узнаваемо превращающийся в большой пепельно-дымный гриб.

Валентин не успел подумать ни о чём. Какая-то паническая мысль пульсировала у него в височной жилке, но как-то не по-настоящему, по-детски.

Он увидел движение. Как со скоростью истребителя к нему приближается мутная стена круша всё на своём пути – ещё секунда и она сметёт его, как даже не песчинку, как атом, частицу глупой материи.

В тот момент, когда это неминуемо должно было случиться, перед Валентином словно вырос экран. Огненная, клубящаяся волна натолкнулось вдруг на препятствие, обволакивая его, как морская гладь огибает нос корабля. Но Валя видел, он смотрел, не в силах оторваться, как бешеная стена смерти обходит его почему-то стороной, оставляя в центре вселенского пиротехнического спецэффекта. Через какое-то время пришёл звук. Гул, переходящий вначале в грохот, а потом в какофонию запредельного писка, невыносимого, разрезающего слух напополам. Валентин судорожно закрыл ладонями уши, и согнувшись, в позе младенца рухнул на зелёную траву.

А гриб на месте города всё рос вверх, расплываясь и толстея, закрывая собой весь белый свет.

***

Если за пропитание Валентин не переживал – в погребе было достаточно запасов, да и сам участок щедро одаривал урожаем, то с куревом поначалу было совсем плохо. Сигареты кончились на третий день, как ни пытался Валя растянуть удовольствие, а другого табака или махорки в доме не было.

Последнее время Валентин выкуривал полторы пачки в день, и отсутствие хоть какой-то дозы никотина стало его мучить просто физически. Мысль о том, что теперь придётся бросить курить, приводила его в ужас.

Он занялся экспериментами. Он рвал разную траву, сушил, мельчил, сворачивал самокрутки. Но всё было не то. Кроме горького дыма и стеклянного привкуса во рту из этих затей ничего не выходило. До какого-то времени. Пока он не нашёл высокий бурьян у северо-западного края купола. Поначалу измельчённые крупинки не произвели эффекта, но уже через несколько минут Валю буквально накрыла волна долгожданного никотинового блаженства. Даже слишком. Кроме привычных ощущений он почувствовал острую грусть и одновременно жгучую радость. Беспочвенную, но спокойно-приятную. Лёгкую эйфорию, от воздуха, от озера, от купола. От мыслей про прошлое. Как называется этот бурьян, Валентин не имел ни малейшего понятия, но курить его стал постоянно. Раз в день. После панорамы.

И тогда приходили мысли – словно не эфемерные, а грубые, реальные. Подсвеченные флуоресцентными разноцветными огоньками. Переливающиеся, как калейдоскоп. И сливаясь с безумием вокруг купола, они позволяли Вале слышать далёкую музыку – проникновенность флейт, плачи скрипок, божественность арфы, а иногда и сокрушающую мощь барабанов.

Он заставлял себя не часто вспоминать о тех, кто был ему дорог. Постоянная мысль об этом доводила его до безумия. Он знал, что никто ничего не успел понять, что всё произошло мгновенно, и тут же одёргивал себя, вспоминая, как зачарованно смотрел на приближающуюся волну смерти и как пытался замедлить несущиеся сквозь время секунды.

Ему было очень плохо – невыносимо. Иногда он просто ложился на землю, лицом вниз и плакал, рыдал в голос, до кашля, пока не начинало саднить горло, пока не кончались слёзы.

И он продолжал жить, прекрасно отдавая себе отчёт, что это не надолго, что он, быть может, последний человек на земле, конечно, обречён. На очень скорую смерть. Полного одиночества не сможет выдержать никто. И что рано или поздно наступит час окончательного отчаяния и… Всё закончится.

***

Где-то квакнула лягушка. Валентин машинально глянул по сторонам. Берега озера были пустынны и безмолвны. Тёмно-зелёная вода на мелководье неприятно лоснилась илом. Кое-где появлялись расходящиеся круги то ли от играющей рыбы, то ли от незаметных насекомых.

Чертыхнувшись, Валентин смотал удочку и побрёл к дому, невесело насвистывая известный мотив. С озера донёсся женский смех, и только сделав несколько шагов, Валя замер как вкопанный и стремительно обернулся. Тёмное зеркало озера не подавало никаких признаков жизни. С участившимся дыханием, Валентин раз за разом обшаривал взглядом берега в надежде увидеть хоть что-нибудь новое. Но всё было впустую. Причудилось. В который уже раз.

Всё было бесполезным.

Естественно, он пытался задумываться, каким образом и почему это с ним произошло. Кто, как и для каких целей оставил его посреди апокалипсиса в живых. Принудив зачем-то медленно умирать наедине с собственными мыслями. Но чем дальше он размышлял, там больше терялся смысл постановки вопроса таким образом. Неведомое было невозможно увязать с его жизнью. Жизнью обыкновенной и ничем особо не примечательной. Зато всё случившееся очень остро дало почувствовать всю важность и необыкновенную прелесть привычных вещей и действий, происходящих с Валентином, да и с любым другим, в прошлой жизни.

