Книга: Припадок - Антон Чехов

Студент – юрист Григорий Васильев не хотел идти по злачным местам с двумя своими приятелями: студентом – медиком Майером и учеником московского училища живописи Рыбниковым. Для Васильева это первый поход по публичным домам, поэтому его восприятие чрезвычайно подробно и незамылено. В предвкушении новых впечатлений воображение студента рисовало образ девушки «в белой ночной кофточке; она испугается света, страшно сконфузится и скажет: "Ради бога, что вы делаете! Потушите!" Всё это страшно, но любопытно и ново».

Но действительность страшно разочаровала его. Он не увидел ничего ни нового, ни любопытного. «Всё было обыкновенно, прозаично и неинтересно». Полная неряшливость в интерьерах, безвкусица во всём, что составляло содержимое дома терпимости – от дешёвых аляповатых карнизов и картин до платьев и аксельбантов. "Как всё бедно и глупо! - думал Васильев. - Что во всей этой чепухе, которую я теперь вижу, может искусить нормального человека, побудить его совершить страшный грех - купить за рубль живого человека? Я понимаю любой грех ради блеска, красоты, грации, страсти, вкуса, но тут-то что? Ради чего тут грешат?»

Удивительно, что он не только переживает из-за убогости и пошлости оформления этих гнёзд разврата, но и прекрасно представляет, чего желает потребитель секс-услуг - "Как неумело они продают себя! - думал он. - Неужели они не могут понять, что порок только тогда обаятелен, когда он красив и прячется, когда он носит оболочку добродетели? Скромные черные платья, бледные лица, печальные улыбки и потемки сильнее действуют, чем эта аляповатая мишура». Но во всех публичных домах, что посещают три приятеля (такое впечатление, словно они задались целью обойти их как можно больше), повторяется одно и тоже.

Григорий изучает этот мир порока с отстранённостью энтомолога, рассматривающего среду обитания насекомых. Несмотря на то, что он видит всё это впервые, ему кажется, будто всё он знает давно и «…увидел этот мир в театре на сцене или прочёл бы о нём в книге…»

«У Васильева стучало сердце и горело лицо. Ему было и стыдно перед гостями за свое присутствие здесь, и гадко, и мучительно. Его мучила мысль, что он, порядочный и любящий человек (таким он до сих пор считал себя), ненавидит этих женщин и ничего не чувствует к ним, кроме отвращения. Ему не было жаль ни этих женщин, ни музыкантов, ни лакеев».

Он пытается заставить себя понять всех этих людей. Вглядывается в лицо каждой женщины в поисках виноватой улыбки. Но «на каждом лице он читал только тупое выражение обыденной, пошлой скуки и довольства. Глупые глаза, глупые улыбки, резкие, глупые голоса, наглые движения - и ничего больше». Острые нравственные переживания Григория, стремление разобраться с мотивами людей, оказавшихся в этом странном перевёрнутом мире порока – всё это ведёт его к стрессовому состоянию, усугубляющемуся случившимся происшествием, когда происходит скандал из-за рукоприкладства одного из клиентов по отношению к девушке. Перепады настроения Григория от ненависти и гадливости к острому чувству жалости и злобы на обидчика. Стремление посочувствовать пострадавшей девушке опять переворачивает его эмоции, так как плачущая дама оказывается пьяной.

Вырвавшись из вертепа, Васильев чувствовал широкую гамму разнообразнейших переживаний – «его томило желание скорее выбраться из переулка и идти домой, но еще сильнее хотелось дождаться товарищей и сорвать на них свое тяжелое чувство». «Порок есть, - думал он, - но нет ни сознания вины, ни надежды на спасение. Их продают, покупают, топят в вине и в мерзостях, а они, как овцы, тупы, равнодушны и не понимают. Боже мой, боже мой!" Для него также ясно было, что всё то, что называется человеческим достоинством, личностью, образом и подобием божиим, осквернено тут до основания, "вдрызг", как говорят пьяницы, и что виноваты в этом не один только переулок да тупые женщины».

Буря эмоций, переживаемых Васильевым , толкает его к поиску выхода для всех, кто попадает в этот порочный круг разврата. Стресс ведёт его к припадку. Дома в болезненном состоянии ему хочется решить вопрос – «как спасти всех тех женщин, которых он сегодня видел?». В полубреду Григорий ищет пути спасения – выкупить женщину из притона, дать ей возможность заняться другим ремеслом (почему-то всё сводилось к работе на швейной машинке), в крайнем случае, жениться на ней. Но таким способом невозможно остановить поток соблазнённых и брошенных на панель девушек.

Тогда, продолжая мысленно биться над вечной проблемой проституции, студент пытается зайти с другой стороны. Чтобы мужчины «почувствовали всю безнравственность своей рабовладельческой роли и ужаснулись. Надо спасать мужчин». Бред, конечно. Но данный выход –«апостольство», проповедничество, взывание к душам грешников, обращение их к богу.

«Кто-то из приятелей сказал однажды про Васильева, что он талантливый человек. Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант - человеческий. Он обладает тонким, великолепным чутьем к боли вообще. Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет отражать в своей душе чужую боль. Увидев слезы, он плачет; около больного он сам становится больным и стонет; если видит насилие, то ему кажется, что насилие совершается над ним, он трусит, как мальчик, и, струсив, бежит на помощь. Чужая боль раздражает его, возбуждает, приводит в состояние экстаза и т. п.»

Все эти переживания, попытки снять чужую боль воспринимались его сознанием как вдохновение – «Он плакал, смеялся, говорил вслух те слова, какие он скажет завтра, чувствовал горячую любовь к тем людям, которые послушаются его…» Утомлённое сознание от нравственных метаний утомило его, и он уснул. Но, проснувшись утром, Васильев продолжал находиться в припадке – «Из всех мыслей, лениво бродивших в его голове, только две не раздражали его: одна - что он каждую минуту имеет власть убить себя, другая - что боль не будет продолжаться дольше трех дней». Описываемые Чеховым блуждания Григория в этот день по Москве – это попытки отвлечь себя от боли, заменить её другой болью. А что это будет – изматывающая череда перемещений по городу или «броситься вниз головой» с моста в бурливую Яузу «не из отвращения к жизни, не ради самоубийства, а чтобы хотя ушибиться и одною болью отвлечь другую».

Промучившись ещё ночь, на следующее утро, когда к нему пришли приятели, он зарыдал – «Ведите меня, куда хотите, делайте, что знаете, но, бога ради, скорее спасайте меня! Я убью себя!» Доктор Михаил Сергеевич долго расспрашивал пациента, очень долго. Узнал от приятелей больного и о причинах припадка, о том, что они третьего дня ходили по публичным домам. Васильев задал врачу мучивший его вопрос - «Доктор, скажите мне только одно, - сдерживая себя, чтобы не быть грубым, сказал он, - проституция зло или нет? - Голубчик, кто ж спорит? - сказал доктор с таким выражением, как будто давно уже решил для себя все эти вопросы. - Кто спорит?» И Михаилу Сергеевичу удалось постепенно утихомирить Григория, дав ему капель. Когда он постепенно «успокоился, раздел его и стал исследовать чувствительность его кожи, коленные рефлексы и проч.»

Фраза – «Падших женщин он знал только понаслышке и из книг, и в тех домах, где они живут, не был ни разу в жизни. Он знал, что есть такие безнравственные женщины, которые под давлением роковых обстоятельств - среды, дурного воспитания, нужды и т. п. вынуждены бывают продавать за деньги свою честь».

Прочитано в рамках марафона «Все рассказы Чехова» # 408

Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант — человеческий.