Текст книги "Аромат крови"

Если выжать женские эмоции, то в сухом остатке будут факты, не сильно отличающиеся. В конце концов, Лиза – существо истеричное, могла принять за обиду любую ерунду. Девушка как на иголках: замуж пора, а никто не берет. И красота увядает. Любая занервничает.

– А платье? – напомнил задумчивый юноша.

– Что – «платье»?

– Разве вы не обвиняли ее в краже?

– С какой стати? Она принесла его, сказав, что Эля просила здесь подержать.

– Зачем прятать здесь? Разве дома мало места?

– Вы, наверно, уже знаете… – осторожно прощупала Маслова и убедилась: знает. – Клавдия Васильевна и девочки тоже участвуют. А женщины такие существа, что даже сестре и дочери не уступят в вопросах красоты и изящества. Непременно надо быть первой. В тайне держат наряды, чтобы другая лучше не сделала. Таков женский характер.

– Понимаю, – согласился глубокий знаток предмета, чем вызвал неприметную улыбку дамы. – Лиза принесла платье, чтобы сдать на секретное хранение. Куда положила?

Ему указали на левую ширму.

– Но теперь его там нет?

Маслова только руками развела.

– Украл кто-то из ревнивых конкурсанток?

– Что вы такое говорите. Женская зависть, конечно, страшнее клинка, но у нас, слава богу, все мирно. Нарядов хватает у каждой, девочки не ссорятся…

– Можно их полный список?

Из-под стопочки листков на конторке появилась четвертушка писчей бумаги со столбиком фамилий, писанных чернилами. Черными. Как цифра в хризантеме. Около «Агапова Э. И.» красовалась заветная четверка.

– Почему в списке только одна Агапова?

Лидия Карловна несколько замялась:

– Понимаете, такая ситуация… Не совсем прилично…

Действительно, что подумает публика, если из двенадцати участниц забега четыре будут стартовать от конюшни «Агапова», да еще представлять главного мецената турнира, говоря спортивным языком? Подумает: обман и надувательство. Призы – только своим. Неспортивная игра. Плюнет общественность и больше никогда не поверит в честность конкурса красавиц. В общем, Родион оценил щекотливость ситуации.

– Под какой кличкой… тьфу ты, фамилией Клавдия Васильевна стартует? – спросил Ванзаров, хотя уже нашел подходящие инициалы.

– Выступит под своей девичьей: Лоскутова.

– То есть номер десять. Влада Ивановна под честной фамилией мужа – Вонлярская и номер шесть?

– Именно так. Ольга Ивановна – это Изжегова. Ее – первый. Очень прошу: все это между нами.

Сыскная полиция обещала хранить женскую тайну, как свою. Но списочек возвращать не спешила и к тому же занудно повторила:

– Но куда же делось платье Эльвиры Ивановны?

Лидия Карловна посветлела лицом:

– Да что же я! Ну конечно! Перед самым собранием, когда девочки уже начали собираться, зашла Вероника…

– Это кто? – перебил Родион, стараясь найти в списке инициалов первую «В». Таких нашлось две.

– Вероника Лихачева… Да вот она под номером восемь.

Действительно совпало. Рыцарское сердце дрогнуло предчувствием удачи.

– Что было дальше?

– Вероника сказала, что сможет побыть недолго, зашла за ширму, увидела новое платье и спросила разрешения померить. Я не возражала. Выскочила в нем, такая красавица, сказала, что сбегает, посмотрится в зеркало.

– Она возвращалась?

– Ой, нет… – вдруг растерялась хозяйка. – Я и забыла об этом. Столько дел, каждая лезет со своими претензиями…

– Где найти госпожу Лихачеву? Мне срочно.

– Чего проще: идете за кулисы к Орсини, она у него ассистентка. Выступление как раз началось.

Ванзаров вскочил так резко, что стул был повержен на паркет. Взволнованный юноша не замечал подобных мелочей.

– Последний вопрос: Лада и Ляля были на этом собрании?

– Сильно опоздали. Наверно, с полчаса… Вы уж и домашние имена их знаете?

– А Клавдия Васильевна?

– Тоже не вовремя. Приехала, посидела считаные минуты и отпросилась. Сказала: срочные заботы…

Сыскная полиция уже рвалась в бой, но следовало кое в чем подстраховаться.