Спор с другом, вечернее чаепитие за общим семейным столом, мимолётно-заинтересованный взгляд, брошенный случайной незнакомкой, мысли о планах на завтра. И много-много другого. Того миллиарда мелочей, которые проносятся бешеным экспрессом мимо сознания. Бессмысленных и одновременно суть важных.

Валя сидел на панораме, выискивая в переплетении багровых сполохов другую истину, рисунок бытия, рассудок необъятной мрачности. Ураганы продолжали бушевать за стенкой купола с неослабевающей силой, Валентину даже казалось, что с возросшей активностью. Он рассеяно перевёл взгляд на землю у подножия прозрачной стены и его просто захолонуло от увиденного. Там лежал пластиковый жёлтый рекламный жетон. Вернее часть жетона. Стена врезалось в него сверху отсекая большую часть. Часть слова, которая уцелела по эту сторону купола и ясно читалась, была Валентину хорошо известна. Он уже двести раз видел её. Там было написано «ЛИМП». Вернее вчера было написано. Валя смотрел на этот обрубленный рекламный проспект, и от волнения у него сводило мышцы живота. Сегодня там можно было прочитать «ЛИМПО-П».

***

Валентин сидел в стареньком кресле посреди единственной комнатёнки своего дачного домика, стараясь прогнать любые мысли. По помещению плавал лёгкий слоистый туман. То ли не рассеявшийся ещё дым от его «трубки всего мира», то ли от этих самых мыслей, стремящихся материализоваться после выкуренного.

Нирвана накатывала постепенно и необязательно. Валя расслаблено вытянул ноги, видя себя как бы со стороны – одинокого человека внутри квадрата прозрачных стен уходящих вверх до самой бесконечности. Сам образ был удивительно чётким, в отличие от окружающих предметов, которые стремились изменить свои черты, расплыться линиями.

Минут через десять, а может и через час, кто знает, Валентин вернулся к двигательной жизни. Он взял с полки старенькую транзисторную «Спидолу» и в который уже раз принялся накручивать регулятор настройки. Тишина, как и в предыдущие попытки, была полной. Ни привычного потрескивания эфира, ни свиста – ничего. Полное и абсолютное молчание на всех волнах. Валя раздосадовано поставил радиоприёмник на стол и отошёл к окну. Вцепился руками в верхнюю раму, прижался лбом к стеклу.

И услышал.

Вначале шорох. Негромкий.

Потом шорох превратился в некий ритмичный хрип. Как будто нечто прорывалось сквозь треск.

Звуки исходили из-за спины Валентина. Он обернулся и увидел, что его приёмник самостоятельно ожил. Бледно жёлтым осветилась шкала настройки. Послышался тихий-тихий писк. Потом шорох. Потом короткий визг, такой, который иногда появляется, когда крутишь настройку. Валя замер, боясь двигаться и дышать.

– Второй тоже, смотри внимательнее, – раздалось из динамика, пробиваясь сквозь помехи. Голос был мужской, низкий, задушенный, но для Валентина он казался божественным.

– Да левее же ты, мать твою за ногу! – сказал мужчина и снова пропал в хрипе электрических помех.

А потом пробилась музыка. Настоящая.

И слова.

Группа крови на рукаве,

Твой порядковый номер на рукаве,

Пел кто-то, подыгрывая себе на гитаре.

Пожелай мне остаться в бою,

Пожелай мне-е-е…

Остаться…11
  Песня Виктора Цоя


[Закрыть]

И тогда Валентин заплакал.

***

Он сидел на берегу озера, у самой кромки и смотрел на воду. Тёмный безумный небосвод дарил иллюзию позднего вечера. Вода, как кривое зеркало пыталось отразить хороводы беснующихся в высоте молний и иногда это у неё получалось.

Он сидел, проигрывая в уме странную логику несвязанных в обычной жизни событий, и удивлялся, насколько эта цепь становится важной для него. Теперь уже важной.

Купол рос.

Он двигался во все стороны. Валентин втыкал в землю вешки у самой стены купола и, через какое-то время стена отодвигалась. Причём вместо обуглившейся мёртвой земли на новом месте росла обычная зелёная трава. Купол не только рос – он излечивал пространство. Возвращал его в предыдущий вид. Возвращал мир.

Валентину хотелось верить, что его купол не единственный, что в разных уголках его родного шарика, также плачут и мучаются в догадках другие люди. И другие купола, также раздвигают границы, чтобы, в конце концов, слиться в единое пространство, которое теперь станет именоваться миром.

Он сидел на берегу, слегка оглушённый последними событиями, даже не пытаясь сосредоточиться.

Не хотелось ничего. Не хотелось решать, как не расплескать хрупкую надежду, не хотелось решать, что делать дальше. И впервые, наверное, за последние дни очень хотелось жить. Просто жить.

Он снова услышал отдалённый женский смех и посмотрел вправо, в заросли прибрежного камыша. И даже успел заметить в полумраке, на водной глади распущенные длинные волосы соломенного цвета, милое женское лицо и через мгновение на этом же месте большой рыбий хвост, беззвучно исчезающий под гладью озера.

И он даже не удивился.

Только улыбнулся.

Торжественно и печально.