– Прошу, госпожа Маслова, нашу беседу держать в строжайшей тайне. Особенно от Эльвиры Ивановны. Если желаете ей добра. Только в этом случае обещаю, что о ваших маленьких фокусах с фамилиями не будет известно прессе.

Родион исчез так быстро, что не заметил, как женщина схватилась за сердце. А полным нельзя волноваться.

Распорядитель «Помпей» со звучной фамилией Циркин, только услышав про «особое поручение» от полицеймейстера Вендорфа, беззвучно согласился на все и даже выдал провожатого «мальчика». Служивый мальчонка был покрыт морщинами и имел статную выправку образца середины века. Но службу нес исправно до сих пор.

Лебедев приказал начать с подвалов. Впереди, как и полагается факелоносцу, торопился Николя Гривцов с потайным фонарем, боясь лишний раз оглянуться. Уж больно грозен спутник. За Лебедевым семенил мальчонка, просивший называть его Демидом: он, не замолкая, сообщал лишние, ненужные и безумные сведения о «Помпеях». По его мнению, концертный зал разбили как раз на месте древних стоянок первобытных людей, после чего здесь долгое время находился языческий храм, а когда Петр Великий додумался соорудить на этих местах свою столицу, было поставлено жилое строение, заранее проклятое. Как и воздвигнутый храм разврата и бесовщины, по мнению Демида. Как видно, распорядитель специально подсунул его полиции: мальчонка умел допекать изумительно. Так, что Лебедев терпел на последнем пределе.

Тайная надежда сразу найти место убийства не оправдалась. Подвал, конечно, был. Но, по моде петербургских домов, войти в него мешала вода, стоявшая по щиколотку. Произвести в сырых условиях сложную экзекуцию невозможно. На жертве или на платье неминуемо остались бы следы.

– Что ж ты, паразит, сразу не мог сказать, что подвал затоплен? – с таким гневом рыкнул Лебедев, что у Коли затрясся фонарь. – Только время потеряли!

– Болото! Оно и есть того! – со значением сообщил Демид. – Пожрет вертеп разврата! Так-то!

Дальше на очереди была отопительная. В стенах «Помпей» были проложены пустоты-каналы, по которым подавался теплый воздух. Помещение согревалось на манер русской печки: экономично и жарко. Но в кочегарке, поставлявшей горячую атмосферу из нагретого котла, нашлась только россыпь угля да парочка веселых истопников, приглашавших сразиться с бутылью деревенского самогона. Капаться в угле Лебедев побрезговал, чутье говорило, что бесполезно. А прочих следов не имелось. Если не считать объедков, оставленных веселой компанией.

Аполлон Григорьевич пребывал в тоске. То же чутье шептало, что дело затеяно бесполезное. Именно это и злило больше всего. Еще не родился такой преступник, что скроет следы от Лебедева.

– Чудище, веди на кухню! – потребовал он у мальчонки.

Теперь уже Николя был отправлен в арьергард. В кухонной части суетились повара, бегали поварята и кричал на всех шеф-повар. Появление посторонних, да еще с Демидом, он встретил агрессивно: вечер в разгаре, в ресторане подача за подачей, а тут шляется кто ни попадя. Но Лебедев быстро объяснил, кто тут будет распоряжаться. Впрочем, на этом победы закончились. Даже если представить, что здесь разделали человека, найти следы практически невозможно. Пол часто протирался шваброй, а ножи то и дело попадали под струю воды. На разделочных местах следов крови много. Но она скорее всего – рыбья, птичья или коровья. В лаборатории отличить непросто, а так, с ходу – невозможно. Одно успокаивало: слишком много свидетелей. Даже если бы начали потрошить девицу, кто-нибудь наверняка удивился бы. Или хоть спросил: «Это для какого блюда?» А новый шеф-повар так дорожит репутацией заведения, что скорее бы сам зарезался, чем дал испортить кухню. Несолоно хлебавши компания двинулась дальше.

Демид провел по всем черным лестницам и закоулкам «Помпей». Места было много, попадались уголки, вполне пригодные для убийства, но ничего конкретного обнаружить не удалось. Даже Лебедеву. Несколько раз он приседал над бурой лужицей, требуя от Коли светить как следует, но быстрый осмотр обнаруживал грязь и ничего более. Обошли все этажи, побывали во всех залах, включая гардероб, не забыли зимний сад, заглянули во все комнаты, распугав актрис, переодевавшихся после номера, и даже разбудили комика Фистул-Александрова, сладко сопевшего на диванчике гримерной. Только никаких улик от всей этой суеты не прибавлялось.

– Где тут кладовки или склад какой-нибудь?

Демид поднял палец до небес:

– Внизу у сцены хранилище имеется. Место позорное и проклятое! Пусту ему быть!

– Веди, изверг, – устало согласился криминалист.

Глухая ниша с правой стороны сцены темнела пещерой. Света от потайного фонаря хватало, чтоб разглядеть уходящие вверх куски декораций от различных представлений. Сюда отчетливо доносились звуки со сцены и реакция зрительного зала. Деревянные рамы с натянутым полотном стояли, как картины в магазине, плотно друг к другу. Кое-где виднелись ширмы и железные рамы. В сторонке помещались принадлежности для тушения пожара.

Лебедев приказал светить на пол. Прояснились затертые доски с множеством сколов и царапин от перемещаемых грузов. Пройдя по половицам, эксперт вынужден был признать то, во что никогда не мог поверить: свое полное поражение. Или в логике Ванзарова крылся дефект, и убийство произошло не здесь, или…

Аполлон Григорьевич отказывался признать, что какой-то «мясник», как он окрестил убийцу, может быть умнее его. И предусмотреть все. Так, чтоб капельки крови не осталось. Нет, точно умник-логик ошибся.

Покидая склад декораций не в лучшем настроении, Лебедев уже намеревался сорвать злость на Демиде, как вдруг на противоположном конце сцены нарисовался знакомый силуэт.

Маленький Родион не любил фокусы. Вернее, сначала очень любил их. Настоящее чудо приводило ребенка в восторг: из колоды появляется задуманная карта, свеча гаснет от мановения руки, и вообще предметы вырастают из воздуха. Но когда братец цинично объяснил ему, что чудес не бывает, а все фокусы – обман и надувательство самой чистой пробы, Родион обиделся. Да так, что, быть может, именно из-за этого решил бороться со злом и пошел в полицию. Закон и порядок от этого только выиграли, а фокусы проиграли окончательно. К сценическим чудесам Ванзаров испытывал непреодолимое отвращение. В общем, фокусы отняли у Родиона веру в чудо. Так вот и рождаются отъявленные логики.

Вот и сейчас, стоя за кулисами, он пропитывался раздражением, как огурец рассолом. И было от чего. По сцене с надменным видом вышагивал бодрый старичок ростом с высокого карлика, в огромном цилиндре и нагло карикатурных усах. Великий Орсини казался мелким существом с большими амбициями. Он так изысканно и самозабвенно кланялся, что было ясно: все эти фокусы только для того и делаются, чтоб сорвать дешевый успех. Хотя не такой уж дешевый, судя по переполненному залу.

Публика принимала наглый обман на ура. Взрывы аплодисментов, переходящих в овации, встречали каждый трюк. По сцене летали отрубленные головы. Отсеченная рука тушила подсвечник, висящий в воздухе. Скелет человека оживал и двигался по авансцене, доводя до визга дам. Фокусы были откровенно кровожадного толка. Маэстро «древней, египетской и современной магии», как уверяли афиши, тяготел к членовредительству. И все равно зрительный зал надрывался криками «браво».

С того места, откуда фокус смотреть не полагается, Родион видел тонкие веревки, незаметные тросы и подпорки. Все тот же наглый и бессовестный обман. Ничего не изменилось, а стало только хуже. Фокуснику помогал высокий чернявый ассистент. Впрочем, помощь не особо требовалась: маэстро старался все делать сам, то ли не желая делиться славой, то ли боясь разоблачения от неумелого движения. Никакой ассистентки рядом с ним не было. Казалось, ее очень не хватает. Частенько Орсини делал отработанный жест как для партнера, натыкался на пустое место и продолжал импровизировать.

Выступление неслось к финалу. Сорвав овации, маг шагнул к краю рампы и попросил выйти из зала даму, только самую храбрую, не боящуюся призраков. Зашелестели взволнованные голоса. Кажется, кто-то поднялся из кресла, но всех опередила зрительница, которой фокусник подал руку и помог подняться.

Сияние софитов и рампы искажало зрелище. Но даже легкое ослепление не помешало увидеть нечто любопытное. Блестя, как рыбка чешуей, на сцене стояла Клавдия Васильевна Агапова в фантастическом платье, словно сотканном из драгоценных камней. И хоть к Родиону обращена была обнаженная спина, ошибки быть не могло. Каким-то странным капризом Орсини выбрал безутешную вдовушку.

– Пгошу тишины! – выкрикнул карлик, изображая дурной французский акцент. – Сейчас вы увидите незабываемый бой кгасавицы с пгизгаком!

Прокатился вздох удивления. Как все-таки мало надо, чтобы дурить голову большому количеству народа. Ну, не будем о грустном…

Пока публика охала, перед нею незаметно опустился почти прозрачный занавес. Из зала его не видно, свет мешает. Не то что из-за кулис. Ассистент принялся старательно изображать барабанную дробь, будто перед расстрелом. Метнувшись в глубь сцены, Орсини вернулся с бутафорским мечом, выглядевшим как настоящий. И сунул в руку Агаповой.

– Пгизгак, явись! – завыл он.

Под сценой из неприметного люка включился проектор. На прозрачный занавес легло широкое пятно света, в котором обозначилась тень. Наверняка привидение… Так и есть. Призрак, похожий на вялый мешок, ожил и медленно двинулся как бы на женщину. Самые нервные зрительницы отчаянно закричали (а может – специально научены, с фокусника станет).

– Бейся, кгасавица!

Агапова стала послушно тыкать воздух бутафорской палкой в фольге, но зрители видели, как меч проходит сквозь призрак. Долго выносить такое издевательство нежить не смогла и рухнула сдувшейся тряпкой. А кому понравится, когда за здорово живешь мечом дырявят. Зал затих. Орсини вывел на подмостки храбрую даму, прозрачный занавес между тем незаметно скользнул вверх. Все потонуло в громе рукоплесканий. Фокус удался.

А сыскная полиция чуть не лопнула от гнева.

Отпустив Агапову и собрав все букеты в охапку, счастливый Орсини направился к кулисе. Тут ему преградили дорогу.

– О, нет! Я не даю автографов! – отмахнулся он, не поднимая головы, и вдруг учуял неладное. – Что вы здесь делаете? Почему за кулисами посторонний? Кто пустил? Посторонним здесь нельзя! Вы из газеты? Какое безобразие! Где полиция?

– Уже здесь, – холодно обрадовал Родион.

Фокусник еще пытался возмутиться:

– Что это значит?

– Сыскная полиция. Чиновник для особых поручений… Чиж Антон Иванович.

Орсини резко изменился в лице, заулыбался, сообщил, как ему приятно, и спросил, любит ли господин Чиж фокусы.

– Нет, не люблю. Желаете говорить в участке или пройдем к вам в гримерную?

Конечно, фокусник пригласил в гости. Но тут откуда ни возьмись, не хуже призрака возник Лебедев, за которым следовал молчаливый паж с фонарем.

– Ванзаров, тысяча дохлых баб! – закричал он. – Вы ошиблись, слово даю. Ваша логика ни на что не годится. Я обшарил эту вонючую дыру, и хоть бы капля крови. Думайте, что делать дальше!

– Как раз разговариваю с важным свидетелем…

– Где свидетель? – Лебедев честно обернулся, но со своего роста упустил великого Орсини.

Фокусник нервно захихикал.

– А, вот вы где прячетесь… – И Аполлон Григорьевич постучал в цилиндр. – Вылезай, грибок, иди в кузовок.

Давненько любимец публики не испытывал такого шока. И поделом, нечего людям голову морочить.

– Вам дама знакома? – спросил Родион, чтобы быстрее сменить тему.

Пребывая в глубокой печали, Орсини не понял вопроса.

– Та, что с призраком билась.

– Ах, эта… Нет, впервые вижу. Номер рассчитан на случайную персону из публики.

На этот счет чиновник полиции держался другого мнения, но спорить не стал. Не до мелких препирательств сейчас.

– А где ваша ассистентка? – спросил он.

– Вам-то она зачем?

– Отвечать, когда спрашивает сыскная полиция! – строго сказал Лебедев.

– Да! – вдруг взвизгнул Коля. Звук этот вылетел от долгого воздержания, как пробка из взболтанной шипучки. На фоне Орсини даже Гривцов почувствовал себя великаном, и вот – не сдержался. В ужасе Николя снова зажмурился (видно, детская привычка) и прижал к груди фонарь. Но когда раскрыл один глаз, Лебедев добродушно показал, как отрезает большим пальцем язык. Но увлеклись мы… Орсини и так на все готов.

– Да откуда мне знать! Мерзкая девчонка! Мало того, что на репетицию не явилась, так еще представление пропустила. Я один на сцене кувыркался! Вот только явится, я ей задам! Выпороть мало! На куски порву!

Пришлось спросить, часто ли такие фокусы выкидывает ассистентка.

– Еще чего! Живо бы вылетела на улицу!

Из чего следовало: такое случилось впервые.

– Ее зовут Вероника Лихачева? – уточнил Родион.

– Откуда вы узнали? Это имя на афишах не печатают.

– Она собирается участвовать в конкурсе красавиц…

– Она собирается! – передразнил Орсини. – Это меня пригласили участвовать!

– Неужто как красавицу? – расплылся Лебедев в улыбке.

Фокусник тщательно сделал вид, что пропустил мимо ушей.

– Буду показывать новейший номер. Премьера! О, обещаю вам: это подлинное чудо! Публика еще такого не видела! Волшебство и фурор!

– Что-то с летающими частями тела?

– Не скажу! Я держу фокус в страшной тайне. Это сюрприз. Могу лишь намекнуть, что в нем примет участие победительница конкурса!

Лебедев зааплодировал над головой маэстро. Но Ванзарову было не до того:

– Значит, госпожу Лихачеву не видели целый день?

– Пусть только вернется, я ей устрою. Придушу собственными руками!

– Лучше зарезать, – посоветовал добрый криминалист. Видно, тоже фокусы не любит. Или два великих специалиста, каждый в своем роде, не могли ужиться на одном клочке закулисья. Тесно гениям друг с другом. Вот и толкаются.

Орсини испуганно уставился на гиганта.

– Что?

– Говорю: чик по горлышку – и в прорубь.

– Аполлон Григорьевич!

Криминалист был сама невинность:

– Что, господин Ванзаров?

– Позвольте! Вы же представились как… – начал фокусник. Но его заткнули. И потребовали показать личные вещи Лихачевой, а лучше ее гримерную. Ох уж эта сыскная полиция!

– Не велика птица свою гримерку иметь, у меня в углу местечко выделил, и на том спасибо! – Кажется, Орсини был горд собой.

Гримуборной, как это называется в театральном мирке, служил маленький закуточек рядом со сценой. Стол с мутным зеркалом и яркими свечами, вешалка со сценическими костюмами, яркими и вызывающими, то есть – дамскими, и крохотный диванчик. В углу действительно уткнулся крохотный столик с флакончиками и баночками, явно для барышни. Сделав бесцеремонный обыск, Ванзаров вытащил теплое пальто до колен с меховой оторочкой, яркий платок и меховую шапочку с вуалеткой.

– Это ее вещи?

Орсини искренно был озадачен:

– Ничего не понимаю. Куда она в «Помпеях» делась? Не могла же уйти без одежды в такой холод…

– Ну, так годится моя логика, Аполлон Григорьевич? – шепнул Родион.

Притихший эксперт отделался молчанием. А Коля, хоть и торчал в дверях, обнимая фонарь, побоялся рот открыть. Языка-то жалко…

– Вот что, господин Орсини, вы едете с нами.

Фокусник отступил под защиту зеркала, словно колдуну предложила развлечься пытками старая добрая инквизиция. Нет, господа, не те времена. А вот был бы настоящим чародеем – сейчас бы в зеркале растворился или мышью обернулся. Так ведь нет! Стоит и дрожит. Глупость эти фокусы. Ну да ладно…

Орсини действительно испугался:

– Куда?.. Зачем?.. Ночью?..

– Не волнуйтесь. Отправляемся в самое надежное место на земле, крепость закона и порядка: 4-й участок Казанской части. Слыхали? Ах нет… Вот и познакомитесь.

И Родион бросил пальтишко детского размера важному свидетелю.

Пролетка гнулась под тяжестью двух с половиной мужских тел и одного мальчишки. Извозчик еле заставил лошаденку тронуться, но по какой-то прихоти свернул на Моховую улицу. Лебедев церемонно травил фокусника облаками никарагуанского дыма. Отчего Орсини забился носом в меховой воротник. Коля, втиснувшись на козлы, прижимал фонарь, как родное дитя. А Ванзаров легкомысленно смотрел по сторонам.

Как раз проезжали дом Агаповых. Второй этаж был темен, и только в одном окне теплился свет. Быть может, из ее кабинета. Сидит там храбрая барышня одна-одинешенька и не знает, какая беда над ней нависла. Она, умница, наверное, все сделает, чтобы спастись. Какое-то теплое чувство заползло Родиону под сорочку. Нет, не любовь. А желание помогать и защитить слабого. Свойственно оно не только рыцарям из полиции. Ведь это самое естественное чувство любого нормального мужчины. Это как дышать.

Оглянувшись напоследок, он заметил, как из парадных дверей быстро выходит барышня, глухо закутанная в платок. Ванзаров долго вертелся и посматривал назад, но видение растворилось в темноте.

Дверь в участок распахнулась от славного удара ноги господина Лебедева, за которым ввалилась целая компания. Дежурный чиновник Редер попрощался со спокойным ужином. И не только он. Желая провести опознание максимально быстро и чисто, Родион только предупредил, что надо «кое-что» осмотреть, после чего будут заданы вопросы. Ничего не подозревающий Орсини зашел в промозглую комнату. Из темноты его окликнул ласковый голос:

– Сюда, будьте добры.

Вспыхнул свет электрической лампы в стальном колпаке. Глаза Орсини только отвыкли от темноты, как он увидел мраморный стол. На нем что-то лежало, закрытое простыней. Неприятный господин страшного роста неприятно улыбнулся (уж очень неприятный попался) и, как фокусник, дернул простыню.

Родион как раз вошел в морг.

Застыв с выпученными глазами, Орсини выкинул дивный фокус, а именно: не пискнув, медленно осел на пол, словно тесто, и шлепнулся лбом о кафельную плитку. Маленькое тельце лежало не шевелясь. Обморок полнейший. Надо было спешить на помощь, но тут за порогом раздался грохот упавшего фонаря, а за ним и юного тела, лишившегося чувств. Ну, конечно, не уследили. Мальчишка сунулся «на труп посмотреть одним глазочком». И вот лежит теперь, ручки раскидав. В общем, опознание прошло исключительно успешно, если не сказать шумно.

Но больше всего пострадал участковый доктор. Синельников только поднес ко рту законную стопку за окончание служебного дня, как в кабинет с грохотом и криками были внесены сразу два тела, оба обмякшие. Пришлось открывать аптечку. Фокусник очухался быстро, хватило пары пощечин и ватки нашатыря, а вот Коле требовалось куда больше заботы. Слишком сильное испытание для юного рыцаря. Даже Лебедев остался помогать.

Поддерживая на всякий случай, Родион провел Орсини до своего стола, усадил и лично сбегал за горячим чаем. Старичок благодарно кивнул, но к стакану не притронулся. Щечки его горели, он тяжело сопел.

– Здесь не театр, как вас называть? – осторожно спросил Ванзаров. Хоть виду не подал, но переживал оплошность ужасно. Такую глупость сморозил, логик. Особенно мальчишку жалко.

Великий маг бурно высморкался в пятерню и стряхнул на пол:

– Дмитрий Иванович Толстиков… О господи!

– Орсини – сценический псевдоним?

– Что же еще? Представьте афишу: «Магистр белой и черной магии Толстиков»… Смех один. Кто пойдет… Бедная Вероника…

– Искренне прошу извинить, что так вышло…

– Ай, да что уж там… Вику все равно не вернуть. Кто это ее?

– Как раз выясняем. Мне нужны подробности о госпоже Лихачевой.

– Да, конечно… Все, что потребуется…

От сценической спеси не осталось и следа. Ссутулился крохотный старичок, глубоко печальный и покорный. И даже чаю не пьет.

– Когда она поступила к вам?

– Года полтора назад… – Дмитрий Иванович таким же деревенским манером прочистил нос. – В нашем деле нужно красивое лицо. Оно отвлекает внимание, чтобы не заметили, чего не следует. Работала исправно. Ну, около красивой барышни всегда вьются поклонники, но в этом смысле Вероника была строгих правил. Никаких глупостей. И вообще девочка старательная, на своем месте. У нас ведь представление каждый день, а его подготовить нужно, реквизит и прочее. У нее и времени свободного не было почти. Выспится – и сразу в театр. Секреты профессии ей, конечно, не передал, все со мной погибнет, но она и не просила. Ассистентка и есть.

– Помогая готовить фокусы, Лихачева касалась ядовитых или вредных веществ?

– У нас иллюзии, а не химическая лаборатория. Откуда взяться яду? В лучшем случае – безвредный магний для вспышек с дымом.

– Кто мог желать ей смерти?

Орсини только рукой махнул:

– И думать нечего. Симпатичное личико, хорошенькая фигурка да мечты о богатом муже. В двадцать шесть лет у барышень иных не остается. За что тут убивать?

– Так ей было двадцать шесть?

– И вы обманулись. Еще бы…Так следила за собой, что десять лет долой. Умница. С веснушками только мучилась.

– Какие веснушки?

– Самые обыкновенные: пигментные пятнышки на щеках. Очень ее донимали.

– Ну, конечно: веснушки… Может быть, ревность или зависть?

– Эх, господин… Как вас… На актрис, конечно, смотрят как на доступных женщин, но Вероника себя блюла. Сколько раз ей заманчивые предложения делали, особенно после выступлений в частных домах, она – ни в какую.

– У нее есть молодой человек?

– Наверняка не скажу, но, кажется, у них роман с моим ассистентом Сданко.

– Что за имя? – удивился Ванзаров.

– Серб, Сданко Дракоши. Славный малый, весельчак, красавец, что тоже немаловажно, женщины от него млеют, работящий, всегда безотказный.

– Давно у вас?

– Да уж года два… Дельный парнишка и без фокусов, извините.

– То есть не пьет?

– Совершенно. Даже на праздники. Говорит: мне и так весело.

– Позволяете любовь на службе?

– А что тут такого? – фокусник, кажется, обиделся. – Сданко – мужчина надежный, заработки копит. Поженятся, Веронике за ним будет спокойно, да и семьей выступать лучше… О господи, о чем я?

И Дмитрий Иванович закрыл лицо крохотными ладошками. Печально и смешно одновременно.

– Госпожа Лихачева никогда не называла фамилию Эльвира Агапова?

Что-то такое промелькнуло в заплаканном личике. Орсини вытер глаз и строго сказал:

– От нее никогда не слышал.

– А сами не слышали? – уточнил Родион.

– Фамилия известная, мыло Агапова…

– Вы лично с Эльвирой Ивановной знакомы?

Немного замявшись, старичок согласился, что был представлен.

– А матушку ее, Клавдию Васильевну? – не унимался юный чиновник.

– Нет, не знаю.

– В доме господина Агапова бывали?

– Кажется, давали там представление…

– Значит, его дочек видели?

Дмитрий Иванович молчаливо согласился.

– Неужели не знаете госпожу Агапову?

Орсини заверил, что не имел такой чести и даже не представляет, как она выглядит. Это было странно. И совершенно нелогично. Но разобраться Родион не успел.

В участок влетела дама, разбрасывающая искры гнева, как зажженная ракета. Шляпка сбилась набок, а взгляд был ужасен. Чиновник Редер ловко спрятался под стол, так что весь удар достался коллежскому секретарю.

– Где… мой… сын? – вбивая каждое слово, как приговор, дама наступала прямо на Ванзарова. Тот еле успел встать.

– Позвольте, сударыня…

– Не сметь! Так! Со мной! Где мой сын? Уже одиннадцатый час, а ребенка нет дома! Я чуть с ума не сошла! В Литейном сказали, что какой-то негодяй по фамилии Ванзаров посмел забрать его для розыска! Где этот мерзавец?

Когда на Родиона начинали кричать, происходило волшебство. Разумом овладевало спокойствие, а сердце покрывалось непробиваемой рыцарской броней. Вот и сейчас юный чиновник невидимо преобразился.

– Он перед вами.

От прямого немигающего взгляда, не сулящего ничего хорошего (а еще усы изготовились), дама отпрянула, но тут же пошла на новый приступ:

– Как вы посмели? Он же еще ребенок! Я буду жаловаться полицеймейстеру! Немедленно верните сына!

– Он – не ребенок!!!

От титанического рыка замер в медицинской даже Лебедев. Не ожидал он такого от Ванзарова. И зря. Наш герой еще и не на такое способен… Ну, не об этом речь…

– Он не ребенок! – куда тише, но с такой же силой повторил Родион. – Он – чиновник полиции. И служит не вашей юбке, а закону и порядку. И служит, доложу вам, отменно. Можете гордиться своим сыном. Он настоящий мужчина и защитник! И великолепный полицейский!

В этот миг мужчина и защитник окончательно пришел в себя, заморгал и печально произнес, как приговор:

– Маменька… И здесь достала… Надо идти…

– Лежите уж, герой… – добродушно пробурчал Лебедев и сунул ему в рот ложку с микстурой. – Без вас разберутся. Ох уж эта Amor matris![12]12
  Материнская любовь (лат.).


[Закрыть]

И правда, разгром продолжался:

– Из-за таких, как вы, любящих маменек у нас нет настоящих мужчин! А России нужны рыцари! Откуда им взяться, если матери их от подола не отпускают! Стыдитесь себя и гордитесь им!

Было в этой тираде что-то очень личное, но что именно – оставим в молчании.

Госпожа Гривцова, совершенно оглушенная, зажмурилась, почти как Коля, и жалобно проговорила:

– Он ведь такой еще маленький!

– Николя – самостоятельный мужчина. Обещаю вам, с ним ничего не случится.

– Ну, хоть взглянуть на него можно? – попросила любящая матушка.

– Он на важном задании, – отрезал строгий чиновник.

– На задании! – госпожа Гривцова и гордилась, и страшилась одновременно. – Мой маленький Коленька на важном задании… Извините, я пойду… Передайте ему, что буду ждать, во сколько бы он ни вернулся…

И грозная дама тишайше покинула участок.

Броня спасла. Сражение далось нелегко, Родиону потребовалось целых три вздоха. Но Орсини вдруг выразил уважение:

– Экий вы… Однако… Не думал, что в полиции такие есть…

– Вы хорошо знаете «Помпеи»? – продолжил Ванзаров, будто и не было ничего.

– Третий сезон даем представления.

– Где в этом здании могли убить госпожу Лихачеву так, чтоб следов не осталось?

Вопрос оказался непосильным для фокусника.

– Даже предположить не могу, – только и смог выдавить.

– Заранее прошу простить, но скажите: Вероника была наивной, глупенькой барышней?

– Вовсе нет! Она была хорошенькой, но не дурой.

– Значит, поддаться на уговоры незнакомого человека не могла?

– Исключено. Почти…

– Даже если бы предложили значительную сумму?

– Вы, господин Ванзаров, задаете двусмысленные вопросы. Мне трудно на них ответить.

– Вероника мечтала победить в конкурсе?

Это вызвало гримаску фокусника.

– Какая женщина не хочет стать лучше всех! Вика, к сожалению, связывала с этой победой слишком большие надежды.

– У нее были шансы?

– Ответьте себе как мужчина…

Родион и ответил: действительно были, и очень неплохие. Реальная конкурентка для всех одиннадцати. Или как минимум – десяти. Если не считать Эльвиру. А уж для семейного трио матушки и сестер – самый опасный конкурент.

– Она когда-нибудь называла мою фамилию?

Орсини уточнил:

– Вы, кажется, по-разному представились…

– Ванзаров.

– Никогда не слышал, – последовал уверенный ответ. – А с чего вдруг?

Родион не поленился сходить до походного чемоданчика криминалиста, чтобы предъявить полоску кожи, зажатую стеклышками.